Текст книги "Западня (СИ)"
Автор книги: Ева Гончар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
Глава пятая,
в которой Принцесса и Многоликий смущают друг друга, обнаруживают черту, недоступную для пересечения, и тратят на разговоры остаток ночи
Эрика едва успела захлопнуть дверь своих покоев и запереть её на задвижку, как замелькали огни, забегала и зашумела стража. Принцесса зажмурилась, прислонилась спиной к двери и замерла, выравнивая дыхание. Никто не видел её ни сегодня, ни в предыдущие два вечера – в подземные коридоры она попадала прямо из башни, незаметно для стражников у входа. Никому не придёт в голову этой ночью искать у неё сбежавшего узника. Сначала решат, что он чудесным образом сам расстегнул пояс, и будут осматривать территорию Замка, со всеми её площадками, двориками и галереями, и ближайшие окрестности. Потом заметят пропажу ключа и станут вычислять сообщника Многоликого среди королевских приближённых – но с какой стати первой они заподозрят наследницу трона? Ключ выброшен в узкую щель между каменными плитами на пути из подземелья, в Кедровом кабинете не осталось ни отпечатков пальцев, ни других следов – если очередь и дойдёт когда-нибудь до Принцессы, к тому времени Многоликого в Замке уже не будет.
Прикрытый плащом горностай, которого держали слишком крепко, придушенно пискнул и завозился.
– Сейчас, сейчас! – спохватилась Эрика. – Потерпи… потерпите. Сейчас я вас выпущу.
Хваля себя за то, что сегодня, как и вчера, догадалась пораньше отослать Вальду, она впотьмах проверила, во всех ли комнатах задёрнуты шторы, после чего зажгла свет в гостиной и скинула плащ. Случайные взгляды из окон – единственное, чего стоило опасаться нынче ночью. Затем осторожно опустила горностая в кресло и села рядышком на пол. Зверь тут же улёгся плашмя, неудобно выпростав раненую лапу, и уставился на неё глазами-черничинами. Взгляд был по-человечьи разумным и полным страдания. Принцесса осторожно погладила бархатные круглые уши.
– Бедный вы мой. Очень больно, да?
Горностай шевельнул носом, бока его тяжело вздымались, превращаться в человека он не спешил. Как он сказал? «Если мне не хватит сил снова стать человеком…» Нужно попробовать с ним поговорить.
– Многоликий, вы меня понимаете? Мигните, если да.
Он медленно мигнул.
– Хорошо. Тогда давайте условимся: мигнуть один раз будет значить «да», два раза – «нет». Нужно же нам как-то общаться…
Он мигнул вновь.
– Говоря, что не сможете снова стать человеком, вы имели в виду «никогда»?
«Нет».
– Вы должны восстановить силы для превращения?
«Да».
– Что вам для этого потребуется? Пища?
Пауза. «Нет».
– Лечение?
«Нет».
– Сон?
Пауза. «Да».
– Тогда я устрою вас в спальне – прислуга не заходит туда без спросу… и вообще не появится здесь до утра. Спите, сколько хотите, Многоликий. И ничего не бойтесь. Никто не догадается, что это я вас похитила.
Она его похитила – как странно!
Стараясь действовать как можно аккуратней, Эрика опять взяла горностая на руки, перенесла его на постель и уложила на бок, так, чтобы больная лапа была сверху – Силы Небесные, где он так сильно её повредил? Напряжённый и взъерошенный, зверь каждую секунду ожидал боли. Девушка грустно улыбнулась:
– Приятель моей горничной – ветеринар… а я совсем ничего не смыслю в ветеринарии. Я даже перевязку вам сделать не смогу…
Многоликий дёрнул ушами. «Оставьте меня в покое!» – так она истолковала его движение.
– Спите, спите! – проговорила Принцесса, занесла было руку, чтобы ещё раз его погладить, но не решилась. – Доброй ночи.
