Текст книги "Журнал «Если» 2007 № 01"
Автор книги: ЕСЛИ Журнал
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
– Я понимаю еще – за идею, но в эксперименте сгинуть?.. – огорченно и безнадежно спросил Андрей. – И как они это себе представляют? Как в Средние века? Ты представляешь себе: бригада инопланетян бредет по болоту и ловит аборигенского проводника? Без него они не выберутся! – Мы можем пробраться на это судно. – И сдохнем в первые пять минут. Ответить на это было нечего. Сделали еще по глотку. Все-таки в провинции варят удивительное пиво – живое, без дурацкой химии.
– Ну и сдохнем, – тихо сказал Дима. – Так или иначе. Кончай причитать. Что ты, как старая бабка… – И ребята черт знает где… Я вот что подумал – мы ведь сами выбираем эти туннели. Можем выбрать короткий, можем – длинный… – Можем бесконечный. Но как мы это делаем? – Шварц меня пытал – о чем я думаю, когда вхожу в туннель. Ну, о чем я думаю?! Знал бы – записывал! А ты? Есть какая-то связь между нашими мыслями и длиной туннеля? – Есть, вероятно. Я дольше всего проболтался, когда речь по-английски сочинял. Мы партнера из Штатов ждали, а у меня произношение… Ну, ехал в машине, сочинял и сразу репетировал. Глядь – четырех часов как не бывало. – А думать о жене ты не пробовал? Дима вспомнил свою Юльку. Он не умел по ней тосковать и не знал, каково на вкус это ощущение – жена всегда была рядом, они даже на сутки еще ни разу не расставались. Вот только этот распроклятый эксперимент. Свое скверное настроение он приписывал чему угодно – только не элементарной тоске.
– Жена – не то, – подумав, сказал он. – Но что-то нужно держать в голове очень сильное, тут и Шварц прав, и ты прав. – «Одна, но пламенная страсть», – процитировал Андрей школьный учебник литературы. – Так где ж ее взять? Она по заказу не генерируется! – Вот мы сейчас теоретически должны думать о том, что нам нужно спасать близких, вообще людей, страну, наверное, тоже – и что? Ни хрена же не получается! Когда я на паровозе в этот самый туннель уходил, знаешь, о чем думал? Что моя благоверная обязательно забудет рыбам бульбулятор включить! Его дважды в день включать надо. И черепашку сырым мясом кормить… У тебя был когда-нибудь аквариум? – У меня собака была… Допили пиво. Разом встали с лавочки. И разом же повернулись на звук шагов. К ним так быстро, как только мог, шел Иван Онуфриевич.
– Пацаны, наши нашлись! Слышите?! – Где? – хором спросили оба тридцатилетних пацана. – В Туркмении где-то, в степи! С ними связались – они ничего, держатся, сайгака добыли и зажарили! Ночью, говорят, на танке грелись, у него мотор тепло дает. – Туркмения – это сколько же километров? – спросил Андрей, а Дима насупился. Морщинка меж бровей стала совсем суровой. Это было несомненной удачей эксперимента – перенести этакий груз за тридевять земель. Неизвестно, о чем думали «исчезальщики», когда им удалось влезть в какой-то особенно длинный канал. Но и он вел куда-то. Требовалось же – в никуда…
* * *
В рубке имперского крейсера «Звезда Ацах-Но» собрались все командиры десанта, включая шефа медицинской службы Аэрит МарДеа-о-Деа.
– Докладывай, Эги, – не соблюдая титулования, велел старый командор Пореастон Мар-Ардун-о-Ардун. – Доклад мой краток – мои бортовые даторы не могут идентифицировать эту звездную систему. Я несколько раз пытался запросить даторы столичного астрономического управления – связи нет. – Когда последний раз была связь? – Когда проходили малое кольцо Зеследера. – Так, хорошо. Шеф даторной службы! – Все машины в полном порядке, командор. Сейчас закончили очередное тестирование. Дважды обновляли матобеспечение дальней связи. Результата нет. – Ты, Оссе. – По данным наблюдений, на единственной обитаемой планете – техногенная цивизизация второго уровня, категории «Лако».
