Текст книги "Друзья мои мальчишки"

Автор книги: Эсфирь Цюрупа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Туда! – пищит Пискля и показывает наверх пальцем.

– Туда, – кивает Панков и глядит в лицо Матвею по-доброму. – Мы, честное-пречестное, ничего не будем трогать руками. Ты нам покажи разные ископаемые штуки, которые твой прадед собирает, и мы уйдём. Нам только на черепки посмотреть…

Но ведь прадед не позволяет ходить в светёлку без него! Там у него рабочий кабинет. Там стол, заваленный бумагами и фотографиями, там пишущая машинка.

– Он черенки не собирает. Он берёсты собирает. Древние берестяные грамоты, письма. Их читать надо, а без этого всё равно не интересно.

– А я умею читать даже самые длинные слова. И писать уже умею, – говорит Панков.

– Мы только посмотрим и уйдём, – тихо просит Дёмочкин и улыбается с такой надеждой, и синие его глаза глядят так просительно, что Матвей сразу понимает: если он не покажет ископаемые штуки, ребята станут самыми несчастными людьми на свете.

И тогда Матвей чувствует горячее, нетерпеливое желание сейчас же, сию минуту сделать их счастливыми.

Он кивает: ладно уж, пошли.

Но едва они делают первый шаг, как их настигает страшный крик.

– Бе-ей! – несётся с террасы. – Да не выкозюливай, а бей!..

И сейчас же из всех окон на улице Зелёной доносится дружный вздох: «Штанга-а!» И перепугавшиеся ребята понимают: да это же футбол!

– Кто у вас так сильно болеет? – спрашивает Панков, а Дёмочкин и Пискля всё ещё испуганно косятся на террасу.

– Это прабабушка, – отвечает Матвей.

– А у вас цветной телевизор? – спрашивает Пискля.

– Не-а.

– И у нас нет, – кивает Пискля, – лучше бы я у наших соседей родился, у них цветной.

Тут Дёмочкин перевёл испуганные глаза на Матвея.

– А у вас не пожар? – спрашивает он.

Из распахнутого окна ползут вверх, в зелёные ветки хвои струи синеватого дыма.

– Не-а, – отвечает Матвей. – Это моя прабабушка курит.

Ребята с сомнением глядят на террасу.

– Она у тебя какая-то неправильная, твоя прабабка, – удивляется Панков. – За «Спартак» болеет, курит, и слова у неё какие-то неправильные. Выкозю-ю-ли-вает… – повторяет он и фыркает.

И Дёмочкин улыбается, и Пискля хихикает – рот от уха до уха. Матвею не нравится, что они смеются.

– Мало ли что она неправильная, – вступается он, – всё равно она сто́ящая, потому что она добрая.

А про себя думает: «Если бы она меня тёткинским именем не звала, совсем была бы отличная прабабушка. И ещё – если бы к детсадовскому забору пускала».

На цыпочках, таясь, они обходят дачу.

– Да вы не бойтесь, идёмте, – говорит Матвей, – когда футбол, они всё равно ничего не слышат вокруг.

Стараясь не топать, поднимаются по наружной деревянной лестнице. Тут на ступеньках опять их нагоняет вопль:

– Рукой сыграл! Ализам! Ализа-ам!

– Какой ещё ализам? – испуганно спрашивает Пискля.

– Это моя прабабушка всегда нарочно слова переворачивает, – объясняет Матвей. – Ализам – наоборот получается – мазила.

Они поднимаются по ступенькам, а вслед, из всех окон на улице Зелёной, из сорока телевизоров, с быстротой пулемёта несутся вести со стадиона… Кто-то передаёт мяч кому-то, тот подаёт его обратно, надо бить! Бить надо! А! Упущено время. Идёт борьба за мяч. Хорошо! Наши перешли в атаку… Нападающий обводит одного защитника, другого, подаёт на штрафную площадку, удар, штанга! Ещё удар! Го-о-ол!..

