Текст книги "Друзья мои мальчишки"

Автор книги: Эсфирь Цюрупа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Глава 4. И тут наступил вечер

Позавчера приехал канавокопатель, на длинной шее – зубастый ковш, не такой большой, как на экскаваторе, а поменьше. Урчал, урчал – и по всей улице прокопал глубокий ров, траншея называется. Вынул жёлтого песка целые горы. Они такие высокие, что теперь за ними от калитки Матвея детского сада не видно. А траншея такая глубокая, что от рабочих, которые ходят по дну, видны только верхушки рыжих касок.

И вот полетели из глубины синие вспышки – там сварщики сваривают из многих труб одну длинную трубу, длиной во всю улицу, а может, ещё длиннее.

Прадед и Матвей долго стояли на краю траншеи и смотрели вниз на сварщиков в железных масках и как взлетают искры. Они смотрели сквозь тёмные солнечные очки. Сварщики, работая, тоже смотрели в тёмные стёкла, иначе глаза будут болеть – такой пронзительный свет вспыхивает под руками, когда они сваривают трубы. По трубам в детский сад придёт горячая вода: в души, в ванны, в умывальники и в новый бассейн – его скоро начнут строить, Панков сказал. Счастливый Панков, и Дёмочкин, и Пискля тоже – вместе со всеми ребятами будут купаться в бассейне. А Матвей не будет. Потому что он отдельный мальчик.

Зато они с прадедом ходят смотреть электросварку, а ребят из детского сада сюда не водят, может быть, боятся, что слишком много человек свалится в траншею? Или потому, что где же возьмёшь столько очков?

А работа кипит вовсю. Над головами сварщиков, над трубами кой-где через траншею перекинуты мостки, чтобы люди могли переходить. Живут две стороны улицы – как два берега. Берег, где детский сад, – гористый, песчаный, туда канавокопатель навалил горы песка; а тут, где живёт Матвей, осталась зелёная трава.

Но вот все трубы сварили, пришло время их закапывать. Под вечер приехал бульдозер, и бульдозерист сказал Матвею и всем, кто спрашивал, что завтра у него выходной день. А послезавтра он приедет и засыплет траншею песком, свалит в неё песчаные горы, и опять сомкнутся вместе две стороны улицы, и станет она ровной.

– Пока бульдозер пусть тут у вас постоит, – сказал он.

И только он ушёл, началось на улице странное движение. Из всех домов потащили и стали сбрасывать в траншею разное старьё – ящики и ломаные стулья, бутылки и консервные банки, ржавые керосинки, детские велосипеды и старые матрасы. Покидали, покидали и ушли в свои дома.

Матвей очень взволновался: все бросают, а он не бросает!

Прибежал к прадеду:

– Давай, мы тоже чего-нибудь бросим!

– Ну уж нет! Не бывать этим штучкам-дрючкам! – строго откликнулась прабабушка.

Матвей удивился: прадед поддержал прабабушку. Он проворчал:

– Копили-копили барахло сто лет, а теперь обрадовались, вместо того чтобы вывезти на свалку, замусорили землю.

– Свалка далеко, а траншея близко, – прибавила прабабушка.

Матвей подумал и сказал прадеду:

– Засыпят всё песком, а когда-нибудь археологи, такие, как ты, раскопают и скажут: вот мы на каких велосипедах ездили и на каких керосинках готовили, и будет неправильно, потому что у нас – газ.

– Археологи скажут – тут неряхи жили, безобразие, – сказал прадед.

И прабабушка согласилась, что безобразие.

Матвей отправился к бульдозеру на ту сторону. Полазал, потрогал его гусеницы, погладил огромный холодный стальной нож, который сбросит вниз песчаные горы. А когда влез на подножку и стал дёргать дверь запертой кабины, вышел из детского сада сторож, он нёс с кухни два полных ведра с очистками для своих поросят.

Матвей испугался, что заругает, и слез на землю. А сторож подмигнул и сказал:

– Гляди, вон меховая шапка дорогу перебегает!

Матвей обернулся: по мосткам через траншею бежала белка, наверно, собралась пить из знакомой бочки. Матвей улыбнулся: иди, зверёк, иди, там и орехи тебе наготовлены…

– А на машину не лазай, а то уши надеру, – сказал сторож для порядка.

