Текст книги "Друзья мои мальчишки"

Автор книги: Эсфирь Цюрупа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Глава 3. В подземелье и в поднебесье

Уж и выдался денёк – то солнце, то дождик! Следующий дождь был такой сильный, что загнал Никиту в подъезд. Никита не отступил бы перед дождём, но в подъезде стоял генерал. Если боевому генералу можно спасаться от дождя, то не стыдно и Никите. Кроме того, может быть, удастся разглядеть, какие на генерале ордена. Вдруг, например, ему понадобится носовой платок, и он на минуту распахнёт шинель!

Но шинель генерал не распахнул, орденов Никита не увидел; и вообще, как только Никита вошёл в подъезд, генералу подали длинную лакированную машину, и он уехал. В подъезде остались ещё двое людей – немолодая женщина в косынке и худой мужчина в очках, в брезентовом, как у пожарника, костюме.

Женщина сказала:

– Боюсь, у меня дома чайник весь выкипит.

Никита стал в дверях. Он не слушал разговора взрослых. Он смотрел на улицу. По тротуару прыгали дождевые пузыри, из рваного жёлоба над дверью нависала живым серебряным крылом вода и, на лету свёртываясь в струю, шумно падала на асфальт. Вдруг он услышал, как мужчина сказал:

– Так, Анна Ивановна, мы и обслуживаем наше Садовое колечко: ты из поднебесья, я из подземелья.

Никита живо обернулся:

– А у него есть конец, у кольца?

– Ты что ж в разговор взрослых людей встреваешь? – спросила женщина. – И вообще, что это ты здесь один делаешь? Где ты живёшь?

– Я близко, возле булочной, – сказал Никита.

Отсюда, из дверей, если высунуть голову под дождь, видна была витрина, в которой стояла целая гора пышных булок и круглых хлебцев. Никита не прибавил только, что это совсем другая булочная, но ведь его никто про это не спрашивал!

– Самостоятельный, – сказал мужчина.

Никита отвернулся и стал было опять смотреть на падающую воду, но мужчина тронул его за плечо:

– Так-то, тёзка Никита!

Никита до того удивился, что даже рот открыл.

– Чему ж ты удивляешься? Меня тоже Никитой зовут, по отчеству – Кузьмичом.

Оказывается, под крышей чудеса продолжались и в мокрую погоду.

– Вроде потише дождь? – сказала женщина. – Может, пойдём?

– Маленький прошёл, большой начался, – ответил Никита Кузьмич.

– В вашей речке теперь воды прибудет, – сказала женщина.

Никита не вытерпел:

– А какая ваша речка?

Большой Никита сделал таинственное лицо и быстро проговорил маленькому прямо в ухо:

– Моя речка Незнайка, летом Непросыхайка, в зиму Незамерзайка. – И повернулся к своей собеседнице: – Всё-таки придётся мне обратно спуститься.

– Вы ж смену отработали, – сказала Анна Ивановна. – Что вы там, сокровища какие забыли?

– Вот именно, сокровища. Свёрточек небольшой, – ответил Никита Кузьмич. – А на обратном пути я прямо к вам в поднебесье – чай пить. Договорились?

И Никита Кузьмич вышел из подъезда.

Он шагал, наступая на лужи, и брызги летели во все стороны из-под его сапог. «Эх, обувка на мне рабочая, не гостевая», – с сожалением взглянул он на свои сапоги. И очень удивился. Потому что рядом с его сапогами торопливо шагали по лужам маленькие, тоже забрызганные грязью калоши. Конечно, они шагали не сами по себе: в них были обуты ноги меньшого Никиты.

Никита Кузьмич тут же остановился.

– Ты куда это отправился? – спросил он.

– Я с вами, – объяснил Никита, на ходу заталкивая в карман тесёмку калошного мешка.

– Куда со мной?

– В подземелье.

– Э, нет! – сказал Никита Кузьмич. – Туда детям не разрешается. Ещё в речку свалишься, кто тебя знает!