А незваные гости в эту минуту перешагивают порог светёлки под крышей. Сперва они глядят в огромное – во всю стену – окно. На подоконнике уже нет белки, удрала, только скорлупки. На столе, на открытой пишущей машинке по клавишам прыгает синица, увидала гостей – перелетела за окно на ветку и свистнула. Сосны протягивают в светёлку зелёные лапы. Совсем близко, на чешуйчатом рыжем стволе, в оконце скворечника вертится скворушка, показывает наружу то хвост, то клюв.

Из окна видно далеко. Улица Зелёная как на ладони, заборы кажутся низкими, просматриваются все дорожки, площадки и клумбы в детском саду.

– Вот это так наблюдательный пункт! – одобряет Панков.

А Пискля ударяет по клавишам машинки пальцем. Панков отдёргивает его руку и шипит:

– Если ещё хоть раз тронешь, сразу по лестнице кувырком полетишь.

И тут все замечают, что Дёмочкин, зачарованный, стоит возле полки. А на полке под стеклом что-то невиданное.

– Тут гляди что-о… – Дёмочкин гладит осторожными пальцами стекло, под ним распластан кусок берёсты. Видно, это очень старая берёста, она потемнела, края искрошились. Она покрыта неровными, странными, процарапанными буквами. – А вот ещё-о… – Зачарованный Дёмочкин склоняет кудряшки над стеклом.

Матвей кивает:

– Ага. Это они и есть – берестяные грамоты. Их нашли в земле. Они там пролежали, может, тысячу лет. Знаете где? Под городом Новгородом. Там строили дом, экскаватор копал под него фундамент. И вдруг ковш наткнулся на какие-то брёвна. Стали разглядывать, а это старинные мостовые, бревенчатые… Тогда поскорей позвали моего прадеда и других знаменитых учёных, приехала целая поисковая экспедиция, археологи. И сделали там раскоп. И знаете, чего раскопали? Под теперешним городом, под улицами, где люди ходят, под троллейбусами, под домами – другой город, древний-предревний. В нём люди жили давным-давно. И там в земле нашлось много старинных вещей. И по ним учёные узнали – кто что́ в том городе делал. Оказывается, там жили оружейники – они делали оружие, мечи острые и ядра, чтоб из пушек стрелять. И жили корабельщики – строили корабли. И кожевники обрабатывали кожи и шили обувь. И мостовщики – они мостили улицы, и ещё разные другие мастера.

И там нашли трубочки. Из берёсты. Они от старости так крепко скрутились – никак не развернёшь. Учёные придумали вымачивать их в горячей воде, чтобы помягчели. А потом осторожно раскрыли и увидали: внутри нацарапаны старинные буквы. Оказалось – это письма, грамоты называются. Их новгородцы писали почти тысячу лет назад…

– А кому писали? – замирая от восторга, спросил Дёмочкин.

– Не тебе, – пропищал Пискля.

– Друг дружке писали, – объяснил Матвей. – А теперь эти письма получили мы. Прадед их называет – письма из глубины веков.

Под стеклом они старались разобрать буквы. Но только некоторые были знакомы, а другие очень странные, непонятные. Поэтому слова никак не складывались. Но Матвей уже давно знал всё, что тут написано, наизусть.

– «У кого кони, те плохи, а у иных нет. Как господин жалуешь крестьян?» – прочитал Матвей. И объяснил, как сам знал от прадеда: – Значит, плохо заботишься, господин-барин, о своих крестьянах, у одного кони плохи, а у других и совсем нет…

Дёмочкин поглядел на Матвея своими задумчивыми глазами:

– А как же им совсем без коня? Ведь у них ни велосипеда, ни трактора нету…

– Вот и плохо, – подтвердил Панков.

– А чем они буквы царапали? – пропищал Пискля.

Матвей знал, чем царапали.

– Палочками острыми. Назывались – писала. Их тоже нашли.

