Текст книги "Друзья мои мальчишки"
Автор книги: Эсфирь Цюрупа
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
Глава 2. Приехали!
Папа привёз на своей машине большие листы фанеры. Пока они лежали на снегу, Валерка и Олешек на них прыгали сколько хотели. Потом из этих листов плотники вокруг каждой облупленной колонны выстроили башню.
Там, внутри, в башнях, целую неделю стучали и скребли, а когда фанеру сняли, оказалось, что колонны сделались гладкими и блестят, как новые.
С этого дня папин грузовик не стал больше возить мел и краски. Теперь из машины каждый день выгружали очень интересные вещи. Приехала гора пружинных сеток, а кроватные железные ноги и толстые тюфяки Олешек с папой привезли совсем отдельно. Потом в машине приехало зеркало. В его глубине поворачивались сугробы, двигались заснеженные ёлки и даже – Олешек сам видел – пролетела ворона.
Потом в машине ехали две пальмы. Олешек стоял в кабине на коленях задом наперёд и глядел в кузов через маленькое окошечко. Пальмы сидели в кузове важные, как две тётки, закутанные в рогожные шубы, и недовольно качали головами. Олешек сразу понял их разговор. Одна пальма возмущалась: «К чему снег, к чему снег?»
А другая поддакивала: «Плохо, всё плохо…»
Когда грузовик остановился и папа отвалил борт машины, Олешек сердито крикнул пальмам через стекло:
– Ничего не плохо, а очень даже хорошо! И снег нужен, чтобы на лыжах бегать! – Больше Олешек не стал с ними разговаривать.
Он вылез из машины и побежал наверх, смотреть, как вешают люстры.
Монтёр сидел под самым потолком и вкручивал лампы в маленькие золотые гнёзда, а стеклянные льдинки на люстре качались, ударялись о его руки и звенели.
Скоро Олешка позвал папа, и они опять поехали. Это был самый весёлый рейс: такого грома и звона Олешек не слыхал ещё за всю свою жизнь. Они ехали с папой и смеялись, и даже песни пели во весь голос, но друг друга не слышали. Потому что вместе с ними в машине ехали тазы и баки, золотые и громкие, как трубы из оркестра. Потому что гремели и звенели кастрюльки, разноцветные, как радуга, и миски, и сковородки, лёгкие и звучные, как бубны. Здравствуй, посуда для новой кухни! По дороге раз пришлось остановиться и вылезти. Одна сковородка вдруг вылетела через борт прямо в снег. Хорошо, что встретились вертушинские девчонки на лыжах, стали махать и кричать. Спасли сковородку. Дальше Олешек вёз её у себя на коленях, в кабине.
И вот наступил день, когда папа повёл не грузовую машину, а новенький голубой автобус. Повёл его на станцию встречать отдыхающих. Правое крыло было в полном порядке, а в левое ход закрыли и завесили занавеской, чтобы отдыхающие туда не смотрели: там ещё шла работа.
Николай Иванович напоследок всё проверял в доме. Да, правое крыло было готово к приёму гостей. Только дверь его рассердила. Он её открыл, а она спросила скрипучим голосом: «Прри-ехали?»
– Я тебе поскриплю! – буркнул Николай Иванович и сердито ткнул дверь своим лохматым сапогом.
«Скррип-лю», – ответила дверь.
Он достал из карманов отвёртку и молоток.
– Ты у меня замолчишь! – сказал он.
«Скррип-лю», – сказала дверь.
Николай Иванович прикручивал петли, подтягивал пружину, привинчивал, пристукивал. Он возился долго, и лоб у него стал мокрый от пота, и толстая шея покраснела. Он работал, пока не подъехал голубой автобус с гостями.
Тогда Николай Иванович заулыбался и открыл перед гостями дверь. И она сказала коротко и ясно:
«Прри-вет!»
Глава 3. Следы на снегу
Летом в лесу много тропок, а зимой одна. Все тропки и прогалинки, просеки и опушки занесло снегом. Снег стоит высокий и глубокий, несмятый, нетронутый, чуть царапнутый сверху лёгкими птичьими лапами.
Тропку люди протоптали ещё с осени. Прошли раз по первому снежку, прошли по второму, всю зиму ходят из деревни Вертушино в дом отдыха на работу. Сперва ходили штукатуры, маляры, плотники, а теперь ходят истопники, и нянечки, и дежурные монтёры, и самый главный повар Анна Григорьевна, и гардеробщица Петровна. Всё знакомые Олешку люди.
