Текст книги "Мария-Антуанетта"

Автор книги: Эвелин Левер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

Глава 18. СКАНДАЛ

Несмотря па переживания и волнения, связанные с этим делом, Мария-Антуанетта не прекращала репетиций «Севнльского цирюльника». В конце августа, в уютном театре Трианона, она сыграла Розину с «большим успехом, который отразился в бурных аплодисментах», – так писал Гримм, который считался «строгим критиком». Партнерами королевы были граф д'Артуа в роли Фигаро, Водрей – графа Альмавивы. Королева очень высоко ценила пьесу Бомарше и пригласила автора на премьеру, где присутствовали лишь приближенные Ее Величества. Напомним, что «Женитьба Фигаро» имела небывалый успех в Париже. И снова Мария-Антуанетта оказалась на высоте, почтив своим вниманием самого модного драматурга того времени, который казался ей просто очаровательным.

29 августа 1785 года двор переселился в Сен-Клу. Ничто не могло развлечь королеву больше, чем ее жизнь в новой резиденции, которая отныне принадлежала только ей. Однако большинство придворных не разделяли этого веселья. Дворец оказался слишком тесным, чтобы вместить всех придворных, и поэтому некоторым пришлось стоять на квартирах у местного населения. Так, было зарезервировано несколько самых красивых деревенских домов для придворных Марии-Антуанетты. Одна пожилая хозяйка, разгневанная, что ей не платили за снятое жилье, решила подать жалобу на нарушение закона. История дошла до ушей Людовика, который лишь посмеялся над ней вместе с королевой. «Могу я надеяться, по крайней мере, – спросила королева с улыбкой, – что меня не привлекут за это к суду?» «Ну, разумеется, – ответил король, – но советую вам уладить это дело, поскольку репутация ваша может от этого пострадать».

Дело кардинала ее полностью удовлетворило. 5 сентября король вручил официальное решение парламенту. Официальный текст письма передает нам общую тональность процесса: «Мы можем быть уверены, что те, кто осмелится использовать имя королевы, понесут наказание, несмотря на заслуги и звания. Мы думаем, что наш долг осудить перед лицом Франции вышеупомянутого кардинала. Мы принимаем во внимание то, что он был обманут некоей мадам ла Мотт Валуа, однако, хотя и невольно, но явился соучастником преступления». Король передал свое послание парламенту, а также наделил его полномочием осудить «соучастника».

Везде – от Версаля до самых бедных парижских кварталов – говорили о деле кардинала. Он представал этаким старым совратителем, святошей, который серьезно подмочил свою репутацию. На память приходили сразу его забавы и утехи, и вот теперь наступила расплата за тайные наслаждения. Слухи ходили разные. Говорили даже, что граф Калиостро помогал ему своими потусторонними силами. Франция и Европа внимательно следили за событиями, в которые самым странным образом была замешана королева. В Ландресизе, где находился гарнизон Ферзена, также стало известно об этой истории. В одном из своих писем Густаву III от 9 сентября Ферзен пишет: «Вся эта история, в которую замешан кардинал, здесь, в провинции, кажется совершенно невероятной. Трудно поверить, что все дело в ожерелье, подписи королевы стало причиной суда над кардиналом. Здесь гораздо охотнее верят в существование неких политических причин, которых на самом деле могло и не быть. В Париже все говорят о какой-то тайной игре между королевой и кардиналом, о том, что их связывает что-то, и королева действительно попросила купить его это ожерелье. […] Говорят даже, что королева притворялась, будто она ненавидела кардинала, лишь для того чтобы скрыть от короля свой роман, и король, узнав об этом, решил отомстить кардиналу».

