Текст книги "Друзья мои мальчишки"

Автор книги: Эсфирь Цюрупа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Глава 6. «Неуправляемый снаряд»

– Мотенька, возьми бидон, пойдём за молоком в палатку, – сказала прабабушка.

Она надела шляпку-панамку, чтоб солнце не напекло ей седую голову, и взяла в руки палку, с которой всегда ходила в дальние путешествия. Она говорит – палка нужна старым людям, чтобы опираться. Но сама никогда не опирается, а шарит по пути в траве, под кустами, столбами, заборами и обязательно находит грибы. Сыроежки, маслята и подосиновики вылезают ей навстречу прямо на улице Зелёной, где им расти вовсе не полагается.

Итак, Матвей взял бидон, и они пошли. Едва закрыв за собой калитку, они сразу начали свою любимую игру в перевёртыши.

– Дача, – говорит Матвей.

– Ачад, – переворачивает прабабушка слово задом наперёд.

– Сосна, – говорит Матвей.

– Ансос, – быстро говорит прабабушка.

Матвей задумывается: что бы ей загадать подлинней и потрудней.

– Гамбринус, – говорит он.

– Сунирбмаг, – выпаливает прабабушка.

Чем бы её озадачить? И как же это быстро у неё получается…

– Э-ле-ктри-фи-ка-ци-я, – торжествующе говорит Матвей.

Прабабушка на миг задумывается. Ага, вот задал он ей работу!

– Яицакифирткелэ, – без запинки отвечает прабабушка.

А Матвей пока только и может переворачивать – апап и амам.

Они идут мимо длинного забора детского сада. Потому что куда ни соберёшься, обязательно путь лежит мимо него. За забором пусто, старшей группы на площадке нет, средней тоже нет. А когда дошли до младшей группы, услышали тоненький-тоненький плач. Вся группа возилась в песочниках, лепила куличи, копала, строила дома и даже швырялась песком, хотя этого делать нельзя, а тут, отвернувшись от всех ребят, уткнув лицо меж планок забора, стояла маленькая девочка и тихонько плакала, и слёзы скатывались со щёк на улицу.

Прабабушка сейчас же шагнула к забору и присела на корточки. Она просунула руку в щель и погладила круглый затылочек и два хвостика с белыми бантами.

– Здравствуй, крошечка, – сказала она.

Матвей услышал охрипший от слёз голосок:

– Не здравствуй.

– Ну хорошо, не здравствуй, – согласилась прабабушка. – Но отчего же ты плачешь?

Бантики шевельнулись, показался голубой заплаканный глаз и мокрые реснички.

– Я соскучилась без своих мамах и папах, – сказала девочка.

Прабабушка ласково взяла её за пальчики.

– Надо сказать «без мамы и папы», – поправила она. – Погляди на этого мальчика. У него мама и папа тоже далеко, а он не плачет. И у всех ребят в твоём детском саду мамы и папы в городе, а посмотри, какие ребята весёлые. Пойди поиграй с ними, налепи много куличей…

Девочка мотнула своими бантиками.

– Я уже лепила двумями руками, – она протянула на улицу ладошки – все в песке.

– Надо говорить «двумя руками», – поправила прабабушка и стала смахивать с ладошек песок.

А девочке сделалось щекотно, и она засмеялась. И Матвей, глядя на неё, засмеялся.

– Ну, вот как хорошо, – сказала прабабушка. – Как же тебя зовут? – и дала ей конфету. И Матвею дала тоже.

– Ай-бориска! – сказала девочка.

– Тебя зовут Ай-бориска? – удивилась прабабушка.

– Меня зовут Капа, – ответила девочка, разглядывая Матвея. – А конфету зовут Ай-бориска. А этого мальчика как зовут?

– Мотя, – сказала прабабушка.

– Матвей! – громко сказал Матвей. – А конфету – барбариска.

Капа разглядывала его внимательно и серьёзно, нос высунула меж планок забора.

– Он у вас сердитый? – спросила Капа.

– Иногда, – засмеялась прабабушка. – Но ты его не бойся, он только рычит, но не кусается.

Капин голубой глаз зажёгся, как фонарик, от любопытства она привстала там, за забором, на цыпочки.

– А почему у него бидон? – спросила она.

– Мы идём за молоком, – объяснила прабабушка.

