Текст книги "Мария-Антуанетта"

Автор книги: Эвелин Левер

Глава 8. НОВЫЕ ИНТРИГИ, НОВЫЕ КАПРИЗЫ

«Слова, красивые слова», – печально размышляла Мария-Терезия над письмом дочери. «Посреди ее блестящего успеха меня не покидает страх, легкомысленность и неразумие могут сильно навредить ей», – впрочем, старая императрица изъяснялась на весьма живописном французском.

Опьяненная и немного уставшая от восторгов, уверенная в своей абсолютной власти, Мария-Антуанетта вернулась в Версаль, сияя от счастья. Удовлетворение самолюбия заменило двадцатилетней женщине удовлетворение в любви, которое оставалось для нее лишь мечтой. Король, обычно всегда угрюмый и неразговорчивый, стал по-детски добрым и приветливым, как в день коронации. Он с нежностью смотрел на жену и, казалось, уверовал в счастливое будущее. Должно быть, он искренне любил свой народ, который встречал его восторженными криками и ждал от него чуда. И он верил всем сердцем, что оправдает их ожидания. Но что мог он знать об истинных желаниях и нуждах подданных? «Я стараюсь ради одной цели: сделать мой народ счастливым, я уверен, он того заслуживает, – писал он Морепа, прежде чем покинуть Реймс. – Задача довольно сложная, но с божьей помощью и помощью ваших друзей я постараюсь справиться с ней». Мария-Антуанетта полностью поддерживала добрые намерения супруга. Она заявила Тюрго, «что тоже желала бы оказать содействие и всячески помогать ему в этом начинании».

Однако Людовик XVI и Мария-Антуанетта витали в облаках. Охваченная вдохновением и действуя из самых благих намерений, Мария-Антуанетта не думала больше о Шуазеле. Ей было достаточно добиться своего – получить разрешение на аудиенцию бывшему министру. Добившись своего, она праздновала победу, и больше ей ничего было не надо. Однако столь знаменательная встреча не принесла результатов. По-прежнему надеясь на свое скорое возвращение в Версаль, Шуазель тем не менее вел себя очень осторожно. В просьбах герцога и в его рассуждениях чувствовалась скорее новая интрига чем беспокойство о королеве. Шуазель дал ей единственный дельный совет, убедив, что «она должна поставить перед собой лишь две цели: завоевать сердце короля теплом и нежностью и самое главное подчинить его себе». По словам Мерси, королеве больше понравилась вторая цель.

Сподвижники Шуазеля по-прежнему продолжали мечтать о ближайшем возвращении министра к власти. Безенваль, графиня де Брион возобновили свое давление на Марию-Антуанетту, несмотря на тщетные попытки Мерси и Вермона помешать этим маневрам. Обескураженный невероятными капризами молодой женщины, Вермон начинал серьезно подумывать об отставке. Послу пришлось приложить все свои усилия, чтобы разубедить его в этом. В период весьма натянутых отношений между Австрией и Францией для Марии-Антуанетты было очень важно прислушиваться к советникам своей матери. И снова она не делала ни шагу без совета шведского барона; он убедил ее, что ее влияние станет еще большим, если будущий министр будет во всем ее поддерживать. Ей, которая интересовалась политикой лишь из любопытства, защита и поддержка кандидата на столь высокий пост казалась игрой, и она хотела выиграть ее ради собственного самолюбия. Не имели значения опыт, компетенция и личные качества кандидатов. Она жаждала победы именно этого кандидата. Однако все представлялось весьма зыбким, поскольку королева в любой момент могла перестать интересоваться политикой.

