Текст книги "Мария-Антуанетта"

Автор книги: Эвелин Левер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Глава 20. СОМНЕНИЯ

За несколько месяцев королева поняла, что стала объектом ненависти всей нации и ее муж был слишком слаб для того, чтобы противостоять оппозиции, которая отчаянно боролась с абсолютизмом. Она поддерживала во всем де Бриена, единственного человека, который, как ей казалось, был способен противостоять натиску и показать свою власть. Мерси был занят только внешними проблемами, не оказывая на нее никакого влияния в вопросах, которые касались внутренней политики, и говорил с королевой лишь о конфликтах с Турцией, Россией и Австрией, ее же они совершенно не интересовали. В надежде на укрепление альянса он старался всеми силами убедить ее в силе своего влияния.

Не имея никакого политического опыта, а также будучи совершенно невежественной в вопросах политики, Мария-Антуанетта выдерживала все испытания. Без определенных мыслей и знаний она действовала инстинктивно. Опасаясь свержения существующего строя, она готова была согласиться на политические изменения, но не на структурные и с ужасом отвергала все, что могло ослабить королевскую власть в том виде, в котором она привыкла ее воспринимать, то есть в абсолютном. Королева не читала теоретиков концепции монархической власти. Эту легкомысленную и сентиментальную женщину сильно удивило, если бы ей сказали, что абсолютная монархия по своим принципам очень близка к деспотизму и тирании. Настроенная враждебно против ассамблеи, не признающая претензий парламента – одна только мысль о созыве Генеральных штатов заставляла ее вздрагивать, она не знала, что эти институты были известны еще в древности.

С конца августа 1787 года де Бриен работал не покладая рук. Новое назначение существенно укрепило его власть. По-прежнему готовя план реставрации финансов, он подумывал о переговорах с распущенным парламентом и хотел убедить Людовика XVI согласиться с созывом Генеральных штатов. Так, думал он, мы удовлетворим желание нации и успокоим массы. Предполагаемые переговоры должны были состояться в Труа со всеми изгнанными судьями. Де Бриен отказался от одной части налоговой реформы, но решил выпустить новый заем, который улучшил бы финансовое положение до 1792 года. Финансовое положение могло стабилизироваться уже в этом году, и король обещал созвать Генеральные штаты. Парламент принял предъявленные условия. Если Людовик XVI и согласился с финансовым проектом своего министра, все равно по-прежнему испытывал отвращение при одной лишь мысли о созыве Генеральных штатов. Де Бриен убеждал его, что подобное собрание совершенно безобидно, поскольку Франция через пять лет окончательно преодолеет финансовые трудности. Король и его министр, проводившие наедине очень много времени, приняли решение вместе, в тиши королевского кабинета. Остальные министры узнали о нем гораздо позже, без всякой возможности высказать свое мнение по этому поводу. Архиепископ легко управлял государем. «Мы подарили королю замечательного министра, и теперь надо дать возможность ему действовать», – говорила королева. И она дала ему такую возможность.

19 ноября Людовик XVI отправился в парламент на торжественное заседание, которое запечатлелось в истории этого двора.

Когда дебаты были закончены, не дожидаясь результатов голосования, Людовик XVI негромко и твердо произнес: «Услышав ваше мнение, я считаю необходимым установить заем по моему единоличному решению. Я пообещал вам созвать Генеральные штаты к 1792 году, моего слова должно быть достаточно. Я приказываю, чтобы мое решение о займе было зарегистрировано». Именно тогда герцог Орлеанский и заявил о том, что действие короля незаконно. На что король ответил кузену: «Это законно только потому, что я так хочу». «Все увидели, что герцог, которому только что указали на его место, едва сдерживал себя», – напишет Талейран несколько лет спустя. Разгневанный поведением кузена, Людовик XVI сослал его в имение.

Королева рассказывала об этом своему брату с завидным хладнокровием. Она защищала королевский абсолютизм: «Король управляет парламентом, управляет Советом и при этом ему не нужна поддержка большинства», – говорила она. Кроме того, с ее уст уже не раз срывались обвинения в адрес герцога Орлеанского во враждебности по отношению к политике Людовика XVI.