– Ты, Икко. – Катер по вашему приказанию выведен на орбиту, десант готов исполнить свой долг. – Икко, задача экипажа – не военные действия, а только наблюдение. Даже при ярко выраженной агрессии – в наступление не переходить, держать оборону. Ты понял меня, Икко? Их оружие не может причинить нам вреда. Командир бойцов отсалютовал с демонстративной четкостью.
– Почтенный Кесси Дор Диззи, третий из Диззи-сен-Пил, отец сыновей… Такое официальное обращение на корабле употреблялось редко и могло означать сильное недовольство командора.
– Третий из Диззи-сен-Пил здесь и слушает, – отозвался, выйдя вперед, шеф разведки. – Ты беседовал с пленником? – Дважды и трижды, командор. – Ты обещал ему свободу, благосклонность правящего дома – все, что полагается?
– Да, конечно. Но, командор, он уже ничего не хочет и ничего не боится.
– Аэрит? – Он формально здоров, но его обременяет скопившаяся усталость, – доложила единственная дама в рубке. – Он не отказывается от пищи и от цикличных отправлений, но его организм как будто сам себя поедает изнутри. – Может ли быть так, что неудачно взятый пленник приносит экипажу несчастье? – спросил тогда командор. – Кто-нибудь сталкивался с подобным явлением? Слыхал о подобном? – «Предания рода Деа» и «Кодекс ночных жрецов» содержат сведения, – тут же ответил корабельный первоначальный жрец, чье ало-бирюзовое одеяние выделялось среди голубоватых и зеленоватых командирских плащей, как гроздь соцветий прыгучей лианы, ненароком залетевшая в пруд. – Да, командор, содержат сведения о недоброжелательности пленников, которая обретает сперва духовную, затем телесную плоть. В «Молении о защите» это упоминается – коли прикажете, я могу совершить «Моление о защите». – Давно бы пора. Кесси… – Командор? – Прикажи привести сюда пленника. Шеф разведки отбил притупленным коготком сигнал на синем шарике внутрикорабельной связи.
– Аэрит, у тебя есть сейчас мужья или ты свободна? – Свободна, командор. Это были временные мужья. – Иче… – Слушаю, командор. – Освободи свою каюту для пленника. Шеф штурманской бригады в восторг от такого приказа не пришел. Но командору было не до восторгов самолюбивого штурмана. Он готовился к разговору.
Пленника доставили очень быстро, самоходная платформа въехала прямо в рубку. Он сошел на мягкий пол и встал, глядя на выстриженные по ворсу узоры.
– Ты Сусси оз-Гир оз-Рагир? – спросил для порядка командор. Пленник кивнул. – Штурман патрульного борта «Буйный»? Пленник еще раз кивнул. – А я командор Пореастон Мар-Ардун-о-Ардун. Это – командиры. В присутствии моих офицеров я хочу сказать тебе, Сусси оз-Гир, что расследовал твое дело и не нахожу в нем преступного умысла. Идет война, и ты вправе защищать свой народ и свой отчий дом так, как умеешь, и так, как тебе приказали твои командиры. Ты понял меня?
Кивок был едва заметный.