Вернувшись в Версаль, она изменила свое отношение к Морепа. Оставила презрительный и высокомерный тон и достаточно любезно общалась с ним, что не переставало удивлять старика и других министров, которые внимательно отслеживали ее резкие смены настроения, особенно после недавнего дела д'Эгильона. Министры сразу же решили, что это был новый маневр шуазелистов. И не ошиблись. Попытка изгнать Морепа не удалась, и теперь Безенваль настоятельно советовал королеве сблизиться с министром. «Я убежден, – писал он, – что если она захочет сделать всего лишь один шаг к нему, то увидит его готовность сделать для нее все что угодно». Объектом атаки стал на сей раз Тюрго, весьма влиятельный в правительстве человек. «Присутствие его в Версале несовместимо с возвращением Шуазеля, – утверждал аббат Вери. – Их взгляды, политика, способ мышления, даже биение их сердец полностью не совпадают».

Нервное оживление Марии-Антуанетты, бесконечные капризы, кризисы ее ложной власти – все это скрывало ужасное разочарование и пустоту. Королеву часто охватывала ужасная тоска, это была ностальгия. Она чувствовала ее даже в обществе, мечтала снова увидеть Вену, свою мать, братьев, сестер… Она едва удержалась от слез, когда узнала, что граф и графиня Прованские уезжают в Шамбери. И Мария-Жозефина проведет целых две недели вместе со своей семьей – по случаю свадьбы младшей сестры Людовика XVI с принцем Пьемонтским. «Как это ни ужасно, но я не могу даже надеяться на подобное счастье», – писала королева матери. Ей довелось лишь увидеть своего брата Фердинанда, когда тот приезжал на несколько дней вместе с женой. «Разлука слишком дорого мне обходится. От подобных мыслей на меня нападают тоска и отчаяние, особенно когда я думаю о моей родине», – снова пишет она императрице. Австрия по-прежнему оставалась родиной для французской королевы, которая оставила там все свои детские мечты, существование, такое тихое и безмятежное, покой, который охраняла бдительная мать-императрица. Вена с императрицей и императором казалась ей сейчас убежищем от всех ненастий и кошмаров. В Версале Мария-Антуанетта не обрела второй семьи и после смерти Людовика XV не знала, где найти защиту и поддержку, в которых она так нуждалась. Ей никак не удавалось испытать хоть какое-нибудь глубокое чувство к своему супругу. Временами она с трудом могла выносить его как короля и монарха. Тем не менее женщина должна, по существующей этике, первой подчиниться ему и принимать его таким каким он был. Так-то оно и было, но ценой каких же больших разочарований. Увы, она видела в своем муже лишь «бедолагу», который не способен сделать ее настоящей женщиной, а здесь, во Франции, означало, кроме того, и продолжательницей рода Бурбонов. В общем, неспособность Людовика XVI быть мужчиной еще больше подталкивала завыть от ностальгии по родной Вене.

Несмотря на тайный ход, который позволял супругам проводить вместе ночи так, чтобы двор не знал об этом, близости между супругами не было. Мария-Антуанетта чувствовала себя ужасно, узнав, что 6 августа 1775 года графиня д'Артуа родила сына. Маленький герцог Ангулемский был третьим наследником престола. И если королева вскоре не забеременеет, то потомки графа д'Артуа в ближайшие десятилетия взойдут на французский престол. У графини Прованской было тоже мало шансов в скором времени стать матерью. «Не могу даже описать вам, матушка, как я страдаю когда вижу наследника престола, который не является моим сыном», – писала Мария-Антуанетта. Впрочем, уже снова начинали поговаривать об операции для короля, однако никто не спешил с этим вопросом. Даже заинтересованные лица. Хотя Мария-Антуанетта и убеждала мать, что «безразличие исходит вовсе не от нее», положение не менялось. Во Франции это значило, что у королевы, не имеющей детей, были весьма непрочными позиции. Мария-Терезия прекрасно знала все тонкости светской психологии и пыталась подбодрить дочь. Мария-Антуанетта приняла разумное решение: «отдаться во власть Провидения и смиренно ждать исхода, надеясь на лучшее».