– Можно и гвоздём нацарапать, а лучше – шариковой ручкой, – пропищал Пискля.

Не было тогда шариковых ручек, и бумагу ещё не изобрели. Потому и писали на берёсте. Бестолковый этот Пискля, ничего не понимает.

– Ты балда, – сказал Панков Пискле.

– Ты са-а-ам… – начал было Пискля, но их перебил взволнованный шёпот Дёмочкина:

– Ой, лошадь… Или жираф…

Они поскорей перешли к той берёсте, которую он разглядывал. На ней была нарисована удивительная фигура, и правда не то лошадь, не то жираф. Туловище длинное, прямое, будто сложено из спичек, и под ним четыре прямые, как спички, ноги – все в ряд. И шея длинная, как у жирафа, но прямая, как палка, а на ней маленькая четырёхугольная голова. И только хвост закручен колечком, и в него вставлен плакат, а на плакате нацарапано…

– «Поклон от Онфима ко Даниле», – наизусть прочитал Матвей.

– А кто такой Онфим? – спросил Панков.

– А Данила кто? – спросил Пискля.

А Дёмочкин задумчиво всё глядел и глядел на коня-жирафа, у которого повод не висел, а стоял перед конём сам по себе, как антенна.

Про Онфима Матвей рассказал с удовольствием. Потому что Онфим был мальчик, ученик. Он уже умел писать на своём древнерусском языке, от него осталось много берестяных грамот.

А на этой берёсте Онфим написал письмо своему другу Даниле. И нарисовал ему в подарок такую необыкновенную лошадь. Наверно, всё-таки лошадь, а не жираф, потому что где он мог видеть жирафа? В Новгороде и вокруг они не водятся, зоопарка там ещё не было, и телевизоров тоже не было…

– Про берёсты прадед пишет учёную книгу. Как напишет, так все их отдаст обратно в музей, они в музее хранятся.

– А где он? – спросил Дёмочкин.

– Кто – музей или прадед? Музей в городе, а прадед футбол смотрит.

– Нет, – Дёмочкин затряс кудряшками, – где Онфим?

Матвей удивился:

– Чудак! Он жил почти тысячу лет назад! Это очень давно. Тогда ещё даже метро не было.

Пискля хихикнул:

– Подай ему Онфима! Он же исторический!

Панков посмотрел в растерянное лицо Дёмочкина:

– Маленький, что ли, не знаешь? Все люди потом умирают, а рождаются другие.

– А Онфим? – спросил совсем грустный Дёмочкин.

И вдруг Матвей понял: Дёмочкин хочет, чтоб сейчас, сегодня жил в нашей счастливой стране мальчик Онфим, который нарисовал эту весёлую лошадь с закрученным хвостом. Матвею так сильно захотелось утешить Дёмочкина, что он стал быстро рассказывать про Онфима такое, чего и сам раньше не знал. Как вырос Онфим, как стал большим и сильным, как заставил он злых и жадных господ раздать крестьянам самых лучших коней. А когда полезли на Новгород враги, Онфим палил в них чугунными ядрами из чугунных пушек. А в другой раз скакал за врагами на коне и врукопашную разметал десятерых врагов одной рукой. И он стал богатырь. Гусляры ходили с гуслями по всей Древней Руси и пели про него песни. И когда он сделался старым-престарым, у него было пятьдесят внуков и сто правнуков. И у него выросла борода до самой земли, правнуки по ней взбирались к нему на плечи. А Онфиму от них было щекотно ушам, и он хохотал так громко, что все волки, которые подходили к стенам Новгорода, в страхе разбегались…

Грусть сошла с лица Дёмочкина, и он улыбнулся. И Пискля заулыбался от уха до уха. А Панков посмотрел на Матвея серьёзно и спросил:

– Ты откуда знаешь, что ему было щекотно и что волки?..

– От прадеда, – быстро придумал Матвей, чтоб не огорчать Дёмочкина.