Погасила лампу в гостиной и ушла в ванную, а когда вернулась, горностай уже спал, спрятав в складки одеяла маленький чёрный нос. Эрика, не раздеваясь, прилегла на другой край кровати. Снизу доносились возбуждённые голоса, в прорезь между шторами то и дело пробивался свет от фонарей охраны, которая искала беглеца. Принцесса, вымотанная недавним волнением, испытывала доселе ей незнакомое острое блаженство – от того, что сделала всё как надо и что спасённому ею пленнику прямо сейчас ничего не грозит. «Мама была бы очень мной довольна!» – думала она, и у неё становилось щекотно в носу. О том, сколько сил и денег тратила Королева на помощь страждущим, как донимала мужа, уговаривая его помочь очередному просителю, в Замке ходили легенды.
Пушистая шкурка зверя сияла белым в темноте, и разомлевшая Эрика, помедлив, всё же провела по ней ладонью, зарылась кончиками пальцев в густой мягкий мех, источавший слабенькие магические импульсы. Горностай вздохнул, но не проснулся. Она погладила его смелее и вспомнила вдруг, как мама перебирала её волосы перед сном и напевала песенку, всякий раз одну и ту же – ни от кого больше Принцесса этой песенки не слышала. Закрыв глаза, она тихонько пропела:
Спи, моё сердечко,
Под щекой ладошка.
Высоко на печке
Задремала кошка.
Спит твоя лошадка —
Шёлковая грива.
Спи, малышка, сладко
И проснись счастливой…
Горностай зашевелился, вытянул здоровые лапы и фыркнул, по его телу как будто прошла слабая судорога. Эрика отдёрнула руку и покаянно прошептала:
– Простите, пожалуйста! Не буду больше вас будить.
Отодвинулась подальше, чтобы ненароком его не задеть, повернулась на бок, подождала с минуту – зверь перестал двигаться и вроде бы снова уснул – и тоже соскользнула в сон.
* * *
Провались она, эта нога! То есть лапа. Так болит, что невозможно уснуть. С размерами зверя Многоликий не промахнулся, окажись он чуть больше – и его не удалось бы вытащить из-за решётки, – а вот тяжесть своей травмы, похоже, недооценил. Конечность отказывалась шевелиться, по ней пробегали пульсирующие волны боли. Дорогу из подземелья в покои своей спасительницы он не заметил; не скулить по-собачьи от этой боли – всё, на что хватило терпения. Когда его устроили на постели, стало полегче, но появилась новая напасть: здесь слишком сильно пахло человеческим телом и человеческим жильём, звериные инстинкты горностая вопили об опасности и разгоняли маленькое сердце в сумасшедший галоп. «Уймись, – говорил себе Феликс, стараясь разумом заглушить инстинкт. – Всё хорошо. Принцесса права: до утра тебя никто не тронет!»
Самовнушение помогло: пока её не было, он немного успокоился и даже начал дремать.
Потом она вернулась, улеглась рядом и сделала то, что, наверное, сделала бы любая особа женского пола на её месте: принялась наглаживать пушистого красивого зверя, отчего его инстинкты взбунтовались снова. И ходить бы завтра Эрике с прокушенным пальцем, вызывая ненужные расспросы, если бы Многоликий не сумел сдержаться. Но он сумел – и затих под лёгкими прикосновениями девичьей руки, едва дыша и старательно их запоминая: когда ещё его погладит такая девушка?
Принцесса лежала, думала о чём-то своём, источая нежность и умиротворение, и вдруг запела колыбельную. «Спи, моё сердечко, под щекой ладошка…» – выводил неглубокий, но чистый и правильный голос, а у Феликса всё перевернулось внутри: он узнал эту песенку! Слова, которые он помнил всю жизнь, были немного другими, но мелодия – именно такая, какая была у колыбельной его матушки. Он полагал, что матушка сама её придумала:
Спи, моё сердечко,
Под щекой ладошка.
Спят луна и свечка,
И в корзинке кошка,
Спит твоя лошадка,
Золотая грива,
Спи, сыночек, сладко
И проснись счастливым.
Когда матушка пела, он представлял себе их пёструю кошку Мону, в самом деле, спавшую без задних ног в корзинке у двери, и маленькую лошадь с кудрявой золотой гривой, которая у него непременно когда-нибудь будет. «Будет, матушка, будет?» – спрашивал он сквозь сон. – «Конечно, будет, мой хороший! – уверенно отвечала Магритт. – Ты уже придумал, как её назовёшь?»
Невозможно поверить, что эту песенку он слышит сейчас от принцессы Эрики! Многоликий был так потрясён, что захотел немедленно спросить, откуда она её знает, и попытался сразу же вернуть себе человеческий облик – но природу не обманешь, даже такую причудливую, как у него: превращение не удалось. Придётся повременить с вопросами. Девушка умолкла и перестала его гладить, о чём он немедленно пожалел. Но зато, пока она пела, боль уменьшилась настолько, что он даже сумел уснуть.
Когда Феликс проснулся, часы на главной башне замка Эск пробили четыре раза. До рассвета ещё далеко – а до прихода горничной? Принцесса – «под щекой ладошка» – глубоко и безмятежно спала. Лапа разболелась снова, но не так сильно, как раньше, и уже чуть-чуть шевелилась: тепло, покой и сон делали своё целительное дело. Однако теперь нестерпимо хотелось есть. Зверь осторожно и медленно сполз с кровати и поковылял в гостиную. Не то чтобы он рассчитывал отыскать в покоях наследницы трона кусок сырого мяса, но хоть что-то съедобное в них найдётся?
Пахло тут жарко натопленной печью и цветами, теми самыми, что были на Эрике вечером их первой встречи. Горностаю-Многоликому по-прежнему было не по себе, даже углы мебели, выступавшие из темноты, казались ему источником неведомой угрозы. Многоликий-человек трепетал от удовольствия, осязая толстый мягкий ковёр вместо ледяного камня, вдыхая тёплый душистый воздух вместо сырого и затхлого воздуха подземелья. Трепетал – и изнывал от благодарности к Принцессе, вызволившей его из Манганина ада.
Вспоминать, как он собирался её очаровывать, чтобы она согласилась ему помочь, почему-то было стыдно. Наверное, потому, что очаровывать не пришлось – она и так всё поняла с полуслова. Серафимы ему послали эту девочку, не иначе! Даже тогда, когда понадобилось привести его в чувства, она сделала именно то, что следовало: разрыдалась от всей души – а слышать плач он умел, как никто другой.
«Как, чем, когда я сумею вернуть ей долг?»
Кое-какая еда в гостиной, и правда, нашлась, но, увы, совершенно непригодная для маленького хищника семейства куньих – печенье в серебряной вазочке под салфеткой не хотелось даже пробовать на зуб. Тем более, что вазочка стояла на столике, куда ещё нужно было как-то забраться. Но человека такая еда вполне бы устроила. «Всё, хватит, – подумал Феликс, поковыляв вокруг столика и примерившись к нему, – я достаточно спал, быть не может, чтобы я и сейчас не обернулся!» Ему хотелось поскорей убедиться, что с его бесценным Даром ничего не случилось. Многоликий остановился, сосредоточился, воскрешая в памяти очертания своего человеческого тела…
…И в следующий миг понял, что навзничь лежит на полу, раскинув руки – руки, злыдни болотные, руки, а не лапы! – и упираясь ногами в столик. Столик накренился, содержимое упавшей вазочки разлетелось по ковру. Чертыхаясь от облегчения и досады одновременно, Феликс сел и принялся подбирать печенье. В этот момент в комнате стало светло, и позади раздался тихий голос Принцессы:
– Хвала Серафимам, я вижу, вам уже лучше!
Он повернул голову, посмотрел на неё снизу вверх – высокая тонкая фигурка в тёмном платье в горошек, растрёпанные волосы, радость на сонном личике – и вдруг совершил нечто такое, чего абсолютно от себя не ожидал: поднялся на колени, схватил девушку за обе руки и несколько раз их поцеловал.
Эрика ахнула и отпрянула. Феликс, опомнившись, отпрянул тоже, неловко встал на ноги, сделал шаг назад и буркнул, сам не свой от смущения:
– Простите, ваше высочество. Я забылся.
– Ни… ничего страшного, – пролепетала она, заливаясь краской, и спрятала ладони за спину.
– Я теперь ваш должник… навсегда… – начал было объяснять он, но осёкся, не сумев придумать слов, достойных её поступка.
– Я не смогла бы… иначе, – только и ответила та, кто его спасла.
Многоликий ещё раз шагнул назад, чтобы увеличить дистанцию, и пошатнулся.
– Пожалуйста, сядьте, – поспешно сказала Принцесса и подала ему пример, опустившись в одно из кресел.
Он осторожно примостился на диван и вытянул больную конечность.
– Что с вашей ногой? – спросила девушка.
Феликс отвёл глаза, не зная, говорить ли ей правду. Может ведь и не поверить… а если поверит, то как же ей будет горько! Своего негодяя-отца Эрика любит и чтит, это он заметил сразу.
– Что с вашей ногой? – настойчиво повторила она.
– Угодил в ловушку, когда пробирался в Замок.
– В ловушку? – тонкие чёрные брови озадаченно сошлись на переносице.
– Крысоловку или что-то подобное… Я её не рассматривал, ваше высочество. Мне было не до того…
– Крысоловку?..
– Я был тогда белкой.
– Как ужасно! – охнула, бледнея, Принцесса. – Должно быть, ловушки поставили от лесных зверей. В голодные годы, как нынче, они бегут в Замок в поисках пищи. Я всегда их подкармливала. Но папе, наверное, надоело нашествие.
«От лесных зверей, как же. Их поставили специально для меня. А потом заманили меня в Замок!», – подумал Феликс и всё же решил промолчать. Не только чтобы пощадить дочерние чувства Эрики. На самом деле, ему совсем не хотелось признаваться, как глупо он попался.
– К рассвету, я надеюсь, всё заживёт, – проговорил он, пытаясь изобразить улыбку.
Принцесса не ответила, губы её сжались скорбной линией. Повисла пауза. К мучительной неловкости, которую с момента появления девушки испытывал Многоликий, – за свой недавний порыв, за измятый вид, за хромоту и пропотевшую арестантскую робу – прибавился физический дискомфорт: выздоравливающее тело всё сильнее требовало удовлетворения естественных потребностей, и не только потребности в пище.
– Ваше высочество, – наконец, решился он попросить. – Позвольте мне воспользоваться вашей ванной комнатой.
– Ну конечно, – она встрепенулась и махнула рукой: – Ванная вон там.
Оборотень с усилием поднялся, но его нынешнюю боль нельзя было даже сравнивать с тем, что он чувствовал, когда был горностаем. Прихрамывая, двинулся в указанную сторону.
– Постойте, Многоликий!
– Да, ваше высочество?
Лицо Принцессы прояснилось.
– Как вас зовут? – спросила Эрика с милой его сердцу застенчивой улыбкой. – Я не знаю, как к вам обращаться.
– Меня зовут Феликс, – отозвался он.
– Рада знакомству, Феликс, – наигранно-церемонно ответила она и прыснула.
Впервые в жизни ему показалось, что у него красивое имя.
Потом он рассмотрел себя в большом овальном зеркале над полированной полкой, по-женски заставленной флакончиками и баночками разнообразных форм, цветов и размеров, и увиденное его не обрадовало. Время, проведённое в подземелье замка Эск, отпечаталось на облике Многоликого во всей полноте – лихорадочный взгляд, лиловые синяки под глазами, резче прежнего очерченные кадык и скулы, проступившие морщины на лбу. Хорошо бы, они исчезли быстрее, эти явные следы пережитого – тогда, уехав из Ингрии, он сможет быстрее забыть всё, что случилось с ним в злополучном королевстве. Всё-всё… и прекрасную принцессу Эрику, разумеется, тоже. Феликс поскрёб чёрную трёхдневную щетину и подумал, что хозяйке покоев горностаем наверняка нравился больше. Он толком не помнил, почему выбрал именно такой образ после освобождения от ненавистного пояса. Кажется, хотел, чтобы зверь получился как можно более симпатичным – чтобы ей даже в голову не пришло не забрать его с собой.
Хотя, по правде говоря, Многоликий и тогда уже понимал, что эта девушка не оставит без помощи даже гадкую бородавчатую жабу.
* * *
Эрика собрала с пола и выбросила раскрошенное печенье и погасила свет в гостиной, взамен включив его в кабинете. Светящиеся окна её покоев в пятом часу утра никого не удивят – она довольно часто бодрствовала в это время, но проводила его обычно не в гостиной, а за роялем или с книгой в своей постели. Принцесса понимала, что её неожиданный гость голоден, однако, кроме утраченного уже печенья, шоколадных конфет и тонко порезанного твёрдого сыра, в покоях, увы, ничего не было. Она начала выкладывать конфеты на широкую плоскую тарелку с узорчатой каймой, стараясь, чтобы осталось место для сыра, но вовремя сообразила, что это лишние хлопоты. На одну тарелку высыпала все конфеты, на другую переложила весь сыр, поставила обе на рояль и вздохнула – всё равно этого было слишком мало для мужчины, который, она подозревала, три дня почти ничего не ел.
В душе у Эрики царил невероятный сумбур – непонятно было, смеяться ей или плакать. Многоликий-человек самим своим присутствием в её гнёздышке напрочь лишал её равновесия, а стоило ей вспомнить его склонённую темноволосую голову, прикосновения его твёрдых губ и колючих щёк, когда он целовал ей руки, и у бедной девушки сбивалось дыхание, и грудная клетка становилась слишком тесной для её сердца. «Феликс, – прошептала она, как будто пробуя на вкус его имя. – Его зовут Феликс…» И хмыкнула: с горностаем ей было несравнимо проще! Но, как ни странно, она по-прежнему совсем его не боялась. Здравый смысл подсказывал ей, что безобидных людей в клетку и на цепь не сажают, и коль скоро Король распорядился сделать именно так, значит, были у него на то причины. Но доверие Принцессы к отцу – главное, на чём до сих пор держался её маленький мир – уже дало трещину. Трещина стремительно расширялась, и от этого было грустно, больно и страшно.
Когда Многоликий вышел из ванной, Эрика сидела на крутящемся табурете у рояля и пыталась привести в порядок волосы. Ничего не получалось: тяжёлые гладкие пряди убегали из рук, не желая соединяться в косу. Феликс застыл на пороге кабинета – прислонился плечом к косяку, остановился взглядом на Принцессе. Опять смутившись, она оставила бесполезное занятие. Открыла рот, чтобы предложить гостю скудное угощение, но он заговорил первым, волнуясь и с видимым усилием подбирая слова:
– Ваше высочество, колыбельная… Вы пели колыбельную, прежде чем… прежде чем уснули…
– Я… Да, я пела, – растерялась Принцесса. – А вы, выходит, не спали… Я думала о маме, Феликс. Это была мамина колыбельная.
– Моя мать пела мне такую же, – признался Многоликий. – То есть не совсем такую… слова были немножко другие. Но мотив – точь-в-точь… До этой ночи я считал, что она сама её придумала.
– Я тоже эту песенку слышала только от мамы. Какое странное совпадение, – пришла в замешательство Эрика. – А кто она, ваша мама?
Феликс нахмурился:
– Я не знаю, ваше высочество. У меня никого не было, кроме неё… а она никогда не рассказывала, кто она и откуда. Я боялся спрашивать. Чувствовал, что вопросы её расстроят.
– А потом она…
– Да, потом она умерла. И забрала на Небеса свою тайну – если, конечно, тайна у неё была.
– По-моему, была, – вдруг догадалась Принцесса. – О вас рассказывают, что вы росли в бедности…
– В нищете! – пожал плечами Многоликий.
– Но говорите вы совсем не как простолюдин! Мне недавно случилось общаться с портным из Икониума – это было ужасно, Феликс, я едва его понимала. А ваш индрийский, честное слово, не хуже, чем у меня.
Он кивнул:
– Это от матушки, ваше высочество, вы правы. Когда я был маленьким, я думал, она просто очень умная и смогла сама чему-то научиться… а остальные не смогли, завидуют ей и потому на неё наговаривают. Но когда подрос, понял, что соседи не врали: она была другого поля ягода. Явилась однажды в посёлок неизвестно откуда, беременная или с младенцем на руках, и поселилась там – но стать своей, кажется, даже не пыталась…
Тяжело вздохнул, подошёл к роялю и впился глазами в лицо Королевы на фотографии. Эрика, закусив губу, молча ждала, скажет ли он что-нибудь ещё.