– Я знаю. Я не свалюсь! – ответил Никита. – Я вон на том экскаваторе ездил – напарником у машиниста – и то не свалился!

– Вон что… напарником? – Никите показалось, что Никита Кузьмич собирается улыбнуться, и он тоже начал улыбаться, но старший Никита спросил: – А мать не заругает?

– Не заругает! – воскликнул Никита. – Мамы дома нет, она дежурит в больнице, и Марины тоже нет. Они придут, и я как раз тоже приду!

И Никита поднял на Никиту Кузьмича свои круглые светлые глаза. Глаза как бы говорили, что он самый хороший, самый послушный мальчик, что ему необходимо показать речку Незнайку и что если он эту речку не увидит, то уж и неизвестно, как ему дальше на свете жить.

– Ну ладно, так и быть, пойдём, – согласился Никита Кузьмич. – Тут недалеко…

И они пошли к речке Незнайке. Никита старался шагать с большим тёзкой в лад, однако ноги у младшего были короткие, шаги получались мелковатые. И взрослый Никита придерживал свой широкий шаг.

– Только гляди не заробей, – сказал он.

– Не, я храбрый! – уверил Никита. – Я даже один раз за нашего кота Василия мыша поймал!

– Как же ты его поймал? – удивился старший Никита.

– Очень просто. Василий спал себе и спал. А мышь ходил себе по полу…

– Не ходил, а ходила…

– Ну, всё равно, а мыша ходила…

– Да не мыша, а мышь, – опять поправил Никита-старший.

– Я так сразу первый и сказал, что мышь ходил…

– Ах ты батюшки! – потерял терпение Никита Кузьмич. – Ну чем дело-то кончилось?

– Васька спал и спал, а я как прыгнул, как схватил его за хвост…

– Ваську?

– Да нет, мыша! И поймал!

– Ну, положим, это ты хвастаешь, – сказал старший Никита. – А хвастунов у нас не больно уважают.

Никита умолк. Он и правда прихвастнул сгоряча. Был такой случай в жизни: Васька спал, Никита сидел на табуретке, а глупый мышонок вылез из-под пола и стал разгуливать прямо рядом с Васькиным хвостом. И, если бы Никита прыгнул, он, возможно, и поймал бы мышонка. Но дело в том, что Никита не прыгнул. Наоборот, он даже подобрал повыше ноги. Конечно, это было год назад. Никита был гораздо моложе, но всё-таки лучше ему не хвастать таким подвигом…

– Пришли! – объявил Никита Кузьмич, и они остановились.

Не было никакой реки. У их ног лежала круглая чугунная крышка. Никита Кузьмич наклонился, крякнул, поднял крышку, и перед ними открылся чёрный глубокий колодец.

– Не заробеешь? – опять спросил старший.

– Нет, – ответил Никита и облизнул пересохшие от страха губы.

Никита Кузьмич шагнул в колодец и стал виден лишь по пояс.

– Давай-ка спускай ногу.

Он потянул Никиту к себе вниз и установил его ногу на железной перекладине невидимой лестницы:

– Стоишь?

– Стою.

Снизу тянуло холодом.

– Пока солнышко над головой, может, передумаешь?

– Нет!

Тут и правда из-за туч вылезло солнце и осветило всю площадь и ржавую чугунную крышку своим золотым светом. Сразу над асфальтом заструилось нежное, как дыхание, облачко пара, засияли стёкла в домах, и автомобили на повороте пустили быстрых зайчиков. Никите очень не захотелось прощаться с солнышком, но он лишь коротко вздохнул и стал спускаться.

– Молодец! – слышал он снизу голос Никиты Кузьмича. – Молодец, тёзка!

И Никита чувствовал, как сильная рука брала его ногу и помогала ей нащупывать следующую перекладину.

Так они спускались по крутой лестнице вниз, и становилось вокруг них всё холоднее, всё темнее, и Никита Кузьмич трижды спрашивал снизу: «Как дела?» – и трижды Никита отвечал: «Хорошо!» – хотя голосок у него стал теперь совсем тоненький и дрожал.