– Не надо, – сказала Капа. – У нас и так есть молоко с плюшками. А на улицу нельзя ходить, – прибавила она строго. – На улице ходят только чужие прохожие люди и стадо – корова и её сын – телёнок. Он ещё не корова, но уже бык.

Прабабушка очень удивилась, а Матвей фыркнул. Но Капа строго спросила, глядя на него сквозь щёлку:

– А тебя мама, что ли, пустила на улицу?

– Его прабабушка пустила, мама далеко, – ответила прабабушка. – Иди, маленькая, в группу, иди…

Личико у Капы вдруг вытянулось, глаза взглянули испуганно.

– Зачем она далеко? – спросила она.

– Она в Казахстан на самолёте улетела.

Капа спросила срывающимся голоском:

– Она со всей старшей группой улетела? – и выставила нижнюю губу ковшом: собралась плакать. – Пошли в лес цветы собирать, а сами улетели?..

Матвей сразу всё понял. Он понял, кто Капина мама. Подскочив к забору, он заговорил быстро-быстро, чтоб ни одна её слезинка не успела выскочить из глаз:

– Это моя, моя мама улетела! А твоя мама близко, рядом, в лесу, вместе со старшей группой. Её Алёна Ивановна зовут, да?

Капа кивнула, слеза выскочить не успела.

– Я хочу к ней, – сказала Капа. – Я тоже умею про лес стихи говорить: «Мало леса – береги, много леса – не губи, нету леса – посади». Я даже длинную песню про лес знаю.

– Спой, – попросил Матвей.

Капа помотала бантиками.

– Нет, ты не услышишь такой тоненький мотив. – И сейчас же запела: – «Чи-жик, чи-жик, где ты был?..»

Матвей засмеялся:

– Что-то у тебя непохоже получается.

Капа задиристо тряхнула бантиками.

– А я не про того чижика пою, а про другого.

– Конечно, про другого, – сразу согласилась прабабушка и на Матвея посмотрела строго, хотя это был тот самый чижик.

Подошла воспитательница к Капе за забором.

– А, вот мы где, оказывается! – Взяла Капу за руку и повела к ребятам.

Капа шла задом наперёд и смотрела вслед прабабушке и Матвею.

– А у нас есть откручка! – крикнула она ещё, и тут её не стало видно за беседкой.

А прабабушка и Матвей всю дорогу думали-гадали – что такое за «откручка»?

– Выдумывает всякие слова. Но ничего, в детском саду её научат говорить правильно, – сказала прабабушка.

Матвей взглянул на неё снизу вверх. От панамки на её носу лежала тень, а на щеках и белой блузке прыгали солнечные пятна, пробившиеся сквозь листву. Прабабушка всегда надевала эту нарядную блузку, когда выходила на улицу Зелёную. Матвей сощурился лукаво, точно как прадед, когда поддразнивал прабабушку, и спросил:

– Прабаша, какая ты нарядная, что это ты так нафершпучилась? – И ещё прибавил: – Я уже барбариску схарапал, у тебя больше нет?

На миг прабабушка смутилась. Торопливо достав из кармана конфету, она сказала:

– Мотюша, не вздумай говорить такие слова. И Капа пусть учится говорить правильно. А я уже старая, мне переучиваться поздно.

И хотя проговорила она это строгим голосом, глаза её хитро улыбались. И Матвею подумалось: нет, умеет она говорить правильно, а просто дразнит прадеда, потому что она самая настоящая озорница.

Пришли к палатке. Там стояла очередь: разные тётки, две девчонки и мальчишки на трёхколёсных велосипедах тоже сидели в очереди. На рулях висели бидоны. Сперва стоять было скучно. Прабабушка попросила одну тётку подвинуться, пошарила палкой в траве, и у самой палатки показал шляпу подосиновик. Вся очередь удивилась, какие бывают чудеса: уж если человек – грибник, так к нему грибы сами навстречу вылезают.

Матвею нравилось, что прабабушку хвалят.

Потом тётки разговаривали про клубнику: пора в землю подсыпать жирного перегноя – его целые залежи за лесом у речушки, – а потом надо сажать усы.

«Какие усы? – удивился Матвей. – Может, бороды тоже нужно сажать?» Хорошо, что вслух не сказал. Ещё послушал, и оказалось, что усы – это молодые отростки, они длинные, во все стороны тянутся от старых кустов, их надо срезать и рассаживать. Одна тётка спросила другую:

– А вы слышали ночью выстрел в лесу?