Матвей пошёл путешествовать по песчаным горам. Он лазал, то проваливаясь ногами, то взбираясь на самые высокие вершины. Песок под ним сдвинулся неслышной лавиной, и он мягко и удобно съехал в траншею.

Попытался вылезти, но отвесные песчаные стены осыпались, ухватиться было не за что. Матвей взобрался на толстую трубу, но и с неё не смог достать до верха.

«Ничего, – решил он, – пойду дальше по траншее, где-нибудь встречу корень от дерева, схвачусь за него и вылезу. Или старые ящики поставлю один на один…»

По правде сказать, не так уж ему и хотелось вылезать отсюда. Тут оказалась масса всяких интересных штук. Правда, приходилось перелезать то через выброшенные корыта, то через дырявые бочки, но зато он сколько хотел крутил педали трёхколёсного велосипеда, который стоял колёсами вверх, и каждое колесо было смято и перекручено в восьмёрку. Где ещё можно получить такое удовольствие? Потом он развинтил никуда не годный будильник и набил карманы винтами и колёсами. Ломаной лопатой он расколотил на мелкие части старый кусок волнистого шифера, а это отличное занятие – разбивать шифер. И здесь он увидел рваный пружинный матрас!

Ну кому из ребят не известно, какая замечательная вещь – пружинный матрас! Особенно если рядом нет взрослых.

Сейчас Матвей был наедине с прекрасным, рваным, полосатым пружинным матрасом. Две пружины растянулись и торчали из него наружу, но зато все другие сидели крепко и туго пружинили под ногами.

И Матвей начал прыгать. Сперва – легонько, потом сильнее, выше. Он прыгал, как в цирке прыгают гимнасты на батуте – пружинящей сетке, и подлетал уже так высоко, что глаза оказывались выше края траншеи, на уровне улицы Зелёной, и видели все травинки и смятые ромашки.

И вот тут-то с песчаной горы к нему скатились Панков и Дёмочкин, а за ними, конечно, Пискля. Оказалось, в детский сад автомашина только что привезла хлеб, ворота остались открыты, а эти мальчишки уже давно глядели сквозь забор, как Матвей хозяйничал на бульдозере, как ходил по горам и – исчез в траншее. А если человек исчез, как сквозь землю провалился, надо же проверить, что с ним случилось!

Но сейчас, когда они увидали его прекрасные прыжки, они чуть не лопнули от зависти и сейчас же скатились вниз.

Теперь они прыгали на матрасе вчетвером. Матрас визжал и скрипел всеми своими пружинами. Но четверым на одном матрасе было тесно, и потому Пискля прыгнул как-то вбок, и пружина выбросила его в старое корыто, которое залязгало и заскрежетало, а Пискля ушибся и стал хныкать.

Все втроём растирали ему ушибленный бок, а потом пошли по траншее дальше и дальше, перелезали через всё, что мешало, перебегали по трубе, разглядывали и подбирали всякие железки. И карманы у них оттопырились и даже проткнулись гвоздями и винтами. Нашли ржавое сито, сеяли сквозь него песок. Очень интересно! Песок просеялся, а на сите остался дождевой червяк. Потом нашли куклу, вытрясли у неё из головы опилки. Потом нашли нестреляющий пугач. И тогда Дёмочкин вспомнил очень важное. Он сказал:

– Сегодня ночью я слышал у нас в лесу выстрел. Настоящий. Как в кино.

– Это тебе приснилось, – фыркнул Панков.

– Пиф-паф! – сказал Пискля и прицелился из пугача.

Дёмочкин тряхнул кудряшками:

– А я слышал.

– Теперь не война, и фашистов нет, – сказал Матвей.

– И на охоту ночью не ходят, ничего не видно, – добавил Панков.

– И тут не дремучий лес! – пискнул Пискля.

– А я всё равно слышал, – сказал Дёмочкин.

Но им стало некогда спорить, потому что Панков подобрал железную коробку, в ней что-то гремело – там оказались четыре оловянных солдатика, всем по одному.

А солнце между тем двигалось по небу над улицей Зелёной и перестало освещать толстые трубы на дне траншеи. Оно уходило всё выше по песчаным стенам, оно освещало теперь рыжим предзакатным светом только песчаные горы над головами мальчишек. В каком-то доме включили радио, и в траншею донеслись звуки вечерней сказки.