– Когда тебя взяли в плен, тебе было предложено отвести «Звезду Ацах-Но» к базе, где скрывается верховный глава твоего рода. Ты согласился. Тебя перевели на крейсер и дали допуск к даторам штурманской бригады. Очевидно, ты не ожидал, что это произойдет столь скоро и что тебе окажут подобное доверие. Тогда ты отказался проложить маршрут. Правильно ли я излагаю события, Сусси оз-Гир оз-Рагир? – Правильно, командор… – Шеф разведки уговорил тебя, и ты проложил маршрут до малого кольца Зеследера. Там следовало внести поправки соответственно расположению астероидов. Ты внес поправки, после чего связь с другими кораблями эскадры пропала. Даторы штурманской бригады не имеют выхода на даторы связи. Как ты это сделал, Сусси оз-Гир? – Я не делал этого. – Послушай меня. Ты способен к сильнейшему сопротивлению, мы сразу не распознали этого. Возможно, ты умеешь внушать свои мысли. Посмотри на экран и скажи нам – что это за планетная система и где сейчас находится «Звезда Ацах-Но»? – Я не знаю этой планетной системы, командор. – Подумай хорошенько. Тебе внушили, будто наша победа будет гибельна для твоего дома и твоего рода. Хочу тебе сказать – я много воевал, я знаю. Гибельна не победа, гибельна война, если она окажется слишком долгой. Если война быстрая, твой дом и твой род не успевают почувствовать ее тягот. Меняется власть – им придется заучить новые имена, чтобы поминать в утреннем молении, и только. Не все ли равно, кому принадлежит власть? Сопротивление – вот что гибельно. Как только верховный глава твоего рода признает поражение, война закончится. Правда, он никогда больше не вернется к рощам и озерам предков. – Потому что не останется рощ и озер, командор. – Какой смысл уничтожать рощи и озера? – спросил старый командор, но удивленная интонация получилась фальшивой. Вся беда была в том, что он знал правду. Лучшим средством справиться с непокорными армия считала жидкость без цвета и почти без запаха, перевозимую в баках с тройной броней. Она даже в очень слабой концентрации уничтожала в воде все живое – в том числе и садки, в которых резвилось потомство до выхода на берег. Озеро или пруд становились мертвыми надолго. Средство для очистки воды имелось – отрава большими белыми хлопьями всплывала на поверхность. Но долго еще после этого пришлось бы ждать, пока в воде заведется новая жизнь и она понемногу станет опять пригодна для выведения малышей. А что такое род без потомства? Это – сборище смертников, не имеющих более смысла в жизни.
Пленник на вопрос не ответил.
– Давай договоримся. Я могу тебе дать очень много. Ты будешь жить не хуже меня – в просторной каюте, с молодой и красивой женой, которая скоро подарит тебе детей. С тобой даже ни разу не заговорят о верховном главе вашего рода – пусть прячется, где ему угодно. А ты объяснишь, куда завел «Звезду Ацах-Но», и мы попытаемся отсюда выбраться. Нам тут совершенно нечего делать. У нас теперь одна цель – вернуться на базу. Пленник молчал.
– Послушай, Сусси оз-Гир, на крейсере нас более тридцати тысяч, и он не предназначен для долгих рейсов! Да, мы шли, чтобы усмирить твою планету, не отрицаю. Для ее же блага! Она стратегически необходима империи, ты ведь это понимаешь? И исчезновение «Звезды Ацах-Но»… Почему ты не смотришь на меня, Сусси оз-Гир? – Потому что я уже мертв, – ответил пленник. – Был мертв с того часа, когда вы поймали мой патрульный борт и расстреляли экипаж. Мертвому нечего приобретать и нечего терять. У него есть только одно – ощущение… – Какое ощущение? – Что он умер не зря, командор. Это – единственное. И этого он не отдаст. – Уведите, – распорядился командор. И, когда пленника вывезли на платформе, обратился к шефу штурманской бригады: – В этой планетной системе нам делать нечего. Если мы потратим здесь горючее, то рискуем никогда не вернуться на базу. Рассчитай оптимальный курс, насколько это возможно. Приготовь три или четыре варианта. Шеф медицинской службы, нужно рассчитать новый рацион для бойцов и новые нормы стимуляторов. Шеф службы жизнеобеспечения, предоставьте медикам сведения – сколько у нас осталось провианта. Шеф даторной службы, еще раз проверить все справочники и звездные атласы. Не может быть, чтобы там не нашлось хотя бы одного указания на эту планетную систему, окажись она хоть в самом убогом уголке мира. Икко, твоя задача теперь – дисциплина. Шеф разведки… – Командор? – Ты понял меня? – Да, командор. Мертвым среди живых не место.