– Вы очень похожи на её величество, – проговорил, наконец, Многоликий. – Кажется, будто на этой фотографии не она, а вы… через десять лет. А вот у моей матери с вашей нет ни малейшего сходства. Но всё же скажите: у Королевы были сёстры? Может, вам известно, что кто-то из них умер или исчез?
– Родных сестёр не было, – уверенно ответила Принцесса, своё генеалогическое древо она сумела бы нарисовать с закрытыми глазами. – Во всяком случае, я ничего о них не знаю. Мама была единственным ребёнком в семье.
– Я просто подумал, вдруг наши матери росли вместе? Может, была кузина? Воспитанница? Компаньонка? Какая-нибудь девочка по имени Магритт… Я, правда, понятия не имею, настоящее ли это имя.
– Нет, Феликс, нет, – Эрике очень хотелось ему помочь, ей жутко было даже представить, каково это – жить оторванным своих корней. Но, увы, ничего подходящего вспомнить не удавалось. – То есть кузины, конечно, есть, я с ними со всеми знакома. Но среди них нет и не было Магритт, и о том, чтобы кто-то из моих кузин пропал, я не слышала.
– Нет, значит, нет, – Многоликий снова вздохнул, – значит, просто совпало. Простите, ваше высочество. За вопросы… и за предположение.
– Не стоит извиняться, я понимаю, что… – начала было Принцесса, но тут заметила, какими глазами он смотрит на приготовленные ею тарелки, и спохватилась: – Это для вас, Феликс! Знаю, вам не хватит, но у меня здесь больше ничего нет – и не появится, пока Вальда не принесёт завтрак.
– Ваше высочество, вы сокровище! Вы опять спасли меня от смерти, – с чувством ответил он и сразу же цапнул несколько кусочков сыра. – Надеюсь, к завтраку меня здесь уже не будет. Когда обычно приходит эта ваша Вальда?
– В половине седьмого, у вас ещё есть время. Берите всё и сядьте, пожалуйста, куда-нибудь, поберегите ногу.
Феликс устроился в кресле у печки и принялся за еду, Эрика повернулась к нему спиной – то ли для того, чтобы не стеснять его своим взглядом, то ли ради собственного спокойствия. Сидеть и смотреть, как он ест – в этом была какая-то недопустимая близость. Встала с табурета, передвинула мамину фотографию, сдула с крышки рояля невидимые пылинки. Собрала книги, лежавшие в беспорядке на бюро, и поставила их на книжную полку. Проверила, есть ли чернила в чернильнице…
– У вас тут всё совсем иначе, чем я думал, ваше высочество, – раздался вдруг повеселевший голос Многоликого.
Эрика обернулась и увидела, что мужчина с мягкой усмешкой наблюдает за её действиями. Тарелка из-под сыра уже опустела, конфет стало вдвое меньше.
– Иначе? – удивлённо переспросила она. – А что вы ожидали тут увидеть? Сплошную позолоту на мебели? Хрустальную люстру? Парчовый балдахин над кроватью?
– И это тоже, – хмыкнул Феликс. – Я был уверен, что королевские особы ровно так и живут…
– Королевские особы живут по-всякому, – перебила девушка. – Лично я не люблю пышность, мне нравится, когда вещей мало и ничего не блестит…
– Но вообще-то я имел в виду другое, – продолжил её гость. – Мне казалось, королевский замок должен быть сверху донизу набит всякими магическими штучками – это же так удобно! Я думал, то немногое, что осталось в мире, хранится именно здесь, а на самом деле…
– Кое-что хранится. В закромах у Манганы, – Эрику передёрнуло от имени Потрошителя, а с лица Феликса пропала улыбка. – Но папа терпеть не может «магических штучек», по-моему, он их боится, – пояснила девушка. – И дед мой был такой же. Вы, наверное, слышали, в нашей семье до меня Одарённые не рождались лет двести – или, может, они всю жизнь скрывали свой Дар, как я. И Серафимы к нам перестали приходить давным-давно, гораздо раньше, чем ко всем остальным. Считалось даже, что королевский род проклят…
– …Пока Серафимы не исчезли совсем, – подхватил Многоликий. – Да-да, что такое об индрийских монархах я слышал.