Осень в Версале выдалась на редкость скучной. Из соображений экономии было решено отказаться от поездки в Фонтенбло. Расходы двора по-прежнему сокращались. Придворные были недовольны, а фавориты не переставали жаловаться. Мария-Антуанетта уединилась в своем небольшом обществе, однако теперь уже спрашивала себя, насколько искренни остались ее друзья, когда она не осыпала их милостями. «По этому поводу иллюзии были практически развеяны, теперь это лишь приятные собеседники для королевы, – писал Мерси. – В своем сердце королева очень хотела вернуть любовь и признание народа, который несправедливо и незаслуженно обращался с ней так сурово». Никогда еще Мария-Антуанетта не была так задета ложью и сплетнями в ее адрес. Все эти невидимые и бесчисленные враги лишили ее радости и легкомыслия. Однако теперь она была охвачена новой страстью – реформами при дворе. «Все эти реформы не имели по собой никакой теоретической основы и определенной цели. Рядом с этими бесконечными новыми правилами появлялись странные и несправедливые исключения, которые лишний раз давали повод для бесконечных интриг; в результате эти преобразования лишь усугубили ее и без того шаткое положение при дворе; сплетники и клеветники продолжали свою грязную работу. Зерно зла было посеяно, и клевета, словно буря, нарастала с невероятной силой», – говорил Мерси. Заботы и переживания сильно подействовали на короля и королеву, основательно пошатнув их здоровье. У Людовика XVI обнаружилось сильное рожистое воспаление, тогда как Мария-Антуанетта стала быстро полнеть по причине неправильного обмена веществ. При дворе прошел слух, что она беременна, этот слух докатился даже до Вены. «Если бы я была беременной так часто, как об этом говорят, то у меня было бы столько же детей, сколько у великой герцогини. На этот раз все это чистый вымысел, можете мне поверить», – ответила она брату. Недомогания взрослых в королевской семье не внушали беспокойства, тогда как здоровье дофина заставляло многих сильно переживать. Мария-Антуанетта жаловалась императору: «Хотя он всегда был слабым и худеньким, я не думала, что это закончится таким кризисом. Вот уже несколько дней у него сильный жар, он еще больше похудел и ослаб. Мне кажется, у него такой хрупкий и искривленный позвоночник». У малыша рос горб. «Я бы заплакал, если бы посмел, какой жалкий и несчастный мальчик, которого судьба искривила, словно старика. Он боится людей, как будто ему стыдно появляться перед ними», – рассказывал маркиз де Бомбель. Врачи, не имевшие достаточных знаний, чтобы определить причину столь жестокой болезни, пытались объяснить это странное состояние мальчика осложненным процессом прорезывания зубов. Вскоре был приглашен для консультации еще один специалист. Он убедил монархов, что ему удастся выпрямить спинку ребенка. Отныне дофину приходилось носить ужасный железный корсет, который лишь доставлял ему еще больше страданий. Менялась и дочь, она, казалось, теряла детское очарование. С явными признаками меланхолии, ее характер отражал положение этой маленькой особы – она удивляла всех несвойственными возрасту сухостью и строгостью. Только герцог Нормандский приносил королеве счастье и радость. «Он сильный и здоровый, обладает тем, чего так не хватает его брату. Настоящий крестьянский ребенок. Крупный, толстячок и очень живой», – писала она своему брату. Врачи тем не менее не испытывали оптимизма по поводу здоровья этого ребенка, у которого случались «сильные истерики».

В течение той зимы Мария-Антуанетта находила утешение лишь в общении с Ферзеном. Вернувшись во Францию еще в апреле 1787 года, он разрывался между Версалем и своим полком. Практически всю зиму он провел рядом с королевой. Их связь укреплялась. Если верить графу де Сен-Присту, Мария-Антуанетта «нашла способ примирить короля с Ферзеном; она повторяла супругу все, что слышала в обществе по поводу этой интриги. Разумеется, она утверждала, что все это не более чем слухи и, как обычно, гнусные домыслы интриганов. Этот иностранец – единственный, кому она может доверять. […] Ожидая ее, Ферзей отправлялся верхом в парк, неподалеку от Трианона. Свидания, которые случались три или четыре раза в неделю, вызвали в обществе большой скандал, несмотря на скромность и сдержанность фаворита». Некоторые предполагали, что для него были устроены апартаменты, которые находились над апартаментами МарииАнтуанетты. Дневник Ферзена подтверждает это, он пишет Жозефине3 марта 1787 года: «Она предложила мне апартаменты наверху, куда я могу переселиться 15 мая». 20 апреля: «Это она должна жить наверху». 8 октября: «Надо, чтобы она сделала нишу в камине; 18-го я выеду и 19-го буду в Париже, а вечером у нее; хорошо, если она отправит мне письмо около трех или четырех часов и скажет, что я должен делать». На первый взгляд весьма странно то, что шведский офицер общается с королевой Франции по поводу странных каминных сооружений! Однако следующая записка, адресованная смотрителю дворца, кажется еще более странной, она датирована 10 октября: «Королева послала за шведским печником, который делал камин в апартаментах Ее Величества, и приказывает сделать еще один во внутреннем кабинете, чтобы отапливать небольшую комнату рядом с кабинетом». Несомненно, Мария-Антуанетта собиралась построить эту печь для того, чтобы принимать любимого человека в этой маленькой комнате.