СЕРГЕЙ СИНЯКИН. МЕДНАЯ ЛУНА
1
Главный розмысл пытливого ведомства Энского княжества любомудрый Серьга Цесарев пребывал в печальной раздумчивости. Опять все шло несподобно – порох из далекого Китая завезли ниже кондиций, жерла разрывало на части сразу после начала полета, отчего пуски в небеса казались шутихами, праздничными забавами, коими жители чайной страны праздники свои отмечают. Шутка ли – два десятка изделий, любовно кованых искуснейшими мастерами ковального дела, собранными по Руси, превратились ныне в жалкие обломки, разбросанные за рекою Омон в степных просторах и предгорных районах холодных краев. Узры, жившие по берегам далекой реки Яик, говорят, об огненных змеях песни сложили, легенды рассказывают. Да что там говорить! Попугали тороватых купцов из персидских земель. Шахиншах две ноты прислал, все возмущался, что едва его личного купца Шендада-оглы вместе с кораблем ко дну не пустили. А не плавай в местах, для опытов отведенных! О нем глашатаи на лошадях второй месяц честных людей оповещают. И не надо оправдываться, что не знаешь великий и могучий русский язык! Не знаешь – научим, не хочешь понимать – заставим. Такова уж политика великого княжества русского! Разумеется, о змеях огненных шахиншаху сообщать не стали, все списали на баловство атаманское и извечный разбойный речной промысел. Что ему, басурманину, абазу бестолковому, правдивые слова говорить, все едино не поймет, угрозой воспримет.
А что до запусков огненных змеев в степи, то где же их еще запускать? Одно время пробовали близ Энска, испытательное поле так и назвали – Энсктринадцатый, несчастливое, значит, место. Не правды ради, исключительно чтобы любопытных отвадить. Только место и в самом деле оказалось несчастливое – один из огненных змеев пал наземь не ко времени, да и пожег детище. Это потом уже погорельцы врали: налетел-де огненный змей, пал на город, схватил в когтистые лапы местную княжну – и был таков. Только его под облаками и видали. Конечно, бред это был, полная брехня, не было у огненного змея хватательных приспособлений, да и сам он неодушевленным был, вроде сохи крестьянской. Княжна, скорее всего, бежала с каким-нибудь дружинником или того хлестче – смазливым пастухом. А блуд огненным змеем прикрыли.
Но неудачи неудачами, без них никуда, коли мир познаешь с усердием. Князь же замахивался на небывалое – проклятых асеев иноземных, искусных в ремеслах, обогнать, запустить в небеса на подобие луны шарик металлический, дабы показать, что и русские мастеровиты и вельми искусны в науках. А как их обогнать, коли сам Валька Коричневый в супротивниках ходит? Переметнулся к клятому немцу, за длинной гривной погнался! Взяли его те в крестовый поход, славу боевую обрести, так нет, сбежал, сдался в плен сарацинам и на Гроб Господень наплевал со всей своей окаянной душой. Но басовый ведь, рукокрылый мастер! Натаскался, гадина, в сарацинских землях, христопродавец, он ведь сарацинам боевые ракеты делал, а те их на христианских рыцарей пускали и столько невинно го народу погубили.
Одну только балладу послушаешь, печалью сердце изойдется.
Самсон погиб, и граф Грандоний убит, и Ги Сентожского ракета вышибла из седла, и Асторию удача не улыбнулась, и Жерару из Рус сильона не повезло… Да что о них, Готфрид Бульонский, Джованни Сыроед, Антоний Салатини, Балдуин Мародер – все они стали калеками, все несли героические отметины, кто на лице, кто на теле. А этот, подлец, вернулся из арабских пустыней, спрятался в немецких землях и имя себе новое взял. Был Валька Коричневый, стал Вернер Браун, только переведи эти слова на нормальный русский язык – сморщишься и сплюнешь с досадою на поганца. Но сказать по совести, лучшего мастера нет на свете, вряд ли кому под силу задуманное князем, разве что за Серьгой Цесаревым Вальке вовек не угнаться.