И тогда все поняли, что случилось ужасное: опоздали к ужину. В детском саду уже дежурные кончили собирать со столов тарелки. Уже скоро все ребята пойдут мыть ноги и чистить зубы.

И Матвей подумал, как сейчас волнуется прабабушка…

Все четверо стали прыгать, стараясь как-нибудь вылезти наверх, но песок осыпался со стенок, и не за что было схватиться, а все ящики и бочки остались далеко позади.

– Давайте подсадим Писклю, он лёгкий, – сказал Панков. – У него руки цепкие, пусть тащит наверх Дёмочкина. А потом они вдвоём – нас.

– Ага, ага, меня первого! – радостно запищал Пискля.

Панков согнулся, упёрся руками в трубу, подставил спину.

Матвей влез на него, а Дёмочкин на трубу, и они вместе подсадили Писклю так ловко, что он враз выполз наверх.

– Ой, как мы далеко от детского са-ада! – запищал сверху Пискля.

– Давай руку Дёмочкину! – крикнул Матвей.

Но сверху донёсся только стук убегающих ног.

– Тогда лезь ко мне на плечи, – сказал Матвей Дёмочкину.

– Скоро вы там? – спросил снизу Панков. – Спина у меня железобетонная, что ли?

Но когда Дёмочкин повис на Матвее, Панков под ними закачался, и все они повалились на прохладный плотный песок.

– Чего будем делать? – мрачно спросил Панков.

А Дёмочкин, сидя на дне траншеи, задумался. Он смотрел в высокое небо.

– Уже тоненькая луна видна, – сказал он. – Совсем новорождённая.

Все поглядели на серп месяца, тонкий, как след от ногтя, и поняли, что теперь-то уж всем попадёт по-настоящему, потому что хотя небо ещё светлое, но уже наступил вечер.

Вдруг знакомая голова в очках заслонила новорождённый месяц, и Матвей услышал голос прадеда:

– Вот они где, голубчики!

С земли вниз сунулась бородатая морда Гамбринуса, он жалобно заскулил, увидев ребят с такой высоты. И Пискля запрыгал там наверху и запищал:

– Вот они! Вот они! Я сказал, что они тут!

Сверху, сталкивая песок, сползла складная лестница-стремянка, на которую прадед всегда влезает, чтобы снимать яблоки с высоких веток.

– Ну-ка, братцы, установите её там поудобней, – распорядился прадед. – Так! Теперь вылезайте живо. По одному.

Они вылезли по одному на поверхность земли, на зелёную травяную сторону. Здесь, на улице, уже было не так, как раньше: солнце село за сосны, яблоневые сады за заборами потемнели, и кой-где в домах уже зажглись огни.

– Хороши! – неодобрительно сказал прадед всем четверым. – Препровожу вас в детский сад и сдам на руки начальству. Воображаю, сколько хлопот вы понаделали!

Но «начальство» – Зоя Петровна уже бежали по улице им навстречу. Она махала руками, лицо пылало гневом. Едва она подбежала, как Пискля заговорил быстро-быстро:

– Это отдельный Матвей туда первый залез. Это он прыгал на матрасе…

Зоя Петровна сейчас же перенесла свой гнев на прадеда.

– Вот, вы видите, что делается! – зашипела она, наступая на него.

– Ужас-ужас, – согласился прадед и сделал такие же страшные круглые глаза, как у неё.

– Ваш отдельный мальчик портит наших детей! Я буду жаловаться! – крикнула Зоя Петровна.

– Ужас-ужас-ужас, – закивал прадед.

Однако теперь Матвею показалось, что в очень страшных глазах прадеда прыгает смех. Но, может быть, Матвею только показалось? И в самом деле, прадед поглядел на Зою Петровну с жалостью.

– Наверно, очень утомительно всё время жаловаться, – сказал он. – Вот и Пискля у вас всё жалуется, тоже, наверно, устаёт, бедняга.

Зоя Петровна сделалась красная, как свёкла, она отвернулась от прадеда, схватила Панкова и Дёмочкина за плечи:

– В группу, в группу, в группу!

Однако Панков выскользнул из-под её руки. Он сделал шаг к Матвею и сказал решительно:

– Мы с Дёмочкиным сами свалились в траншею.

– Да, – сказал Дёмочкин, – захотели и свалились.

И они сами пошли в группу, впереди Зои Петровны.