– Прыгай! – скомандовал наконец старший, и Никита зажмурился, отцепил руки и прыгнул вниз.

Здесь совсем не было страшно. Они оказались в круглом, как труба, туннеле. Светила неяркая электрическая лампа в проволочной сетке.

Два Никиты – старший и младший – стояли на мостике с железными перилами, а под мостиком, по дну туннеля, катила мутные воды река и крутились маленькие островки грязной пены.

– Вот она, моя Незнайка! – сказал Никита Кузьмич.

– А зачем она? – спросил Никита. – Всё равно её никто не видит.

Никита Кузьмич удивился его вопросу и как будто даже обиделся. Он снял очки и внимательно поглядел в светлые Никитины глаза.

– Да, – сказал он наконец, – твоя правда: мою речку никто не видит. Незнатная речка, в географиях не обозначена, рыбы в ней не наловишь, и корабли по ней не плывут, но…

– Плывут, плывут! – вдруг закричал Никита. – Вон, плывёт!

И в самом деле, зарываясь носом в бугорки пены, вертясь в тёмных омутах, плыл по подземной реке кораблик.

– Щепка прорвалась, – сказал Никита Кузьмич.

– Нет-нет! – закричал Никита. – Это мой кораблик, я его сам сделал! Поймайте его!.. Пожалуйста!

– У нас тут, тёзка, нырять не полагается. Пусть плывёт дальше, в Москву-реку…

Но кораблик прибило к мокрой бетонной стенке туннеля, и, пока он покачивался на воде, Никита Кузьмич подцепил его багром и вытащил.

Это была совсем незнакомая щепка. Но Никите так хотелось думать, что именно его кораблик плывёт по подземной реке!

– Мой! – сказал Никита. – Только парус потерял. – И он засунул свой трофей в калошный мешок.

– Всё! Полезем, тёзка, обратно наверх.

– А свёрток с сокровищами? – напомнил Никита.

– И свёрток захватим.

Никита Кузьмич открыл какой-то скрипучий железный ящик и вынул свёрток. Он оказался обыкновенным бумажным пакетом, перевязанным простой верёвочкой.

Никите очень захотелось сейчас же посмотреть, какие в нём сокровища. Может, камни-самоцветы? Они всегда хранятся в ржавых сундуках в подземельях. Но он не стал опять приставать с расспросами, а только сказал:

– В бумажном – плохо. Может порваться, какая-нибудь одна штука потеряется.

– Не потеряется! Они все в одной цепочке! – Старший Никита взял младшего за бока и поставил на первую перекладину лестницы: – Лезь!

Только Никита собрался лезть, старший опять скомандовал: стоп!

Никита опустил обратно уже поднятую было ногу.

– Несподручно со свёртком, – сказал Никита Кузьмич.

– Дайте я его в калошный мешок пока что засуну.

– Донесёшь?

– Донесу! – сказал Никита. – Я даже Серёжу Лопатина один раз поднимал, а он во какой – самый первый на зарядке стоит!

Тут Никита поскорей замолчал, потому что опять прихвастнул и побоялся, не получилась бы неприятность, как с Васькой и мышью.

Никита Кузьмич засунул свёрток в Никитин мешок, затянул потуже верёвочку, и они полезли. Вскоре дохнуло им в лица свежим ветерком, запахло дождём, где-то возле самых ушей Никиты зашелестели шины по мокрому асфальту. И вдруг глазам стало светло.

– Ой, – сказал Никита и замер от восторга и удивления.

Низкое солнце стлало по площади свои лучи, и из-под колёс машин, у самой земли, вставали маленькие радуги.

– То-то! – ответил Никита Кузьмич. Его голова уже тоже показалась из колодца. – Эти радуги никто на площади не видит, только мы с тобой, снизу.

Подошёл милиционер.