В письме Ферзена можно найти все те обвинения, которые выдвигались против королевы. Эта история с ожерельем окончательно закрепила в обществе сложившийся портрет королевы – легкомысленной и взбалмошной женщины, которая легко забывала о своих обязанностях, о своем долге перед народом, забывала обо всем ради забав и развлечений, которая обманывала короля, пользовалась его слабостями. Ее обвиняли в том, что она продолжала служить интересам Австрии. В это время, согласно договору, Франция должна была выплатить 2 000 000 флоринов Голландии, чтобы прекратить конфликт между Австрией и Голландией. Теперь королева была виновата и в этом…

Из всех сплетен Мария-Антуанетта запомнила лишь те, предметом которых становилась ее личная жизнь и история с ожерельем. «Кардинал обесчестил мое имя своими махинациями, – писала она брату 19 сентября. – Возможно, из-за неимения средств он решил, что сможет заплатить ювелирам когда-нибудь, и считал, что его обман не раскроется. […] Что до меня, я очень хочу не слышать больше об этом кошмаре; суд состоится в декабре. Я никогда не забуду, как король повел себя в это время; я была поражена его поведением и поведением министров […], никто из них не встал на сторону кардинала, хотя многие связаны с ним или с его родственниками». Тем не менее, несмотря на уверенность королевы и обвинения, выдвинутые против кардинала, симпатия народа была на стороне последнего. Он выглядел, скорее, жертвой в этой истории, и его просто жалели. Критика не обошла барона де Бретеля, который был известен как министр, особо приближенный к королеве и пользовавшийся доверием короля. Ему ставили в вину поспешные действия во время ареста кардинала.

«Протокол процесса не определяет историю с ожерельем, как правонарушение, хотя именно этот термин используется в обвинительных письмах, – читаем мы в „Тайной переписке“. – Слухи свидетельствовали о том, что, по мнению народа, вся история с кардиналом лишь плод интриги барона. Трудно себе представить, как подобная идея вообще могла появиться и сколько сторонников кардинала рассуждали именно так. Воистину, кардинал был для них жертвой министерских махинаций». Те же мысли мы можем встретить и в записках аббата Вери, он как раз находился в Париже. Аббат задает себе вопрос, почему министру, который сразу же взял под стражу кардинала, понадобилось целых три дня, чтобы арестовать мадам де ла Мотт? И почему не схватили ее мужа? Почему ему позволили сбежать? Судьба кардинала «очень интересует всех, – отмечал Вери 10 октября. – Мне все же кажется, что суд признает его невиновным».

Пребывание в Сен-Клу очень не нравилось Людовику XVI. Он жаловался на то, что видел здесь одних лишь праздношатающихся. И действительно близость к Парижу и Булонскому лесу привлекала сюда толпы людей, сильно отличавшихся от тех, кого можно было встретить обычно в Версале. Король заторопился ехать в Фонтенбло, а королева не стала просить его остаться, поскольку хотела от души насладиться своими грандиозными преобразованиями в этом дворце. Ее апартаменты были полностью готовы. Помимо других новшеств она совершенно переделала кабинет, заполнив его зеркалами, а другой кабинет обставила в восточном стиле, вечером он освещался лампами, которые находились в гардеробной за огромным стеклом. Благодаря разноцветным драпировкам из тафты освещение могло менять окраску. Чтобы отправиться в Фонтенбло, Мария-Антуанетта приказала построить специальную лодку – это был ее очередной каприз. Лодку, на английский манер, называли яхтой. Каждая деталь яхты была сделана с большим вкусом и истинно английским качеством: мрамор, красное дерево, скульптуры, позолота, будуары, кают-компания и даже гостиная с кухней – все было на королевской яхте. Подобный каприз обошелся Франции в 100 000 ливров. При большом скоплении народа 10 октября Мария-Антуанетта поднялась на яхту. «Королева была в веселом расположении духа», – писал один из очевидцев аббату Вери. «Это было словно новые туфли для четырехлетнего ребенка, – именно так аббат воспринимал ликование уже взрослой и уже королевы. – В тридцать лет пора бы стать и серьезнее. Это может позволить себе восемнадцатилетияя дочь богатого промышленника, которая […] поднялась на борт ослепительно красивого судна, но, когда речь идет о тридцатилетней женщине, хотелось бы видеть нечто более серьезное и подобающее не только возрасту, но и рангу». Какое странное сравнение в устах высокопоставленного дипломата, аббата, придворного, знающего все тонкости дворцовых интриг! На самом деле ничего удивительного. Аббат Вери представлял Марию-Антуанетту как фаворитку, которая в конце концов добилась своего и вышла замуж. Впрочем, автор далее проводит сравнительный анализ между Марией-Антуанеттой и мадам Дюбарри. И в итоге делает вывод, что капризы королевы «гораздо более дерзкие и наглые, чем капризы любовницы покойного короля». Вкусы становятся «значительно дороже», поскольку они должны отражать достоинства и ранг своего хозяина.