Семья ее мужа не была слишком добра к ней. Она много времени проводила с золовками и деверями. Если ей нравилась компания графа д'Артуа, ей тут же напоминали, что подобная дружба может быть очень опасной. Она не испытывала никакой привязанности к тетушкам. Что же касалось других принцев по крови, они состояли в слишком дальнем родстве, и их отношения с блистательной кузиной испортились после какой-то незначительной ссоры. Оставалась лишь маленькая принцесса Елизавета, которой исполнилось одиннадцать лет. Королева открыла для себя этого милого ребенка «с добрым и открытым сердцем». Девочка привязалась к Марии-Антуанетте, когда уехала ее сестра Клотильда – вероятно, навсегда. Королева прекрасно понимала чувства ребенка и сама боялась слишком сильно привязаться к ней, поскольку через несколько лет это милое создание точно так же навсегда уедет из Франции.

Муж с каждым днем все больше и больше разочаровывал ее, в семье она не находила поддержки – все это заставляло Марию-Антуанетту искать душевное тепло в дружбе, поскольку любовь была ей недоступна. Летом 1775 года она не скрывала своей привязанности к графине де Полиньяк и принцессе Ламбаль, которая получила в подарок совершенно бесполезный пост сюринтендантки. Королева и ее подруга много времени проводили уединившись. Время проходило так быстро, что они никогда не успевали обсудить все свои незатейливые, в общем-то ненужные проблемы, которые, впрочем, и придавали неповторимый шарм посиделкам. Графиня де Полиньяк по-прежнему была близка королеве и вызывала у впечатлительной принцессы Ламбаль страдания от обделенности признанием августейшей подруги. Легкие столкновения между двумя фрейлинами доставляли Мерси массу хлопот и пробуждали к жизни новые сплетни при дворе. По всей вероятности, прелестная графиня де Полиньяк еще несколько месяцев назад обошла свою соперницу. Как же она была высокомерна и безразлична с бедняжкой Ламбаль! Жизненный опыт давал ей явное преимущество в глазах королевы – эта женщина с ангельской улыбкой и искренним взглядом вовсе не славилась своей добродетелью. Совсем еще юной ее выдали замуж за графа де Полиньяка, который был лишен не только наследства, но и какого бы ни было обаяния. Впоследствии тайная и страстная любовь связала ее с графом де Водреем. Разумеется, она буквально заставила королеву примириться с ее жизненной ситуацией. Скорее приятный, чем красивый, изящный и живой, избранник графини был представителем древнего рода, его семья, достаточно богатая, очень быстро навязалась в общество королевы, которая, впрочем, никогда не испытывала к ним чувств искренней дружбы и признательности. Графиня де Полиньяк представила еще нескольких членов своей семьи, среди них была графиня Диана, прирожденная интриганка, способная на все ради собственной выгоды. Тогда Мария-Антуанетта не видела в них компании «придворных ловкачей», для нее это было веселое общество, помогавшее ей развлекаться. Наконец-то, она избавилась от престарелых маразматиков, став подлинной хозяйкой двора.

В своем маленьком кружке, который она выбрала по своему вкусу, Мария-Антуанетта правила на свой манер, что позволяло ей сказать: «Я не королева, я – это я». «Новые куплеты, свежее словцо, фривольный анекдот, скандальная история – все было предметом разговоров в этом маленьком, очень личном обществе королевы. […] [Она] очень любила подобную манеру общения – ей импонировали эти вкусы – и говорила, что никогда не сможет подружиться с занудой», – свидетельствовала мадам де Кампан, подчеркивая тем не менее достойное отношение королевы к мужчинам, которые липли к ней, как, впрочем, и женщины.

Обе фаворитки королевы – как мы можем узнать из переписки тех лет, и в первую очередь из переписки Мерси – прекрасно сотрудничали в те времена. Они действовали осторожно, но назойливо, что давало основание Мерси подумывать о возможной отставке. После ужина, по словам последнего, «это был самый опасный период дня». Мария-Антуанетта отправлялась к принцессе Ламбаль или мадам де Гемене. В апартаментах сюринтендантки к тому времени уже находились герцог де Шартр и все приближенные Орлеанского дома, другими словами, то, что называли Пале-Рояль. Партия Шуазеля собиралась в апартаментах мадам де Гемене, там были супруги де Полиньяк, их друзья и, естественно, Безенваль, которого Мерси называл «подстрекателем» Шуазеля. Обе группировки не имели точной политической программы. Можем ли мы говорить о том, что шуазелисты довольствовались одним желанием – вернуть бывшего министра к власти? На самом же деле обе партии занимались только лишь тем, что затевали дворцовые интриги. «Каждый день от этих двух партий исходило столько пожеланий и требований, что было просто невозможно выполнить их все сразу, и к тому же им не было конца», – писал Мерси.