Подобные вольности не удивительны. Королева уже не раз удивляла своих придворных. Безенваль рассказывает, что в начале своего правления королева устроила для него тайное свидание, на котором обговаривались детали дуэли между графом д'Артуа и герцогом де Бурбоном. Мадам де Кампан провела барона по длинному коридору, затем по лестнице, которая привела их в небольшую комнату, о существовании которой он узнал лишь когда стал членом ее тайного общества. «Я был удивлен не тем, что у королевы возникали всевозможные желания, а тем, как она добивалась их осуществления», – говорил он. После отъезда двора в октябре 1789 года паж д'Эзек обнаружил огромное количество небольших апартаментов, о которых он даже не подозревал. «Большинство из них были темными, – говорил он, – или выходили в маленькие пустынные дворики. Они были очень просто отделаны, почти все в зеркалах». Личная жизнь королевы казалась гораздо более интересной, чем можно было представить. Тем не менее Ферзен оставался очень скрытным в своих письмах к королю Швеции, которые он писал очень часто.

С завидным спокойствием он описывал то, что ему приходилось видеть при дворе: «Мадам де Полиньяк по-прежнему сохраняла свое влияние при дворе. Она осталась такой же, как и была, однако после отъезда Калона многие приближенные королевы лишились привилегий и былого влияния. Король по-прежнему слабый и подозрительный, он доверяет лишь королеве, более того, кажется, что именно она принимает все решения и все министры докладывают ей обо всех государственных решениях. В обществе все чаще и чаще говорят, что король начал пить, а королева пользуется этим для того чтобы подписывать все документы. Однако все это ложь». Ферзен постоянно присутствовал на интимных обедах и приемах в Версале. Он сопровождал королеву на все балы в Оперу. Правда, теперь она развлекалась гораздо меньше, чем раньше. Над столицей витали опасные слухи. Маскарады и карнавалы были словно проникнуты этим странным мрачным настроением. Королева вздрагивала лишь от одного слова о мемуарах, опубликованных мадам де ла Мотт. Их появления ожидали со дня на день, и, несмотря на все принятые меры предосторожности, никогда еще королева не боялась так сплетен и грязных стишков.

Людовик XVI был подавлен. Де Бриен уже не способен управлять ситуацией, и это еще больше угнетало короля и королеву. «Королю говорили: „В каждом уголке вашего королевства полыхает огонь“. Так оно и было на самом деле. Де Бриену понадобилось много времени и усилий, чтобы убедить короля в том, что это лишь происки врагов монархии и только страх короля может помочь им», – отмечал тогда Бомбель. Измученный и истерзанный первый министр 5 июля объявляет о созыве штатов, не уточняя даты созыва. «Внутреннее положение становится все более и более критическим, – писал Мерси императору. – Королева беспокоится о судьбе королевства гораздо больше, чем предполагает народ, который по-прежнему считает ее виновной во всех бедах. Она становится от этого еще более неуверенной в себе, и, мне кажется, я с большим трудом могу как-то повлиять на нее».

