Текст книги "Джулия"

Автор книги: Ева Модиньяни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Глава 9

Гермес внимательно посмотрел снимки грудной клетки, фиксируя в памяти каждый перелом, полученный дочерью в результате чудовищной автомобильной аварии, внутренне сосредоточился и, наконец, сказал:

– Ладно. Начали.

Справа, как обычно, стоял один из его помощников, Франко Ринальди, слева – специалист по операциям в области грудной клетки Луиджи Този, напротив – хирургическая сестра, в головах Теодолинды – анестезиолог и его помощник.

По закону Гермес не имел права находиться в операционной: его отстранили от работы до решения суда, но Този, после того как Марту с Теодолиндой доставили в больницу, распорядился его немедленно вызвать. Девушка была в таком тяжелом состоянии, что врач счел необходимым присутствие на операции профессора Корсини.

– Корсини не может оперировать, профессор, – с показным смущением заметил Ринальди, и было неясно, имеет ли он в виду законность участия Гермеса в операции или профессиональные навыки своего недавнего шефа.

– Меня не интересует ваше мнение, – резко оборвал его Този.

Молодому самоуверенному хирургу ничего не оставалось, как промолчать, хотя в душе он не сомневался, что девушка обречена и неудачная операция, да еще и при участии подследственного профессора Корсини, может очень навредить Този.

Марта Монтини была в шоке. Кроме легкой травмы головы, у нее ничего не обнаружили, поэтому, учитывая тяжесть аварии – машина столкнулась с огромным грузовиком, – можно было сказать, что ей крупно повезло.

Гермес, проходя по коридору клиники, лишь мельком взглянул на бывшую жену и тотчас забыл о ее существовании. Все его мысли были о дочери, получившей множество тяжелейших переломов в результате этого трагического происшествия. Гермес стал вспоминать аналогичные операции, проводимые им в Соединенных Штатах во время стажировки, и потом здесь, в отделении экстренной помощи, где он работал дежурным хирургом.

– Только честно, сколько у нас шансов? – спросил он Този, понимая, что вопрос глупый, – он и сам прекрасно понимал, что положение почти безнадежное.

– Процентов сорок, от силы пятьдесят, – ответил Този, – случай очень тяжелый.

Гермес перебрал в памяти схожие травмы, которые ему приходилось оперировать, и вспомнил, что после многочасовых сложнейших операций немногие остались в живых.

Теа находилась между жизнью и смертью, все были напряжены – ведь на операционном столе лежала не безымянная жертва автомобильной катастрофы, а родная, единственная дочь профессора Корсини.

Дважды за время операции сердце Теодолинды останавливалось, и дважды Гермес массировал его собственными руками, заставляя вновь сокращаться и перекачивать кровь. Гермес вспомнил, как однажды сорвал с лица маску и бросил на пол скальпель после неудачной попытки реанимировать остановившееся сердце. Нет, с дочерью такого не должно случиться!

В вестибюле больницы Джулия сидела уже пять часов, дожидаясь окончания операции. Это она нашла его и привезла в больницу, это она сообщила ему страшную весть. Только один раз она покинула на несколько минут свой пост, чтобы позвонить Джорджо, а потом снова вернулась к дверям хирургического отделения и застыла на лавке в скорбном, почти безнадежном ожидании.

Здесь и нашел ее Гермес. Стянув с головы шапочку, он сел рядом с Джулией и тихо сказал:

– Она жива.

Ничего более определенного он не мог ей сейчас сообщить. Взяв безжизненную руку Джулии, он поднес ее к губам и поцеловал.

– Поезжай домой, отдохни, – настойчиво сказал он. – Завтра позвоню.

Джулия не стала спорить и отправилась домой, а он пошел в отделение реанимации, куда поместили Теодолинду после операции. Когда он еще учился в университете, один преподаватель говорил, что работа в реанимации, как, впрочем, и в экстренной хирургии, требует высочайшей профессиональной подготовки и сплоченности всего персонала. Там уж никого не обманешь, сразу видно, кто чего стоит.