– Вот поэтому мы и обходимся почти без магии, – развела руками Принцесса. – У меня из волшебных предметов только мамина фотография… вернее, рамка от неё. Мама сама же мне её и подарила.
– Оберег?
– Да. Очень слабый. «Материнское Сердце» папа бы дарить не позволил.
– Понятно, – отправив в рот следующую конфету, снова улыбнулся Феликс, хотел добавить что-то ещё, но передумал.
Он ясно видел, что волшебных предметов у Эрики не меньше двух, однако счёл за благо промолчать – довольно и того, что он нарушил её покой и украл её главную тайну. Прочие тайны пускай остаются при ней.
* * *
Приглушив голод и окончательно успокоившись по поводу того, что с Даром всё в порядке, Многоликий оживал стремительно. Голова больше не болела, тело стало таким же послушным и сильным, как прежде, боль и слабость в повреждённой ноге почти исчезли. Запасаясь теплом у круглого изразцового бока старинной печки, Феликс дожидался момента, когда сил станет достаточно для того, чтобы ни одно из предстоящих вскоре превращений не выбило его из колеи. К Эрике он успел немного привыкнуть – перестал ломать голову над тем, приятно ли ей его общество, подавил в себе желание совершить ещё что-нибудь эксцентричное от полноты чувств – и теперь просто тихо любовался ею из своего угла. Принцесса, поначалу тоже немилосердно стеснявшаяся гостя, в конце концов, вспомнила многолетние навыки светского общения и завела разговор, который, при всей его внешней несерьёзности, задел Феликса за живое.
Слово за слово, он пересказал Принцессе изрядную часть своей жизни, не касаясь разве что деталей бесчисленных авантюр – об этом Эрика его почему-то не спрашивала. Из недавних событий поведал про подлеца Пинкуса, не только продавшего его королевской Охранной службе, но заманившего в ловушку по её поручению – правда, признаться, сколь унизительно-примитивной была ловушка, Феликс так и не решился. Старьёвщика Многоликий вспоминал скорее с недоумением, чем с ненавистью – будто вытащил из воды слепого котёнка, которого кто-то хотел утопить, а котёнок в знак благодарности зубами и когтями в кровь разодрал спасавшие его руки. Упомянул, как несколько недель назад ему передали ультиматум Скагера: пойти на службу Короне или быть наказанным за «преступления» против неё, – проигнорированный им в уверенности, что поймать его всё равно не смогут. Эрика слушала с трогательным вниманием и задавала вопросы; в синих её глазах плескалась безбрежная грусть.
Когда Многоликий рассказал о встрече в Икониуме, после которой ему пришлось покинуть Империю, Принцесса оживилась:
– Джердон Третий – сам, лично – попросил вас уехать?! Удивительная история!
– «Попросил» неправильное слово, ваше высочество, – уточнил Феликс. – Император был на редкость… убедителен. Вы же понимаете. А удивительней всего то, что он меня отпустил.
– А мне сегодня… то есть уже вчера сделал предложение его сын, – улыбаясь, сообщила Эрика. – Завтра… то есть уже сегодня состоится наша помолвка.
– Младший сын, Аксель? – Многоликий помнил, с какою пышностью два года назад в Империи праздновали свадьбу наследного принца Ральфа.
– Он самый.
– Что ж, ваше высочество, поздравляю от всей души. Я слышал, принц Аксель отличный парень, полагаю, вы будете с ним счастливы.
Принцесса, судя по всему, очень довольная предстоящей помолвкой, намеревалась развить тему, но Феликсу вдруг стало неприятно слушать. В приступе внезапного раздражения, о причинах которого совершенно не хотелось задумываться, он поднялся с кресла, подошёл к одному из окон, закрытых плотными светлыми шторами, и спросил:
– Какая здесь сторона? Восточная?
– Восточная, – подтвердила Эрика.
– Давайте посмотрим, что делается снаружи. Ночь на исходе, ваше высочество, мне пора.
– Давайте, – она приблизилась, осторожно раздвинула края штор, прильнула глазом к узкому просвету и замерла.
Многоликий замер рядом с ней, поймал себя на том, что пытается запомнить запах её волос, и впал в ещё большее раздражение.
– Ну как? Всё там в порядке? – поторопил он Эрику.
– Смотрите сами, – чересчур ровным тоном ответила девушка и отодвинулась.
Нынче ночью луна пряталась за тучами, поэтому лес за окном был не голубым, а чёрным – сплошная чернота до самой границы Замка, отделённая от низкого и мрачного неба почти не различимой линией горизонта. Огни Белларии и Наррахи заставили Феликса поморщиться: в эти города путь ему теперь заказан. Двигать нужно на юг, к Океану, решил он, там в каком угодно качестве попасть на борт отплывающего корабля, и тогда – прощай, Континент, здравствуйте, Новые Земли и новая, совсем новая жизнь! «Так и будет», – пообещал себе Многоликий, пробежал взглядом вниз, к зубчатому краю крепостной стены…
И задержал дыхание, не желая верить глазам. Во рту пересохло, голос свалился в хрип:
– Ваше высочество… вы заметили?..
– Конечно, заметила. Но надеялась, что мне померещилось, – прошептала Принцесса.
Фонарики, украшавшие стену, ещё вчера были всего лишь фонариками – разноцветными огоньками, зажжёнными по случаю праздника и пока не убранными. Они и сегодня сияли так же весело и ярко, но двое Одарённых, по очереди смотревших в окно, увидели ещё один свет – неожиданный и зловещий. Вдоль провода, питающего лампочки, мерцала красноватая магическая аура. Ни Эрика, ни Феликс не знали точно, что это за магия, но предположили оба одно и то же. Стена замка Эск, ещё вчера – всего лишь древняя каменная стена, хотя и высокая, и прочная, сегодня стала преградой, для беглых оборотней непреодолимой.
– Потрошитель, – сказала Принцесса, отступая от окна.
– Потрошитель, – согласился Многоликий, поворачиваясь к окну спиной.
– Но вы ведь можете стать птицей, Феликс? – с надеждой спросила она. – И перелететь на ту сторону…
– Вы что, думаете, он стал бы тратить энергию на такую мощную защиту, если бы я мог легко её обойти? – буркнул он, но тут же устыдился своей грубости и почтительно пояснил: – Ваше высочество, я не умею превращаться в птиц. А мои летучие мыши… увы, получаются абсолютно не летучими. И Мангана, разумеется, об этом знает.
Эрика потупилась:
– Простите.
– Никогда больше не просите у меня прощения! – рассердился Феликс. – После того, что вы для меня сделали, вы до конца жизни можете говорить мне что угодно… и вообще вить из меня верёвки.
– Перестаньте, Феликс, – девушка досадливо шевельнула плечом. – Я не сделала ничего особенного; и вдобавок вы всё ещё не на свободе.
– Что есть, то есть, – тяжело вздохнул он. – Свобода пока откладывается. Сдаётся мне, даже если я стану очень маленьким и очень лёгким зверем, который не расшибётся при падении с высоты, перебросить меня на ту сторону у вас не получится. На месте Придворного Мага я бы позаботился о том, чтобы зверь не смог и близко подойти к стене… Ни сам, ни на руках у сообщника.
– Вы правы. И что же теперь делать?
Он надеялся, что Принцесса предложит очевидный выход, но она молчала, и вид у неё был растерянный.
– Ваше высочество, а не могли бы вы… – начал он, и лицо Эрики из растерянного тут же стало расстроенным.
– Нет! – перебила она звенящим от неизвестной обиды голосом. – Нет! Я не могла бы…
– Извините, ваше высочество, я не хотел… – переполошился Многоликий, – я знаю, как важно вам сохранить свою тайну! Считайте, что я ни о чём не спрашивал…
– Вы не понимаете, Феликс! – девушка чуть не плакала. – Дело вовсе не в тайне. Я бы нашла способ, как переправить вас на ту сторону, чтобы меня никто не заметил. Но мне вообще нельзя покидать Замок, понимаете?
– Как нельзя? – не понял он. – Но ведь вы же…
– Я иногда выезжаю в столицу. Вместе с папой и с его охраной – не только обычной, но и магической. Но если я попаду за ворота Замка одна, меня… – Эрика осеклась, нервно сглотнула и спрятала лицо в ладонях.