– Ну, тогда так, – согласился Панков. И дёрнул Писклю за руку. Потому что Пискля уже пристроился к пишущей машинке и тыкал в клавиши пальцем.

Тут как раз Озеров закричал тонким ликующим голосом: «Го-о-оол!» – и вместе с ним закричали на тысячи голосов, зашумели, загудели в дудки болельщики на сорока телевизионных экранах, и прабабушка сообщила с террасы всему белу свету, что встреча закончилась со счётом 5:2 в пользу нашей команды. Матвей стал своих гостей подталкивать к выходу. Два часа его свободы кончились, надо было всем пускаться наутёк. Кстати, они увидали в окно, как на той стороне улицы Зелёной старшая группа вместе с Зоей Петровной входит в калитку детского сада. Нагруженные шишками ребята возвращались из леса. А у Панкова, Дёмочкина и Пискли мешки были пусты.

Все покатились вниз по лестнице, уже не думая о топоте и грохоте, лишь бы поскорей. Напрямик сквозь малинник продрались к калитке, и Матвей запер её за гостями на вертушку. От спешки и волнения он даже вспотел, и рубашка выбилась из штанов. В эту минуту он услышал призывный вопль прабабушки:

– Мо-отенька!

Чтобы она не успела ещё раз прокричать это ненавистное тёткинское имя, он в два прыжка очутился на террасе.

– Вот он собственной персоной. Никуда не делся, – сказал прадед, высвобождая длинные ноги из-под клетчатого пледа и вылезая из качалки.

Но прабабушка уже щупала мокрый лоб Матвея, уже волновалась:

– А у тебя жара нет? Почему ты весь такой расквяканный?

Прадед возмутился, несмотря на свою невозмутимость:

– Что за «расквяканный»?! Нет такого слова!

– Ну, разбрюханный, – согласилась прабабушка. – Какая разница? Ребёнок потный, рубашка перекрутилась, может, он болен?

– Я здоров, – сказал Матвей и поправил рубашку. – Я просто…

– А куда ты так торопишься, что даже взмок? – спросил прадед.

– Я… я… – Заикаясь, Матвей наконец сообразил, куда он так торопится: – Вельзевулу зерно насыпать. Он совершенно голодный. Из-за футбола, – прибавил он для убедительности.

– Ничего, сейчас твоя прабабка скажет петуху, что мы сыграли пять – два и всыпали хвалёной команде, и он забудет свои обиды, – усмехнулся прадед.

Вместе с прабабушкой Матвей пошёл в сарай сыпать Вельзевулу зерно. Прадед же услышал, что в калитку кто-то стучит, и пошёл открывать.

Гамбринус зарычал. За калиткой на улице стояла разгневанная Зоя Петровна.

– Где ваш мальчик? – сказала она вместо «здравствуйте».

– Дома, – спокойно ответил прадед.

– А где мои дети? – ещё громче спросила она. – Трое!

– Простите великодушно, но это надо у вас спросить, – ответил прадед.

– Ваш мальчик их увёл! Сторож видал их возле вашей калитки! – Разгневанная Зоя Петровна наступала на прадеда. – Они у вас!

Гамбринус не любил, когда сердито повышали голос, и потому он предостерегающе рявкнул. Издали, от сарая, раздалось боевое кукареканье Вельзевула.

– Только тебя мне тут не хватало, – сказал про Вельзевула прадед.

А Зоя Петровна приняла это на свой счёт.

– Что, что́? – возмутилась она и стала красная, как свёкла.

Но услышала позади себя, на улице, знакомый голос:

– Зоя Петровна-а-а! Панков все мои шишки в общий мешок пересы-ыпа-ал!

Она живо обернулась. Они были тут, все трое! Тащили из леса одну сумку шишек. Одну на троих. Лентяи, лодыри! И Пискля, конечно, как всегда, жаловался.

– Значит, всё в порядке? Нашлись? – улыбнулся прадед.

Но Зоя Петровна не хотела отступать.