Мерси и Вермон не упустили случая, чтобы раскрыть глаза королеве на Безенваля и мадам де Полиньяк:

«Я докажу королеве, что ее обманывают, ловко скрывая от нее действительность, и добиваются всего, что они хотят, под видом личных просьб. […] Я располагаю фактами, истинность которых не подлежит никаким сомнениям, и сбрасываю со счетов легкомыслие и желание набить себе цену. Графиня де Полиньяк и тем более барон де Безенваль в ряде случаев были готовы на предательство, они хотели рассказать то, что королева говорила им, в надежде на дружбу и доверие, они были готовы воспользоваться этим доверием ради личных выгод». По всей вероятности, демарш Мерси принес-таки плоды. Мария-Антуанетта упорно противостояла натискам близких друзей, притворяясь, будто у нее нет свободного времени ни для мадам де Полиньяк, ни для Безенваля, затем все окончилось тем, что она пригласила к себе барона. После красноречивых признаний в верности и преданности он попросил ее «сказать ему о сведениях, которые вызвали у нее такое отношение, для того чтобы он смог достойно опровергнуть их». «Королева лежала на софе, когда я вошел к ней, она вытирала платком глаза, слезившиеся из-за простуды, и с трудом отвечала мне: „Мне никто ничего не говорил против вас, мое отношение к вам осталось прежним“», – рассказывал герой этой истории. Вне себя от ярости, что с ним обошлись так ужасно, он отправился рассказать эту неприятную новость мадам де Полиньяк. Очаровательная графиня любезно встретила его и также пожаловалась ему на невнимание со стороны королевы, но когда она пришла к государыне, глаза той, полные слез, все ей объяснили. Мария-Антуанетта чувствовала себя покинутой, после расставания подруги стали близки как никогда. Ни мадам де Полиньяк, ни Безенваль не понимали причины выказанной холодности. Они терялись в догадках, предполагали, что кто-то из их кружка настроил королеву против, но даже представить себе не могли это делом рук Мерси. Безенваль на самом деле поверил, что впал в немилость, мадам де Полиньяк, напротив, чувствовала, что ее положение укрепляется. Тем не менее Безенваль по-прежнему оставался доверенным лицом королевы, хотя и жаловался на некоторую холодность с ее стороны. Что касается мадам де Полиньяк, то ее звезда только-только взошла на небосводе.

Столько примеров неосмотрительности, допущенной при дворе в тот 1775 год, не могли оставить равнодушными врагов королевы, которые напропалую платили авторам многочисленных пасквилей. «У нас настоящая эпидемия памфлетов, – писала Мария-Антуанетта своей матери 15 декабря. – Их сочиняют обо всех придворных, о женщинах и мужчинах, и эти французские трещотки замахнулись даже на короля. Но меня не проведешь. Хотя злоязычие столь популярно во Франции, все весьма пошло и грубо, да и манера изъясняться не пользуется популярностью ни у народа, ни в приличном обществе». Судите сами. Вот вопрос, читала ли королева «Придворные новости»? Людовик XVI обвиняется в бессилии, в том, что пал жертвой жены-прелюбодейки (которая обманывала его с многочисленными любовниками) и тещи, якобы советовавшей дочери:

 
Дочь моя, вам нужен наследник!
Мне неважно, кто посредник,
Хоть с короной, хоть и без,
 
 
Но прежде чем войдет он в будуар,
Уж постарайтесь обсудить с ним гонорар
И также убедитесь в том,
Что в состоянии он стать отцом.
Занятие, куда вовлекаю я Вас,
Поверьте, чудесно, совсем без прикрас,
Что ж до деталей, решайте уж сами,
Ведь дело-то все-таки личное.
 