Другая ответила:

– Какой тут может быть выстрел? Почудилось вам.

Потом мальчишка повесил бидон с молоком мимо руля, ни на что, прямо на воздух, и всё молоко разлил. Он ревел, а прабабушка поскорей дала продавщице денег, и ему налили другое молоко. Больше ничего интересного не случалось, стоять стало скучно. Прабабушка взяла у Матвея бидон и сказала:

– Не стой столбом, Мотенька, подвигайся. Только далеко не уходи.

Матвей пошёл двигаться. Сперва – малыми кругами вокруг палатки, потом – пошире. Стал ходить возле разных заборов – голубых, жёлтых, зелёных, – поглядывать, что там делается на участках возле дач? На дорожке девушка и парень играли в бадминтон. Волан перелетел через забор, не к Матвею, а за угол, на улицу. Матвей побежал туда, перебросил волан обратно, ему сказали спасибо. Подальше за калиткой дяденька копался в моторе «Москвича». Матвей постоял, посмотрел, что там внутри. Но дяденька сказал:

– Иди, иди, мальчик.

Матвей пошёл. Уже палатка и очередь скрылись за углом, когда Матвей остановился ещё у одних ворот. За ними на участке копошились вокруг миски жёлтые, пушистые утята. На воротах надпись: «Злая собака!», нарисована собачья морда с раскрытой пастью, но никто на Матвея не залаял. В миске у утят уже было пусто, а они всё лезли в неё, карабкались, толкались и пищали: крякать они ещё не умели. Никакой утки не было рядом с ними.

– Утя-утя-утя, – тихонько позвал Матвей, только для того, чтобы они повернули головы, поглядели в его сторону. Больше ни для чего.

А они всё не глядели, толкались и лезли друг на дружку.

Он достал из кармана печенье, сунул руку в ворота и покрошил крошки на землю. Что началось! Все утята, переваливаясь, побежали сюда и в один миг всё склевали. И стали высовывать плоские, широкие клювы сквозь ворота на улицу и пищать.

– Всё, – сказал им Матвей. – Больше нет. До свидания.

Но едва он двинулся от ворот, как утята сквозь щели между досками стали вываливаться на улицу и заковыляли вперевалку за ним. Он остановился. Они лезли к нему на кеды, щекотали и поклёвывали ему ноги, они не отходили от него, словно он был мамой-уткой.

– Да идите вы домой, – уговаривал он, ловил их, всаживал обратно в ворота, но они опять выскакивали на улицу.

Матвей испугался, что сейчас выйдет хозяйка и станет его ругать. И он начал пятиться от них, сперва тихо, а потом быстрее, успел завернуть за угол и – зашагал. Ничего, что это была другая улица, Сосновая, он её хорошо знал: если повернуть с неё налево – коротким путём выйдешь на свою улицу Зелёную, а если направо и ещё раз направо – опять придёшь к палатке. Он и решил идти к палатке. Шагал и был занят делом: учился свистеть через дырку меж зубов, там, где молочный зуб выпал, а коренной что-то задержался и ещё не вырос. Прадед рассказывал, что, когда он был маленький, он тоже через такую дырку свистел.

У Матвея уже почти стало получаться, как вдруг он услышал, сзади его кто-то передразнивает, тоненько и часто. Он живо оглянулся и…

Торопясь, топорща крохотные крылышки, переваливаясь с боку на бок, все утята бежали за ним, попискивая. Они бежали один за одним, гуськом, и Матвей мельком подумал: «Про них надо говорить – утьком, ведь они же утята». Но думать об этом было некогда, нужно было скорей решать – что делать? Возвращаться с утятами к их воротам? Вот как раз и попадёшься хозяйке, она тебя ещё отлупит – зачем увёл? Вести их к палатке – направо и опять направо – а что там скажет прабабушка? И вся очередь? Может быть, домой? Нельзя домой, вдруг Вельзевул их заклюёт, Гамбринус перепугает…

Мысли скакали в голове, обгоняя друг дружку, а Матвей меж тем всё шёл и шёл, и утята, ковыляя, неслись за ним.

Бедные малыши! Они совсем с ног сбились, устали бежать по пыльной дороге. Им бы сейчас искупаться, им бы в воду…

В воду! Счастливая мысль взбудоражила Матвея. Конечно, отнести их, чтоб искупались в свежей, прохладной водице, чтоб отдохнули. Это дело самое первое, самое важное!