Прадед взял лестницу-стремянку за толстый конец, Матвей взял за тонкий, и они понесли её домой. Прадед шагал впереди и молчал, а Матвей шёл, насупившись, сзади. Он даже спотыкался, потому что он ждал: сейчас прадед скажет: «Я на тебя сердит! Ты ещё мал, и нельзя тебе лазать по всяким траншеям!» И правда, прадед сказал:

– Я на тебя сердит. – Но дальше он сказал по-другому: – Мы с тобой мужчины, Матвей, а наша прабабушка – женщина, и мы должны её щадить, а не волновать.

Больше он не прибавил ничего. Матвей шёл и всё повторял про себя, молча: «Мы мужчины, мы мужчины, мы сильные, мы защитники». И даже походка у него стала другая, твёрдая, он больше ни разу не споткнулся. Если бы не лестница в его руках, он бы сейчас помчался к прабабушке, обнял бы её и сказал бы ей, что теперь всегда будет её щадить и защищать. Но лестница ему мешала, и он шагал и шагал. Он глядел на сутулую спину прадеда в стареньком обвисшем пиджаке, на седую склонённую голову, и всё пытался угадать – какие ещё сердитые мысли думает он на ходу. А прадед думал: «Как же это, наверно, весело путешествовать по длинной-предлинной траншее и прыгать на старом пружинном матрасе…»

Глава 5. «Этот мальчик – мой гость»

Закопали траншею. И пришла в детский сад по трубам тёплая вода. Улица Зелёная опять стала ровная, только посередине, где рыл канавокопатель, осталась жёлтая песчаная дорога. Но сквозь песок уже стали прорастать травинки.

А в самом дальнем, самом тихом углу территории детского сада рабочие начали строить для ребят открытый, без крыши, бассейн. И если смотреть сверху из дедовой светёлки, видно, как облицовщик выкладывает по стенкам и дну бассейна белые плитки, и они блестят на солнце.

Матвею хочется туда. Он тоже хочет купаться в бассейне, когда его выстроят. И вообще он хочет туда.

Он вылезает за калитку и идёт на ту сторону. Неторопливым шагом прохожего человека он прохаживается вдоль длинного-предлинного забора детского сада. Забор не сплошной, а из планок, сквозь него хорошо видно. Здорово бы, конечно, побежать бегом и звонко провести по всем планкам крепкой палкой – тр-р-р-р, чтобы все ребята оглянулись. Но тогда оглянутся воспитательницы, нянечки, а может быть, и сторож, а вдруг и сама заведующая, и опять будут неприятности.

Поэтому Матвей идёт просто так. Все люди имеют право ходить по улице мимо детского сада. Сквозь забор он глядит на беседки, украшенные флажками, на педальные машины, качели, гамаки и деревянные горки. Матвей проходит мимо площадки для младшей группы, малыши лепят куличи из песка. Кто-то один бегает, раскинув руки, и урчит, как самолёт.

Матвей проходит мимо средней группы. Все тут расселись на низких скамьях вокруг воспитательницы, она читает им книгу. Он замедляет шаги возле старшей группы. Он сразу примечает Панкова, который занят делом: выдирает из рук Дёмочкина жёлтый пластмассовый руль. А Дёмочкин задумчиво смотрит на руль и держит его крепко. Потому что руль – прекрасная штука. С ним можно играть в теплоход, и в автомашину, и в самолёт, и даже в космический корабль, хотя неизвестно – бывают ли такие рули на космических кораблях. Но это неважно. Панков требует:

– Отдай!

А Дёмочкин молчит и держит крепко.

Панков требует:

– Я буду капитаном!

А Дёмочкин молчит. Только кудряшки на нём прыгают, когда Панков дёргает сильно.

Пискля уже пищит:

– Зоя Петровна! Они дерутся!

А Зои Петровны нет.

Матвей топчется на улице, вцепившись руками в зелёные планки забора. Желание быть капитаном овладевает им со страшной силой. Ему тоже хочется дёрнуть руль к себе.

И вдруг случилось чудо: одна планка под его рукой тихо отодвинулась. Сама! Просто верхний гвоздь на ней забит крепко, а нижний отстал. Она отодвинулась, и Матвей просунулся в щель весь целиком.