Но и князюшка нераздумчив. Молод еще, зелен, аки майская трава, вот и замыслы дальние кидает, мир тщится поразить. Такие запуски надо обмыслить, умом попробовать, а потом лишь за дело браться. А ну луна железная хрустальный купол пробьет? Что тогда случится? И звезд на небе не станет, и Солнце по другому пути пойдет, а чем это обстоятельство жителям земным грозит, о том кто-нибудь подумал? Это ведь считать и считать надо, чтобы железная луна на излете у хрустального купола упала, не поцарапала его, не разбила. Тут одной арифметикой не обойтись, тут уж надо за арабскую алжгебру приниматься. А где найти такого умача? Есть, правда, один умный жидовин, вельми искусный в любых вычислениях. Удивляться, конечно, нечему, жиды завсегда в вычислениях толк знали, на разных продажах в первых не зря ходят, авантаж свой никогда не упустят, хотя и пользу ют при торговле всего два действия: вычитание у людей и деление меж своими. А этот жидовин, хоть и имечко носит, что не выговоришь и не запомнишь с первого разу, всей, как говорят греки, палитрою пользуется, и более того. Не зря человек астрогнозией занимается! Правда, Серьга его за гелертера почитал, за человека, который обладал обширными книжными познаниями, а в практике беспомощностью отличался.
Размышления мастера непревзойденного прервал немец со смешной фамилией Янгель.
Приблудился он к княжескому дому вместе со странником, что веру в Христа проповедовал, да так и прижился. Толковый оказался мужичина, как всякий немец или любой иной асей. Грамоте разумел, по мере сил и возможностей помогал Серьге Цесареву ладить пороховые движители для огненных змеев. Удачливость его не покидала – два последних огненных змея ушли на запад, дразня и пугая зевак со случайными степными путниками огненными языками. По расчетам, они никак не могли до небесного свода долететь. И то ладно, ни к чему судьбу всего мира испытывать!
– Здоров буди, Серьга! – сказал немец, снимая головной убор и крестясь на красный угол. – Что постным блином выставился? Или думы обуяли? Цесарев рассказал ему о вчерашней беседе с князем.
– Вон как! – удивился Янгель. – Божий промысел на себя решил взять? – А ты как думаешь? – спросил розмысл. – Задача изрядная, – потер бесстыдно выбритый подбородок немец. – Арифметикой здесь не совладать, надо к греческим древним философам обратиться. Аристотеля полистать, Пифагором думы зав лечь. – Хочу, говорит, чтобы плыл в небе шарик, а из него колокольный звон до земли доносился, – пожаловался розмысл. – Лепота! – сладостно прищурился немец. – Ты ведь знаешь, мы огненных змеев для иного измышляли, – недовольно и хмуро сказал розмысл. – А тут… колокола в небесах! Серьга невесело хехекнул.
– А мне нравится, – сказал немец. – Сей мыслью забавно себя озадачить, пифагорейцем всемогущим себя чувствуешь. – Как прошел запуск последнего огненного змея? – сухо спросил розмысл. Не нравилось ему благостное спокойствие немца, недомыслием ему казалась чужая несерьезность.
– Сказочно, – доложил немец. – Выглядело так, словно джинн из арабских сказок попытался построить рыцарский замок Зигфрида на земле. Все заволокло пылью, клубы ее вздымались в небеса и грозили застить солнце. И тут блеснуло пламя. Словно нехотя наш огненный змей оторвался от земли, заревел страшно и унесся, все прирастая скоростью, в синеву небесную. Никто даже не успел вознести молитвы, чтобы не покарал змей свободомыслие людское прямо на испытательном поле.
– Янгель, Янгель, – укорил товарища розмысл. – Не пойму я, то ли ты песнь свою пытаешься сложить, то ли сказку рассказываешь. Установили ли место падения змея? Далеко ли пролетел он в сей раз? – Далеко, – сказал немец деловито. – Так далеко, что конные из виду его потеряли. Но вот что привело меня, Серьга: хозяина постоялого двора, что на Ветровке, знаешь? – Жарену? Как не знать? Не раз бывал у него, – признался розмысл. – Как говорится, медпиво пил, по усам текло, да все в рот попадало. – Ты его стерегись, – предупредил Янгель. – Доносы сей кабатчик на тебя князю пишет. Сам видел одну поносную грамотку, где он о твоих непотребных словах о княжестве и княжении сообщает! Ой, гляди, заваждают тебя, очернят! розмысл недоверчиво хмыкнул.
– То князю Землемилу без нужды, – сказал он. – Князь, свет наш, неграмотный! – Не веришь, – вздохнул немец. – И зря! Был бы донос, а добро хот, что прочтет князю грамотку, всегда сыщется! – Приму во внимание, – уже без прежней недоверчивости сказал Серьга. – А насчет луны металлической что скажешь? Из какого материалу робить ее придется? – Из меди, конечно, – не задумываясь, сказал немец. – Дабы, находясь в небесах, сия луна от обычного ночного светила только размерами отличалась. Только ковать ее тоненькотоненько придется, лишний вес даже быку помеха.
2
Ох, неспокойно жилось. Ковали и подмастерья мяли медь и железа, жидовин все считал и высчитывал, справляясь, какого размера будет рукотворная луна, сколь мощны будут пороховые заряды и из какой провинции чайной страны будет тот порох доставлен. Выходило, что сила огненного змея будет недостаточной.
– Вот, смотри сам, – горячился жидовин, подсовывая розмыслу атласные китайские бумаги, исписанные цифирями и непонятными значками. – Синьцзяньский порох нужен, он у них ленточный и горит равномернее.
– Да где ж я тебе его возьму? – возражал розмысл. – Караваны из чайной страны раз в год приходят! Да и князь наш каждую копейку бережет, только терем свой за последние два года восьмой раз перестраивает! – Серьга! Серьга! – предостерегающе сказал, оторвавшись от старинного пергамента, Янгель. Мудр немец был, знал восточные грамоты, даже те, которые справа налево читают, не приведи Господи таким манером писать! – Да что Серьга? – авдотькой болотной раздраженно кричал розмысл. – Без ножа меня режет! Иудино племя! Христа продали, за святую Русь взялись! И считает, и считает! – Могу и не считать, – оскорбленно сказал жидовин. – Нет, взялся, так считай, все считай, до мельчайших подробностей!
Что ты с него возьмешь, с пытливого умом человека!
И неизвестно до чего спор бы этот дошел – возможно, на кулачках бы сошлись, только какой с жидовина боец, вся сила в мозги ушла, но тут в терем пытливого ведомства гость пришел. Вошел, брякнул массивной шипастой палицей об пол, прошелся по терему – дубовые доски под ним прогибались. Сразу видно – бранник, в битвах не раз участвовал. А ежели не участвовал – так всей душой готов был в схватках с неприятелем участие принять.
– Добрынюшка! – обрадовался старому близняку розмысл. Братьями по кресту они были, а это родство порой посильнее кровного! По русскому обычаю троекратно и крепко расцеловались.
– Вот, – сказал бранник. – Возвратился в родимые места, так сказать, в пенаты и сразу же – по гостям. Примите ладком, посидим, как говорится, рядком, браги пенной пригубим, медовухой усы да бороду омочим. розмысл уже торопливо сбрасывал со стола чертежи. Так у русских заведено: коли друг на порог, то дела – за порог. Янгель, даром что немец, был по-русски понятливым – встал, пошел в угол светлицы, прикатил дубовый бочонок с липовой пробкой. Ай, хороша у князя медовуха!
– Да где ты был, Добрынюшка? – начал расспрос розмысл, едва по чаше прошлись. – Сказывай, друг любезный, где и каким ветром тебя носило? – В Греции был, – ответствовал бранник. – Учил тамошний люд стрельбе по-македонски, одновременно из двух луков.
– И что там, в Греции? – поинтересовался Серьга. – В Греции есть все, – сказал Добрыня. – Сам понимаешь, Греция! Но народ там страдает. – А чего ж он страдает? – удивился розмысл. – Сам говоришь, все у них есть. Тут лыка хорошего на лапти надрать невозможно, все липы попилили. Князь сказал, вязы высаживать будем. А какое у вязов лыко! Видимость одна… Так какого лешего они страдают, Добры нюшка? – Они, понимаешь, недавно от тирании к демократии перешли, – объяснил воин. – Как демократию выбрали, так и страдать начали. Некоторые горячие головы уже кричат: долой демократию, вертай тиранию!