– Идите в группу! – приказала она сердито, и они поскакали в группу. А Зоя Петровна повернулась к прадеду: – Всё равно безобразие! – сказала она. – Ваш мальчик отвлекает внимание целого коллектива! Он нам мешает! И ваша длинная собака лает! – Она неодобрительно взглянула на Гамбринуса и пошла прочь.

– Не лай, прошу тебя, – сказал прадед Гамбринусу. – Ты же не пустолайка, ты же подаёшь голос только в крайних случаях. Не лай зря! – и почесал Гамбринусу ухо.

Для этого ему пришлось наклониться до земли, так как Гамбринус был низенький, а прадед такой высокий, что прабабушка даже говорила: пиджак на нём висит, как на телеграфном столбе.

Гамбринус вежливо лизнул морщинистую загорелую руку прадеда и не стал лаять, хотя ему очень хотелось, потому что он не любил сердитых людей. А вечером прадед сказал:

– Ну и озорницы эти синицы! Очевидно, прыгали по клавишам и напечатали – ПИС.

И только Матвей знал, что это не синицы, а Пискля напечатал первые буквы своей фамилии – Пискарёв.

Глава 3. Мы с тобой мужчины

Матвей торопится удрать на улицу. Самое время! Прабабушка как раз ушла с соседкой на рынок. Это та самая соседка, у которой кошка – ворюга…

На цыпочках Матвей уже дотянулся до вертушки, чтобы открыть калитку, как вдруг за калиткой засигналила машина.

Дед спустился с террасы и сказал:

– Погоди, не уходи. Сейчас будет сюрприз.

А сюрприз – это всегда что-нибудь неожиданное и интересное.

– Какой сюрприз? – быстро спросил Матвей и вместе с прадедом стал открывать ворота.

Грузовичок въезжает задом наперёд, потому что иначе как ему потом развернуться тут, на участке? Он пятится до самого крыльца, и над задними колёсами у него горят красные огоньки. Они обязательно зажигаются у всех машин, когда они дают задний ход.

Гамбринус, запертый прадедом на террасе, стоит там на задних лапах и сквозь стёкла лает на грузовик хриплым басом.

Шофёр выпрыгивает из кабины и спрашивает:

– Куда вам её?

– На кухню, пожалуйста, – командует прадед.

«Кого «её»?» – Матвей подпрыгивает, стараясь заглянуть в машину, но шофёр уже открыл засовы на углах кузова и отваливает задний борт.

Матвей видит в грузовичке красивую белую стиральную машину, точно такую, как у них дома, в Ленинграде.

– Это подарок нашей прабабушке, – объясняет прадед шофёру. – В городе мы бельё отдаём в прачечную. А здесь, на даче, прачечной нет. Я сколько раз предлагал: купим стиральную машину. А прабабушка твердит, что техника ей не нужна. Вот я потихоньку от неё и купил. Всё-таки ей полегче будет.

– А как же, – соглашается шофёр. – Большое облегчение.

Какой он силач, этот шофёр: взял стиральную машину в обнимку и отнёс на кухню. И пока он вытирал вспотевший лоб, прадед налил ему чашку морса.

– Клюквенный я уважаю, – сказал шофёр, выпил и уехал.

А Матвей и прадед стали разглядывать покупку. Поглаживали её белые гладкие стенки, открывали крышки, развернули деревянные клещи, которыми надо вынимать из машины бельё. И Гамбринусу обнова понравилась, он обнюхал её со всех сторон и улёгся рядом – сторожить.

– Отлично, – говорил прадед. – Теперь, уважаемая наша Прабаша, вам не придётся трудить свои ручки. Никаких затруднений. Раз – и всё выстирано. Техника – великое дело! А? Как ты считаешь, правнучек?

Матвей тоже считал, что техника – великое дело. Дома, в Ленинграде, ему всегда нравилось, когда машина потихоньку гудела, в ней ворочались рубашки и простыни и – как по щучьему велению, по маминому хотению – машина заглатывала бельё грязное, а выдавала чистое.