В три прыжка оказался он рядом с Панковым и Дёмочкиным. Уцепился за руль и проговорил подряд без остановки командирским голосом все морские слова, которые знал наизусть, потому что прадед читал ему вслух разные книжки с приключениями на морях. Он сказал:

– Боцман лоцман на абордаж сарынь на кичку лево руля!

Панков и Дёмочкин так и застыли с открытыми ртами.

И руль оказался в руках Матвея. Он стал капитаном, а они – лоцманом и боцманом. Панков принёс три ободка с лентами, на которых написано серебряными буквами: «МОРЯК». Совсем настоящие бескозырки, только без донышек. Ясно, что в бескозырках самое главное не донышко, а золотые буквы и ленты.

Пискля явился с деревянной ложкой, которой девочки мешали кукольный суп, и сейчас же был назначен корабельным коком – так называется морской повар. Пока он ходит по суше – он повар, а как влез на корабль – так уж кок.

Потом они ушли в дальнее плаванье, все вчетвером, и попали в жестокий шторм. Волны так раскачивали скамейку, которая была кораблём, что она перевернулась, и деревянная ложка ударила Писклю по уху.

Тогда Пискля опять пошёл жаловаться Зое Петровне. И опять её не нашёл. Только нянечка сидела на крыльце и издали приглядывала за старшей группой. Но нянечка ответила Пискле:

– Ладно уж, заканючил!

И он пришёл обратно.

Потом кто-то с улицы громко застучал по забору. Оказалось, это сторож камнем прибил планку, ту самую…

– Недоглядишь, всё разнесут, тесину на тесине не оставят, – сердито сказал он Дёмочкину, который стоял к нему ближе всех и глядел на него задумчивыми глазами.

– Кто не оставит? – переспросил Дёмочкин.

Но сторож пошёл дальше, а Матвей немножко посидел на корточках за скамейкой, пока он не скрылся из виду.

Потом Панков и Матвей катались по очереди на педальной машине. Панков ездил быстро, кругами. А Матвей ездил задним ходом и наехал на жёлтые пластмассовые кегли, которые расставлял Пискля, и одну раздавил. Пискля поскорей побежал жаловаться, и опять Зои Петровны не нашёл.

Потом Панков, Дёмочкин и Матвей по очереди качались в гамаке и грызли печенье, которым у Матвея были набиты карманы. Матвей раскачался так сильно, что ноги у него оказались вверху, а голова внизу. Так он и ел печенье – вниз головой – и подавился, и стал кашлять очень громко.

И вдруг вместо Зои Петровны пришла тоненькая, беленькая незнакомая воспитательница. У неё были две косички, и никто бы не догадался, что это воспитательница, если бы не её белый халат.

Она поскорей вытащила Матвея из гамака, постучала ему по спине, дала напиться воды. Спросила взволнованно:

– Как же так? Разве можно есть печенье вниз головой?

Пискля тут же открыл рот, чтобы сказать: «Он не наш, он не наш, он отдельный мальчик, и он кеглю раздавил совсем», – но Панков ткнул его в бок, и он закрыл рот.

– Давайте познакомимся, – сказала беленькая воспитательница, – меня зовут Алёна Ивановна. Я буду у вас вместо Зои Петровны, ей пришлось срочно уехать в город. А теперь скажите мне все по очереди – как кого зовут.

Все сказали. И Матвей тоже сказал.

– Сейчас у нас будет занятие «Наш огород», – сказала Алёна Ивановна. – Мы пойдём пропалывать грядки. Я знаю, что вы посеяли морковь, редиску и лук, но после вчерашнего дождя густо поднялись сорняки, надо их осторожненько выполоть. Все умеют различать, где сорняки, а где морковь, редиска и лук?

– Все! – дружно крикнули все.

Но когда подошли к огороду, Алёна Ивановна всё же выдернула с одной грядки кудрявый листик моркови, а с другой – двойной листок редиски и тонкое пёрышко лука.

– Посмотрите на них внимательно и запомните! Старайтесь работать осторожно и грядки не топтать.

Панкову, Дёмочкину, Матвею и Пискле досталась грядка моркови.

– Эту, что ли, запоминали? – спросил Панков, показывая на кудрявый листик.

– Угу, – кивнул Матвей.

Они трудились долго и старательно. Рядом с грядкой росла и росла горка выдернутых побегов.

И вдруг девочки зашумели над их головами:

– Ой, Алёна Ивановна! Они всю морковку повыдергали!

Алёна Ивановна охнула. Она взяла в руки загубленные растения.

