Текст книги "Женщины его жизни"

Автор книги: Ева Модиньяни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

УСПЕХ
ЛЮСИЛЛА

Светлая улыбка Люсиллы рождала в душе у Бруно неизъяснимое и неведомое ему ранее томление, будоражила кровь и заставляла беспрестанно краснеть. Из скрытых динамиков доносилась наивная мелодия «Романтики», признанной песней года на фестивале в Сан-Ремо. На постели лежал журнал с фотографией английской принцессы Маргарет и Армстронга Джонса, заснятых во время свадебного путешествия после состоявшегося в мае венчания.

Люсилла кокетливо взглянула на него. Она была похожа на Брижит Бардо, знала об этом и гордилась сходством.

– Ты стал совсем взрослым, – заметила она с восхищением. – Настоящий мужчина.

Бруно опустил глаза, Люсилла, подтянувшись, села в постели и ласково погладила его по щеке. Пальцы у нее были длинные, точеные, все в кольцах.

– Да, синьора, – пробормотал он, сгорая от стыда.

Он и вправду отличался яркой и мужественной красотой, смягченной очарованием только что распустившейся юности.

– Мы уже сто лет не виделись! – воскликнула Люсилла.

– Всего три месяца, – уточнил Бруно. – С конца учебного года.

За два года посещения гимназии Бруно привык видеть Люсиллу чуть ли не каждый день: он был лучшим другом ее сына Маттео.

Маттео был блондином, его прозвали ангелочком за отрешенный, мечтательный взгляд и ореол светлых кудрей вокруг головы. Мальчики подружились с первого класса средней школы и привыкли вместе готовить уроки.

Бруно часто навещал друга. Кало заезжал за ними в школу и отвозил на улицу Спига, к дому Маттео. Бруно оставался с ним до ужина, и тогда Кало, перейдя на другую сторону улицы Манзони и пройдя по улице Спига до углового дома, одной стороной выходившего на проспект Венеции, заходил за ним, чтобы проводить своего крестника домой.

Принцесса Изгро, с годами становившаяся все более нетерпимой, не одобряла этого знакомства, Кало же, напротив, считал, что общество матери Маттео, такой молодой, веселой и беззаботной, пойдет мальчику только на пользу. Люсилла и впрямь была весела и скрашивала жизнь Бруно, не знакомого ни с одной женщиной, кроме крестной. Кало виделся с ней дважды в день: когда привозил мальчиков из школы и когда возвращался, чтобы проводить Бруно домой.

– Она, правда, немного чудная, – добродушно объяснял он принцессе, – но все же славная.

– Что значит «чудная»? – подозрительно спросила принцесса Изгро.

– Она говорит, что Бруно и Маттео напоминают Эвриала и Ниса [72]72
  Герои IX книги «Энеиды» Вергилия, верные друзья.


[Закрыть], что они могли бы стать Кастором и Поллуксом [73]73
  Герои древнегреческой мифологии, сыновья Зевса и Леды, близнецы-неразлучники.


[Закрыть]. Говорит, что это герои мифов. На днях она, представьте, обнимает их обоих и спрашивает меня: «Не кажется ли вам, синьор Коста, что эти мальчики образуют прелестную скульптурную группу?» Представляете, принцесса, Бруно у нас такой строптивый, а тут покраснел как рак. Я, чтоб не спорить, говорю, да, мол, действительно, они парни хоть куда. А она: «Но какой восхитительный контраст! Бруно такой смуглый, а Маттео светлый. Мои подруги просто пожирают их глазами! Такие похожие и такие разные!»

– Меня это ничуть не забавляет, – угрюмо отрезала принцесса, – равно как и твои попытки подражать эстрадным комикам. Что с тобой, Кало? – воскликнула она с упреком. – Ты становишься сплетником, прямо как деревенская кумушка!

Великан так хорошо и давно знал принцессу, что ему и в голову не пришло обижаться.

– А чего вы хотите? – спросил он, покачав начинающей седеть светлой головой. – Вот уже много лет я живу среди детей и женщин. Поневоле станешь деревенской кумушкой.