– Сынка водил подземное царство показывать? – спросил он Никиту Кузьмича.

– Да, водил сынка, – ответил тот.

Милиционер протянул руку, помог Никите вылезти.

– Видал, парень, какой речкой твой батя заведует, а?

– Ему речка не понравилась, – усмехнулся Никита Кузьмич. – Говорит, не видна никому.

– Объяснить требуется, – сказал милиционер, и глаза у него сразу сделались строгие и неподвижные, как на фотокарточке. – Вот что, малый, без неё, без речки, наша столица чистой не будет. Речка всю грязь собирает со дворов и улиц, все талые воды и уносит из города. Сделай, парень, конкретный вывод: не всякое дело, важное для народа, – на виду!

– Он не поймёт, мал ещё, – махнул рукой Никита Кузьмич.

– Нет, пойму! – сказал Никита громко, так громко, что на него посмотрели все прохожие с тротуара. – Я пойму обязательно.

Когда до высокого дома осталось дойти совсем немного, старший Никита подал младшему руку.

– Будь здоров, тёзка, – сказал он. – Теперь я пойду в гости, а ты отправляйся прямиком домой. Договорились?

Никита грустно кивнул.

Он ещё постоял на краю тротуара, глядя вслед Никите Кузьмичу. Вот тот поднялся на широкие ступени, вот уже вошёл в высокую дверь, в самую главную башню… Счастливый! Сейчас поднимется на самый верх, на двадцать шестой этаж. На таком высоком этаже, может, даже мама никогда не бывала. А Марина уж наверняка! А Серёжка Лопатин прямо лопнул бы от зависти, если б Никита забрался так высоко…

Но теперь делать нечего, надо уходить.

И тут ноги его начали гудеть, что они устали, и живот ворчать, что он хочет есть, и плечи жаловаться, что им надоело таскать мешок. В самом деле, верёвка от мешка стала почему-то острой и режет плечо. Калош в мешке нет – вот они, на ногах у Никиты. Почему же мешок тяжёлый?

И вдруг он вспомнил: да ведь Никита Кузьмич забыл в мешке свёрток! Свёрток с сокровищами! Бедный Никита Кузьмич! Где ж он будет искать Никиту – ведь он даже адреса Никитиного не знает.

И, не теряя ни секунды, Никита что есть духу помчался к высокому дому, к самой главной башне.

Лифт был открыт. В нём на табуретке тихохонько сидела лифтёрша и читала толстую книжку.

– Мне надо поскорей на двадцать шестой этаж, в поднебесье, к Анне Ивановне, – выпалил одним духом Никита.

– Ну что ж, поедем к Анне Ивановне, – согласилась лифтёрша, закрыла книжку и повернула на стенке рычажок. Дверь лифта сама собой закрылась.

Никита хотел рассказать лифтёрше про сокровища, которые он везёт, но только он открыл рот, как лифтёрша объявила:

– Вылезай! – И дверь сама собой опять открылась.

– Не вылезу! – сказал Никита. – Мне ехать надо!

– Приехали! – ответила лифтёрша.

– Мне на самый верх надо! – возразил Никита.

– Да мы и есть на самом верху, – сказала лифтёрша. – Просто лифт у нас неслышный и быстрый. Ты и не заметил, как мы быстро поднялись. Вот тебе двадцать шестой этаж, вот тебе дверь Анны Ивановны. Вылезай, пассажир дорогой!

И Никита вылез.

За то, что Никита принёс забытый свёрток, все его хвалили. За то, что он такой молодец, ему позволили смотреть в окошко, сколько он захочет. И ещё дали бублик.

На двадцать шестом этаже высокого дома, под самой золотой звездой, жила Анна Ивановна с дочерью, десятиклассницей Зиной. Над их окном плыли хлопья рассеянной тучи, а ниже подоконника летали птицы.

Отсюда, с высоты, площадь показалась Никите игрушечной. По ней ползли троллейбусы величиной со спичечную коробку, а тротуары напоминали муравьиные дорожки. Садовое кольцо уходило в обе стороны от площади, и по нему бежали машины, похожие на жучков.