– Да как же вы, ребятки? Я ж вам показала, просила хорошенько запомнить…

– А мы запомнили и повыдергали, – сказал Пискля.

– Ага, запомнили и повыдергали, – эхом повторил Дёмочкин и вздохнул.

А Пискля прибавил:

– Потому что вот этот отдельный мальчик сказал «угу».

– Какой отдельный мальчик? Почему отдельный мальчик? – встревожилась Алёна Ивановна.

Но увидала только, как сверкнули пятки Матвея, когда он юркнул за беседку к забору и дальше, за кусты.

– Потому что он не наш, – сказал Пискля.

– Ага, не наш, – подтвердила девочка Лана.

– У него есть длинная собака, – сказал Пискля и улыбнулся от уха до уха.

А Панков и Дёмочкин молчали. Панков думал: «Поколотить бы этого Писклю».

– Куда ж он ушёл? Ещё заблудится, – в тревоге сказала Алёна Ивановна. Лицо её покрылось розовым румянцем.

Тогда Панков её утешил:

– Не заблудится. Он напротив живёт.

– У него есть прабабушка, прадед и петух, который клюётся, – прибавил Пискля.

А Матвей за кустами тыкался в забор. Ни одна планка не поддавалась, как назло, все теперь крепко стояли на своих местах. И он метался, как чиж в ловушке.

На площадке между тем стало тихо и пусто. Все ушли мыть руки. Сейчас у ребят начиналось тихое время, когда кто хочет – может рисовать, а кто хочет – рассматривать картинки или играть с автомашинами или с куклами. Все ушли в группу, и Матвею представилось, как Алёна Ивановна будет сидеть на низеньком детском стуле, пригорюнившись, как Алёнушка из сказки, когда потеряла братца Иванушку. И будет думать грустные мысли про морковку, которую ребята выпололи, потому что он – Матвей – сказал «угу».

Матвей тихонько вылез из кустов. Пригнувшись, он пересек опустевшую площадку. На огороде он сразу узнал свою грядку: на всех остальных щетинкой стоял лук, круглились двойные листочки редиски и кудрявилась тонкими зелёными рядками морковь. А тут была только лысая земля и некоторые оставшиеся сорняки.

Сев на корточки, он их все до одного выдрал. Он осторожно брал из горки выполотых растений смятые ростки моркови (теперь-то он их узнавал без ошибки) и засовывал обратно в землю.

Они не хотели стоять и ложились поникшими рядами, но он твёрдо решил, что они должны опять расти тут на грядке, и уже косился по сторонам, соображая, где бы достать воды, чтобы их полить.

И тогда он увидал рядом с собой ноги в белых босоножках.

Кто-то ласково положил ему руку на затылок.

– Они уже не примутся, Матвей. – Голос был грустный и нежный. – Но мы посеем новые семена, и они взойдут.

Матвей вскочил на ноги, дёрнулся в сторону, но Алёна Ивановна придержала его за плечо:

– Подожди.

И тут подошёл сторож.

– Этот как сюда попал? А ну, давай отсюда!

Алёна Ивановна взяла Матвея за руку и улыбнулась сторожу.

– Этот мальчик – мой гость, – спокойно сказала она. – Пойдём, я провожу тебя через калитку.

Даже ни разу не обернувшись на сторожа, они пошли по дорожке мимо средней группы, мимо младшей группы, и на них смотрели ребята, воспитательницы и нянечки. А когда вышли за калитку, на солнечную улицу Зелёную, Матвей увидал, как белка, вытянув хвост и быстро перебирая лапками, пересекает дорогу.

– Белка! – крикнул он. – Белка! Она к нам идёт, пить из бочки.

Они остановились и смотрели ей вслед.

– Прелестные зверьки, – сказала Алёна Ивановна. – Как приятно, что они живут рядом, в лесу, и не боятся людей.

Но голос у неё почему-то был печальный. Матвей поднял на неё взгляд и с удивлением заметил, что она, волнуясь, покусывает губы.

И тогда Матвей сказал ей неожиданно сам для себя:

– Я могу вам принести целых два килограмма моркови. Толстой. У нас есть. Мы с прабабушкой купили в палатке.