И так сильно захотелось Матвею, чтобы утята поплавали, что он решился. Он хорошо знал, где есть для них подходящая вода!

Он свернул не к палатке, а самым коротким путём – на свою улицу Зелёную. По дороге из-под чужих калиток на него и на утят лаяли разные собаки, а в одном месте девочки крикнули через забор:

– Гляди, гляди, утята, утята!..

Больше им никто не встретился в этот жаркий полуденный час, и все утята пришли вслед за Матвеем к зелёному длинному забору, к тому самому дальнему, самому тихому в детском саду месту, где рабочие построили для ребят бассейн. Ни одна группа в нём ещё ни разу не купалась, что-то ещё было не готово, но Матвей уже видел – в нём стоит позавчерашняя дождевая вода. Калитка, через которую ходили рабочие, теперь была забита, но по ней можно было человеку небольшого размера пролезть на животе. Матвей прополз; и, пока он полз, утята пищали ему в уши и клевали его в шею, а потом он встал, и они вместе пришли к бассейну.

Да, там стояла вода, на ней плавали сосновые иголки и берёзовый листок. Вокруг людей не было, и пока они не пришли, Матвей поскорей влез в воду прямо в кедах, позвал «утя-утя-утя», и все утята бесстрашно повалились к нему в воду с бортика, смешно растопыривая крохотные крылышки, и сразу стали плавать, хотя их никто не учил. Ах, как они прекрасно плавали! Как им тут было хорошо после пыльной дороги! Матвей смотрел на них, смеялся и радовался.

– Мальчик Матвей, а ты открути откручку, вода нальётся! – раздался с суши знакомый голосок.

Капа, опять Капа стояла тут, опять она удрала из группы, и за ней уже бежала взволнованная воспитательница.

– Капочка! – звала она. – Капа!.. – и увидала Матвея и утят. – Позовите заведующую! Позовите поскорей Нину Сергеевну! – закричала она.

По дорожке сюда, к бассейну, уже бежали нянечка и заведующая Нина Сергеевна, и Матвей понял, что деваться ему и утятам некуда и сейчас произойдёт что-то ужасное.

– Откуда утята? Откуда мальчик? – шумели все вокруг. – Кто пустил на территорию? Да вылезешь ты наконец или нет?..

Спасения не было. Матвей стал вылезать. В его кедах булькало, и со штанов стекали потоки воды. Он просто не знал в смятении, куда девать глаза, не знал, что отвечать на все сыпавшиеся на него вопросы. И в самом деле: чьи утята? И откуда он взялся? И кто пустил на территорию? Ну, что ответишь?.. Как объяснишь, что утята устали от пыльной длинной дороги?

И вдруг, откуда ни возьмись, рядом появилась его добрая, его дорогая, его справедливая прабабушка. Панамка её сбилась на одно ухо, в руке она держала бидон с молоком, а палку – под мышкой.

– Минуточку внимания! – сказала прабабушка командным голосом, и откуда он только у неё взялся? Все вокруг притихли, одни утята попискивали в бассейне. – Это мой мальчик. Я приношу извинения. Я его сейчас заберу и высушу, – сказала она, так нажав на слово «высушу», словно твёрдо решила превратить Матвея в сухарь.

– Мало высушить, – ответила заведующая. – Ему надо сделать строгое внушение, чтобы он не проникал на территорию нашего сада. Зря вы меня не послушали, уважаемая соседка, я ведь вам давно предлагала… – добавила она.

Матвей так и не узнал, что она давно предлагала, потому что́ прабабушка быстро ответила:

– Сделаю строгое внушение.

Милая, милая прабабушка! Матвей готов был выслушать сто её строгих внушений, только бы она спасла его отсюда.

– Пошли! – Она крепко взяла его за руку.

Матвей затормозил двумя ногами.

– А утята? – спросил он в тревоге.

Надев очки, она в удивлении разглядывала утят. Они уже накупались, и один за одним вылезали на бортик и тыкались ей в ноги.

– Где ты их взял?

– Я их не брал. Они сами вылезли из ворот и пошли за мной. Там, наверно, хозяйка их ищет.

Прабабушка посмотрела на Нину Сергеевну, заведующую.