Теодолинда лежала на специальной кровати, опутанная трубками и проводками, обеспечивающими искусственное дыхание, контроль за артериальным давлением, работой сердца и мозга. Мониторы регистрировали малейшие изменения в ее организме. Врач-реаниматолог и Ринальди, не отрываясь, следили за показаниями датчиков.

– Все показания в норме, – доложил реаниматолог.

Гермес понимал, что во время операции было сделано все возможное и даже невозможное, и теперь оставалось только ждать и надеяться на лучшее.

– Идите отдыхать, – приказным тоном сказал он Ринальди. – Вы еще можете мне понадобиться этой ночью.

Молодой врач послушно направился к двери.

– И большое вам спасибо, – вдогонку ему добавил Гермес. – Всем большое спасибо.

– Вы всегда можете на нас рассчитывать, – тихо ответил Ринальди.

В душе Гермес надеялся, что ничего непредвиденного не произойдет и что Теа постепенно начнет возвращаться к жизни. Ведь реаниматолог уверил его, что показатели в норме, по крайней мере на данную минуту.

А потом? Что будет потом? Кто может ответить? И что считать нормой? Кажется, он все предусмотрел, Този тоже был на высоте. Гермес снова и снова возвращался к операции, повторяя мысленно каждое свое действие, каждый, даже незначительный на первый взгляд, момент операции. Теа должна поправиться, иначе какой тогда смысл в его жизни?

Ради чего он, выросший в нищете, достиг таких высот в медицине? Каково было предначертание его судьбы? Неужели долгие годы лишений, побед и поражений, отчаяния и надежд были лишь прелюдией в двум страшным ударам, способным уничтожить человека, – к потере любимой женщины и единственного ребенка?

Нет, так просто его не одолеть. Он с детства привык бороться и без боя не сдастся. Сегодня он два раза держал в руках сердце дочери и оба раза заставил его биться. Сидя у постели Теодолинды в реанимационной палате, он мог только ждать и следить за мониторами. Привыкший к активным действиям, а не к пассивному ожиданию, Гермес почувствовал себя невероятно усталым.

Вчера
1960 год

Глава 1

– Двенадцать часов, – констатировал Адоне, взглянув на свои швейцарские часы.

Два могильщика засыпали гроб. Комья земли гулко ударялись о деревянную крышку. Гермес думал, как тяжело будет его матери лежать под земляным холмом, и ему вспомнилась латинская эпитафия: «Сит тиби терра левис» – «Пусть земля тебе будет пухом». Бедная Катерина, может, и вправду ей будет легко и уютно под черным земляным покровом? Гермесу хотелось верить, что, натерпевшись и настрадавшись в этой жизни, мать обретет наконец покой. Сколько он помнил ее, в ее беспокойном взгляде всегда теплилась надежда, хрупкая, как прекрасный сон. Сердце Гермеса сжалось, он почувствовал тупую боль в груди, но глаза остались сухими. Неужели мать так мало значила для него, что он не в состоянии даже оплакать ее смерть?

Похороны были жалкие. Пришли только Адоне, самый старший сын, да он, младший. В больнице Гермес не отходил от нее, она умерла у него на руках. Священник заученно пробубнил отпущение грехов и поспешил удалиться. Эрколе Корсини, муж Катерины, был, как всегда, за решеткой, в тюрьме Сан-Витторе. Камера давно заменила ему родной дом. Остальные четверо детей не нашли времени, чтобы проводить мать в последний путь, да они и не считали это нужным. Как сказала Минерва, торговка с рыбного рынка, похороны интересны живым, а мертвым на них наплевать.

– Уже двенадцать! – испугался Гермес, который должен был в час заступить на дежурство. До больницы отсюда было далеко, придется через весь город ехать с пересадками.

– Мы свой долг выполнили, – со вздохом сказал Адоне.

Плотный, с массивным лицом, он был чуть ниже Гермеса. Добрые глаза Адоне выражали воловью покорность.