– Давай постираем какую-нибудь вещь! – предложил Матвей.

– Великолепная идея! – поддержал прадед. – Только стоит ли нам включать машину из-за одной вещи? Есть смысл, пока наша прабабушка отсутствует, выстирать ей всё бельё! А? Тащи сюда корзину!

Матвей побежал в чулан, схватил там корзину за ручку и волоком перетащил её в кухню.

А прадед меж тем раскрыл маленькую книжечку, на которой была нарисована стиральная машина, надел очки и прочитал вслух:

– «Внимание! Прежде чем самостоятельно пользоваться стиральной машиной, внимательно изучите настоящую инструкцию». – Он объяснил: – Эта книжка называется «Инструкция». Ясно?

– Да, – кивнул Матвей.

– Мы будем делать всё точно, как тут написано, по правилам, – сказал прадед. – Потому что техника – дело тонкое, её надо уважать. Слушай внимательно, правнучек… – И опять стал читать вслух: – «Стирка осуществляется в стиральном баке интенсивным потоком стирального раствора, создаваемым вращением диска активатора». Активатора… активатора… – повторил прадед. – Гм-гм… – Он потёр переносицу, подвигал бровями и продолжал читать дальше: – «Дополнительный шланг служит для удаления раствора из машины и также для залива раствора в машину. Сливной шланг служит для кольцевой циркуляции раствора из гидросистемы машины в стиральный бак…»

Матвей, не понимавший ни одного слова, зевнул.

– Ай-ай-ай, что ж ты зеваешь! – пристыдил его прадед. – Слушай, тут как раз начинается самое главное! – И он прочитал: – «Внимание, внимание! В разделе «Устройство машины» допущена опечатка. Вместо слов «дополнительный шланг» следует читать «сливной шланг», вместо слов «сливной шланг» следует читать «дополнительный шланг»…»

Прадед снял очки и нечаянно тоже зевнул. Потом растерянно посмотрел на Матвея.

– Я, кажется, окончательно запутался, – признался он с виноватым видом. – А ты что-нибудь понимаешь?

– Не-а, – ответил Матвей.

– Что ж мы будем делать? – спросил прадед.

– А давай делать просто, как моя мама, – посоветовал Матвей. – Вот этот шланг она надевает на кран, пусть наливается вода в бак. А вот из этого шланга вода выльется в раковину, когда всё постирается. А в бак мама сыплет порошок. Я даже сам один раз сыпал. Потом она кладёт туда бельё, накрывает крышкой и поворачивает вот эту круглую ручку. И бельё начинает само стираться. А потом этими деревянными щипцами… – Матвей взял щипцы, открыл их, как цапля свой длинный клюв, и со стуком закрыл, – вот ими мама всё бельё перекладывает в отжималку, оно там само отжимается и потом с него даже не капает…

Прадед с уважением глядел на своего учёного правнука.

– Гениально, – промолвил он. – Если бы инструкция была составлена так же просто и ясно, люди не мучились бы и всё понимали. Итак, начнём действовать?..

– Начнём, – сказал Матвей.

Они сделали всё, как делает мама в Ленинграде. Зажгли водогрейку и налили из крана через шланг горячей воды, всыпали стиральный порошок, положили в бак бельё – всякие наволочки, простыни и полосатую тельняшку Матвея, на которой ясно виднелись грязные отпечатки лап Гамбринуса. Не беда, машина отстирает!

– Теперь повернём ручку! – торжественно объявил прадед.

– Я сам, – сказал Матвей. И повернул.

Но ничего не включилось. Машина стояла тихая, и бельё лежало в ней неподвижно и не стиралось. Они оба прикладывали уши к белым стенкам, слушали – гудит ли мотор? Нет, мотор не гудел даже совсем тихо.

– Значит, ты купил испорченную, – заявил Матвей. – В ней двигатель не двигается.

– Без паники, без паники, – очень волнуясь, сказал прадед. – Сейчас мы прочитаем, что надо предпринять, если он не движется.

Он опять открыл инструкцию и прочитал:

– «Налаживание двигателя необходимо производить в следующем порядке. Первое: повернуть машину вверх дном…» Вверх дном? – испугался прадед. – А вода?..

– Не надо вверх дном! – вдруг закричал Матвей. – Я вспомнил! Мы совсем забыли вставить вилку в штепсель!

Вот теперь всё получилось как надо. Мотор заработал, и Гамбринус насторожил уши. Чуть слышно мотор пел там, внутри машины, и бельё в баке заворочалось, и мыльная пена закрутилась пузырьками.

– Ура-а! – закричал Матвей.

Три минуты стиралось бельё. Потом оно три минуты отполаскивалось. Потом – три минуты отжималось. И пожалуйста, готово!

И тогда все наволочки, простыни и тельняшку Матвея, от которых шёл пар, прадед деревянными клещами вытащил из отжималки, и вдвоём с правнуком они отправились к соснам, меж которых была натянута белая верёвка. И стали развешивать. Прадед стоял на табуретке, а Матвей подавал ему каждую вещь снизу. Они очень гордились своей работой.

Тут как раз вернулась с рынка прабабушка.

– Что здесь за потоп! – услышали они её голос на кухне. – Ах ты боже мой, всё-таки купил машину этот упрямец!

Прадед подмигнул с табуретки Матвею:

– Ничего, обойдётся. Не может ей не понравиться такая красавица.

Стало слышно, как по полу зашлёпала тряпка. Значит, они налили воду на пол, и прабабушка вытирает. Это плохо. Но всё-таки ничего, потому что сделано самое главное – постирано бельё. Ведь ей какая радость!

– Ладно, чудовище, поставим тебя здесь, возле раковины, – сказала прабабушка.

Матвею стало обидно за прадеда: заботился, старался, а теперь оказалось – машина не красавица, а чудовище…

Матвей оглянулся – прабабушка стояла рядом. Она разглядывала бельё на верёвке, подняв голову, и поэтому панамка съехала ей на ухо. Так и не успела раздеться, как пришла с рынка.

– Кто ж варит белое вместе с цветным? – сказала прабабушка. – Только мужчины на это способны!

Прадед с гордостью произнёс:

– Слышал, Матвей? Мы с тобой мужчины.

– Ладно, мужчина, будешь спать на полосатой наволочке, – согласилась прабабушка.

И тут они увидели, что одна белая наволочка и правда стала немножко полосатой. Это тельняшка Матвея полиняла, и её синие полоски отпечатались поперёк, и вдоль, и крестиками.

– Ой, – сказал прадед.

– Ой, – сказал Матвей.

– Вот вам и «ой». Неужели не могли подождать меня со стиркой?

– Техника – дело мужское, – объяснил прадед.

– Вон как? – Она вынула из таза и протянула ему последнюю наволочку. И вдруг улыбнулась, по щекам разбежались лучистые морщины, а в глазах засияли добрые огоньки.

И Матвей понял: взглядом она поблагодарила прадеда за подарок, за заботу.

– Мы теперь всегда будем вместо тебя стирать, – сказал Матвей. – И пол сами будем вытирать.

Прабабушка засмеялась.

– Рыцари вы мои, помощники дорогие… – Лёгкой рукой она пригладила торчок у Матвея на затылке. – А что вы думаете, рыцари, насчёт клубники с молоком?

Они думали об этом очень хорошо. И они втроём пошли в кухню и там ели клубнику с молоком, по целой кружке. А Гамбринусу прабабушка дала полсосиски. Он её отнёс под куст и там ел, ворча на воробьёв, чтоб не подлетали близко.

А если бы не клубника и не стиральная машина, Матвей давно бы удрал за калитку, потому что…

Но тут надо рассказывать всё по порядку.