– По утятам я его и нашла, – сказала прабабушка. – Бегаю, зову, а девочки из-за забора спрашивают: «Вы не того мальчика ищете, за которым шли тринадцать утят? Они все пошли в детский сад!» И сердце мне подсказало, что это не иначе как мой правнук…

Заведующая Нина Сергеевна покачала головой.

– Вот вам ещё один конфликт, – сказала она. – Как вы будете его разрешать, не знаю. Дам-ка я вам, пожалуй, корзинку.

Матвей собрал утят в корзинку. Они барахтались в его ладонях, тёплые, пушистые и совсем сухие, а ведь только что из бассейна. Вода с них сошла, как с гуся вода, хоть они и утята. Прабабушка велела Матвею забежать домой, переодеться в сухое. И пошли относить утят.

Хозяйка не стала Матвея с прабабушкой бранить, наоборот, она их благодарила за то, что принесли беглецов.

– Велю мужу, пусть по низу ворот доску набьёт, чтоб неслухи не вылезали, – сказала она.

– И корыто с водой поставьте, им купаться надо, – попросил Матвей.

– И верно, поставлю.

«Как все здорово обошлось», – думал Матвей, когда они с прабабушкой шли обратно домой. Но прабабушка была другого мнения. Она вздыхала сто раз подряд. И даже опиралась на палку. Матвею стало её очень жаль.

– Почему ты вздыхаешь? – спросил он. – Ну, почему?

– Ты ещё спрашиваешь? Куда тебя только не заносит? Что с тобой только не приключается?! – в отчаянии проговорила она.

– Я больше не буду, – быстро пообещал Матвей.

– Чего ты больше не будешь?

– Ничего, – сказал Матвей.

– Ты не ребёнок, – рассмеялась прабабушка. – Ты неуправляемый снаряд.

Глава 7. Родительский день

Воскресенье, воскресенье, воскресенье! Самое долгожданное из всех воскресений! Самый шумный, самый весёлый день на улице Зелёной. Потому что это – родительский день. Сегодня к ребятам приедут родители.

Не ко всем ребятам. Только к тем, которые в детском саду. К Матвею родители не приедут. У них полевой сезон. Они работают. Они вернутся только осенью, когда кончится у археологов летняя работа.

Но всё равно Матвей радуется, потому что на улице Зелёной с самого раннего утра идёт весёлая подготовка.

Повесили на заборе снаружи бюллетень с фотографиями: вот ребята занимаются зарядкой, вот собирают в лесу цветы и ягоды, вот рисуют за столами у себя в группе, вот все вместе обедают. И столбиком написано, кто на сколько граммов поправился. Это чтоб родители радовались.

На длинном заборе наклеены всякие звёзды, цветы, и флаги, и гирлянды – сразу видно всем прохожим: праздник.

Воспитательницы, и нянечки, и медсестра, и судомойка, и даже сама заведующая ходили вдоль забора и подбирали с зелёной травы каждую бумажку, каждую соринку, чтоб на улице Зелёной возле детского сада была чистота и красота.

Матвей на своей стороне тоже прибрал всё хорошо. У скамьи за бузиновым кустом и под вишнёвым деревцем срезал всю крапиву, хотя она и покусала ему руки. Подобрал окурок и конфетную бумажку, брошенные какими-то прохожими людьми, сел на скамейку и стал смотреть. Прабабушка тоже вышла за калитку в нарядной блузке.

– У нас флажков нет, зато у нас на шиповнике распустились красные цветы по второму разу, – сказал Матвей. – А на бузине уже начали краснеть ягоды. Тоже весело, да?

– Конечно, – согласилась прабабушка.

И вот приехали три автобуса. Из них вылезли улыбающиеся родители с сумками, с кулёчками, с пакетами, с фруктами, с конфетами. Все ребята, одетые в самые лучшие платья и разглаженные рубашки и штаны, встречали и обнимали своих мам и пап. Мамы и папы разбирали своих детей и уходили с ними в лес.

– Пойдём и мы с тобой туда, – сказал Матвей.

– Пусть прадед пойдёт, мне нужно обед готовить, – ответила прабабушка.

Прадед сидел в светёлке и своими длинными пальцами стучал на пишущей машинке.

– Вот закончу ещё полторы страницы, тогда пойдём, – пообещал он.