 
А если дело все же не свершится,
Могу сказать, что это завершится
Тем, что с Версалем можете проститься,
К тому же навсегда.
 

Мерси, в свою очередь, не проявлял особого беспокойства по поводу эпидемии памфлетов, хотя первый выпуск гнусных стишков был серьезным ударом по репутации королевы. Тем не менее любопытно, что 17 декабря он все же подтверждал, что «влияние и власть королевы основательно беспокоят столь легкомысленную и живую нацию, которая не желает, чтобы ею управляла иностранка, которая лишена единственного качества для признания француженкой – материнства».

Глава 9. ДЕЛО ГИНЕ

Зима снова вовлекла весь фр. чгчузский двор в круговорот праздников. Несмотря на морозы, насморки и другие болячки от переохлаждения, королева не лишала себя удовольствия прокатиться на санях, не пропустила ни одного бала, ни одного приема, ни одного спектакля в Опере. Ей случалось иногда среди ночи ехать в Париж и дрожать от холода в королевской ложе театра, однако возвращалась она лишь к шести часам, шла на мессу и только потом отправлялась спать. Ею владела настоящая страсть к развлечениям. Любой час, незаполненный каким-либо развлечением, казался ей ужасно тоскливым. Она занимала себя любым, даже ненужным занятием, лишь бы одиночество не захватило ее, чтобы избежать тягостных раздумий и размышлений. «По вечерам, во время игры она разговаривала только с Безенвалем, „который вышучивал все вокруг“ […]. За обедом общалась только с придворной молодежью», – рассказывал герцог де Круа. Уже очень давно она не брала в руки книг, если не считать каких-то маленьких романов. Она больше не музицировала. Мерси и Вермон чувствовали себя счастливыми, поскольку имели возможность регулярно беседовать с ней.

Общественное мнение на ее счет очень изменилось. Восторга поубавилось, и она даже удивлялась этому. Королева старалась избегать тех мест, где ее могли встретить не так, как хотелось бы. Безразличная к обыденной жизни парижан, она была равнодушна к их бедам, попросту не могла видеть их, проносясь в санях с веселой компанией молодых придворных. Муж был полностью погружен в министерские реформы и экономические проблемы, а двадцатилетняя королева, напротив, совершенно не интересовалась жизнью королевства, «этойстраной», как она писала матери. Что до простых французов, она их тем более не знала. Для нее существовала лишь придворная знать, с которой судачила целыми днями. Однако все должны были преклоняться перед волей короля или перед ее собственным мнение что было, впрочем, одно и то же. Добродушный Людовик XVI, мог ли он быть благодаря своим добродетелям отцом для всех французов, которые иногда выглядели суровыми, но в душе своей оставались добрыми и отзывчивыми? Так рассуждала Мария-Антуанетта, если это можно было назвать рассуждением. Она представляла французов как огромную толпу непослушных детей, которых нужно было постоянно призывать к порядку, к доброму королевскому порядку. Если Мерси с Марией-Терезией и смогли ее убедить в чем-то, так только в том, что этой нации очень свойственно легкомыслие. «Моя дорогая мать совершенно права насчет легкомыслия и ветрености французов, – писала королева сразу же после истории с памфлетами, – но я действительно очень огорчена, что она испытывает настоящее отвращение к этой нации. Ее характер действительно непостоянный, но совсем не дурной; перо и слово не передают того, что в душе у этого народа. Доказательством является то, что им вовсе не ненавистна власть, хвалят они гораздо чаще, чем ругают». Сама Мария-Антуанетта была вновь встречена рукоплесканиями, когда приехала в Париж, для того чтобы внести щедрые пожертвования пострадавшим от пожара, который разразился в парижском дворце Правосудия.