– А в чем разница? – спросил розмысл. – Понимаешь, тиран все решает сам и не таит этого, – объяснил бранник. – А демократ тоже все решает и делает сам, а объясняет, что поступает в соответствии с волей народной. – Тогда понятно, – кивнул розмысл. – Кому приятно, если тебя порют и говорят, что делают это за ради Бога и по твоему хотению?! – Лихое дело, – вздохнул Янгель. – Не тот грек пошел! Не тот! – Нечего было под римлян ложиться, – сказал вдруг жидовин, который участия в пиршестве не принимал, а все сидел и высчитывал, сидел и высчитывал, так высчитывал, что и сомнений не было – все учтет до последнего грамма. Этот бобра не убьет, в расчетах не ошибется! Ин ведь надо же, все молчал, молчал, а тут вдруг – заговорила Валаамова ослица! Добрыня неодобрительно глянул в его сторону. Ученые занятия он принимал лишь в опытах, а все прикидывания да приглядывания считал делом несерьезным и недостойным настоящего мужчины. Отец его, боярин в пятом поколении, все в посылах был, дела княжьи в чужих землях улаживал, самое дело сыну бы пойти по родительским стопам, но Добрыня по причине рослости своей в бранники пошел. Уступил настояниям своего кумира Ильи да поддался уговорам друга детства Алеши. В точных науках он сызмальства не силен был, так – пальцы на обеих руках посчитать, конечно, смог бы и на торжище бы его вряд ли кто-нибудь сумел объегорить, но чтобы так вот – в грамоты цифирь записывать! Добрыне это казалось сродни волшбе и чародейству.
И не Добрыня он был по записи, отец его в землях аглицких был, в честь какогото тамошнего изрядного героя назвал сына Доберманом, но виданное ли дело, чтобы русский человек иноземным именем назывался? Вот и переиначили имя сына посыльного на русский манер – Добрыней кликать стали.
Посмотрел Добрыня на жидовина, ожидая продолжения, чтобы в порядке спора скулу человеку можно поправить было, по усысе наглой бритой дать, да не дождался. А дождался он очередной чары, которую и осушил в два молодецких глотка.
– Этот-то чего у вас делает? – спросил он розмысла. Выслушал рассказ о задумке князя, покрутил стриженой под горшок головой.
– Чудит князь Землемил! – В летописях имя свое желает оставить, – вздохнул Янгель и потянулся к бочонку. – Князья чудят, холопы головы ломают, – щуря глаз, отозвался розмысл. – Серьга! Серьга! – оборвал его немец, голосом коря за неосторожное высказывание. – Да все свои! – фыркнул розмысл. – Это точно! – поддержал его Добрыня. – Кто сор из избы выносить начнет, тому я самолично кишки на кол намотаю! И так грозно поглядел в угол, где занимался вычислениями жидо вин, что сразу стало ясно, кому его угрозы предназначаются.
Выпили еще самую малость.
– Слушай, Серьга, – сказал бранник, вытирая короткую бороду. – А ведь если шарик можно с помощью огненного змея в небо пустить, так и человек полететь может!
На него посмотрели с веселым недоумением.
Ишь чего пьяному Добрыне в голову пришло – на огненном змее верхом прокатиться!
– А вы не скальтесь, не скальтесь! – сказал Добрыня, недобро щурясь. – Ты, розмысл, без выкомуров, ясно скажи – возможно это или игривость мозговая? Серьга Цесарев молчал, перекатывая слова закаленного бойца в своей голове с одной извилины на другую.
– А что ж, – вдруг сказал он. – Если шарик запустить можно, то и человека на огненном змее в небеса можно отправить. Только больно сложностей много, овчинка выделки не стоит. – Смотри, розмысл, – сказал Добрыня, подставляя просторную свою чашу под пенную струю. – Будешь дружину собирать на огненном змее кататься, о друге Добрынюшке не забудь. розмысл окинул его пытливым глазом.