Алёна Ивановна улыбнулась:

– Не надо приносить морковь. У нас на кухне в детском саду её очень много, из неё делают для ребят пюре и оладьи. А нам хотелось, чтобы морковка была живая, чтобы она родилась из семечка и росла. И чтобы ребята за ней ухаживали. Но ты не беспокойся, мы её пересеем.

– А почему вы тогда грустная? – спросил Матвей. И затормозил среди улицы, и потупился.

Вот она сейчас ему ответит, что он ещё маленький, а её грусть – взрослая и его не касается, и что такие вопросы маленькие старшим не задают. Но она ответила совсем не так.

– Видишь ли, Матвей, – сказала она. – У меня сегодня самый первый день работы. Мне хотелось, чтобы всё было, как надо. А у меня получилось всё не так… Я плохо объяснила мальчикам, какие растения полезные, а какие – сорняки…

Матвей сразу заступился за неё перед ней самой:

– Вы хорошо объяснили!

Но она продолжала:

– Во-вторых, у меня ребята ели печенье не вовремя, и один мальчик ел даже вниз головой и подавился…

Матвей в смятении переступал с ноги на ногу.

– В-третьих, у меня в группе оказалось не двадцать девять человек, а тридцать…

«Это я тридцатый, я… – в огорчении думал Матвей. – И чего уж она меня так боится?»

– Я не волк и не чёрт, – сказал он.

Алёна Ивановна вздохнула, улыбнулась, взяла его за руку, и они пошли дальше.

– Конечно, Матвей, ты не волк и не чёрт, ты хороший человек, и я была бы рада, если бы ты был в нашей группе. Но разве ты не знаешь, перед тем как человек приходит в детский сад, его сперва обязательно ведут в поликлинику. Там доктор велит ему показать язык, зубы, там у него берут мазок из горла на анализ, проверяют, здоров ли он, и делают прививки от болезней. А без этого в детский сад нельзя. А ко мне в группу пришёл человек без всяких справок. Видишь, сколько у меня неприятностей.

– Вас будут ругать? – спросил Матвей.

Алёна Ивановна тряхнула светлыми косичками.

– А кроме того, у меня ещё одна неприятность. Моя маленькая дочка Капа плачет в младшей группе, она не привыкла без меня и хочет ко мне. А в старшую группу ей нельзя, она ещё мала. Вот такие дела, Матвей…

Она дошла с ним до самой калитки, на которой висел номер 22. Он понял: она идёт к ним жаловаться. Ничего не поделаешь. Он тоже вздохнул. Калитка ходуном ходила, из-за неё неслось повизгивание.

– Это Гамбринус. Он обиделся, почему я его с собой не взял, – объяснил Матвей. – Хотите, я его вам покажу?

– Покажи.

Он просунул руку в щель и повернул вертушку. Калитка открылась. Гамбринус выскочил пулей, он мотал хвостом, прыгал и так жарко выказывал Алёне Ивановне свою симпатию, что весь подол её белого халата покрылся отпечатками его лап.

– Ну, вот ещё одно чепе, – смеясь, она старалась отряхнуть следы, но они остались.

– А ещё у нас есть петух Вельзевул… – начал было Матвей, но в калитке показалась прабабушка.

Увидав Матвея в сопровождении человека в белом халате, она испуганно всплеснула руками.

– Ах, зачем ты туда носишься? Что ты там накуролесил?

Ну, вот и наступила страшная минута. Сейчас Алёна Ивановна расскажет всё и про печенье – вниз головой, и про морковку, и про кеглю, и про мазок из горла…

– Не беспокойтесь, – вежливо сказала Алёна Ивановна, – всё в порядке. Просто он очень хочет к нам. Не можете ли вы ему в этом помочь? – И, улыбнувшись, она кивнула Матвею на прощание и пошла через улицу в свой детский сад, откуда летели голоса младшей группы, такие тоненькие и звонкие, как будто там был птичник.

Откуда она догадалась, что Матвей хочет к ним? Откуда она догадалась? Откуда она знает, что хотя у них на участке есть Гамбринус, и Вельзевул, и синицы, и белка приходит пить из бочки, и есть прабабушка, и прадед, и даже телевизор, он, Матвей, хочет к ним? Есть разные люди на свете. Бывают хорошие, бывают и похуже. Матвей понял, что Алёна Ивановна самый лучший человек, и он с гордостью вспоминал до самого вечера и даже ещё на другой день, как она сказала сторожу: «Этот мальчик – мой гость».