Город был виден далеко. Кремль стоял перед Никитой как на ладони, и под вечерним солнцем жарко алели пятиконечные звёзды на башнях и светло сияли купола старинных церквей.

Никита так засмотрелся, что Зина с трудом оттащила его от окна.

– Ты кто такой? – спросила Зина.

– Он мой приятель, путешествует по Садовому кольцу, – ответил Никита-старший.

– Он путешествует, а мать, верно, волнуется. Вот мы сейчас этого путешественника домой отправим! – сказала Анна Ивановна.

Но Никита в это время грыз бублик, во рту у него был шум, и этих неприятных слов он не услышал.

Когда он съел последний кусок, в комнате сразу стало тихо, и в этой тишине голос Никиты Кузьмича произнёс:

– Пришёл парень из детского сада, а матери дома нет.

Мамы и правда дома не было, и Никита грустно кивнул.

И сразу возле глаз у Анны Ивановны улеглись добрые лучики-морщинки, она погладила Никитин затылок.

– Ах ты бедный! – сказала она. – И ключей от дома у тебя нет?

Ключей у Никиты действительно не было, и он опять грустно кивнул.

– Тогда подсаживайся поскорей к столу, – засуетилась Анна Ивановна, – выпей чайку с вареньем. Зина, налей ему. Наверно, проголодался мальчонка.

Никита и правда проголодался, и чай с вареньем и бубликами ему очень понравился.

– А ты кто? – спросил Никита у Зины.

Она была в коричневом платье, и светлая её коса лежала на плече, поверх школьного фартука. Но Никита ни за что не поверил бы, что девушка, которая живёт выше птиц, – обыкновенная школьница, такая же, как его сестра Марина.

– Кто я? – засмеялась Зина. – Мы с мамой небесные бакенщики!

Прошлым летом в деревне Никита видел по вечерам на реке красные огоньки. Их зажигал знакомый бакенщик дядя Фёдор, чтобы в темноте пароходы знали свой путь, не садились на мель, не врезались в берега.

– Бакены в небе стережём, – объяснила Зина.

Она могла сказать, что каждый вечер зажигает звёзды в небе, – Никита не удивился бы. Он уже начинал привыкать к чудесам.

Зина повернулась к окну:

– Гляди наверх. Видишь вокруг соседней башни венок из лампочек?

На белом камне стены лежал едва заметный розовый отблеск.

– Сейчас ещё не стемнело, и свет от ламп чуть виден, – сказала Зина. – А ночью вокруг всех наших пяти башен и вокруг острого шпиля засветятся красные веночки. Мы с мамой следим, чтобы они не погасли, иначе самолёты могут поранить себе крылья.

Никита с уважением посмотрел на девушку и на её мать.

– Запутала ты его совсем! – засмеялась Анна Ивановна. – Вообще-то я дворник… – Она дала Никите бутерброд с вареньем.

– Мама у нас Млечный Путь подметает. Видал, в небе светится такая дорога, она вымощена осколками звёзд? Вот мама её и подметает… – Зина засмеялась, засмеялись влажные её зубы и ямочки на щеках. – Тебе у нас нравится? – спросила Зина.

– Ага, – сказал Никита. Ему захотелось долго глядеть, как она улыбается. Но всё-таки пора было уходить.

Он встал и вежливо поблагодарил за чай с вареньем.

– Да, пора, тёзка, пора! – сказал Никита-старший. – Всё!

– Нет, не всё! – ответил Никита. – А сокровища посмотреть?

– Какие сокровища? – удивилась Зина.

– Камни-самоцветы, которые все в одной цепочке, – сказал Никита.

– Что?! – спросил Никита Кузьмич и сдвинул на лоб очки.

– Да! – не отступил Никита. – Вы сами сказали: «Сокровища забыл!» А я их принёс! Вот они, в свёртке!