Королева очень внимательно следила за ходом «дела». С момента ареста кардинала его родственники решили во что бы то ни стало вытащить Роана. Они умножили попытки в этом направлении, нанимая все новых и новых адвокатов. Расследование велось с невероятной быстротой, разумеется, благодаря Жоржелю. Они выясняли результаты у главного судьи парламента. Затем принц де Субиз и аббат Жоржель обратились к прокурору де Флери. Ничего не получалось. Отчаявшись, они обратились к королю, надеясь на «его справедливость». Король приказал Миромеснилю заняться этим делом вместе с де Флери, последний же препоручил его своему доверенному Дюлоренселю. Тот подготовил все необходимые бумаги для своего начальника. Так, бумаги, часто игнорируемые историками, оказались у прокурора де Флери. Исследование документов из первых рук показывает, что кардинал был признан виновным еще до слушания свидетелей. Совершенно очевидно было желание прокурора осудить кардинала. И де Флери и председатель суда д'Алигр преследовали одну и ту же цель. Оба получили приказ де Бретеля, который говорил, – разумеется, не напрямую, – устами королевы. Вмешательство придворного министра короля было лишь относительно независимым. Миромесниль всегда старался отстаивать справедливость и правосудие.

Семья кардинала не могла ни ознакомиться с документами, ни даже участвовать в этой пародии на судебное разбирательство, которое рисковало затянуться на неопределенный срок. Следствие выяснило, что мадам де ла Мотт, возможно, имела несколько соучастников, арест которых был чрезвычайно важен для дела. Показания подозреваемых могли существенно изменить ход разбирательства: господин Вилет и мадемуазель д'Олива. Вилет, «личный друг» мадам де ла Мотт, был кроме всего прочего ее секретарем. Говорили, что он «уже привлекался к суду за подделывание подписей», однако, по слухам, сбежал через несколько дней после ареста своей любовницы. «Этот человек мог бы многое прояснить», – говорили родственники кардинала. На полях страниц, которые касаются Вилета, Дюлоренсель отмечал: «По всей вероятности, он сбежал, и поймать его будет невозможно». Мадемуазель д'Олива была отмечена, как «соучастница, сыгравшая роль королевы в саду Версаля», она получила 1 000 экю от мадам де ла Мотт. Она также скрылась, узнав об аресте Роана. По поводу этой молодой особы Дюлоренсель пишет: «Об этой девушке мы не имеем никаких сведений. Ее можно было бы только допросить по поводу мадам де ла Мотт».

Среди других документов находилось досье, свидетельствовавшее о займе в размере 200 000 ливров, который де ла Мотт получила, воспользовавшись именем кардинала. Дюлоренсель настаивал на том, что этот факт свидетельствовал не в пользу кардинала: «Зная о том, что эта дама использует его имя […], кардинал должен был прекратить с ней всякие отношения».

23 октября 1785 года Дюлоренсель пришел к следующему выводу: «Следует заметить, что основу процесса составляет подделка почерка и подписи королевы на документе, подтверждающем покупку ожерелья. Кардиналу вменяется в вину совершение торговой сделки от имени королевы; ему надлежит вернуть часть бриллиантов указанного ожерелья».

