Текст книги "Джулия"
Автор книги: Ева Модиньяни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)
Глава 4
Теодолинда начала медленно выходить из наркоза, хотя ее сознание еще витало между сном и бодрствованием в бескрайних пустынных пространствах, над которыми царил абсолютный покой. Все усиливающаяся боль в нижней части живота отвлекла ее от потусторонних видений и вернула, наконец, к действительности. Физическая боль переросла в душевную, и она вспомнила все.
Теодолинда (она терпеть не могла свое языческое имя, которым ее наградил дедушка, зато уменьшительное Теа, придуманное отцом, ее вполне устраивало) лежала в палате номер сорок шесть частной клиники «Вилла Адзурра» швейцарского города Локарно. Последнее, что ей запомнилось перед тем, как подействовал наркоз, – это дежурная улыбка гинеколога и ободряющие слова анестезиолога: «Все будет хорошо». На самом деле все было совсем нехорошо, потому что новая жизнь, едва успев в ней зародиться, прервалась, и прервалась не по ее воле. Она решилась на аборт не потому, что не хотела рождения ребенка: к этому ее вынудили обстоятельства. Теперь она чувствовала себя виноватой и глубоко несчастной.
Фонари с набережной освещали тусклым синеватым светом палату, и Теа, обведя ее взглядом, подумала, что все эти кружевные занавески, со вкусом подобранные обои и даже гладиолусы в хрустальной вазе насквозь пропитаны неистребимым больничным запахом, и весь этот уют все равно казенный.
Ей стало жарко, и она ногой скинула с себя одеяло. Между ног было мокро, она увидела кровь на белой пеленке. Испугавшись, Теа нажала на кнопку вызова рядом с кроватью, и в ту же секунду в дверях появилась сестра, словно она стояла в коридоре и только ждала звонка. Сестра была другая, не та, что утром, хотя такая же молодая, цветущая и уверенная в себе.
– У меня идет кровь, – сказала Теа.
Медсестра взяла судно, подложила его под пациентку и, вынув прокладку, внимательно на нее посмотрела.
– Все нормально, – успокоила она Теодолинду.
– А кровь? – удивилась та.
– Так и должно быть, не волнуйтесь.
Сестра набрала в кувшин теплой воды, подмыла Теодолинду, промокнула салфеткой, сменила прокладку, трусики, перестелила пеленку, поправила одеяло.
– А если опять пойдет? – с опаской спросила девушка.
– Не беспокойтесь, для этого нет никаких оснований.
– Значит, это так же просто, как выдернуть зуб? – чуть иронично спросила Теа, которую раздражало профессиональное спокойствие медсестры.
Женщина невозмутимо промолчала, подумав про себя, что эти богатые избалованные девочки все такие: сначала делают аборт, а потом мучаются угрызениями совести.
– Профессор позволил вам выпить чашку чая, – сказала она после небольшой паузы. – Принести?
– Я могу позвонить маме? – вместо ответа спросила, в свою очередь, Теа.
– Синьора Монтини уехала, – ответила сестра.
Теа не выразила удивления.
– Когда она вернется? – задала она следующий вопрос.
– Если все будет благополучно, она приедет за вами через несколько дней. Можете не сомневаться, все будет благополучно, и в ближайшие дни вы покинете нашу клинику. – И словно подтверждая это, она провела рукой по лбу девушки, поправляя спутавшиеся волосы.
Теа вдруг заплакала. Крупные слезы потекли по ее бледным щекам сами собой, она не смогла их сдержать. И хотя она отвернулась, сестра заметила, что она плачет. Многих она повидала, работая здесь, и все вели себя по-разному. Эта девушка, почти ребенок, почему-то вызвала у нее жалость. «Такая красивая, – подумала она, – наверное, все имеет, что только может пожелать, а счастливой ее не назовешь».
– Может быть, включить вам телевизор? – искренне желая отвлечь пациентку от тяжелых мыслей, спросила она.
Теа молча кивнула.
Сестра нажала кнопку на телевизоре, протянула ей пульт дистанционного управления и бесшумно вышла из палаты. Теа вытерла слезы краем простыни и рассеянно уставилась на экран, где шли на немецком языке очередные приключения кота Сильвестра. Теа взяла пульт и принялась переключать каналы, чтобы найти итальянскую программу. Вдруг на экране возник отец. В наручниках, под конвоем карабинеров он садился в машину, и диктор бесстрастным голосом объяснил телезрителям причину его ареста.
– Нет, нет, нет! – вырвалось у Теодолинды.
Это был страшный, почти звериный крик, в котором слышалась боль отчаяния, любовь к отцу, протест против чудовищной несправедливости, обрушившейся сначала на нее, потом на дорогого ей человека. Не в силах видеть это ужасное зрелище, она швырнула пульт прямо в экран, и раздался взрыв.
В ту же секунду вошла сестра с двумя санитарками, и те молча вынесли испорченный телевизор. Ни одного вопроса, ни одного упрека. Пациенты клиники «Вилла Адзурра» могли себе позволить что угодно – причиненный ущерб все равно возмещался из их кармана.
Сестра сделала своей разбушевавшейся подопечной укол, и в палате снова воцарилась тишина.
Когда Теа открыла глаза, на ее электронных часах было два часа ночи. На столике стояла чашка с теплым чаем, значит, сестра заходила в палату совсем недавно. Теа села в постели и не спеша выпила чай. Потом поставила пустую чашку и сняла трубку.
– Слушаю вас, – ответила телефонистка больничного коммутатора.
– Я должна позвонить в Италию, – сказала Теа.
Наступило молчание.
– Прошу вас, – после паузы сказала телефонистка, – не подводите меня, синьорина Корсини. Я не имею права соединять вас ни с кем, кроме вашей матери. Так мне приказали. – В ее голосе слышалось искреннее сожаление.
– Ничего не поделаешь, – сказала Теа и положила трубку.
В голове моментально возник план. Она встала, прошла через комнату и открыла стенной шкаф. Перед тем, как отправиться в операционную, она сложила в него одежду, поставила туфли, положила деньги и заграничный паспорт. Больше она ни секунды не останется в этой чертовой клинике.
Но шкаф был пуст. Даже белье исчезло. Да, мама все предусмотрела, ничего не упустила! Значит, арестован не только отец, она тоже арестована в этой швейцарской клинике, куда ее затащили почти что силой и вынудили прервать беременность. Ее поймали в западню, полностью отрезали от мира.
– Как же я ненавижу тебя, мама! – громко сказала она, желая от всей души, чтобы мать услышала ее слова, где бы сейчас ни находилась. Да, она своего добилась, теперь Теа полностью в ее власти.
Началось все это неделю назад. Тогда Теа еще надеялась, что ей удастся уговорить мать.
– Я беременна, – сказала она и вся напряглась, ожидая взрыва гнева.
– Да? – абсолютно равнодушно отреагировала мать.
– Тебя это не волнует?
– Учитывая твой образ жизни и твое легкомыслие, можно только удивляться, что это не случилось гораздо раньше. Кто же тебя облагодетельствовал?
– Лейтенант Марчелло Бельграно, – ответила Теа.
– Подумать только, ты и этот герой из мыльной оперы!
– Я хочу выйти за него замуж.
– Великолепная парочка, – с презрительной улыбкой сказала Марта, – кретинка и голодранец. Да женитесь хоть завтра.
– Я не позволю тебе так о нем говорить! – не сдержалась Теа.
– А как прикажешь о нем говорить? – спросила Марта. – Ты богатая наследница, а он кто? Кавалерист!
Марта несколько раз видела графа Бельграно ди Селе и запомнила его красивое утонченное лицо. Слышала она и сплетни об этом обедневшем аристократе. Например, чтобы иметь возможность ездить на лошади, он остался на сверхсрочную службу в армии. Его древний род, знавший моменты высочайшего взлета, пришел в пол– ный упадок. Нищий граф, которому было уже за тридцать, снимал мансарду во дворце, некогда принадлежавшем его семье, щеголял тонкими манерами и пил. Проигрышная карта, одним словом.
Все аргументы Теодолинды сводились к банальному – «Я его люблю», и хотя мать относилась к чувству дочери как к романтической блажи, твердость, с какой та защищала свою неосуществимую мечту, вызвала у нее уважение.
– Я тебя тоже люблю, – возражала ей Марта, – и считаю своим долгом заботиться о тебе. Именно поэтому я говорю: ты сделаешь аборт!
– Ни за что!