Тут Никита Кузьмич как схватится двумя руками за свёрток!

– Ой, не могу, ой, уморил! – стал он охать, стонать и даже всхлипывать.

И Никита увидел, что на глазах Никиты Кузьмича показались самые настоящие слёзы. И хотя сделалось очень его жалко, Никита непреклонно стоял у двери, как человек, решивший не отступать ни на шаг.

– Ой, чудак… – стонал Никита Кузьмич, а руки его в это время поспешно разворачивали бумагу.

Из свёртка показался какой-то маленький хвостик, и Никита привстал на цыпочки, чтобы лучше видеть. Но Никита Кузьмич не торопился. Сперва он вытер глаза платком.

– Да я… – начал было он объяснять и опять всхлипнул. – Купил, понимаешь, к ужину… Забыл, понимаешь, на работе, а ты…

Больше он ничего не смог выговорить и потянул за хвостик. Перед глазами Никиты растянулась длинная цепочка толстых розовых сосисок.

– Хороши! – сказала Анна Ивановна. – Телячьи!

И тут Никита увидел, что Никита Кузьмич вовсе не плачет, а просто смеётся до слёз.

Тогда он сказал:

– До свидания, – и ушёл.

– Обиделся! – шепнула Анна Ивановна. – Ты бы, дочка, проводила его.

В лифте Никита покосился на Зину: может, и она насмехается? Нет, Зина не смеялась. Внизу она придержала высокую дверь, чтобы не придавить Никиту, такого маленького. И ему очень захотелось, чтобы она считала его большим и сильным.

– Наверно, я сейчас пойду путешествовать. Хочу проверить: правда, что у кольца нет конца? – сказал он.

Зина посмотрела на него внимательными синими глазами.

– Уже скоро вечер, – сказала она. – А кроме того, путешественники никогда не путешествуют в одиночку. Лучше завтра, в воскресенье, отправляйся вместе с мамой. У нас тут рядом станция кольцевой линии метро. Сядете в поезд, и, если вы будете ехать всё вперёд и вперёд, а приедете на эту же остановку, ты докажешь всему миру, что у кольца нет конца.

Никита поднял на неё доверчивые глаза.

– Да-да, – повторила она серьёзно и настойчиво, – путешественники должны беречь свои силы. Хочешь, я покажу тебе, где метро? Смотри: пойдёшь прямо, повернёшь направо и ещё раз направо. Где твоя правая рука, знаешь?

Никита безошибочно поднял правую руку: там, в поднебесье, он ел бутерброд, и она была измазана вареньем.

– Молодец! – сказала Зина.

Она пожала ему руку, и Никите стало обидно, что рука у него такая маленькая, да ещё липкая. Он слизнул с руки варенье.

– Во чего у меня есть на память из подземелья! – сообщил он ей и достал из мешка свой кораблик.

Зина вынула из кармана фартука потемневшую лампочку. Внутри лампочки что-то тихо звенело.

– Хочешь? Она из небесного бакена. К сожалению, перегорела…

– Хочу, – сказал Никита и сунул своё новое сокровище в калошный мешок.

– Я тебе ещё подарю на память билет в метро, – сказала Зина.

Он бережно взял и билет.

После этого они простились навсегда, и Никита ушёл. Но вовсе не домой, нет. Он отправился разыскивать подземную станцию.

Глава 4. Солнечный свет

Легко поворачивать направо и ещё раз направо, когда знаешь, где твоя правая рука. Но ведь Никита слизнул отметину. Значит, дорогу надо спросить у прохожих. Прохожие идут быстро. Только один старый человек с длинными седыми усами никуда не торопится. Но он стоит высоко на приставной лестнице, там, где начинаются окошки второго этажа, и стучит молотком.

Никита останавливается и глядит. Человек отрывает от стены старую стеклянную дощечку и примеряет новую, с золотыми буквами. Никита знает: на таких дощечках написаны названия улиц и площадей.