Королева не занималась политикой, и министры поздравляли себя с этим. После того как она безуспешно пыталась противостоять некоторым назначениям, то отказалась от идеи играть главную роль в управлении страной. И ограничивалась тем, что просто просила министров выполнять различные пожелания ее друзей.

В самом начале нового года Тюрго подготовил текст четырех указов, которые должны были потрясти все устоявшиеся основы французской монархии. Тогда как король и его министр только и думали, что о предстоящих реформах, разразилось дело Гине.Послушавшись своего самого коварного советника, Мария-Антуанетта незамедлительно вмешалась в опасную игру. Вержен совсем недавно заявил на совете, что граф де Гине несколько месяцев назад вернулся в свое лондонское посольство и распространяет весьма странные дипломатические письма. Он взял на себя опасную инициативу, которая противоречит интересам короля и самого Вержена. В действительности же граф позволил себе, будучи на приеме в испанском посольстве, поставить под сомнение франко-испанский договор и заметил, что Людовик XVI не будет поддерживать Карла III, если тот ввяжется в войну против Португалии, чтобы установить свое влияние в колониальной Америке. Кроме того, Гине заявил, что военные приготовления направлены не только против английских колоний в Америке, но и против испанской Мексики. Наконец, он заявил, что Франция никогда не придет на помощь «повстанцам» в Америке. На кого работал граф Гине? Не был ли его ход направлен на то, чтобы привести Францию к войне? Не был ли посол вдохновлен Шуазелем, сторонником ответной войны с Англией, направленной на то, чтобы вернуть утраченную власть? Некоторые были уверены в этом, однако никто не мог дать точного ответа. Король решил отозвать Гине. Помня, с каким упорством Мария-Антуанетта защищала Гине, министры пытались нейтрализовать ее влияние. Когда Людовик XVI сообщил, что он уже пообещал королеве не назначать преемника на место графа де Гине, пока тот не будет оправдан, все поняли, что королева открыто защищала протеже.

Шуазелисты внезапно изменили тактику и в течение нескольких дней оставались в бездействии, словно выжидая чего-то. Они представляли Гине как жертву Тюрго. Чтобы избежать столкновений с Марией-Антуанеттой, Тюрго решил предъявить Гине обвинения в неверности не только королю и министрам, но и королеве. Таким образом он мог неосмотрительно вовлечь королеву в государственные дела и одновременно создать опасный прецедент, хотя аббат Вери предупреждал его. «В глубине души королева очень честная, хотя и легкомысленная, – отвечал Тюрго. – Вы знаете о ее доверии к аббату Вермону, который является исключительно честным человеком. Нерешительность короля перед натиском жены часто ставит под угрозу решение важных государственных задач, и министерства находятся в полной растерянности. Интересы короля, в сущности, совпадают с интересами королевы; и если уж женщина должна оказывать какое-то влияние на решения короля, не лучше ли, чтобы это была собственная жена, чем мадам Помпадур или мадам Дюбарри? Наша задача – прославлять их и предупреждать опасные интриги и заговоры». Через несколько дней, вновь находясь под влиянием шуазелистов, королева назначила встречу бывшему министру на балу в Опере. И уже на следующий день она приняла сторону Гине, резко противопоставив себя всем министрам, с головой окунувшись в водоворот страстей. Разрываемые на части, министры отказались от своего плана. 3 марта Гине вернулся во Францию и доставил письмо Вержену. Он хотел оправдаться перед королем и убедить его в том, что находится под защитой королевы.

Верховный суд отказался зарегистрировать указы Тюрго, впрочем, этого можно было ожидать. Людовик XVI решил прибегнуть к королевскому месту в Верховном суде, чтобы заставить судей уступить. Во время торжественного акта, который состоялся 12 марта, воспользовавшись правом решающего голоса, король запретил любую критику реформ, что стало неприятным сюрпризом для многих министров. Тем не менее король и первый министр не уступили.

После такого жесткого решения Людовик XVI, как будто испугавшись своего поступка, снова впал в уныние и нерешительность. Воспользовавшись страхом короля, Морепа смог еще больше напугать его резкой политикой реформ. Он намеренно преувеличивал недовольство, которое вызывал Тюрго у всех придворных. Король не на шутку встревожился. Если бы у него случайно вырвалось хотя бы слово в присутствии королевы, это стало бы началом разнузданной травли министра. Подстрекаемая друзьями, Мария-Антуанетта объявила открытую войну ненавистному министру. Вполне вероятно, что королева не читала указов, тем не менее раздражавших ее. Она довольствовалась бездумным повторением придворной критики, которую слышала в салонах и на балах. На деле же молодая женщина ненавидела министра вовсе не за его реформы. Она презирала этого вольнодумца за то, что он посмел открыто высказать свои мысли, совершенно забыв о той дистанции, которую должен был сохранять. Совсем недавно он посмел отказать мадам д'Андоло, тетке графине де Полиньяк, в денежном содержании. Его заставили подчиниться королю, однако он так и не принял благодарности фаворитки. Подобное поведение раздражало Марию-Антуанетту, которая желала доказать свою власть. Ненависть ее удвоилась, когда однажды до нее дошли слухи, что именно Тюрго требовал отзыва дипломата Гине, которого считал опасным для политики Франции и к тому же заявлял, что Гине работал на врагов, хотя, к сожалению, пока неизвестно, на каких именно. О примирении не могло быть и речи. Несмотря на то, что Вержен был гораздо более опасен для Гине, гнев и ненависть королевы обрушились на Тюрго, которого она мечтала изгнать из Версаля.

Теперь уже дело было вовсе не в Гине. Можно было подумать, что королева уже забыла об этом дипломате, которого с таким упорством и трудом защищала. Казалось, она совершенно не интересовалась им и продолжала вести жизнь, полную развлечений, все меньше и меньше обременяя себя общением с королем. Во время поста 1776 года королева увлеклась верховыми прогулками, совершая их вместе с графом д'Артуа и герцогом де Шартром по Саблонским равнинам. Мерси был возмущен до предела, увидев, как в среде придворной молодежи игнорируются Этикет и правила протокола, касающиеся присутствия королевских особ. Золовки, которые очень часто сопровождали Марию-Антуанетту, зачастую придерживались весьма развязного тона в общении, что придавало еще большую свободу отношениям, впрочем, от нее не отказывалась и сама королева. Иногда она отправлялась вместе с графом д'Артуа поохотиться на лань в Булонский лес. Трудно себе представить, что у нее еще находилось время на интриги, тогда как ее муж мучался вопросом, нужно ли перекраивать министерство. Однако Мария-Антуанетта ни на мгновение не забывала ни о графе Гине, ни о своей ненависти к Тюрго.

Во время прогулок и зрелищ друзьявсячески поддерживали в ней воинственный настрой. «Им прекрасно удавалось задеть ее самолюбие, очернить, разозлить против тех, кто сопротивлялся их воле.[…] Наконец, им удавалось так настроить королеву, вывести из себя, опьянить ненавистью к врагам, что она шла на крайние меры в отношениях с королем, в такие моменты было просто невозможно взывать к ее благоразумию», – писал Мерси. Посол ее матери с пристрастием следил за ней, он прекрасно умел это делать, и заметил, как она отправлялась к королю по утрам, когда тот был один в своих апартаментах. Визиты не лишены были тайны и особого интереса. По словам Мерси, она встречалась со своим мужем, лишь «когда хотела добиться от него нужного ей решения, которое монарх никак не мог принять».

С самых первых дней своего правления Людовик XVI не испытывал еще подобной раздвоенности. Нападки королевы на министра буквально парализовали его волю. Брат короля обрушился на него с критикой. Морепа систематически поносил его. Что до других министров, они демонстрировали терпение, хотя время от времени показывали зубы. И если более просвещенная часть двора поддерживала реформы Тюрго, то другая его часть напрочь отвергала их. Народные массы живо интересовались ходом реформ, однако оставались пассивными наблюдателями. Занятые повседневными заботами и делами, дороговизной зерна, они были далеки от дворцовых проблем. Пожалуй, власть Тюрго и его реформы поддерживались только Людовиком XVI. Однако на борьбу у него уже не хватало сил. После долгих и мучительных раздумий король все же решился на отставку министра.

10 мая 1776 года, несмотря на то, что новость была еще неофициальной, она распространилась с невероятной скоростью: Тюрго уходит в отставку, граф Гине – герцог. Отставка Тюрго никого не удивила, но вот вторая новость поразила весь двор. «Милость, которую король проявил к Гине, даровав ему титул герцога, всех просто потрясла, – писал граф Креуц Гюставу III. – Мадам с необычайной ловкостью устроила это дело, ловкостью, несвойственной ее возрасту; нигде вообще не упоминалось о Гине; все думали, что она просто забыла о нем, и вдруг такой блестящий успех. У нее огромное влияние на короля, в этом нет никаких сомнений». На этот раз Мерси был серьезно обеспокоен: «Я не могу больше скрывать от Вашего Величества действительного положения дел, – писал он императрице. – Уже несколько недель как при дворе возникли серьезные осложнения, дела принимают опасный оборот, королева неконтролируема. […] Ваше Величество может совершенно обоснованно беспокоиться о положении королевы, о доверии к ней, которое может исчезнуть и со стороны ее супруга и со стороны народа. В этом деле Гинекороль находится в противоречии с самим собой. Письма, написанные его собственной рукой и адресованные графу де Гине и графу де Вержену, противоречат друг другу, он скомпрометировал самого себя и своих министров в глазах народа, который знал все обстоятельства этого дела, а также знал о влиянии королевы на короля и его решения.

Требования королевы заключались не только в отставке Тюрго, но она также хочет заключить его в Бастилию, причем в тот же день, когда граф Гине будет объявлен герцогом. Чтобы успокоить разгневанную королеву, нужны самые жесткие и решительные действия против реформ Тюрго. Однако этот министр был известен французам как необычайно честный и справедливый, кроме того, он был очень любим народом, так что его отставка, вызванная желанием королевы, не нашла своего одобрения в народных массах. Ее Величество может отправить в отставку и графа Вержена, и я не знаю, до каких пор королева будет продолжать творить необдуманные поступки. Ваше Величество, возможно, очень удивится, когда узнает, что граф Гине не представляет никакого личного интереса для МарииАнтуанетты, и все же этот человек стал причиной столь сильных волнений в Версале; однако весь секрет состоит в окружении королевы, которое очень заинтересовано в успехе этого дела». Так объяснял эту ситуацию Мерси.

Пережив волнения и оживление, что последовали за отставкой Тюрго, Мария-Антуанетта совершенно не интересовавшаяся политикой его преемника, вдруг внезапно почувствовала себя очень одинокой. Она скучала в этом пустом, нагоняющем тоску Версале. Мерси удавалось иногда убедить Марию-Антуанетту, что ежедневные прогулки вдали от Версаля очень нехорошо действовали на придворных. Королева продолжала находиться в задумчивом и унылом настроении. Наконец, она решила заняться богоугодными делами, и даже расписала их вплоть до своего пятидесятилетия. В течение нескольких недель она полностью отдавалась новой идее. Ее постоянно видели посещающей проповеди в церкви Версаля. Она даже отказалась от привычных ей развлечений. Не ездила больше в Париж и Булонский лес. Не посещала спектаклей и позволяла себе лишь иногда послушать концерт в небольшом зале, где обычно собирались пожилые придворные. Два-три раза в неделю она сопровождала мужа на охоту в Сен-Побер, обедала вместе с ним и к полуночи всегда возвращалась в Версаль. В это время Мария-Антуанетта даже отнеслась учтиво и внимательно к герцогу д'Эгильону и потребовала отменить приказ о ссылке, когда узнала, что мадам де Шабрийан, его дочь, скоропостижно скончалась во время своего пребывания в имении отца. Королева лишь просила, чтобы тот не появлялся при дворе.