Следствие продолжалось. Мадам де л а Мотт утверждала, что никогда не имела чести быть знакомой с королевой и всем своим состоянием она действительно обязана Роану. Она отрицала тот факт, что вечером в Версальском саду организовала встречу, во время которой кардинал был уверен, что говорит с Марией-Антуанеттой. Авантюристка высказалась, что маг Калиостро был злым гением кардинала, и обвиняла его в соучастии. Наконец, если бы она была виновной, почему же сразу не сбежала в свое имение, узнав об аресте Роана. Несмотря на все ее отрицания, судьи начали с подробного разбирательства. Они отбросили все предположения и начали планомерно распутывать историю. Любовница кардинала де Роана, мадам де ла Мотт видела в нем доверчивого человека, который может стать жертвой ее гигантской, по замыслу, махинации. Ей легко удалось убедить его в том, что пользуется дружбой и доверием у королевы, она пообещала ему вернуть былые привилегии при дворе. Для этого она организовала мнимое свидание с королевой в Версальском саду. Итак, за кардиналом захлопнулась мышеловка, с этого момента он не только не мог ни в чем отказать этой женщине, но и наивно верил всему, что она говорила, якобы от имени королевы. Таким образом эту грандиозную ложь разыграла мадам де ла Мотт. Она убедила кардинала в том, что королева хочет купить ожерелье без ведома короля. Сделка прошла уже известно как. Теперь ожерелье было в руках мадам де ла Мотт. Она заставила поверить в то, что она отдала ожерелье королеве, тогда как на самом деле разделила его на части с помощью своего мужа. Тот уехал в Лондон, чтобы продать там камни. Однако план изобретательной женщины, которая содержала семью благодаря необыкновенному шарму, внезапно рухнул. Нам известно, каким образом это произошло.

Хотя многие моменты этой истории остаются для нас неразгаданными, ясным кажется одно: кардинал оказался жертвой талантливой интриганки. Не хватало только доказательств, которые бы подтверждали невиновность Роана. Какими бы ни были личные убеждения прокурора, он продолжал рассматривать кардинала как основного виновника преступления. Это приводило его к решению о закрытии дела, однако нужно было убедиться в том, что большинство судей согласны с такой формулировкой процесса. Чтобы изучить мнение каждого из судей, прокурор снова позвал на помощь Дголоренселя. 11 ноября тот составил подробный отчет по поводу тайной просьбы де Флери. Документ составлен с большой точностью. «Все это представляет собой лабиринт с невероятно сложными и запутанными ходами», писал он в преамбуле. «Все понимают, что доброе имя королевы скомпрометировано, – продолжал он. – Речь идет о преступлении против королевского величества, что является серьезным правонарушением. Но мы не располагаем никакой информацией, которая бы подтверждала то, что подпись королевы подделал именно кардинал. Следует добавить, что кардинал сам был обманут и вовлечен в махинацию. […] Молено сделать вывод, что кардинал был всего лишь соучастником и жертвой обмана, а настоящие виновники – это мадам де ла Мотт и ее муж», которые украли и продали ожерелье, разобрав его по бриллиантам. Как доказать в таком случае виновность кардинала? Однако Дюлоренсель легко справляется и с этой трудностью:

«Но господин де ла Мотт мог продать его [ожерелье] только после того, как его передал ему кардинал, поскольку именно кардинал непосредственно взял его у ювелиров.

Однако он мог знать, что ожерелье предназначалось не для королевы.

Он знал, что компрометирует имя королевы» и т. д.

Зима выдалась довольно скучной. Мария-Литуапстта, испытывавшая непонятные недомогания, отказывалась согласиться с тем, что была беременна, хотя вот уже три месяца у нее не было менструаций. Опасаясь ее гнева, врачи не осмеливались громко заявлять о причине ее болезни. К 15 февраля она уже и сама убедилась в этом. «Признаваясь мне в своей новой беременности, она говорила, что была совсем не рада ей. Она не хотела больше детей, писал Мерси,[…] Я сказал ей об опасностях подобного настроения. Однако она была настроена не вступать больше в супружеские отношения с королем, чтобы не иметь больше детей. Эта идея обеспокоила меня еще больше, к сожалению, стало модным среди молодых женщин прекращать супружеские отношения с мужем, родив одного или двух детей». В который раз Мерси от имени императора пытался напомнить ей о ее долге перед супругом. Вскоре она убедила своего наставника, что «сумела оценить преимущества интимных отношений с королем, и плачевные последствия противоположного». Неприязнь, которую она испытывала к этой беременности, было лишь «временным настроением».

Расследование закончилось. Следователи написали свои доклады на имя прокурора де Флери, и тот передал их своему помощнику Дюлоренселю. Бумаги последнего доказывают, что Роан был виновен в мошенничестве против королевы. Работа помощника прокурора была тайно связана с королевой и Мерси, однако даже сам прокурор об этом не знал. «Мы сделали все необходимые выводы по предложенному плану, – писал де Флери председателю суда д'Алигру 21 мая. Теперь уже нет никаких сомнении, поскольку перед глазами все те показания, которые нам удалось собрать. Первая часть обвинения представляется особенно важной, и она пройдет без всяких осложнений».