Но под той, которую старик оторвал, Никита видит выцветшую железку с буквами. Старик пытается отковырнуть и её, но железка не поддаётся. Старик хлопает себя по карманам, потом глядит вниз, на Никиту.

– Внучек, – говорит он, – подай-ка стамеску, вон она, у стены.

Никита находит стамеску, лезет по лестнице вверх на три ступеньки.

– Спасибо, внучек. Ты откуда ж такой взялся?

– Ниоткуда, – говорит Никита, – я просто…

– А, просто… – Старик оглядывает его добрым взглядом из-под лохматых бровей. – Тогда понятно. Интересуешься…

– Ага, – говорит Никита.

– То-то я вижу: влезть ты влез, а слезать не слезаешь. Так мы с тобой оба на лестнице и будем торчать?

– Ага, – кивает головой Никита.

– А дома у тебя кто есть?

– Мама есть и Марина, только их ещё нет, – сказал Никита.

– Вот теперь всё понятно, – согласился старик. – Тогда давай вместе посмотрим, какую я нашёл интересную штуку.

Ему удаётся наконец оторвать от стены старую железку с буквами.

– Что за железяка? – спрашивает Никита.

– Эта «железяка», – отвечает старик, – друг-товарищ моих молодых лет.

Он разглядывает кусочек жести, и Никита видит, как лицо его светлеет. Может, это вечернее солнце своим лучом погладило старого мастера по лицу, по глубоким морщинам?

– Мы с этой «железякой» видались, чтоб не соврать, побольше, чем полвека назад. Я тогда на Прохоровке учеником был. Теперь «Трёхгорная мануфактура», слыхал?

Никита кивает, но старик не смотрит на него. Опершись о стену плечом, он стоит наверху и разглядывает железку. Старенький пиджак его выбелен мелом.

– Встречались мы с этой «железякой» и в революцию, в тысяча девятьсот пятом…

– Мы такие длинные цифры ещё не проходили, – сказал Никита. – Мы только до двадцати считаем.

– Ты запомни коротко: пятый год, – посоветовал старик. – В пятом году рабочие люди сражались с царскими солдатами, чтоб вот таким Никитам хорошо жилось на свете. – Он согнул длинные свои ноги, сел на самой верхней перекладине лестницы.

– Мне хорошо живётся, – сказал Никита и уже хотел рассказать про «отлично» по морковкам, как вдруг увидел, что старик глядит вовсе не на него, а на железку.

Он глядит на неё так, будто перед ним окошко, через которое далеко видно.

Никита собрался спросить, что он там видит, но старик сказал сам:

– Вижу, как сейчас… На Садовом кольце сады снегом запорошены. А тут, на площади, – сугробы, на фонарях – снежные шапки, и трамвайные провода все в снегу. И ни души, ни прохожего. Тишина такая, внучек, будто вся матушка-Москва притаилась. И только слышно, как снег поскрипывает под конскими копытами: трык-трак, трык-трак. Выезжает вон из того переулка, из-за сугробов, казачий разъезд… царские, значит, слуги – красные околыши, в кулаках нагайки. А я, внучек, вот тут, где сейчас наша с тобой лестница; прижался к самой стене и жду, чтобы казаки за угол завернули. И только они из глаз скрылись, я два пальца в рот и…

– Фьють! – пискнул Никита. Он ещё не умел свистеть, а то бы обязательно свистнул.

– Как выскочили мы из-за угла – все наши прохоровские, да из трамвайного депо, да с вагоноремонтного, – пятнадцать молодых ребят, и с нами одна девушка – маленькая такая, косы русые… Как выскочили мы все вооружённые…

– Пушками! – сказал Никита и так махнул кулаком, что чуть с лестницы не слетел.

– Нет, милый, – ответил старик. – Пушки только у царя были, а у нас, пресненских дружинников, – одни винтовки, револьверы да самодельные бомбы.

– С бомбами как выскочили!.. – закричал Никита и от нетерпения влез ещё на одну ступеньку повыше.