Несмотря на все волнения и проблемы во внутренней политике, Мария-Антуанетта 15 июля переехала в Трианон. Она собиралась пробыть там месяц в своем обычном кругу. Теперь уже не устраивали ни балов, ни спектаклей. Лишь иногда довольствовались танцами на террасе и играми в мяч. Король ездил на охоту в Рамбуйе. Он обычно проводил там дневное время, но всегда возвращался к семейному ужину. 24 июля королева пригласила Тетушек на обед. В их честь, несмотря на экономию, количество блюд было удвоено. В общей сложности, было четыре вида супа, два – мясных закусок, шестнадцать – легкой закуски, четыре – горячих и шестнадцать – десертов! Полный список всех блюд займет слишком много места, правда, скучно не будет. Подобное меню стало бы серьезным потрясением для современных гурманов: обилие паштетов, котлет, баранье жаркое, индейка под соусом из зелени и чеснока, поросенок в молоке, телячьи отбивные, ветчина по-вестфальски, фаршированные яйца, залитые сметаной, и многое-многое другое…

Финансовое положение ухудшалось. В начале августа казна была совершенно пуста. На бирже с каждым днем усиливалось волнение. Чтобы восстановить потерянное доверие, де Бриен объявил о созыве Генеральных штатов 1 мая 1789 года, однако это никак не повлияло на экономическое положение и кассы по-прежнему оставались пустыми. 16 августа, находясь в экстремальной ситуации, первый министр предложил прибегнуть к срочному займу. Началась настоящая паника. Владельцы ценных бумаг кинулись к банкам и кассам, требуя немедленных выплат. Спекулянты предсказывали инфляцию. Де Бриена обливали грязью, так же как и королеву. Их обвиняли во всех смертных грехах. Людовик XVI, чувствовалось, был неспособен принять хоть какое-то решение. Ситуация обострялась. Мадам де Полиньяк, которая всегда защищала Калона, не лишала себя удовольствия покритиковать де Бриена. В начале августа она довольно решительно настаивала на его отставке, однако Мария-Антуанетта уже не злилась на подругу за ее ненависть к первому министру. Она и сама начинала думать о смене министра в надежде изменить ситуацию. Она приходила к выводу, что одним из выходов может стать возвращение Некера, человека, единственного способного спасти ситуацию, человека которому доверяли массы. Де Бриен все это понимал, он не сомневался в том, что Некера возвращают лишь из-за тяжелого экономического кризиса. Осталось только убедить короля и Некера, что было не так уж просто. Королева поняла впервые, что может рассчитывать лишь на помощь немногих верных ей людей. Бретель был отправлен в отставку еще в июле, и поэтому Мерси казался ей единственным кто смог бы достойно провести переговоры с Некером, несмотря на то, что речь шла о сугубо внутренних делах королевства. По крайней мере, она могла быть уверенной в полной тайне этого рискованного шага. 19 августа она вызвала к себе дипломата. «Я нашел ее совершенно подавленной и растерянной, – говорил он. […] Она хотела, чтобы я помог ей в этом сложном деле, и сказала, что видя неуверенность и постоянные провалы первого министра, пришла к выводу, что для спасения страны необходимо вернуть Некера». Удивленный подобным поручением, Мерси тут же направился к де Бриену, который дал свое согласие, а затем закрылся с королем в кабинете, чтобы подготовить его к принятию этой меры ради общественного спасения. Мария-Антуанетта жила в состоянии постоянной тревоги и страха. Тем же вечером она написала Мерси, стараясь поделиться с ним своими переживаниями: «Я очень боюсь, что Некер не согласится и архиепископ останется у власти. Общественное недовольство настолько велико, что это может испугать его, и он прав, это становится слишком опасным. Но что же делать? Мы не можем принести в жертву человека, который отдал нам все свои силы, может быть, даже жизнь, потому что, боюсь, все это может убить его. […] Меня страшит, что архиепископ будет вынужден уехать навсегда, и тогда кто займет его место и возьмет на себя весь тяжкий груз власти? Это может сделать только Некер. Только он может удержать бразды правления. Человек, который стоит надо мной, не в состоянии этого сделать, а я, что бы там ни говорили, всегда лишь вторая и, несмотря на доверие первого министра, понимаю свое положение и осознаю, что очень часто он просто давал мне „поиграть во власть“. Какая откровенность! Какое признание!».

Де Бриен с облегчением вздохнул, узнав о переговорах Мерси, и попросил последнего «уговорить Некера согласиться». Ему еще не удалось победить упрямства короля, которое оставалось по-прежнему очень сильным. На следующий день Мерси провел у Некера три часа. По просьбе королевы, посол вселял в него уверенность, что все надежды возлагались на него, и только на него. Некер же сильно сомневался в происходящем, поэтому вел себя довольно сдержанно. Он отказался войти в министерство, которым управлял архиепископ. Прежде чем дать окончательный ответ, Некер попросил два дня на размышление.

Мария-Антуанетта не могла поверить: ее план сработал. В первый раз она приняла важное политическое решение, и в первый раз она действовала вместо короля. В эти тяжелые времена Людовик XVI словно отстранился от правления страной. Сам того не осознавая, он возложил всю власть на королеву, которая была совершенно не готова нести этот груз. С отъездом де Бриена у Марии-Антуанетты было впечатление, что она потеряла единственную опору. Королева стала жертвой одиночества, которое усиливалось ее нежеланием управлять королевством. Ее одолевали тяжелые предчувствия, вечером 25 августа она написала Мерси: «Архиепископ уехал. Я не могу передать вам, каким тяжелым был для меня этот день. Понимаю, что это вынужденный шаг, но боюсь, что он повлечет за собой несчастья, которые будут связаны с парламентом и Генеральными штатами. Я только что написала Некеру и пригласила его завтра к десяти часам для переговоров. Больше нет сомнений; если завтра он согласится на эту должность, это будет самое лучшее. Это так важно. Я дрожу от мысли, что я сама пригласила его вернуться. Моя судьба будет несчастной, я знаю; и если он не сможет улучшить ситуации и повлиять на короля, если он не возьмет на себя всю силу и полноту власти, меня будут ненавидеть еще больше. Я боюсь, что нам придется назначить его премьер-министром. Самое главное, чтобы Некер это осознавал». 26 августа Некер получил аудиенцию у короля, которая прошла в присутствии королевы. Впервые Людовик XVI попросил свою жену присутствовать при официальной беседе с министром. Приглашенный на должность управляющего финансами, Некер был на второй день назначен государственным министром. Это позволяло ему присутствовать на всех советах.

Людовик XVI не назначил первого министра, все его функции выполнял Некер. Его задача оказалась гораздо более сложной, чем он мог себе предположить. Ему нужно было не только урегулировать финансовые трудности, но и подготовить страну к созыву Генеральных штатов. «Найдя слишком поздно человека, единственного, который мог вернуть страну к нормальной жизни, он наделил его столь трудными обязанностями, что те просто пугали его», – писал Мерси.

Кризис приобретал такие масштабы, о которых монархи и не подозревали. Финансовые проблемы отходили на второй план. И настоящие дебаты разворачивались насчет политического режима. Этим была охвачена вся страна. В трактирах, клубах, салонах только и говорили, что о новой конституции, которая должна была разрушить деспотизм и устранить все привилегии. Если до этого момента патриоты и парламентарии были едины в своем желании созвать Генеральные штаты, то теперь они спорили о роли и задачах этого собрания. Парижский парламент, а также большая часть знати настаивали на том, чтобы штаты были созваны по образцу собрания 1614 года. Это означало, что количество депутатов третьего сословия будет весьма скромным, однако они соглашались с правом третьего сословия на голосование. Либеральная знать и буржуазия мечтали об ассамблее, способной произвести реформы, которые сделают Францию демократической страной, страной, о которой философы мечтали еще в прошлом веке. Желая примирить патриотов и знать, Некер убеждал короля в необходимости создания новой ассамблеи для решения этой важной проблемы.

Король выжидал, по-прежнему надеясь на поддержку духовенства и знати, которые тем не менее хотели ограничить власть монархии. Он не испытывал никакой нежности по отношению к третьему сословию, и тем более их требованиям на права, которые становились все более настойчивыми. Как обычно, он колебался. Некер советовал ему не считаться с мнением принцев, которые не выражали мнения народа. Людовику XVI нужно было противостоять принцам, чтобы вернуть свою популярность, в которой он так нуждался. Для него все это сводилось к увеличению количества депутатов третьего сословия в Генеральных штатах, и ничему больше. Он даже не ставил вопроса о праве на поголовное голосование.

Прежде чем принять решение, он решил собрать особый совет, в котором участвовали в первую очередь его жена и братья. До сих пор Мария-Антуанетта довольствовалась лишь тем, что заседала в министерском комитете, не принимая никаких решений. «В таком противоречивом союзе королева вела себя очень мудро, сохраняя при себе свое мнение и избегая очевидной поддержки одной из сторон», – писал Мерси императору. На этом совете 27 декабря 1787 года она не произнесла ни слова, но одобрила решение удвоить количество депутатов третьего сословия, что вызвало большое недовольство ее родственников. Так же как и се муж, она уступила требованиям министров, которые, как ей казалось, обеспечат будущее монархии.