Матвей дождался прадеда, и они вместе вышли из дома. Гамбринус, обиженный, лежал под калиткой, высунув чёрный нос на улицу. Нельзя же его брать, когда в лесу много народу, ещё кто-нибудь испугается его бородатой симпатичной морды.

– Что-то белки ко мне за орехами третий день не приходят, – пожаловался прадед, закрывая калитку на вертушку.

Матвей вспомнил и удивился:

– Правда, вчера они не пили из бочки.

Поговорили и забыли и пошли дальше, праздничные, весёлые. Разве можно быть невесёлым, когда из детского сада несётся музыка и летит над лесом, когда у всех ребят сегодня праздник?

Вошли в лес – даже засмеялись: под каждым кустом – родители с ребёнком. Папы с дочками через верёвочки прыгают, мамы с сыночками из автоматов стреляют, дети родителей в плен берут, внуки на дедушках верхом ездят, бабушки в прятки играют.

А некоторые семьи сидят под деревьями и все что-то жуют, жуют, жуют… Жуют конфеты, яблоки, пьют молоко из треугольных пакетов, хрустят печеньем, ломают рогалики, угощают детей пряниками. Очень весёлая жизнь!

Матвей внимательно разглядывал всех родителей, всех дедов и бабушек.

– А почему наша Прабаша ни на каких бабушек не похожа? – спросил он вдруг у прадеда. – Почему она неправильная?

– Как так неправильная? – удивился прадед.

– Да, – подтвердил Матвей. – Даже Панков сказал, что она неправильная. Другие бабушки не курят, а наша дымит, как паровоз. И говорит слова почуднее, чем Капа.

Прадед проговорил своё «гм-гм», как всегда, когда был озадачен. Потом сказал так:

– Ну, что слова она разные придумывает и переворачивает, это она просто играет. У каждого свои игрушки.

Матвей поднял к прадеду удивлённые глаза:

– Разве взрослые и совсем старые играют?

– Да вот, как видишь. Наша Прабаша отлично знает, как надо говорить правильно. А насчёт плохой привычки курить, тут ты прав. Но очень трудно избавиться от неё человеку, который курит с молодых лет.

– А зачем привыкала? – спросил Матвей недовольно.

Прадед задумался. Он ушёл куда-то далеко в свои мысли.

Потом склонил к Матвею седую голову.

– Так уж получилось, правнучек, давно это было, в гражданскую войну. В ту пору мы и познакомились с твоей Прабашей, на Севере, под Мурманском, на одной из фронтовых дорог. Трудные это были дороги. Да какие там дороги, одни тропы. А наш отряд прорывался и вовсе без троп. Да ещё раненых на носилках тащили. Бои прошли тяжёлые, а впереди предстояли ещё тяжелей. Было это зимой, холода стояли лютые. Одеты мы, красноармейцы, в старые шинельки, и обувь разбита, и продуктов последние крохи. Походная кухня от нас отбилась, осталась где-то далеко. А без горячей пищи не согреешься. Так-то вот, правнучек…

– А что же ты о Прабаше не говоришь? – перебил Матвей.

– Сейчас и о ней скажу. В отряде у нас были все мужчины. Только одна была девушка, тоненькая, как былиночка. Твоя Прабаша. Она раненых выносила из-под огня, перевязывала их, лечила наши обмороженные ноги-руки. Скажет бойцу ласковое слово – ему вроде бы и полегче станет. Согревала она нас своими словами. А у самой от холодного ветра леденели руки, слёзы к щекам пристывали. Трудно ей было, правнучек, но она вида не показывала. Мы её звали «наша сестричка», берегли её. Как уснёт на привале, мы ватник или шинель с себя стянем и укроем её. Или камень в костре разогреем и положим ей, спящей, в ноги… Делились чем могли. А чем поделишься, когда уж и хлеба не стало. В самую ледяную стужу, когда совсем иссякли её силы, поделились красноармейцы с ней закуркой. «Курни разок, уговаривали, хоть губы обогреешь, хоть голод маленько притупится…» Вот в ту пору и приучилась курить. Так что не будем её теперь судить за это строго, нашу Прабашу, – сказал прадед.

– Не будем, – твёрдо ответил Матвей. – Пусть уж остаётся такая неправильная, всё равно она самая хорошая.

Так они шли сквозь лес и разговаривали, а потом спустились к речке, такой узкой, что у неё не было даже никакого имени. Но всё-таки в ней водились рыбёшки, и на берегу сидели мальчишки с удочками.