– Нет, внучек, бомбы потом пошли в дело. А в тот раз – ломы железные, топоры, пилы. Подпилили мы фонари и повалили их поперёк трамвайных рельсов. А как поддели трамвайный вагон ломами да как ухнул он наземь, только снежная пыль поднялась! Смотрим – бегут со всех сторон люди, наши, пресненские! Тащат доски и ставни, катят бочки, ворота с петель снимают. Мы сложили всё в груду, трамвайными проводами оплели, и выросла баррикада – ни пройти ни проехать. А наверху подняли знамя…

– Красное! – опять крикнул Никита.

– Красное, – ответил старик. – Когда поскакала на нас царская кавалерия – казаки и драгуны, – тут-то и запутались кони в проволоке и попа́дали. Вот, внучек, когда бомбы в ход пошли! И пришлось казакам и драгунам, которые уцелели, удирать пешими, только шашки свои на бегу придерживали, чтобы снег не гребли…

– Ур-ра! Наши победили! – закричал тут во всё горло Никита. Он и сам не заметил, как влез на предпоследнюю перекладину и стоял теперь отважно на самом верху лестницы, рядом со старым мастером.

Старый мастер ответил не сразу. Сперва спрятал в карман железку, вынул оттуда два блестящих винта и накрепко привинтил к стене новую стеклянную дощечку с золотыми буквами.

И тогда обнял рукой узенькие плечи Никиты.

– Нет, внучек, не победили, – сказал он. – Крепко ударили, но сломить всей ихней силы не смогли. Победили мы потом, в Октябре. В тысяча девятьсот семнадцатом году. Про это мы с тобой поговорим другой раз, ладно? Всё равно не запомнишь сразу так много.

– А я запомню покороче – в семнадцатом! – сказал Никита. – Потому что мы уже до двадцати считаем в старшей группе, и я за пять морковок получил «отлично»…

– Вот это ты меня порадовал! – сказал старик. – Молодец! Ну, а слезать вниз ты всё-таки собираешься?

– Нет, – сказал Никита.

Он вытягивал шею и оглядывался вокруг. Он снял ушанку, чтобы она не мешала ему далеко видеть, и ветер трогал его лоб.

Ветер прилетал с Баррикадной улицы. Теперь Никита знал: её звали так потому, что рабочие сражались там на баррикадах.

Ветер прилетал с Дружинниковской улицы, и Никита знал: там дружинники защищались самодельными бомбами. Ветер летел с площади.

– Можно, я ещё постою немножко? – сказал Никита.

Старик не стал торопить его.

Никита постоял немножко, потом они спустились на тротуар.

– Можно мне подержать ту железяку? – спросил Никита.

– Изволь. – Старик вынул старую железку. Её края разъела ржавчина, буквы стёрлись.

– Подарите мне её, пожалуйста, – сказал Никита. Он уже представил, как сейчас спрячет своё новое сокровище, и потянул за шнурок на мешке.

– Подарить? – Старик взял Никиту за подбородок, взглянул в светлые доверчивые глаза. – Внучек, позволь уж, я отнесу её домой своей старухе. Вместе с нею мы тут воевали. Конечно, косы у неё давно не русые…

Никита молча кивнул головой: ладно, пусть уж берёт она. И вздохнул.

– Ты о старой надписи не жалей, – сказал старик. – Вот тебе вместо неё новая. – Он за плечи легонько повернул Никиту от себя. – Видишь, я табличку привинтил? На ней написано золотыми буквами: «Площадь Восстания».

– Она на стене, – угрюмо сказал Никита, – она не снимается.

– И что ж такого? – ответил старик. – Не обязательно всё, чем владеешь, прятать в свой мешок. Приходи сюда да смотри на неё почаще.

– Я приду, – сказал Никита.

Вечерний луч солнца прорвался между громадами домов.

Луч блеснул на голых ветках, тихо погладил руки старого мастера и лёг светлой дорогой на мокром асфальте у маленьких ног, обутых в блестящие новые калоши.