– А я говорю, сделаешь! И твой распрекрасный кавалер оплатит все расходы. Я его без штанов оставлю, а деньги из него выну.
Теа, зная мать, понимала: это не пустые слова. Начиная разговор, она надеялась, что уломает мать. На деле вышло наоборот; мать не просто пересилила ее, а загнала в угол, не оставив ни одного шанса на победу. Если бы она обратилась к отцу, он все бы решил иначе, помог бы ей, Теа не сомневалась в этом.
Но сейчас ей надо спасать его. Она отворила дверь в коридор. Длинный и тусклый, он был пуст. Там, в самом конце, Теа точно помнила, находился кабинет профессора Вилли Кеблера, куда ее водили на осмотр перед операцией. В презрительном взгляде профессора, брошенном на нее, она прочла пуританское осуждение и подумала еще, что грех, который он так осуждает, приносит ему и его клинике немалые барыши. На письменном столе профессора стоял телефон, наверняка прямой.
Кабинет, к счастью, не был заперт на ключ, и Теа, осторожно надавив на дверь, открыла ее. Сердце ее стучало, когда она ощупью пробиралась к столу. Если ее здесь застанут, она лишится последней возможности выбраться на свободу. Обогнув гинекологическое кресло, на котором профессор Кеблер чисто формально осматривал ее накануне, она нащупала аппарат и сняла трубку. Набрав номер, она услышала через некоторое время грустный и растерянный голос Марчелло Бельграно.
– Где ты? – обрадовавшись, спросил он. – Я уже три дня ищу тебя повсюду.
– Помоги мне, Марчелло! – сказала Теа и разрыдалась. – Они убили нашего ребенка, теперь собираются уничтожить моего отца.
Глава 5
Марчелло Оттавио Бельграно возник перед Теодолиндой, как призрак. Ему удалось избежать встреч с медперсоналом клиники и проникнуть в палату незамеченным.
– Обними меня, Марчелло, – попросила она, чувствуя себя уже не такой одинокой, – ты мой ангел-спаситель.
Улыбаясь, он стоял перед ней с букетиком незабудок в одной руке и с большим бумажным пакетом от Гуччи в другой.
Марчелло опустил пакет на пол и, подойдя к постели, протянул ей букетик, а потом нежно прижал к себе.
– Только ты мог в такую минуту вспомнить про цветы, – сказала Теа и заплакала. – Это она меня заставила, я не хотела.
– Теперь поздно об этом говорить, все уже кончено, – попытался успокоить ее Марчелло.
– Она заставила меня сделать это, понимаешь? Вынудила меня, – продолжала оправдываться Теа.
Она умолчала о материнской угрозе расправиться с Бельграно, если Теа не сделает аборт, но он, зная, что представляет собой Марта Монтини, и сам об этом догадывался. Он понимал, что мать шантажировала дочь, но отдавал себе отчет, что и сам пользовался тем же оружием. Бедная неопытная девочка, едва простившись с детством, попала между двух огней: с одной стороны, мать-самодурка, с другой – он, нищий аристократ, мечтающий поправить свои дела с помощью удачного брака. Конечно, Теа нравилась ему, но если бы у нее не было ни гроша за душой, он вряд ли обратил на нее внимание.
– Забудь об этом, – нежно сказал он, вытирая ей слезы, как маленькой девочке. – Я привез тебе одежду. Переодевайся скорей, и бежим отсюда.
– А как же я попаду в Милан? – спохватилась вдруг Теа. – У меня ведь нет паспорта!
– Твоя мать здесь, в «Сен-Морице».
– Ну и что?
– Я отвезу тебя к ней в отель «Палас». Она своего добилась, зачем ей сейчас новый скандал?
Лицо Теодолинды озарилось улыбкой.
– Лейтенант Бельграно, – с восторгом сказала она, – если бы вас не было, то вас стоило бы выдумать.
Марчелло мог бы доказать ей, что она только бы выиграла, если бы его не было, да и мир бы преспокойно без него обошелся. Что касается последнего, он в этом нисколько не сомневался, поэтому пару раз в жизни даже вполне серьезно подумывал о том, чтобы наложить на себя руки, – настолько безвыходным казалось ему его положение.
– Ты меня переоцениваешь, детка, – шутливо сказал он, помогая ей одеваться.
Пальто, которое он купил у Гуччи, сидело на Теодолинде как влитое.
– Я люблю тебя, – сказала она и погладила его по впалой щеке.
– Я знаю, – ласково ответил Марчелло, целуя ее в голову.
В том, что случилось, была и его вина. Впрочем, не «и его», а исключительно его. У нее до него были мужчины, но он оказался хуже их всех, потому что хотел, чтобы она забеременела; женитьба на Теодолинде навсегда решила бы его материальные проблемы. Познакомился он с ней случайно, но ухаживать начал вполне прицельно, и ее беременность была частью его плана. Тем не менее сейчас, в больничной палате, он почувствовал к ней прилив любви.
– Это было очень мучительно? – сжимая ее в объятиях, заботливо спросил он.
– Не очень, – ответила она, пряча голову у него на груди.
Ей было хорошо с ним и, главное, спокойно. Такое же чувство покоя она испытывала в детстве рядом с отцом, когда он еще жил с ними.
– Видел по телевизору, что они сделали с папой? – спросила Теа.
– Я видел сообщение в газете, – ответил он.
– Ты веришь во все эти кошмарные вещи, которые про него говорят?
Марчелло не очень внимательно читал статью и мало что понял.
– Не знаю, – неуверенно ответил он.
– Кое-кто решил с ним расправиться, – горячо объяснила она, – и я даже знаю, кто именно и почему. Поехали скорей, у меня нет времени.
Глава 6
Отгремели последние взрывы новогодних петард, закончились новогодние телевизионные шоу, последние полуночники проехали на своих автомобилях с включенными на полную катушку радиоприемниками.
Все смолкло, слышалась лишь тоскливая перекличка бездомных собак.
С Барбадоса позвонила Елена Диониси, адвокат Гермеса и близкая подруга Джулии.
– Счастливого Нового года! – сказала она.
– Ты что, свихнулась?
– Главное, не вешать носа.
– Больше ничего не остается.
– Остается надежда, а она, как известно, всегда умирает последней. Через час я вылетаю.
– Что же это такое? – спросила Джулия. – Арест, наручники, унизительный допрос…
– Скорее всего, недоразумение. А может быть, и месть. Я не верю в виновность Гермеса так же, как и ты. Сама знаешь, любой мерзавец своими показаниями может засадить порядочного человека в тюрьму.
Звонок Елены немного успокоил Джулию. Бессонная ночь подходила к концу, и она, приняв две таблетки транквилизатора, к утру задремала.
Ее разбудил телефонный звонок.
– С добрым утром, мамочка, – услышала она в трубке ломающийся голос своего четырнадцатилетнего сына Джорджо. Слышимость была великолепная, словно Джорджо звонил не из Уэльса, а из соседней комнаты.
– Тебя тоже, мой мальчик, – как можно бодрее сказала в ответ Джулия, стараясь стряхнуть с себя сон.
Но Джорджо трудно было обмануть.
– Я разбудил тебя?
– Нет, что ты! Я не спала, – соврала Джулия.
– Как ты встретила Новый год? – несколько настороженно спросил Джорджо, знавший все оттенки материнских интонаций. – Салинда сказала, что ты позвонишь в полночь, а ты не позвонила.
– Прости, я закрутилась, а потом посмотрела на часы и уже побоялась звонить.
– Гермес с тобой? – продолжал свой пристрастный допрос Джорджо.
– Нет, я одна.
– А почему ты не поехала в горы кататься на лыжах?
– Видишь ли, у меня не движется работа над романом, надо еще много написать, а срок сдачи уже подходит. – И она, изо всех сил стараясь казаться убедительной, начала плести ему всякую ерунду. В конце концов ей удалось погасить подозрения сына, и она почувствовала, что он успокоился и снова повеселел.
Не разрешая себе распускаться, Джулия начала день как обычно. Она позавтракала – две большие кружки кофе, кусочек поджаренного хлеба, мед, – надела фланелевые брюки и белый шерстяной свитер, спустилась в кабинет на первый этаж и села за пишущую машинку «Валентина».
Излагая на бумаге свои неистощимые фантазии, Джулия отключалась от всего, что происходило вокруг. Она не слышала шумной возни из комнаты Джорджо, где он с товарищами якобы готовился к занятиям, не слышала шума пылесоса, которым орудовала Амбра в соседней комнате, не мешали ей ни лай собак на улице, ни грохот проносящихся грузовиков. Когда писатель работает, он погружается в мир своих героев, живет одной с ними жизнью.
Но сегодня все было иначе. Как Джулия ни старалась ухватить ускользнувшую от нее нить повествования, как ни тормошила своих героев, понукая к действиям, у нее ничего не получалось. Все ее мысли были о Гермесе.
Она пыталась вообразить себе, как он провел ночь – первую свою ночь в тюремной камере, вспоминала кадры вчерашнего телерепортажа и заголовки утренних газет, не оставлявших никаких сомнений в его виновности. Потом она стала думать о себе, о своей болезни, о заклятом враге, продолжавшем жить в ее теле, несмотря на то, что Гермес вырезал ей опухоль. Она была уверена, что этого беса не изгнать из нее никакими силами, даже справка о выздоровлении, подписанная самыми компетентными врачами, ее не убедит.
Джулия медленно плыла по течению своих безрадостных дум, надеясь, что забрезжит свет, но вокруг была непроглядная тьма. Болезнь преследовала ее, как наваждение, как бесплотный фантом, она чувствовала ее незримое присутствие, хотя и не ощущала никаких симптомов развития недуга. Но если она здорова, зачем же тогда Гермес назначил ей облучение? Все было так туманно, так зыбко, и одно она понимала четко: организм, который был с ней когда-то одним целым, предал ее.
Вдруг она остро почувствовала, что любит жизнь и не хочет с ней расставаться. Если бы она могла уловить источник этих таинственных сигналов, поддерживающих порядок в многомиллиардном клеточном войске, если бы она нашла местонахождение этого неуловимого центра, отвечающего за ее жизнь, возможно, она бы справилась с поломкой. Но ни она, ни даже Гермес не в силах пока разобраться в этой сложной структуре. Гермес… Может быть, она еще напишет книгу о нем и о себе. Об их взлетах и падениях, надеждах и разочарованиях, о светлом и темном, что было в их жизни, о любви, открывшейся ей в сорок лет, и о смерти, которая стоит на пороге…
Джулия протянула руку и вынула из фарфоровой вазы, стоящей на письменном столе, ярко-красную розу. Тонкий аромат перенес ее на много лет назад, и далекое воспоминание всплыло в памяти поразительно ясно, точно кадры недавно виденного фильма.
Ей десять лет, она гостит у дедушки. Лето. Африканская жара. Собаки неподвижно лежат в тени с высунутыми языками. Мошкара вьется в неподвижном воздухе. Звенят цикады. Джулия одна в большой кухне. Ей совсем нечего делать, и она выходит во двор и идет по солнцепеку к калитке, где растет розовый куст. Глядя на усыпанные острыми шипами стебли, вдыхая нежный запах цветков и слушая монотонное жужжание насекомых, она задумывается, и ее мысли путают– ся, как ветви розы, обвившиеся вокруг столба.
Здесь она любит прятаться от взглядов редких прохожих и наблюдать из зарослей за проселочной дорогой, по которой время от времени проезжают то телега, запряженная волом или лошадью, то автомобиль, то грузовик. Грузовики она не любит. Они фырчат, воняют бензином и поднимают облако пыли. Они страшные, эти грузовики. А лошади и волы не страшные, их очень жалко. Потные, облепленные мухами спины вздрагивают от ударов бича. Конечно, самое лучшее – это легковые машины. Она с восхищением смотрит, как они проносятся по дороге в какую-то незнакомую ей, роскошную, несказанно прекрасную жизнь, оставляя, как комета, длинный пыльный хвост, который долго висит в раскаленном воздухе. Иногда Джулия представляет себя в такой машине, будто она несется по дороге, а дедушка, стоя на обочине, с гордостью показывает на нее косарям и говорит: «Это моя внучка!»
Джулия так размечталась, что не услышала шума мотора, и увидела черный, длинный, блестящий автомобиль лишь в ту минуту, когда он затормозил у калитки. Из автомобиля вышла восемнадцатилетняя Заира – дочь дедушкиной соседки. Она улыбнулась, помахала рукой мужчине, сидящему за рулем, и машина укатила.
Покачиваясь на высоченных каблуках, Заира двинулась навстречу притаившейся в зарослях Джулии, и ее высокая полная грудь колыхалась в такт шагам. Видная, с пышными формами, Заира вызывала у Джулии не меньший восторг, чем автомобили. Она любовалась ее плавной походкой, тонкими каблуками-шпильками, которые, казалось, вот-вот переломятся, блестящими черными волосами, закрывающими плечи, но главное, пышным богатством ее груди. Невольно Джулия провела рукой по своей, еще детской, груди и подумала, что, может быть, когда-нибудь тоже станет такой же красавицей.
Заира шла вдоль самого забора, помахивая сумочкой из соломки, и зацепилась ею за колючую ветку. Остановившись, она увидела Джулию.
– Привет, – с удивлением в голосе сказала она, – что это ты здесь делаешь?
По лбу у нее стекали маленькие блестящие капельки пота, и на Джулию пахнуло резким запахом мускуса.
– Смотрю, – невинно ответила Джулия и вышла из своего укрытия.
– А на что тут смотреть? – искренне удивилась Заира, у которой, безусловно, были уже другие интересы, чем у десятилетней Джулии.
– Все равно делать нечего, – со вздохом ответила Джулия и посмотрела на мокрые языки, спускающиеся по платью Заиры из-под мышек к талии.
На ее платье никогда не бывало таких пятен, потому что она не потела. Даже в такую жару.
– Хочешь, пойдем ко мне, – предложила Заира.
Она открыла дверь, и Джулия очутилась в огромной, не меньше дедушкиной, кухне с темно-красным полом из обожженной плитки и почерневшими от времени потолочными балками. Вдоль одной стены на веревке сушилось женское белье, другая была увешана фотографиями певцов и артистов. Джулия одного узнала, это был Гарри Белафонте.
– Он тебе нравится? – спросила Заира и напела одну из популярных песенок. – Я его песни все знаю, у него такие ритмы!
– Мне он тоже нравится, – несмело сказала Джулия и впилась глазами в полочку, заставленную разными флакончиками с духами и лосьонами и баночками с кремами.
Заира сбросила с ног туфли, швырнула на стул сумочку и начала раздеваться. При этом она говорила, что не может больше выносить такую жару, что она вся липкая, что надо скорей обмыться, а Джулия слушала болтовню Заиры и, широко открыв глаза, следила за каждым ее движением.
Наконец Заира обратила внимание на восторженные взгляды, которые Джулия бросала на нее с порога, и спросила:
– Ты что, никогда голых женщин не видела?
Джулия покраснела и отрицательно покачала головой. Она действительно никогда не видела голой женщины, даже мать, застенчивая и целомудренная, никогда перед детьми не раздевалась. Джулия не знала, куда деваться от стыда, словно голой была она, а не Заира.
Заира же, напротив, не испытывала никакого смущения. Казалось, ей доставляет удовольствие открывать напоказ свое развитое женское тело и смущать маленькую девочку. Беря пригоршнями воду из таза, она мыла шею, грудь, подмышки и весело напевала песенку на английском языке, которого Джулия не понимала.
– Видела, на какой я машине приехала? – повернув к Джулии мокрое лицо, спросила Заира.
– Еще бы! – с восторгом ответила девочка.
– Красивая, да?
– Очень, – согласилась Джулия. – А кто тебя привез?
– Кретин один. Он сказал: «Дай титьки потрогать, тогда домой отвезу».
– И ты дала? – Джулия снова залилась краской.
– А что такого? Все мужики любят тискать грудь.
– Она у тебя и вправду очень красивая, – вырвалось у Джулии.
Заира самодовольно засмеялась.
– Хочешь – тоже можешь потрогать, – предложила она.
Джулия вдруг испугалась. Ей захотелось убежать, но какая-то колдовская сила тянула ее к Заире, и она сделала от порога несмелый шаг вперед.
Заира взяла ее руку и провела по мягкой упругой груди. Потом прижала пальцы девочки к темному твердому соску, обведенному более светлым, как кофе с молоком, кружочком. Под пальцами Джулии перетекала теплая мягкая плоть, обтянутая шелковистой кожей, она шевелилась, колыхалась, словно дышала. Вдруг девочка спохватилась, ее охватил ужас. Что-то подсказывало ей, что она совершает нечто недозволенное, греховное. Заира весело рассмеялась и принялась успокаивать Джулию.
– Ты что, испугалась? – весело спросила она. – Не бойся, я тебя не съем. Да скажи хоть слово, или ты язык проглотила?
Вдруг она направилась к стоящей у стены кушетке и улеглась на ней, нимало не смущаясь своей наготы.
У нее был чуть хрипловатый тягучий голос, ленивый и вкрадчивый. А душа, наверное, темная, подумала Джулия, но ее все равно неудержимо тянуло к Заире, которая лежала сейчас перед ней в точно такой же позе, как Венера на картинке в папиной книжке. И в ту же секунду она словно бы почувствовала на себе строгий взгляд отца и оцепенела от страха, как тогда, когда отец застал ее за разглядыванием картинки.
Джулия повернулась и во весь дух бросилась домой, а вслед ей несся громкий смех Заиры.
Телефонный звонок вернул ее назад, к действительности. Как и тогда, в детстве, ее рука непроизвольно тянется к груди, только теперь это защитный жест.
– С Новым годом! – раздается в трубке голос ее бывшего мужа Лео, отца Джорджо. – Коринна тебя тоже поздравляет.
Коринна – его новая подруга.
– И вас тоже, – сухо отвечает Джулия.
Ей сейчас не до Лео, и уж тем более не до его новой подруги. С чего это он вдруг решил поздравить ее с Новым годом? За ним и раньше-то, когда они еще жили вместе, подобного не замечалось, и вдруг такая внимательность! Что-то ему от нее надо, это как пить дать.
– Что слышно от Джорджо? – изображая из себя заботливого отца, поинтересовался Лео.
– У него все в порядке, – ответила Джулия, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться.
– Ты сейчас не одна?
– Одна.
– Надеюсь, не помешал?
В его барственно-самодовольном голосе слышится фальшь. Прекрасно он знает, что она одна, что в это время всегда работает и что его звонки вызывают у нее раздражение. А сейчас она на него тем более сердита, ведь он поддержал идею Джорджо отправиться на каникулы в Уэльс. Да и вообще он сукин сын.
– Да, ты мне помешал, – почти грубо ответила Джулия.
– Ну, извини.
– Не прикидывайся, скажи прямо, что тебе надо.
– Видишь ли, Коринне скучно со мной дома вдвоем…
– И ты решил на меня тоже нагнать скуку, – закончила за него Джулия. – Прости, но у меня нет времени на пустую болтовню.
Лео сделал вид, что не заметил ее раздражения.
– Так вот я подумал, не выступить ли тебе в роли переводчицы на встрече с одним издателем. Он хорошо говорит по-немецки, его мать – урожденная фон Манштайн, так что, может быть…
Он продолжал еще что-то говорить, но Джулия уже не слушала. У нее сейчас черная полоса в жизни, а он пристает к ней с какой-то ерундой, не знает, как убить время. Эгоист, каких мало. Да он всегда таким был.
Джулия вспомнила эпизод в Форт-де-Марми, происшедший много лет назад. Был прохладный летний вечер, они ужинали с друзьями на открытом воздухе. Лео пошел танцевать с какой-то незнакомой девушкой. Вскоре он вернулся к столику, и Джулия, грешным делом, подумала, что он, заглаживая свою вину, хочет пригласить ее на танец. Вместо этого он аккуратно снял с ее плеч шаль и чуть смущенно спросил: «Ты позволишь? А то девушке, с которой я танцую, стало холодно».
В ней закипела обида за все годы, которые она прожила с ним жизнью рабыни.
– Пошел ты к черту, Лео!
– Что ты сказала? – переспросил он, хотя прекрасно все слышал.
Вместо ответа Джулия положила трубку и еще долго не могла успокоиться. Потом она подумала, что в конце концов хватит со всеми церемониться. С ней ведь не церемонятся, так почему она должна это делать? Лео и все остальные, за исключением дедушки Убальдо, Джорджо и Гермеса, всегда чего-то требовали от нее, и всякий раз, когда она, ругая себя за несдержанность, вспоминала причину своей грубости, оказывалось, что жертвой является именно она, что на нее нападали, наставляли ружье, заставляя делать то, что было нужно им, а не ей.
Сестра с братом пытались внушить ей свои представления о приличиях, которые казались ей пустыми и глупыми. «Ты же де Бласко!» – говорили они, рассчитывая пробудить в ней чувство гордости к их аристократическому роду. Но Джулия была совсем не такой, как они, она была другой породы.