– Мальчик Матвей, иди к нам! – раздался тонкий голосок, и смех Алёны Ивановны, и её голос:

– Зови, зови, доченька!

С того берега – а он был в трёх шагах – махали и улыбались Капа, Алёна Ивановна и молодой мужчина с бородой. У них там горел костёрик, а над огнём на треноге висел котелок. Значит, к Капе приехал её папа, а у Алёны Ивановны выходной день, и они тут все втроём отдыхают.

По толстому бревну Матвей и прадед перебрались на тот берег.

– Мы варим уху, – объявила Капа. – Уха – это суп из рыбьих ух.

Капин папа хохотал-покатывался:

– Ну и выдумщица у меня дочь!

– Скоро, скоро научится говорить правильно, – пообещала Алёна Ивановна и тихо прибавила: – И станет нам скучно, – и засмеялась.

Матвей услышал, как Капин папа сказал прадеду:

– Кончаем сейчас ответственную стройку. Закончим, и буду ездить сюда часто. А сегодня я ненадолго. Уха сварится, пообедаем, и пойдут Алёнушка с Капой меня провожать.

Матвей взглянул на Алёну Ивановну. А и правда, она похожа на Алёнушку из сказки. «Алёнушка-Алёнушка, – сложилось в голове у Матвея, – нет у тебя брата Иванушки, а есть дочка Капа».

Алёна Ивановна расстелила салфетку, выложила хлеб, поставила миски, а Капин папа достал из рюкзака банку с капустой.

– Это, Капа, тебе бабушка прислала.

Капа посмотрела на банку и сообщила Матвею:

– Я больше всех по очереди люблю маму, папу, дедушку, бабушку и её капусту.

И никак не могла понять, почему взрослые смеются и Матвей тоже.

– Пойдём поближе к водичке, – потянула его Капа.

На самом бережку они стали рисовать палками по влажному песку. Матвей нарисовал межпланетный корабль, а Капа – каких-то длинных зверей с хвостами. Рисовала и объясняла Матвею:

– Это мама-лошадь, это папа-лошадь, это бабушка-лошадь, а это ма-аленький жеребёночек.

Сидя на корточках, она повернулась, внимательно посмотрела на Алёну Ивановну и сказала:

– Мама, роди мне братика. А если тебе уж очень трудно, тогда роди мне лошадку, совсем маленькую.

Наверно, взрослые не поняли, как ей сильно хочется лошадку, и опять стали смеяться. Тогда она нарисовала рыбу.

– А с какой стороны ей надо сделать лицо? – спросила она.

Сделали рыбе лицо.

– Теперь рисуй кота с усами и змею длинную, – потребовала Капа.

– Я не умею, – отказался Матвей.

А Капа ему объяснила:

– Змея сделана из одного хвоста, а кот ещё из туловища.

Алёна Ивановна стала разливать в миски уху, запахло вкусно, но прадед попросил им с Матвеем не наливать.

– Спасибо, мы пойдём. А то прабабушка обидится, она обед нам готовит.

Однако Матвей упёрся, как бычок. Не идёт, ни с места. Алёна Ивановна сразу поняла.

– Пусть попробует ухи, – попросила она прадеда. – Он, наверно, ещё никогда не ел ухи, сваренной на костре.

И как она догадалась, что ему ужасно хочется ухи!

Съел полмиски, поблагодарил, и они с прадедом пошли обратно через лес. Тут по-прежнему было шумно и весело, некоторые родители и дети играли в лошадки, а один дедушка приехал на жёлтой машине «Жигули» и катал ребят по всему лесу. Всё было, как раньше, и всё-таки по-другому. Прадед и Матвей с изумлением глядели вокруг.

Как изменился их зелёный, их чистый, прекрасный лес за короткое время, пока они были на речке! Он стал сам на себя не похож! Он стал неряхой! Повсюду валялись бумажки от конфет, обёртки от мороженого, серебро от шоколада. Жирные кульки, скомканные газеты и треугольные пакеты от молока были засунуты под ветки ёлок.

Прадед насупил седые брови.

– Как ты думаешь, Матвей, – спросил он сердито, – у себя в цеху или у себя в квартирах они тоже бросают на пол всякую дрянь?

– Ни за что не бросают, – помотал головой Матвей.