По окончании пятого класса гимназии, в период экзаменационной сессии, два друга стали буквально неразлучными, занимаясь дома то у одного, то у другого. Их кормили и баловали по очереди принцесса Изгро и Люсилла.

Изредка Бруно видел отца Маттео, инженера Альберти, концессионера одной автомобильной фабрики.

Для мальчиков у него всегда находились одни и те же стандартные пожелания: «За учебу, ребята. Будьте умниками. Я начинал с нуля, а у вас есть все возможности хорошо учиться».

Он был высокий и тощий, аскетическое лицо и огромный нос делали его похожим на Савонаролу [74]74
  Джироламо Савонарола (1452–1498) – настоятель монастыря доминиканцев во Флоренции, фанатичный проповедник церковного аскетизма.


[Закрыть]. Служба была для него религией, а представительство его фирмы – священным храмом, где он проводил больше времени, чем дома. На себя самого он смотрел как на одного из жрецов «экономического чуда» и принес все свои чувства и привязанности в жертву на алтарь успеха. Люсилла, которая была чуть ли не на двадцать лет моложе его, казалась ему чем-то вроде представительского лимузина, средством продвижения по службе, символом завоеванного престижа наряду с виллой в Брианце, особняком в Париже и шале в Сен-Морисе. По торжественным случаям он вывозил ее в свет на «Роллс-Ройсе», увешанную драгоценностями, и демонстрировал, как товары в витрине.

Будучи особой легкомысленной и поверхностной, красавица Люсилла охотно и непринужденно играла роль, навязанную ей мужем. Ее жизнь была бесконечной чередой показов мод, примерок новых нарядов, визитов в салон красоты «Элизабет Арден» и благотворительных посещений одного весьма бойкого аббата, которого чаще, чем у алтаря, видели в светских гостиных, где он развлекал десяток таких же, как она, дам, пересказывая в каждом новом доме сплетни, услышанные в предыдущем. Но истинной страстью Люсиллы была молитва. В суматохе переездов из Акапулько на Рождество в Сен-Морис на Новый год, между торжественными утренниками в честь открытия охотничьего сезона и светскими вечеринками она находила время часами простаивать, преклонив колени, на молельной скамеечке XVII века, занимавшей самое почетное место в обстановке ее спальни. Она молилась, набожно сложив руки и устремив исступленный взгляд на великолепное деревянное распятие, вырезанное мастером из Клаузена. Только когда от неподвижности и погруженности в транс наступало головокружение, она звонком вызывала служанку, чтобы та помогла ей подняться с колен, и, рухнув в постель, засыпала как убитая.

Пребывая в убеждении, что у нее сложились особые доверительные отношения со всевышним, Люсилла разработала для себя удобный распорядок богослужения, где было место и мистическим экстазам, и великосветскому адюльтеру. За ней тянулась слава разрушительницы самых солидных репутаций.

Она включала и выключала свою набожность, как воду в ванной, по собственному усмотрению. Как бы то ни было, молитва освобождала Люсиллу от малейшего ощущения вины. В тридцать шесть лет она была красива, соблазнительна и отличалась железным здоровьем, однако, легко прощая себе внешнюю привлекательность, пользуясь и наслаждаясь ею, почему-то решила, что быть здоровой не пристало набожной даме, посвятившей себя благотворительности.

Поэтому она изобретала для себя какие-то туманные недуги, которые врачи со сказочными гонорарами называли «криптогенетическими», то есть загадочными по своей природе, необъяснимыми. Она надевала воздушные, почти эфемерные ночные сорочки, выдававшие бессознательную склонность к эксгибиционизму и делавшие ее неотразимо соблазнительной, а потом, щедро надушившись «Шанелью», ложилась в постель. Терпеливая и высокооплачиваемая горничная приносила ей бутылку «Фьюджи», и Люсилла, изображая даму XVIII века, принимала подруг в алькове. Посетительницам, допущенным в спальню, подавали чай, сама же хозяйка томно потягивала «Фьюджи», приговаривая: «Сегодня мне нехорошо» – и указывая на чудодейственную минеральную воду.

Было два часа дня, Маттео поехал с отцом навестить важного клиента и должен был вернуться только к вечеру. Бруно был впущен в благоухающую спальню страдалицы Люсиллы, жертвы криптогенетического заболевания.

Комплименты прекрасной синьоры вогнали его в краску, он опустил глаза и принялся усердно изучать носки собственных башмаков.

– В наше время застенчивость в таком взрослом молодом человеке, как ты, – качество редкое и драгоценное. – Люсилла льстила импульсивно, по вдохновению, безо всякой задней мысли. – Сколько тебе лет? – спросила она, приоткрывая губы в обольстительной улыбке.

– Шестнадцать, как Маттео. Мы же одноклассники, разве вы не помните? – Он лепетал общеизвестные вещи, взволнованный близостью, будившей в нем тайные желания.

– Вот видишь, ты меня совсем запутал! – Она мерила его жадным взглядом золотистых глаз, словно видела впервые, словно впервые была захвачена любовной лихорадкой, ломающей условности и моральные запреты. Первобытный запах желания, исходивший от юноши с серыми глазами, будоражил ее чувства и обжигал кожу. Ей стало не по себе.

– Не хочу беспокоить вас, синьора, – пробормотал Бруно, не трогаясь, однако, с места и вдыхая аромат женщины, неистово и сладко круживший ему голову.

Начав в шутку, Люсилла вызвала цепную реакцию неконтролируемых взрывов.

– Может быть, – прошептала она охрипшим голосом, – тебе лучше подождать Маттео там.

Она торопливо натянула на себя простыню голубого шелка, но достигла лишь того, что бретелька ночной сорочки сползла с плеча, на мгновение обнажив округлую крепкую грудь, загорелую до самого соска.

– Наверное, так будет лучше. – Но вопреки своим собственным словам Бруно опустился рядом с синьорой на пуф, затянутый белым атласом.

– Маттео вернется очень поздно, – краска бросилась ей в лицо, глаза засветились тусклым светом, как старое золото. Страсть, о которой пишут в романах, бушевала у нее в крови.

Бруно несколько минут оставался неподвижен, не сводя глаз с видения, заставлявшего его дрожать с головы до ног.

– Не прогоняйте меня, синьора, – прошептал он с мольбой.

– Я тебя вовсе не гоню, дорогой. – Ее глаза увлажнились, она не смогла сдержать рыдания. Обольстительная тридцатишестилетняя женщина исчезла, превратившись в цветущую юную девочку, влюбленную и сгорающую от неодолимой и бурной страсти.

Бруно наклонился к ней и с ребяческой робостью погладил прекрасную грудь. В горле у него пересохло, глаза горели, в паху стало тепло и тесно.

– Что я должен делать, синьора? – наивно спросил он, боясь все испортить. Возбуждение и непонятная упругость между ног сковывали его движения, он задыхался и утопал в море мучительного наслаждения. Голова шла кругом, он видел Люсиллу как сквозь дымку.

– А что ты делаешь со своей девушкой? – Люсилла гладила его лицо, шею, уши.

– У меня никогда не было девушки, – признался он.

– Никогда? – Легкие пальцы погладили его лоб и растрепали волосы.

– Никогда, синьора. – В низу живота сделалось совсем жарко, а брюки вдруг стали тесны в паху.

– Тогда ничего не делай.

Она поднялась, сбросив к ногам шелковую ночную сорочку и демонстрируя ослепительную наготу. Длинные стройные ноги, плоский живот, тонкая талия, тугие, гладкие бедра, великолепная грудь – все ее цветущее тело вопреки годам говорило о юности.

Бруно закрыл глаза. Ловкие и проворные пальцы, порхающие, словно крылья бабочки, расстегнули одну за другой пуговицы на его брюках. Нежный поцелуй вобрал в себя его напрягшийся пенис, попавший из тесного плена в сладостное и освобождающее рабство. Ни единой капли из горячей струи его семени не упало на землю. Затем губы женщины страстно приникли к его губам, и он ощутил на них вкус своего первого настоящего оргазма.

– Иди сюда, дорогой, – хрипло прошептала она.

Перейдя за несколько секунд к новому возбуждению, Бруно почувствовал, как ее рука ведет его, и погрузился в горячую влажность ее лона. Его захлестнуло волной неистового восторга, он ощутил неудержимое нарастание блаженства где-то глубоко внутри и познал слияние двух содроганий, экстаз двух распаленных тел, стремящихся друг к другу, глубинный смысл сексуального наслаждения, когда пик желания достигается одновременно.

Их тела отделились друг от друга. Мальчик и женщина чувствовали себя опустошенными и оглушенными.

– Я люблю тебя, – прошептал Бруно, впервые назвав ее на «ты».

– Нет, мальчик, – Люсилла сурово вернула его к действительности. Вскочив с постели и накинув халат, она швырнула ему его одежду. – Ну-ка одевайся, быстро!

– Но я правда люблю тебя! – решительно повторил он, неуклюже натягивая брюки.

– В один прекрасный день ты узнаешь, что такое любовь, – сказала она, проводя руками по пылающим щекам, – и поймешь, что это нечто совсем другое.

– Но я… – от волнения он начал заикаться.

– Возвращайся завтра, если хочешь повидаться с Маттео. – Ее лицо стало строгим и неприступным.

– А как же мы? – спросил Бруно, готовый вот-вот расплакаться.

– Между нами ничего не произошло, – сухо ответила она. – Женщина помогла тебе стать мужчиной. Но стать настоящим мужчиной ты сможешь только сам. Между нами, – повторила она властно, – ничего не произошло.

– Да, синьора, – покорно кивнул Бруно и почтительно поцеловал ей руку на прощание.

Оставшись одна, Люсилла бросилась на молельную скамеечку, впиваясь взглядом в скорбную фигуру Христа, обхватила лицо ладонями и принялась отмаливать свои грехи.

С этого дня женщины, знакомые с Бруно Брайаном, заметили в нем перемену. Многие стали тайно мечтать о близости с ним.

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА

По дороге домой Бруно стал подумывать о самоубийстве. Женщина, вознесшая его на небеса, единственная женщина в мире, с которой он познал блаженство, прогнала его прочь. Он вспомнил о юном Вертере [75]75
  Герой повести Гёте «Страдания юного Вертера», покончивший с собой из-за несчастной любви.


[Закрыть] и увидел себя лежащим во фраке на постели, испускающим последний вздох.

Одержимый романтическими страстями, раздираемый мучительным чувством вины (как-никак он ведь предал лучшего друга!), Бруно переступил порог особняка на улице Манзони. Было три с половиной часа пополудни, и дом казался вымершим. Несомненно, принцесса Изгро отправилась за покупками, а слуги отдыхали.

Он прошел по комнатам, с горьким сожалением заглянул во все знакомые и дорогие ему уголки, словно видел их в последний раз. На кухне он столкнулся с Кало, который священнодействовал над старой, обшарпанной неаполитанской кофеваркой, повидавшей на своем веку многое, начиная с бурбонского владычества. Кало всегда варил кофе только в этой старой «неаполитанке» по ему одному известному рецепту.

– Эти северяне вообще не имеют понятия о том, как готовить настоящий кофе. – Это была его любимая присказка. – Лишь бы был черным, а все остальное не важно. Конечно, миланская вода не из лучших, и это портит вкус. Но есть кой-какие маленькие хитрости, которых эти торопыги не знают и никогда не узнают.

Бруно застал его в тот момент, когда он с аптекарской точностью отмерял поджаренный до нужной степени и мелко смолотый кофе.

Кало удивился, увидев его раньше обычного.

– Что происходит? – спросил он, внимательно оглядывая мальчика, но не слишком тревожась из-за его подавленного вида.

– Ничего не происходит, – ответил Бруно, стремясь ничем не обнаружить своих сердечных мук.

– Почему ты не в гостях у друга? – он говорил нейтральным тоном, не желая сюсюкать.

– Его не было дома, – ответил Бруно, стараясь держаться как ни в чем не бывало. Кухня была такой чистой, светлой, просторной, гостеприимной. Его взгляд остановился на монументальном белом холодильнике.

Томление сердца и душевные страдания постепенно смещались в область желудка: он почувствовал приступ волчьего голода. Романтическая мысль о самоубийстве отступила перед менее трагическим, но совершенно безотлагательным желанием поплотнее перекусить.

– Вы разве не договорились о встрече? – Кало зажег газ и поставил «неаполитанку» на огонь.

– Он куда-то уехал со своим отцом. – Бруно не сводил жадного взгляда с холодильника, воображая себе все вкусности, таящиеся в его обширных недрах. Ему было совестно за столь прозаические мысли, но даже стыд не мог заглушить неодолимого желания проверить, насколько содержимое холодильника соответствует его желаниям.

Кало присел к столу, дожидаясь, пока закипит вода, и делая вид, что читает газету, а на деле искоса следя за крестником. Сегодня Бруно вел себя как-то странно. На его лице сменялись противоречивые чувства. Кало хорошо знал его и угадывал его настроения. Лучше всего было набраться терпения и ждать: рано или поздно он узнает, что творится с мальчиком.

Бруно разрезал по длине французский батон и с педантичной аккуратностью уложил на нижнюю часть несколько тонких ломтиков нежирной сырокопченой ветчины. Поверх слоя ветчины он красиво разложил маринованные белые грибы, артишоки и дольки сладкого красного перца, а верхнюю часть батона намазал маслом, призадумался на минутку и решил, что немного горчицы тоже не помешает. Тщательно соединив половинки бутерброда и следя за тем, чтобы ничто не выскользнуло наружу, он смерил удовлетворенным взглядом свое монументальное творение и принялся планомерно уничтожать его.

«Что бы его ни беспокоило, – подумал Кало, – это не конец света». Он молчал, краем уха прислушиваясь, не закипает ли вода в «неаполитанке», и исподтишка наблюдая за мальчиком, который ел с небывалым аппетитом.

Бруно подошел к окну и рассеянно посмотрел на улицу.

– Хочешь пойти погулять? – спросил Кало.

– Еще не знаю, – ответил Бруно с набитым ртом.

Вода в кофеварке начала закипать. Кало выключил газ, снял «неаполитанку» с огня, перевернул ее, поставил на стол и услышал, как вода потихоньку просачивается сверху вниз, вытягивая из кофейной гущи всю ее крепость и образуя божественный настой.

Расправившись с бутербродом, Бруно вновь открыл холодильник и застыл в созерцании едва початой головки сыра, исходящей нежными слезами. Он отрезал кусок сыра и взял еще хлеба, чтобы окончательно утолить голод. Жуя уже с меньшей жадностью, но столь же энергично, он принялся размышлять о том, что крайности сходятся: любовное томление и экстаз не исключают радостей чревоугодия, наоборот, обе страсти как бы дополняют друг друга. Наевшись, он вновь почувствовал себя веселым, беззаботным и счастливым.

Кало терпеливо ждал, пока мальчик решится доверить ему свой секрет, однако упорное молчание Бруно наконец вынудило его к активным действиям.

Он со священным трепетом поднес чашку к губам и принялся смаковать обжигающе-горячий напиток. Кофе был божественным.

– У нас на Сицилии есть одна старинная поговорка, – небрежно начал он, немедленно пробудив любопытство Бруно. Хорошо зная своего друга, мальчик почувствовал, что столь многообещающее начало может привести к неожиданному концу.

– У нас на Сицилии много старинных поговорок. – Ему хотелось казаться человеком бывалым и невозмутимым, но любопытство пересилило.

– Я имею в виду поговорку совершенно особого рода, – продолжал Кало, потягивая несравненный нектар.

– Похоже, ты так жаждешь рассказать, что мне придется выслушать, – неожиданно для него заметил Бруно.

Кало опустил глаза в чашку, раздумывая, как ему поступить: расставить ли мальчику ловушку, которая могла и не сработать, если его догадка окажется неверной, или просто махнуть на все рукой. Однако он был слишком уверен в собственной правоте и решил рискнуть.

– Так о какой поговорке речь? – не выдержав, спросил Бруно.

– У нас говорят: лазать по болотам – что за охота! Вот когда ему охота и ей охота – вот это охота! – грубо бухнул Кало.

От деланного самообладания Бруно не осталось и следа, красивое юное лицо вспыхнуло до корней волос.

Кало вновь поднял чашку, чтобы допить остатки кофе.

– Именно так, – сказал он.

Лучше всего было бы просто оставить его слова без внимания, но у Бруно еще не было той закалки, которой обладал Кало.

– Чего тебе от меня надо? – вспылил мальчик. – Пей себе на здоровье свой кофе и оставь меня в покое!

Глаза его подозрительно блестели, волнение выдавало его с головой.

– Я же вижу, тебя просто распирает. Хочешь сказать, да не знаешь, с чего начать, – наугад предположил Кало.

– Вот и попал пальцем в небо, – сердито буркнул Бруно. – Меня этим не проймешь.

Туман рассеялся, ясно обозначилась цель.

– Ладно, я тебе сам скажу, – спокойно продолжал Кало. – И не будем вдаваться в детали, нам с тобой это ни к чему.

– Псих ненормальный! – закричал Бруно. – Смирительная рубашка по тебе плачет!

– Это ведь должно было случиться рано или поздно. – Не сводя с него глаз, Кало по-прежнему говорил очень спокойно: – Первый раз очень важен. А тебе, я вижу, повезло, ты правильно выбрал женщину.

– Я не могу без нее жить. – Громадные серые глаза наполнились безутешной печалью. На сытый желудок его вновь потянуло в омут страсти.

Кало понимал, что слова бессильны и что опыт передать невозможно. Для Бруно «она» была не первой, а единственной женщиной в мире.

– Ты мне доверяешь? – спросил он с улыбкой.

– Доверяю, – ответил Бруно, – но это ничего не меняет.

– В один прекрасный день ты встретишь свою женщину, – уверенно заговорил Кало. Его мужественное и гордое лицо просияло. – И ты поймешь, что это она, потому что весь мир наполнится светом, а на небе вспыхнут новые звезды.

– Мне сегодня уже говорили об этом, хотя и другими словами. – Бруно вспомнил упругое тело Люсиллы, ее вздохи, нежные ласки и то суровое пророчество, которым она его наградила после приобщения к взрослой жизни.

– Еще раз говорю, ты правильно выбрал женщину для первого опыта, – повторил великан. – Но помни, для тебя жизнь только начинается. – Он вспомнил свою единственную ночь с Аннализой в сторожке за эвкалиптовым лесом во время грозы. Эта ночь стала для него единственным воспоминанием, мукой и отрадой его жизни.

– Кало, а почему ты до сих пор не женился? – в упор спросил Бруно. – Судя по твоим словам, ты уже видел, как вспыхивают на небе звезды.

– Мне всего тридцать семь, – Кало попытался обратить все в шутку. – Есть еще время подобрать себе жену.

– Но это будет уже не та, что весь мир наполнила светом, как ты говорил.

Слова как бы сами собой сорвались у него с губ.

Кало нахмурил брови, его глаза стали мечтательными и грустными.

– Нет, это будет уже не она, – тихо признался он.

– Она что, оставила тебя? – Бруно впервые ощутил мужскую солидарность и понимание.

– Это старая история, мальчик мой, – ответил Кало с тяжелым вздохом. – Она была единственная, второй такой нет. Да, это правда, – с грустью добавил он, – она оставила меня.

Бруно понял, что коснулся больного места. В смятенном взгляде Кало было столько невыразимой печали, что он решил не настаивать на продолжении разговора.