– Да, можно идти, – в тон брату сказал Гермес, надеясь, что тот предложит подвезти его на своем новеньком светло-сером «Фиате».

Священник подошел попрощаться.

– Спасибо, – пожимая ему руку, сказал Адоне. – Ты так много сделал для нашей мамы. – Гермес не удержался от горькой усмешки. – Все мы там будем, – несколько театрально произнес Адоне и, взглянув на свою «Омегу», вдруг заторопился. – Мне пора, до скорого. – И пока младший брат не попросил его подвезти, быстро удалился.

Гермес понимал, что такая поспешность Адоне результат его страха перед женой. Маленькая противная толстуха крутила им, как хотела, он и пикнуть при ней боялся. Только Адоне, сыну Катерины, чьим настоящим отцом был Эрколе Корсини, удалось выбиться в люди: квалифицированный рабочий, жена портниха, сын подает надежды, купили квартиру в кредит, потом машину… Гермес представил себе, как жена, дожидаясь брата в новенькой малолитражке, ворчливо выговаривает ему:

– Хорошо хоть тебе ума хватило не приглашать его в нашу машину, этой публике только палец протяни, они всю руку откусят.

В девять вечера того же дня Гермес вошел в подъезд большого густонаселенного дома на улице Беато Анджелико. Поднимаясь по нескончаемым ступенькам, он вдыхал знакомый с детства запах бедности и думал о том, что теперь, когда матери больше нет, ему здесь нечего больше делать.

После пятого лестничного пролета он вышел на длинный балкон, и его обдало холодным ветром. «Надо бы скопить денег на пальто, – подумал Гермес, ежась от холода в своем бесформенном свитере, – а то зимой совсем загнусь». В дверях квартиры он столкнулся с другим своим бра– том, Ахиллом, который выходил, распространяя вокруг себя резкий запах дешевого одеколона.

– Привет! – бросил он на ходу. – Где это ты пропадал целый день?

Сам он явно спешил на свидание или на вечеринку и вопрос задал просто так, не рассчитывая на ответ.

– Сначала я хоронил маму, – строго ответил ему Гермес, – потом был на дежурстве.

– Вот и молодец, – не вслушиваясь в слова брата, сказал Ахилл. – Будь здоров.

Он был самым богатым в семье и оплачивал квартиру из собственного кармана, великодушно освободив остальных членов семьи от этих расходов. Ахилл вообще был всегда доволен собой, считал себя неотразимым, гонял на машине быстрее, чем положено, и со всеми держался как свой в доску.

– Я уезжаю, – уже в спину крикнул ему Гермес.

– Правильное решение. Отдохни немного, развлекись. – И он исчез.

На столе в кухне под клетчатой салфеткой Гермес нашел свой ужин. Он снял с супницы перевернутую тарелку и вдохнул запах подгоревшего и уже остывшего супа, который все же лучше бутерброда с колбасой, который он съел всухомятку на работе. Он взял ложку и принялся не спеша есть, не чувствуя вкуса. Он вообще не придавал значения еде – важно было насытиться, а чем – большого значения не имело.

В дверях кухни показалась двадцатичетырехлетняя Диана в халате с растрепанными волосами.

– Как тебе? – спросила она, указывая глазами на суп. – Нравится?

– Вкусно, – ответил Гермес с полным ртом.

Диана была мягкой и доброй девушкой. Она мечтала о прекрасном принце и спала с кем попало.

– Ты ни о чем не хочешь меня спросить? – Голос Гермеса прозвучал громко и сердито.

– Тише, пожалуйста, – испугалась Диана, – разбудишь моего приятеля. – И она посмотрела на дверь в свою комнату.

Гермесу было неприятно думать, что на постели сестры развалился какой-то очередной кобель, который понимает под любовью скотское совокупление.

– Тебе даже не интересно, как прошли похороны? – понизив голос, снова обратился он к сестре.