Де Флери предъявил три обвинения: оскорбление, ложь, мошенничество. «Первая часть», о которой говорилось в письме, касалась оскорбления королевы. Что до двух остальных пунктов, они не могли быть полностью доказаны, поскольку не было достаточных фактов (или были слишком неубедительными), несмотря на старания Дюлореиселя. Он пишет об этом в своем дневнике: «Из того, что уже доказано по поводу мошенничества, невозможно обвинить его как соучастника или как организатора преступления. Ничто не может в достаточной степени доказать его соучастие или организацию. […] Гораздо более разумно, с этой точки зрения, вынести ему оправдательный вердикт на эти обвинения». Если Роан не может быть обвинен в мошенничестве и краже, его надо наказать за оскорбление королевы. На самом деле преступление кардинала было преступлением против королевы: с его стороны было просто безрассудно и даже нагло поверить в то, что королева пришла к нему ночью в сад и вообще поручила ему купить ожерелье от ее имени.

«Эти размышления заставляют предположить, – продолжал он, – что будет невозможно дойти до приговора и уж тем более до ссылки, которая подразумевает общественную смерть и влечет за собой вакансию той должности, которой удостоил его король.

Думается, что для подобного дела, где трудно было четко определить состав преступления, поскольку нет примеров даже в судебном регистре, столь же трудно определить наказание». Так, Роан должен будет нижайше просить прощения у короля и королевы «за оскорбление их чести и достоинства». Его вышлют из Версаля и обяжут сложить с себя сан кардинала.

Слушание дела закончилось 29 мая. А 30 мая парламент слушал дело об остальных обвиняемых. Де Флери потребовал для мадам де ла Мотт наказание кнутом, клеймением в виде буквы V, что означало «воровка», и пожизненное заключение в Сальпетри, пожизненные работы на галерах для де ла Мотта, заочно, и Вилета. Говоря о деле кардинала, де Флери настаивал на формулировке «оскорбление чести и достоинства». Вспоминая сделку с ювелирами и сцену в Версальском саду, он обвинял кардинала «в наглости, в совершении преступления, требующего строгого наказания».

Когда де Флери закончил свою обвинительную речь, адвокат Сегиер взял слово. Он обвинил всех судей в том, что они преследуют лишь интересы двора. Он заявил во всеуслышание, что все судьи продались Версалю. Его обвинение было ни для кого не новостью. Мадам де ла Мотт продолжала отрицать все обвинения, которые ей вменялись. Что касалось Роана, он предстал перед судом совершенно больной и заявил, что «ослеплен желанием вернуть расположение королевы».

31 мая в шесть часов утра снова открылось заседание суда. Огромная толпа осаждала вход в здание.

Роаны, Субизы и все их родственники в полном составе оделись в траур. Заседание началось в назначенный час. По поводу вердикта мадам де ла Мотт не было никаких разногласий. Ее признали виновной и приговорили к наказанию, ее муж также был признан виновным, хотя и заочно. С графа Калиостро и его жены, а также с мадемуазель д'Олива были сняты все обвинения. Вилет был приговорен к ссылке. Жаркие дискуссии начались, когда дошла очередь до кардинала. Вслед за деканом ассамблеи де Монгофруа, который первым выступил с предложением снять все обвинения с кардинала, с таким же предложением выступили большинство советников. Председатель пытался успокоить защитников кардинала. Понимая, что прокурор зашел слишком далеко в своих обвинениях, председатель вернулся к его выводам и попытался смягчить их насколько это было возможно. Затем парламент начал обсуждение. Через семнадцать часов кардинал был оправдан двадцатью шестью голосами против двадцати двух.

Как только новость покинула стены суда, огромная толпа на улице начала скандировать: «Да здравствует парламент! Да здравствует кардинал!». Несколько тысяч человек провожали Роана в Бастилию, где он должен был провести еще одну ночь. Судей осыпали цветами. Толпа ликовала, но полиция знала свое дело.