– Да не подойдешь ты для того, – сказал он. – В плечах широк, слишком уж высок и весу в тебе – небось на семь пудов потянешь? Другое дело дружок твой Алешка Попович – и ростом достаточен, и складом изящен, и весом четырех пудов не добирает. Только пустое это занятие, Добрыня! Сам посуди – куда-то бранника сажать надо, потом голову ломать, как ему на землю живым опуститься. К тому же рискованное это дело – порох ненадежный, да и летит змей огненный пока не туда, куда мысль приложишь, а как в той поговорке – туда, не знаю куда. – Да я не говорю, что сейчас, – сказал бранник, поднимая чашу. – Понимаю, что мысль эта не ко времени нашему.
– И не этому столетию, – добавил из своего угла жидовин. – По всем прикидам получается, что раньше чем в двадцатом веке ничего не получится. – Ну, это ты загнул! – засмеялся Добрыня. С тем беседа и угасла. И только живые огоньки в глубине глаз розмысла показывали, что разговор этот сказочный розмыслом не забыт, что сама идея оседлать огненного змея и пронестись на нем от одного края земли до другого так Серьге понравилась, что и беседа с товарищами за дружеским столом его не отвлекает. Бьется, бьется живая мысль в глазах розмысла, если прислушаться, слышно даже, как поскрипывают мозговые извилины в широколобой голове, обкатывая и углубляя идею, и даже временами причмокивают от удовольствия.
3
Ох, неспокойно жилось на Руси!
Энское княжество занимало обширные земли – от Припятинских болот на западе до реки Омон на востоке, и от Клецких степей на юге до Комариного бора на севере. По подсчетам боярским, жило в княжестве пятьдесят тысяч мужских душ, семьдесят тысяч женских, а младенцев и отроков никто не считал по причине их временной неспособности к податям и оброкам. Вот уже пять лет после смерти прежнего князя кормило власти держал в руках Землемил. Молод был новый князь, да суров и непреклонен в суждениях. Многие его непреклонность на себе испытали. Вот и в этот год лихой князю мнился очередной заговор, и тихушники из Тайного приказа хватали бояр прямо на улице. По ночам двигались по граду Энску повозки с надписью «Харчи», только все знали, что нет там калачей или сычугов, сала домашнего или желтых головок сыра, везут в повозках взятых ночью бояр в Тайный приказ, где катом у князя новгородский выскочка Николка Еж, из бывших новгородских житых людей, разорившихся в голодный год. Для оправдания прозвища своего он даже приказал себе сшить рукавицы из шкурок двух старых ежей. Как кого нового привезут, Николка рукавицы надевает и кидается обниматьцеловать доставленного. Чтоб его бесы на том свете так обнимали! Кто не знает, что это за удовольствие, может в лес сбегать, найти в сонном овражке шумно сопящего ежика и нежность к нему, аки к девице, проявить. Кто же знает, тот даже от бритых по немецкому обычаю ежиков шарахаться станет.
Князь Землемил алаборщины терпеть не мог, ему государственно го порядка хотелось и жизни спокойной. А какая тут жизнь, если каждый день в доносах сообщают, что живота тебя, и родню твою, и челядь верную хотят лишить.
Приближался праздник, день княжьего тезоименитства или ангела охранителя, и хотел князь праздник этот великим событием встретить. Мнились ему небеса в шутихах, парад стрельцов на детинце близ терема узорчатого, гарцевание лихой кавалерии и пуск огненного змея.
– Ан не выйдет ничего? – спрашивал Серьга. – Делото новое, не шутейное, неведомое дотоле. – Только спогань дело, – сжимал кулаки князь Землемил. – Толь ко сбандай его, увидишь, какова моя воля и каков князь во гневе. Каков князь в гневе, розмысл не единожды видел, до сей поры обходилось, слава Богу, поветрием мимо него княжий гнев проносило.
– Казну тебе открыл, – князь Землемил насупился, смотрел сурово. – Жидовина пригрел, я к тому с великим терпением отнесся. Ты пойми, Серьга, не слава нужна, что слава – все с тобой в землю уйдет, недолго и задержится. Колокола над святой Русью хочу услышать! Колокола! – Колокола! – с неожиданной решимостью возразил розмысл. – Да как я тебе их запихну в шар?