Катерина ушла из этого мира, а им все равно, будто ее и не было! А ведь она родила их, растила, как могла, воспитывала, как умела. Произведя на свет очередного младенца, она неизменно писала Эрколе: «Какое ты выбрал имя?» И ее муж, большой любитель античной мифологии, перебрав в памяти богов и героев, выносил свой вердикт: Ахилл, Гермес, Диана, Терпсихора. Проведя за решеткой больше лет, чем на свободе, этот неисправимый воришка не отказывался от детей, которых его жена Катерина производила на свет с помощью других мужчин. «Значит, так уж мне на роду написано», – считал он.

– Вот и умерла наша мамочка, – сказала Диана. – Теперь ей уже ничем не поможешь. Мир ее праху.

– Но еще два месяца назад она продолжала гнуть спину, работая на нас! – напомнил сестре Гермес. – И все, между прочим, принимали это, как должное!

– И пила, не просыхая. Прости, Господи, ее грешную душу.

Усталым жестом Диана провела по растрепанным волосам, потом налила вина себе и Гермесу.

– Давай помянем ее, – сказала она.

Они выпили. Сердце Гермеса снова сжалось от жалости к матери, которая навсегда осталась там, на кладбище, в сырой холодной земле.

– Я уезжаю. Пришел забрать вещи, – сказал Гермес, отодвигая от себя пустую тарелку.

– Значит, мы с Ахиллом останемся вдвоем? – В ее голосе Гермес не услышал сожаления, скорее радость, – ведь комната брата будет теперь свободна. – Но ты не вернешься? – осторожно спросила она.

– Нет, я уезжаю отсюда навсегда, но не забывай, что эта квартира по праву принадлежит и Эрколе.

– Ясное дело, – лениво протянула Диана. – Пусть живет, пока снова в тюрьму не загремит. – И добавила уже серьезно: – Не волнуйся, к маминой постели я никого не подпущу.

Гермес достал с антресоли большой рюкзак и принялся собирать вещи.

– Куда же ты переезжаешь? – поинтересовалась сестра.

– Мы с товарищем по работе сняли комнату на Порта Романа, одну на двоих, так дешевле.

– Ты разве работаешь? – удивилась Диана. – И давно ли?

– Давно, – ответил Гермес, продолжая собирать вещи.

– Надеюсь, работа не поденная?

– Нет, постоянная.

Диана мало интересовалась делами брата, поэтому задавала свои вопросы скорее из праздного любопытства. «Каждый за себя, а Господь за всех» – было девизом семьи Корсини.

– А где ты работаешь, если не секрет?

– В больнице. Мою сортиры, подаю лежачим больным судна, убираю посуду и так далее и тому подобное.

В больницу он устроился два месяца назад, когда туда поместили Катерину.

– Неужели тебе нравится такая работа? – искренне удивилась Диана.

– Работа как работа.

– Надо было с отличием кончать школу, чтобы ухватиться за такое местечко! Я думала, ты найдешь себе что-нибудь почище. Пойдешь служить в какую-нибудь контору.

Разве объяснишь Диане, что диплом о классическом образовании не имеет никакого отношения к чиновничьей карьере? Служащему не нужны ни латынь, ни греческий, ни философия с античной литературой, эти предметы лишь фундамент для дальнейшего университетского образования, которое он получит во что бы то ни стало. И хоть он и отличник, а составить по всем правилам деловое письмо или подсчитать доходы фирмы он не сможет, этих навыков он в школе не приобрел. В классический лицей он пошел потому, что еще мальчиком решил стать врачом, – уж очень ему нравился доктор Ронки, живший неподалеку в уютном доме, окруженном садом. Его любили и уважали все окрестные жители. Маленькому Гермесу доктор казался волшебником, он верил, что стоит тому прикоснуться волшебной палочкой к больному, как больной выздоровеет.

– Я поступил в университет, – сообщил он.

– Значит, еще не скоро встанешь на ноги, – вздохнула сестра.

Гермес пропустил замечание Дианы мимо ушей.

– В твоей комнате лежат мои книги, как бы мне взять их?

– Я принесу, кажется, мой приятель уже проснулся, – прислушиваясь, сказала она.

– Я знаю его?

– Не думаю, я с ним недавно.

Диана вынесла брату книги, и он запихнул их в свой рюкзак.

– Ну все, будь здорова, – сказал он и пошел к двери.

– До скорого, – ответила Диана.

– Надеюсь, – бросил уже с лестницы Гермес, уверенный, что они больше не увидятся.

– Да, совсем забыла, – крикнула вдогонку Диана, – к тебе тут девушка одна приходила.

– Девушка? – удивился Гермес. – Когда?

– Несколько дней назад.

– Она сказала, кто она?

– Вроде Джанна какая-то или Джулия, я не запомнила.

Из памяти всплыл нежный девичий образ – огромные доверчивые глаза, тоненькая, еще не оформившаяся фигурка, характерный жест, каким она от волнения теребит свою толстую черную косу.

– Тебе это имя что-нибудь говорит? – допытывалась Диана.

– Нет, ничего, – уверенно ответил Гермес и начал быстро спускаться по лестнице.

На самом деле имя Джулии говорило ему многое, может быть, даже больше, чем ему хотелось бы, – ведь в настоящее время он не мог позволить себе влюбиться. Ноги сами понесли его на улицу Тьеполо к дому де Бласко. «Что я делаю здесь, у стены их сада?» – опомнившись, подумал Гермес, но сразу же успокоился: в десять вечера он вряд ли встретит здесь кого-нибудь из семьи Бласко, они наверняка сидят дома.

Бросив взгляд через ограду, он как наяву увидел Джулию – простуженную, с покрасневшим носом и вместе с тем неизъяснимо прелестную в своей чистоте. Он тогда сразу же в нее влюбился, с такой девушкой он, не задумываясь, связал бы свою жизнь. Разум, однако, подсказывал ему, что это невозможно. «В жилах моей дочери течет голубая кровь, – послышался ему голос учителя античной словесности, – сын уборщицы ей не пара».

Гермес резко повернулся и пошел прочь от особняка. Насколько легко он покинул родной дом на улице Беато Анджелико, настолько больно было ему думать, что он никогда не переступит порога этого уютного особняка. Но впереди его ждала новая жизнь, и он уверенным шагом двинулся ей навстречу.

Глава 2

Расположившись в уютном кабинетике сестры Альфонсы, Гермес взял в руки увесистый том сравнительной анатомии и открыл его на первой странице. Монахиня не жаловала персонал больницы, но к Гермесу относилась ласково, как к родному сыну. Крупная, мужеподобная особа, с черными усиками над верхней губой и густыми нависшими бровями, она больше походила на грузчика, чем на Христову невесту. Медсестры и врачи панически боялись ее, и даже главный врач прислушивался к ее мнению. Если во вверенной ей палате что-то не ладилось – а такое случалось нередко, – она поднимала на ноги всю больницу, а если требовалось, и самого Господа Бога.

– Господи, – громким голосом говорила она, опустившись на колени перед распятием, – ты должен вмешаться, без твоей помощи мне не справиться. Да слышишь ли ты меня, черт побери?

Ее громовой голос разносился по всей больнице, и Гермес не сомневался, что Всевышний под нажимом сестры Альфонсы оставлял свои даже самые неотложные дела и бросался ей на выручку.

Да, монахиня была крута, и только, когда она разговаривала с Гермесом, голос ее смягчался и в нем слышались нежные нотки. Она угощала его кофе с гоголь-моголем, растирая который не жалела сахару, – мальчика надо подкармливать, считала она, он, бедняжка, работает и учится. Частенько она подсовывала ему бутерброды, совсем не лишние при его скудном питании.

Когда он закончил университет и принес сестре Альфонсе свой диплом с отличием, ее глаза заблестели от гордости.