– Почему же они лес так обижают, а? Ну-ка, правнучек, беги домой, тащи сюда грабли!

Улица Зелёная близко, и дача № 22 близко. Через несколько минут Матвей примчался обратно – двое грабель на плече, большие и маленькие.

И вот они стали вдвоём – прадед и Матвей – ходить по лесу и сгребать мусор в одну кучу на старое чёрное кострище. Там не было ни одной травинки, там можно было безопасно разжечь костёр, чтоб пламя не разбежалось по лесу, не начался бы лесной пожар.

Куча мусора всё росла и росла, прадед и Матвей работали, а вокруг никто на них сперва не обращал внимания.

Когда грабли прошелестели в траве возле одной красивой мамы, она недовольно обернулась:

– Что вы хотите?

– Простите великодушно, но тут элементарный мусор, – ответил прадед. – Сделайте милость, подвиньтесь.

Красивая мама оказала милость и подвинулась. А один молодой румяный папа, сидевший в траве, поднял высоко обе ноги, чтобы прадед мог выгрести из-под них весь мусор.

– Дедуля, это ваш внучек вам помогает? – спросил он.

– Правнук, – ответил прадед и продолжал наводить порядок.

– Молодец, помощник! – похвалил румяный папа. – А вы, простите, тут при детском саде дворником работаете? – поинтересовался он.

– В данную минуту по милости нерях – дворником, – спокойно ответил прадед, отгребая от румяного папы подальше пакет из-под молока. – А вообще-то профессором в Московском университете.

– Как… почему? – растерянно переспросил молодой папа и стал поспешно подниматься с травы.

– А что вас, собственно, удивляет? Я действительно профессор, доктор наук, с вашего разрешения – лауреат Государственной премии… – невозмутимо продолжал прадед, орудуя граблями, и Матвей рядом с ним подгребал своими грабельками.

Прадед вежливо извинился перед одной бабушкой у соседнего куста и наклонился, чтоб поднять бумажку, которую нельзя было зацепить граблями.

Но уже рядом и подальше смолкли голоса и смех, и другие папы и мамы прислушивались к разговору.

…– Так зачем же вы, простите, тут… – Румяный папа в растерянности не нашёл слов, показал руками, как прадед орудует граблями.

– А затем, – ответил прадед, – чтобы наши с вами дети уважали и любили лес – народное богатство. Лес служит им, нашим детям, и нам с вами преданно и верно, за что же обижать его?..

– Да мы бы сами… – смущённо проговорил румяный папа и стал поспешно собирать брошенные корки от апельсинов.

А прадед зажёг спичку и начал поджигать кучу мусора. И молодая красивая мама, подбежав, тоже стала поджигать костёр с другой стороны. Дети смотрели, как ловко Матвей управляется со своей работой, и просили:

– Дай нам тоже грабельки!

А где Матвей мог взять ещё грабли? У него больше не было.

Костёр разгорелся высоким пламенем.

Прискакали Панков с Дёмочкиным, притащили в дырявом ведре целую кучу окурков: нагребли их возле телефонной будки. Потому что здесь всё-таки был не дремучий лес, а зелёная зона возле самого посёлка, и на дороге у последней сосны стоял телефон-автомат. Окурки полетели в огонь, и мусор тоже, и старые ветки. Пискля вместе со своей бабушкой приволок рогатую корягу. Хвойные иглы раскалялись, коряга шипела, шишки потрескивали, меж обуглившихся сучьев плясали красные языки пламени.

Капа с Алёной Ивановной проводили папу и тоже пришли к костру, и всем – маленьким и большим – было весело оттого, что летели в небо золотые искры, и оттого, что лес стал чистым и зелёным.

Когда же костёр прогорел, все родители с детьми разошлись в разные стороны, многие уже стали прощаться: мамы, папы и бабушки торопились к поезду. Только прадед и Алёна Ивановна остались у кострища. Нельзя оставлять в лесу недогоревший костёр: может налететь ветер, укатить головешку, вздуть пламя, и оно побежит по траве, по веткам и стволам. Сгорит лес, и не станет его зелёной красы, и негде будет жить белкам и птицам вить гнёзда. Поэтому Алёна Ивановна и прадед подгребали последние угли, в них угасали синие огоньки и подёргивались седым пеплом. Матвей услышал, как прадед сказал Алёне Ивановне: