Текст книги "Женщины его жизни"
Автор книги: Ева Модиньяни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)
Ева Модиньяни
Женщины его жизни
ПРОЛОГ
НА БОРТУ «ТРИЛИСТНИКА»
В эту жаркую августовскую пятницу Карин Веньер беспокоили три проблемы: сильная простуда, перспектива провести выходные за работой и назойливое, ни на минуту не умолкающее воркование голубей, буквально заполонивших Милан и ставших таким же бедствием, как комары, мотороллеры и радиоприемники в машинах. Тяжеловесная обстановка адвокатской конторы на проспекте Венеции усугубляла растущее в ней беспокойство. Она еще раз внимательно проверила бумаги, которые ей предстояло взять с собой, энергично высморкавшись, покончила с последней салфеткой, метко швырнула ее в корзинку, уже наполовину заполненную бумажными носовыми платками, и вызвала такси.
– Машина будет через три минуты, – предупредила девушка-оператор из центра управления. Благодаря сезону отпусков хотя бы с такси не было проблем.
Голуби безумолчно повторяли свои однообразные призывы, проникавшие в кабинет, несмотря на звуконепроницаемую защиту двойных стекол. Карин вышла из подъезда здания в ту минуту, когда желтое такси подрулило к тротуару.
– Наконец-то вы отдохнете, – неловко кланяясь, приветствовал ее швейцар. Он был высок и худ, с большим крючковатым носом и лукавыми, елейно улыбающимися глазками.
– Вот именно, – ответила Карин, пока он торопливо распахивал перед нею двери парадного, – наконец-то я отдохну. – Было очень жарко, удушливая шапка смога, накрывшая город, не пропускала солнечных лучей. – Улица Пасколи, два, – сказала она шоферу, откинувшись на спинку сиденья, неприятно разогретую и насквозь пропахшую потом многочисленных пассажиров. Попытка задержать дыхание не принесла успеха, и она громко чихнула.
– Простудились? – сочувственно поинтересовался таксист.
– Верный диагноз, – мрачно ответила Карин, распечатывая новую пачку бумажных платков.
На проспекте Буэнос-Айрес таксист успел поведать ей о первой операции на брюшной полости, которую ему пришлось перенести в больнице Пьетра-Лигуре, чтобы остановить внутреннее кровотечение. Выздоровление завершилось на улице Плиния, а новое обострение наступило на бульваре Абруцци. Оглашение истории болезни пришлось прервать по прибытии на место.
– Да, мне есть что рассказать, – вздохнул бедняга, засовывая в карман три тысячи лир, указанные на счетчике.
– Желаю вам всего наилучшего, – прервала его излияния Карин, направляясь к дверям современного многоквартирного дома, выстроенного с претензией на элегантность.
Она пересекла пустынный вестибюль и торопливо свернула налево в покрытый ковровой дорожкой коридор, ведущий к лифту. Стена напротив лифта была сплошь зеркальной. Мелькнувший в зеркалах образ потрясающе красивой рыжеволосой девушки придал ей уверенности: глубокая тревога, терзавшая душу Карин, к счастью, еще не проявилась внешне. Это был добрый знак. Первый за весь этот злосчастный день.
Сейчас она примет теплую ванну, потом возьмет вещи и отправится в аэропорт Линате, сядет на самолет и полетит в Ниццу, где ее ждет машина. Оттуда в Сен-Тропез. Предвкушая путешествие в самолете, Карин почувствовала облегчение, но мысль о встрече с Бруно Брайаном погасила слабый лучик оптимизма, усиливая мучившее ее беспокойство.
* * *
Карин вдохнула голубой воздух, напоенный ароматами солнца, моря, сосен и лесных цветов. Она вдруг успокоилась, избавившись наконец от надоевшего насморка и городской духоты, на мгновение позабыв о предстоящем свидании.
Белый «Мерседес» остановился на молу Сен-Тропеза, поравнявшись с «Трилистником», тридцатиметровой моторной яхтой, которая казалась Карин белой чайкой, изящной, но излучающей мощь. Она господствовала над остальными судами, пришвартованными у мола, вызывая восхищение у прохожих и зависть у владельцев соседних яхт.
Чистое голубое небо, на фоне которого по глади моря скользили легкие паруса, на горизонте начинало темнеть в преддверии вечера. Фоторепортер, прятавшийся среди прохожих, как охотник в засаде, кинулся было к подъехавшему автомобилю, но два матроса с «Трилистника», выросшие как из-под земли, преградили ему дорогу. До драки не дошло: один из моряков, тот, что был повыше и покрепче, пригвоздил репортера к месту своей ослепительной улыбкой.
– Не советую, – пробормотал он с заметным сицилийским акцентом. – Ничего интересного здесь нет, нечего снимать.
– Считайте, что меня здесь не было, – согласился репортер, смуглый и тощий юнец с печальным взглядом, нагруженный множеством фотокамер с телеобъективами. Он с достоинством ретировался, улыбаясь на ходу и помахивая рукой на прощание. Лучше уж честное отступление, чем потасовка, в которой ему, несомненно, намяли бы бока и попортили аппаратуру. Устроившись в ближайшем магазинчике, молодой человек попытался разглядеть женщину, сидевшую в белом «Мерседесе». Не составляло труда связать прибытие этой особы с появлением «Трилистника», который совсем недавно, в начале августа, уже швартовался в известном порту Лазурного берега. Но кто же эта женщина?
Незадачливый репортер в отчаянии грыз ногти. Тут он увидел, как шофер распахнул дверцу. Из машины вышла девушка с длинными огненными волосами.
Легким кивком головы она отпустила шофера.
Репортер понял, что упустил сенсационный кадр. Он готов был заложить душу дьяволу за возможность сфотографировать прекрасную незнакомку, готовую вот-вот скрыться в недрах «Трилистника», адмиральской яхты Барона. Барон, чье имя стало легендой, чья деятельность была связана с транснациональными корпорациями, был лакомой поживой для скандальной хроники. Человек-загадка, о котором было известно лишь то, что он сам считал нужным придать огласке, Бруно Брайан Сайева ди Монреале, тридцати семи лет, американец итальянского происхождения, с материнской стороны потомок аристократического рода, часто фигурировавший на журнальных обложках в обществе красивых и знаменитых женщин, возбуждал прямо-таки болезненное любопытство у публики, привыкшей вникать в самые интимные подробности жизни представителей высшего общества. Все знали, что он является обладателем несметного состояния, поговаривали, что на борту «Трилистника» собрана бесценная коллекция картин. «Его «Боинг-747» – это настоящий крылатый дворец», – говорили женщины, удостоенные чести (или только хваставшие) совершить перелет на его воздушном лайнере. Бруно Брайан Сайева, барон Монреале, никогда не опровергал слухов, приписывавших ему владения на всех континентах.
На фоне удивительно красивого заката прелестная девушка с васильково-синими глазами прошла по сходням «Трилистника» легким и уверенным шагом. Простое белое льняное платье, отделанное золотистой каймой, облегало современную стройную фигурку девочки-подростка, а золотистые сандалии из тонких ремешков выгодно подчеркивали красоту длинных ног с изящными маленькими ступнями. Девушка несла переброшенную через плечо сумку, сплетенную из необработанной пеньки.
Репортер проводил глазами волшебное видение и попытался представить себе ее встречу с Бароном, великолепным представителем сильного пола, неотразимым для женщин и мужчин, которым он умел внушить глубокое уважение. Множество любопытных глаз на молу и на соседних яхтах хотели бы не пропустить момент его встречи с таинственной незнакомкой. Присутствие Барона в загадочном плавучем замке вносило волнующую ноту в жизнь Сен-Тропеза.
Карин совершенно не пользовалась косметикой, и на ее коже цвета алебастра не было следов загара. С царственным величием белого лебедя она вплыла в тот уголок рая, где загаром гордились, как медалью за воинскую доблесть.
Порыв морского ветра спутал ее развевающиеся волосы. С палубы навстречу ей спустился почтительный стюард:
– Добро пожаловать на борт, синьорина Веньер, – он тоже говорил с сицилийским акцентом.
– Спасибо, Гаэтано. – Карин дружески улыбнулась ему. Она питала слабость к верному слуге, который гордился преданностью хозяину и был доволен своим положением. Свою работу он не променял бы ни на какую другую.
– Я провожу вас, синьорина Веньер, – предупредительно сказал Гаэтано и начал спускаться по лесенке, ведущей в кабинет Бруно Брайана.
Девушка последовала за ним.
– Путешествие было приятным, синьорина? – осведомился он, отходя в сторону и пропуская ее в кабинет. У него были черные, редеющие, несмотря на молодость, волосы, темные глаза смотрели участливо.
Карин уверенно прошла вперед, словно была у себя дома. Насморк исчез как по волшебству.
– Путешествие прошло отлично, Гаэтано, – ответила она, усаживаясь в кресло с подушками в прохладных льняных чехлах. – Просто изумительно.
Слуга поклонился и исчез за дверью, а Карин откинулась на спинку кресла, облегченно вздыхая. В этой небольшой комнате, которая ей запомнилась до мелочей, ее охватило ощущение блаженства. Глаза радовал вид старинного дерева, начищенной до блеска бронзы и серебра. Карин нуждалась в защите, в чувстве уверенности: обстановка кабинета чудесным образом вселяла в нее и то и другое.
Из всех помещений на «Трилистнике» кабинет мистера Брайана нравился ей больше всего: массивная и строгая мебель смутно напоминала убранство некоторых Stube [1]1
Комната (нем.). Здесь и далее прим. пер.
[Закрыть] ее родного Тироля с той лишь разницей, что эту комнату вместо традиционных оленьих рогов и распятия украшала бесценная картина Каналетто, висевшая на стене напротив письменного стола. На ней была изображена регата на Большом канале в Венеции на фоне моста Риальто. Из соседней комнаты доносилось стрекотание телетайпов, печатавших новости со всех концов света. Опытный секретарь собирал, сортировал и доводил до сведения мистера Брайана достойную его внимания информацию.
На пороге кабинета вновь возник Гаэтано.
– Синьорина желает холодного шампанского? – спросил он, приближаясь.
– Если это вас не затруднит, я предпочла бы холодный кофе, – шутливо ответила Карин.
– Никаких затруднений, – почтительно улыбнувшись, заверил ее стюард.
– Вы не предупредите мистера Брайана о моем приезде? – сказала Карин.
– Его светлость отдыхает, – извиняющимся тоном сообщил Гаэтано. – Пойду взгляну, не проснулся ли он.
За пуленепробиваемым стеклом иллюминатора стали загораться вечерние огни Сен-Тропеза. Не было ничего странного в том, что Бруно Брайан решил поспать в столь необычный час, и сообщение стюарда ничуть не удивило Карин. Ритм жизни Барона, его привычки не подчинялись никаким правилам.
Она вынула из затянутой холстом папки и выложила на широкий столик темного дерева отдельные листы и переплетенные документы. Разложив бумаги, она принялась перебирать их, отмечая отдельные фразы на некоторых страницах желтым фломастером.
Стюард вошел, стараясь не шуметь, чтобы не отвлекать гостью от работы. К тому же ее присутствие внушало ему трепет: она была обворожительна, как мало кто из многочисленных женщин, посещавших яхту Барона, но было в ней что-то загадочное. Она обладала магической притягательной силой, но в ней угадывалась внутренняя боль, проступавшая в выражении прекрасных васильково-синих глаз.
Он поставил на столик перед девушкой тяжелый поднос со стаканами и хрустальным кувшином. Закрытый серебряной крышкой кувшин был наполовину заполнен кофе, в котором плавали кубики льда. Стекло запотело, и у Карин появилось желание провести по нему пальцами.
– Я сама налью, – поспешно сказала она стюарду, пресекая попытку ее обслужить.
– Его светлость прибудет через минуту, – объявил Гаэтано.
Карин налила кофе в широкий низкий стакан. Отпила глоток. Кофе был хорош, но ожидаемого удовлетворения она не почувствовала. Иголочки тревоги стали покалывать ее, ощущение блаженства быстро испарялось, уступая место совершенно иному настроению.
Сообщение Гаэтано заставило ее сердце учащенно забиться. «Его светлость прибудет через минуту». Всего несколько слов, и гармония разрушена.
Это случалось при каждой новой встрече с Бруно: мучительная тревога перерастала в ее душе в страстное желание, которое она не в силах была побороть. Всякий раз при его появлении неумолимо срабатывал неуправляемый механизм страха и желания, любви и ненависти, сжимавший ее раскаленными щипцами болезненного наслаждения. Всякий раз она пыталась совладать с собой, но Бруно Брайан вселял в нее тревогу, граничившую с паникой.
Она отпила большой глоток кофе из граненого хрустального стакана и почувствовала себя лучше. Жара становилась невыносимой: кондиционер был бессилен против эмоционального напряжения.
Еще до знакомства с Бароном она была заинтригована легендой, окружавшей его имя, и долгое время мечтала в один прекрасный день встретить его. Потом однажды она услышала его голос по телефону: звучный, глубокий, решительный, словно созданный, чтобы произносить слова любви.
В тот день Карин приводила в порядок бумаги на письменном столе в кабинете адвоката Паоло Бранкати, и тут зазвонил красный аппарат прямой телефонной линии, номер которого был известен лишь узкому кругу особо важных клиентов.
– Контора Бранкати, – сказала она, сняв трубку.
– Кто у телефона? – В голосе на другом конце провода слышалось раздражение и разочарование.
– Я секретарь адвоката Бранкати, синьор. Могу я узнать, кто говорит? – Она была образцовым секретарем, знала свое дело, профессиональные навыки ее никогда не подводили. Это давало ей чувство уверенности, составлявшее неотъемлемую часть ее натуры.
– Говорит Бруно Брайан, – голос был чистый и сильный, как звук органа. У нее непроизвольно вырвалось удивленное «ой!», но, тут же спохватившись, она добавила:
– Мне очень жаль, мистер Брайан. Адвокат не смог выбраться из Рима из-за забастовки летчиков. Не могу вам сказать, когда он прибудет в Милан.
– Пусть перезвонит мне, как только вернется.
– Я могу связаться с ним по телефону. Если вы считаете…
– В этом нет необходимости. – Банальная фраза, но Карин расслышала в ней недвусмысленный вызов.
– Как хотите, мистер Брайан.
– А вы? Как вас зовут?
– Карин, мистер Брайан. Меня зовут Карин Веньер.
– До свидания, Карин. – И он повесил трубку. А она так и осталась стоять с телефонной трубкой в руке, уставившись на нее, как бедная сирота на витрину с игрушками.
Ей тогда было двадцать два года, в адвокатской конторе Бранкати она успела проработать всего несколько месяцев. Знаменитый специалист по гражданскому праву буквально похитил ее у коллеги, оценив после встречи в одном судебном процессе ее профессионализм. Эта девушка, прекрасная, как мечта, обладала деловыми качествами, затмевавшими даже ее женское очарование. Когда Карин, много месяцев спустя после телефонного разговора, наконец встретилась с Бруно Брайаном, ее душу всколыхнул водоворот страстей. В один миг было разрушено все, во что она верила, осталось лишь одно твердое убеждение: никогда еще, с тех пор как стоит земля, не рождалось на ней более красивого, более мужественного мужчины. Когда Барон впервые пожал ей руку, пронзив ее взглядом своих незабываемых серых глаз, она чуть не лишилась чувств.
С тех пор всякий раз при встрече с ним она чувствовала себя безнадежно поглупевшей, беспомощной, неуклюжей, чуть ли не жертвой злого сглаза. Карин сознавала силу своих чар и прекрасно понимала, что стоит ей мигнуть, и она окажется в объятиях этого человека, слывшего знатоком и ценителем женской красоты, но не этого жаждала ее душа. Ночь любви, проведенная с Бруно Брайаном, ночь, о которой потом можно вспоминать всю жизнь, – такая ночь могла стать заветной мечтой для любой другой женщины, но Карин была иной: нечто ужасное, чего она не в силах была забыть, не давало ей жить так, как жила бы на ее месте любая женщина.
Приключение на одну ночь лишь добавило бы черноты позорному пятну ее прошлого: она не могла отважиться на такую вольность, не могла пойти на такой риск, не могла позволить себе такой роскоши. Пусть другие считают ее поведение неразумным или даже полным безумием, но смирение плоти, данный себе обет целомудрия, мысль о том, что ни один мужчина не осквернит ее тела, – все это приносило ей облегчение и даже доставляло какую-то утонченную радость. Только полный отказ от секса мог смягчить жгучие воспоминания о мерзостях, в которых ей пришлось участвовать, о поругании, которому она подверглась.
Фигура Бруно возникла в проеме двери как видение. Карин ждала его появления, но все же вздрогнула, и ее сердце пустилось в бешеный галоп.
– Добро пожаловать на борт «Трилистника», – он улыбнулся и пожал протянутую ею руку. У него были крепкие, ослепительно белые зубы.
– Рада видеть вас в добром здравии, мистер Брайан, – ответила Карин с кажущимся спокойствием.
– Извините, что заставил вас ждать, – сказал он, бросив взгляд на светящийся диск хорошо запомнившихся Карин часов «Патек-Филипп», которые всегда носил на запястье.
– Наверное, это я приехала слишком рано, – возразила она, героически стараясь удержать разговор в профессиональных рамках.
Бруно сел в кресло напротив Карин. На нем были полотняные оливково-зеленые брюки и рубашка того же цвета с короткими рукавами, расстегнутая на груди.
– Итак? – спросил он, подлаживаясь к тону делового разговора, заданному гостьей. – Я вижу, вы уже выложили свой товар, – он шутливо указал на аккуратно разложенные бумаги.
– Я привезла нужные вам документы.
Бруно кивнул и, наклонившись к девушке, взглянул на нее снизу вверх своими поразительными серыми глазами.
– Если хотите, можем просмотреть их вместе, – продолжала Карин. Его глаза выводили ее из равновесия, серые глаза с бесконечными, в зависимости от настроения, переходами от нежности перламутра к твердости стали. А еще мягкие, красиво очерченные губы и сильный, великолепно вылепленный нос, стройное тело и врожденная элегантность – все принимало участие в заговоре, но с самой первой минуты Карин воспламенил этот бездонно глубокий взгляд, умевший выразить множество оттенков чувств и настроений – от детской невинности до расчетливой жестокости.
– Давайте просмотрим вместе, – откликнулся Бруно, видимо, отказавшись от попыток разрешить представшую его взору загадку.
– Мистер Хашетт, – сообщила она, – хотел бы встретиться с вами завтра.
– Завтра, – повторил он задумчиво. – В котором часу?
Гаэтано бесшумно подал хозяину щедрую порцию виски со льдом.
– Когда вам будет удобно, мистер Брайан. – Привычка к самоконтролю помогала ей сохранить образ безупречно делового секретаря. Карин говорила с кажущейся непринужденностью и пыталась сосредоточиться на работе, чтобы не встречаться взглядом с глазами человека, сидевшего напротив, чтобы не видеть густых, мягких, чуть волнистых темно-каштановых волос, обрамлявших высокий лоб и придававших Барону почти легкомысленный вид, отчего он казался намного моложе своих тридцати семи лет. На его груди вздымался, в такт дыханию, крошечный золотой трилистник на тонкой цепочке – единственное украшение, которое Бруно позволял себе носить.
Он откинулся на спинку кресла, скрестил ноги и уставился на нее невидящим взглядом.
– Итак, мистер Хашетт хочет со мной поговорить, – сказал он, и в глазах мелькнула тень досады.
– Он именно это просил передать, мистер Брайан, – подтвердила Карин, аккуратно складывая бумаги, и без того, впрочем, лежавшие в полном порядке.
– Я понял. – Он поставил локоть на ручку кресла, обхватил подбородок большим и указательным пальцами и, перебирая воспоминания, вызвал в памяти образ представителя крупного американского финансового концерна «Ай-Би-Би», с которым сотрудничал уже на протяжении десяти лет. – И встреча назначена на завтра?
– На завтра, – подтвердила она.
– Значит, они спешат, – все это внимание к мелочам не предвещало ничего хорошего.
Карин тоже почувствовала это, хотя ее собственные мысли были сейчас весьма далеки от дел, которые Бруно Брайан вел с «Ай-Би-Би».
– Мне тоже кажется, что они спешат, – произнесла она без особого энтузиазма. Червь сомнения точил ей душу, навязчивая мысль не покидала ее с тех самых пор, как она отправилась из миланского аэропорта на встречу с Бруно. Какая женщина сопровождала его в этом последнем круизе на «Трилистнике»? Механически поддерживая деловой разговор, она упорно продолжала вызывать в воображении тревожный образ женщины, которую Бруно, вероятно, оставил в своей постели, отправляясь в кабинет на встречу с ней. Не может быть, чтобы женщины не было. Мысль об этом заставляла ее сходить с ума от ревности.
– Неужели не было никакой возможности предупредить меня заранее? – спросил Бруно.
– Адвокат Бранкати пытался связаться с вами, – тут же ответила она. – В течение нескольких дней он старался вас разыскать, но безуспешно.
– А где сейчас адвокат? – Бруно отпил глоток виски.
– Он вчера вылетел в Соединенные Штаты. – Безмятежный взгляд васильковых глаз не выдавал и тени внутреннего волнения.
– Зато вы, как всегда, на месте в нужный час. – Глаза Бруно засветились улыбкой.
– Примерно так обстоят дела, мистер Брайан. – Ее губы дрогнули. Она гордилась собой: и на этот раз ей удалось найти верный тон.
– Есть еще что-то, кроме документов? – спросил он почти безучастно.
– Адвокат Бранкати просил меня передать вам, что в Вашингтоне он попытается прояснить дела в Южной Африке. К тому же он советует вам не спешить в делах с мистером Хашеттом. Впрочем, сегодня вечером он сам позвонит. Самое позднее завтра.
– Очень хорошо, – сказал он, улыбаясь. Если Бруно и был обеспокоен, он не подавал виду. Кроме того, он вовсе не считал нужным сообщать Карин, где он был в те дни, когда глава одной из трех работавших на него юридических фирм (две другие находились в Кейптауне и в Париже) лихорадочно его разыскивал.
– Так что же насчет этих документов? – Карин указала на бумаги, разложенные на столе.
– Я позже их просмотрю, времени еще достаточно.
– Как хотите, мистер Брайан. – Карин поняла, что голова Бруно в эту минуту была занята чем-то другим. Ей не требовалось ни сверхъестественной интуиции, ни смелого полета фантазии, чтобы понять, что, пока все с ног сбились, разыскивая его, неуловимый Барон укрывался где-нибудь в любовном гнездышке с новой женщиной. Может быть, с той самой, что сейчас находилась в спальной каюте на «Трилистнике». А может быть, здесь он уже с другой? В принципе не исключено, что на борту находятся сразу несколько женщин. Или все-таки никого нет? Карин мучительно хотелось это знать. Желание и боязнь узнать правду попеременно терзали ее душу.
– Мне остается только поблагодарить вас, Карин, – сказал Бруно. Это означало конец разговора.
– Хорошо. – Она примирилась с тем, что придется его покинуть. Он обращался с ней, как с живым компьютером, как со счетной машинкой. А разве не этого она сама, в сущности, добивалась? Будь прокляты эти внутренние противоречия! – Значит, я могу уехать?
– Вы мне понадобитесь в течение нескольких дней. – Да, Бруно умел обескураживать людей. Непредвиденный поворот событий вызвал у Карин новый приступ паники.
– На несколько дней? – переспросила она.
– Надеюсь, я могу на вас рассчитывать? – уточнил он. Ее готовность быть в его распоряжении, видимо, представлялась ему чем-то само собой разумеющимся.
– Да, конечно, – покорно согласилась она, на миг задержав дыхание.
– Вы предпочитаете ночевать здесь или переедете в Каннебьер?
У Бруно в бухте Каннебьер, посреди парка, уступами спускавшегося к морю, был великолепный дом с садом, выстроенный английским архитектором Бобом Уилсоном и оформленный миланским дизайнером Эдоардо Конти Кремаги. Дом, окруженный буйной средиземноморской растительностью, представлял собой одноэтажное строение в виде павильона со стеклянными дверями, выходящими к бассейну из белого каррарского мрамора. Теплый коричневый тон стен и полы цвета сиенской земли подчеркивали красоту внутреннего убранства, состоявшего из белоснежных, как монашеские одеяния, диванов, широких и низких столов и нескольких английских терракотовых скульптур прошлого века. В доме было две спальни, крошечные, как, впрочем, и ванные комнаты, но изумительные в своей строгой элегантной простоте.
Карин мгновенно приняла решение:
– Спасибо за гостеприимство, мистер Брайан, – ответила она, – но если уж мне позволено выбирать, я предпочитаю переночевать на борту.
– Неодолимая тяга к морю? – В его голосе слышалась насмешка, казалось, он угадывал тайные мысли своей гостьи.
– Просто детское желание провести ночь на корабле, – солгала Карин. В действительности это был всего лишь наиболее простой и доступный способ увидеть наконец собственными глазами, что за обольстительное создание услаждает досуг одного из самых неотразимых мужчин на свете.
– Гаэтано проводит вас в вашу каюту, – произнес он тоном радушного хозяина дома.
Легкий румянец окрасил безупречный алебастр ее лица:
– Есть проблема с шофером.
– Предоставим ее решение на усмотрение Гаэтано. – Слуга бесшумно материализовался в дверях. Он уже был в курсе дела. – Предупреди водителя синьорины, – сказал ему Барон.
Гаэтано поклонился и улыбнулся:
– Все будет сделано, ваша светлость. – Он исчез бесшумно, как тень.
– Я собиралась вернуться в Милан сегодня вечером, – заговорила Карин, когда они вновь остались одни.
– Это так важно? – Казалось, разговор идет между мужчиной и женщиной, которые только что познакомились и хотят узнать друг друга поближе.
– Нет, – пожала она плечами. – Просто я не захватила даже зубной щетки.
Бруно насмешливо взглянул на нее и заметил:
– Модные лавки Сен-Тропеза в вашем распоряжении. – Эта фраза прозвучала так, словно была взята из какого-то киносценария, специально созданного, чтобы вывести из себя любую женщину. На Карин, привыкшую к эксцентричности некоторых деловых людей, она тоже произвела впечатление.
– Разве они не закрыты в столь поздний час? – Стало ясно, что она нечасто посещает магазины.
– Думаю, нет. Но даже если и так, я научу вас волшебному слову, открывающему закрытые двери.
– Все? – спросила она чуть поддразнивающим тоном.
– Многие, – ответил он.
– Я вам очень благодарна, – повторила Карин, смутившись.
– Выберите все, что вам не так уж нужно, – посоветовал Барон. Разговор явно начал его развлекать. – Нет на свете ничего более необходимого, чем ненужные вещи. Кажется, именно без них труднее всего обойтись.
Он поднялся и легко коснулся губами ее руки, отчего по телу у нее прошла дрожь.
– Хорошо, – сказала Карин, – увидимся позже. – Она знала, что беспокоиться о счете ей не придется и что при желании она могла бы купить себе целый гардероб. Но Карин не собиралась злоупотреблять щедростью Бруно, хотя ей, как и всем женщинам, безумно нравилась бесполезная роскошь. Ее зарплата квалифицированного секретаря позволяла ей жить с комфортом, но не давала возможности покупать наряды от Диора или Живанши. Искушение было велико, но она знала, что ограничится самым необходимым: какое-нибудь платье на смену, ночная рубашка, купальник, необходимое белье. Что же до туалетных принадлежностей – от зубной щетки до махрового халата и флакона туалетной воды, – она знала, что найдет все это в каюте для гостей. Косметикой она не пользовалась, словно боясь сделать более заметной свою красоту, которую, правда, никакие ограничения, добровольно наложенные на себя девушкой, не смогли бы затушевать.
* * *
Стояла чудесная южная ночь, легкий бриз ласкал лицо Карин. Она с наслаждением вдохнула аромат моря, цветов, сосен и почувствовала успокоение, даже умиротворение. Перспектива провести несколько дней в Сен-Тропезе в обществе Бруно Брайана оказалась приятной неожиданностью.
Едва выйдя на палубу, она заметила, что кто-то идет за ней следом.
– Добрый вечер, синьорина Карин, – приветствовал ее густой бас, раздавшийся за спиной.
Карин обернулась и тотчас же узнала дона Калоджеро Косту, которого друзья называли попросту Кало, светловолосого гиганта, грозного и решительного, как древний норманнский воин. Великан с серебристой седой шевелюрой был тенью Барона. Лишь очень немногие были допущены в круг истинных интересов Бруно Брайана, умело скрывавшегося под маской плейбоя-космополита, но лишь один человек знал о нем все. Этим человеком был Кало Коста.
– Добрый вечер, Кало, – улыбнулась Карин.
– Господин барон просил меня сопровождать вас, – Кало тоже говорил с сильным сицилийским акцентом. На борту «Трилистника» работали одни сицилийцы, но великан с серебристыми волосами был сицилийцем до мозга костей. В жизни Бруно Брайана Сайевы он играл исключительную роль. Куда Бруно, туда и Кало. Кало был всем: слугой, старшим братом, шофером, вышибалой, сторожем, ангелом-хранителем, советником, другом, отцом.
– Вам незачем беспокоиться, – заверила его Карин, – я справлюсь сама.
– Сожалею, синьорина, – возразил он, – но господин барон просил меня сопровождать вас.
Карин все поняла и улыбнулась ему. Если уж Кало так решил, спорить было бесполезно. Она прошла к трапу, а он последовал за ней.
– Это не займет много времени, – ободряюще произнесла Карин.
– Время никакого значения не имеет, – философски заметил он своим глубоким басом.
Калоджеро Коста внушал безотчетный страх не только своей циклопической фигурой, руками, похожими на железные клещи, необычайной физической силой, которую излучало все его существо, но прежде всего грозными искрами, мелькавшими порой в глубине его угрюмых голубых глаз. Эти глаза напоминали о беспощадной вендетте и о смерти. Их непреклонный, жестокий взгляд заставлял многих трепетать. Но Кало Коста умел быть кротким, как ягненок. К Карин он испытывал почти отеческую нежность, а она, когда Кало смотрел на нее, чувствовала себя окутанной теплым защитным коконом.
Вероятно, он и сам не смог бы себе объяснить подспудных причин своего отношения к этой девушке, а может быть, сумел прочитать в ее глазах повесть о пережитых страданиях, которых она не могла забыть. Он относился к ней как к сестре по страданиям и горю, хотя был он родом с Сицилии, раздираемой противоречиями, обласканной морем, сожженной солнцем, задушенной человеческой жадностью и свирепым сирокко, а она родилась и выросла в зеленом Тироле с его густыми вековыми лесами и вересковыми полянами, с его снегом, белым и пушистым, какой бывает только в сказках. Карин Веньер и Калоджеро Коста, порождения двух разных миров, два существа, такие разные в физиологическом, социальном, географическом и культурном плане, чувствовали друг в друге родственные души.