– Из тебя получится толк, мой мальчик, – взволнованно сказала она и прижала Гермеса к своей пышной груди, вздымавшейся под белоснежной, без единого пятнышка, накидкой. Глядя на эту сцену, можно было подумать, что Гермес и в самом деле приходится ей сыном – столько искренней любви было в этом порыве.

Теплая комнатка сестры Альфонсы служила ему надежным прибежищем все годы учебы. Каждую свободную минуту он отдавал занятиям, и здесь ему никто не мешал. Обеденные перерывы, свободные вечера, даже ночи он проводил над книгами в кабинетике сестры Альфонсы, лишь изредка появляясь в неуютном холодном жилище, которое делил со своим товарищем по работе. Фактически он жил в больнице.

Медицина была его призванием, но страстное желание стать врачом объяснялось не только этим: в глубине своей души Гермес был убежден, что ни одна профессия не пользуется у людей таким уважением, как профессия медика. Он видел, с какой надеждой ловила каждое слово докторов его бедная мать, видел, как могущественные, богатые пациенты покорно подчинялись их указаниям. Видел он и главных врачей больниц, и университетских профессоров, и медицинских светил – их всегда окружало уважение, почитание, даже поклонение. Точно жрецы, обладающие какой-то мистической властью, они произносили магические слова, которые жадно ловили непосвященные. Видел он и больных, безнадежно больных, которым лишь от одного вида всемогущего доктора становилось лучше. Гермес поклялся себе, что рано или поздно станет одним из лучших врачей, а может быть, даже лучшим из лучших. Еще когда он только переступил порог университета, он поставил перед собой задачу: стать высококлассным специалистом.

Кто-то постучал в дверь, прервав его тщеславные мечтания.

– Гермес, открой, – услышал он голос ночной дежурной сестры.

Когда он отворил дверь, сестра уже спешила обратно по коридору.

– Что случилось? – крикнул он ей вслед.

– Иди скорей, – обернувшись, но не сбавляя шага, бросила ему сестра.

Он шел за ней, ломая голову, по какому случаю так срочно понадобилось его присутствие.

В самом конце тускло освещенного коридора была особая палата, куда привозили умирающих из приютов, а иногда и заключенных в безнадежном состоянии. У дверей палаты Гермес увидел карабинера.

– Тут один больной, – объяснила наконец не без смущения сестра, – он говорит, что приходится вам отцом. – И она отступила в сторону, пропуская Гермеса в палату.

И в самом деле, на постели лежал совсем старенький Эрколе Корсини. Исхудавший, с ввалившимися щеками и заострившимся носом, бледный, он был похож на мертвеца.

– Что случилось, папа? – стараясь не выдать своего испуга, спросил Гермес.

– Откуда мне знать? Говорят, внутреннее кровотечение. А ты, как я вижу, выбился в люди. Молодец, сынок. – И он попытался улыбнуться бескровными губами, но тут же сморщился от боли.

Пришел дежурный врач, внимательно осмотрел доставленного из тюрьмы больного, потом углубился в снимки.

– Выйди на минутку в коридор, – сказал он Гермесу, и, когда они остались одни, сказал: – Рак желудка в последней стадии. Мне очень жаль. Единственное, чем мы можем помочь, – это обезболивающие уколы.

– Что он сказал? – сразу же спросил сына Эрколе, когда тот вернулся в палату.

– Сказал, что ты поправишься, папа. Тут хорошие врачи, они свое дело знают.

– Все они врут.

– Ну почему же?

– Да потому что я умираю, бесстыжая твоя рожа, а ты мне зубы заговариваешь!

Говорил он с трудом, его дыхание было сиплым и прерывистым.

– Ты просто устал, папа, – терпеливо уговаривал его Гермес, – тебе надо немного поспать.

– Не надо меня обманывать! Я умираю и не боюсь говорить об этом. Я устал врать всю жизнь и теперь скажу правду. Я ничего для тебя не сделал, но и не просил ничего… Побудь со мной, пока не погаснет свет…

Гермес нежно сжал исхудавшую руку отца.

К утру Эрколе Корсини не стало.