Тропка вьётся по лесу меж высоких снегов, меж старых елей. Вот она нырнула под белые воротца. Кто их выстроил среди леса? Никто не строил: это берёзка согнулась дугой под тяжестью снега. И на тонкой её веточке повис-качается снегирь с красной грудкой, клюёт мёрзлую берёзовую серёжку.
А тропка убежала дальше, в овраг. Там летом в тени вётел поблёскивала речка Вертушинка, а сейчас меж голых прутьев светло и лучисто сияет лыжня.
Лыжню проложили вчера папа с Олешком. Впереди по нетронутому снегу шёл папа, а за ним Олешек, а за Олешком Валерка на своих длинных ногах. Ноги у Валерки, как всегда, разъезжались, лыжи тыкались во все стороны, вот он и сбил лыжню. Видите, какая она стала неровная?
Сейчас Олешек идёт по лыжне один. Он идёт враскачку, без палок, размахивает руками и поёт во весь голос.
Всё тут, на Вертушинке, ему знакомо: поверни голову направо – на высоком обрыве шумят сосны; поверни налево – низко склонились к замёрзшей речке вётлы; поодаль стоит чёрный дуб-раскоряка, упрямый дуб – листья на нём рыжие, мёрзлые, а он их так и не сбросил.
А вот и белка. Далеко высунулась из дупла, напряглась вся струночкой – от острых ушей до кончика хвоста. Глянула блестящим глазком – «Кто идёт? От кого так много шума?» – и мигом обратно в дупло.
– Да здравствует дуб-раскоряка, да здравствует белка глядючая, да здравствует тропка ходючая, да здравствует лыжня скользючая!.. – поёт Олешек свою громкую песню. Может, она и нескладная, а ему нравится.
Шапка на Олешке развязана, меховые уши торчат в стороны, на руках нет рукавиц, нос покраснел от морозца – очень весело!
Возле поваленного тополя – его ещё летом грозой повалило – лыжня выбирается на берег, и у старого колодца навстречу лыжне выбегает из леса знакомая тропка.
И вдруг Олешек замолкает и останавливается. Потому что по знакомой тропке, где ходят только знакомые люди, спускается к Вертушинке неизвестный человек. Он идёт медленно, опираясь на палку. Рыжая меховая куртка его расстёгнута, шапку он снял и держит под локтем, а голова у него совсем седая.
«Старый старик. Наверное, отдыхать приехал», – думает Олешек.
У поваленного тополя седой человек останавливается и кладёт руку на грудь. Дышит он тяжело. Потом спрашивает Олешка:
– Эй, хозяин, это ты на весь лес шумишь?
– Я, – отвечает Олешек. – А вы кто? Отдыхающий человек?
– Верно, отдыхающий.
Седой человек отряхнул большой кожаной перчаткой снег с лежачего тополя и медленно сел. Он воткнул свою палку в сугроб и осмотрелся по сторонам.
– Колодец-то у вас – прямо зенитка. Гляди, как нос в небо задрал, – сказал он.
Олешку понравилось, что простой колодезный журавль, оказывается, похож на зенитную пушку, и он скомандовал:
– Стреляй огнём по фашистскому самолёту, трах-тах-тах!
– Команду подаёшь не по уставу, командир! – Человек усмехнулся, и Олешек увидал, что он вовсе не старый, а просто седой. И глаза у него молодые, и брови у него золотистые, как ржаные колоски.
Тут ветер легонько тронул верхушки берёз, и в снег беззвучно опустилось множество крохотных двукрылых семян.
– Да ты своей зениткой целую вражескую эскадрилью сбил! – Седой человек откинул полу куртки – на груди его ярко заалели колодки орденов, – достал папиросу и прикурил от блестящей зажигалки. Потом он осторожно вытянул ногу в снег, и Олешек увидел, что нога не сгибается.
– Вы на войне раненный? – спросил Олешек.
– На войне, – кивнул человек.
– А мой папа тоже на войне был раненный, когда я ещё не родился. Только у него нога совсем зажила. А у вас не совсем?
– Не совсем.
– А вы кто, танкист были?
– Лётчик я. Был и есть. Всю войну летал. И после войны летал. – Он сильно втянул дым из папиросы. – Что на ногу смотришь? Нога, паренёк, ерунда. Ерунда! – повторил он громко, будто спорил с кем-то. – Человек может летать и без ноги, если крепко захочет. А вот когда сдал мотор – крышка!
Он наклонился и большой ладонью погладил ствол дерева.
– Экую силищу сломило. Что, старик, отслужился?
Олешку стало жаль старика тополя.
– Ничего не отслужился! – сказал он так звонко и сердито, что ворона на берёзе каркнула и боком запрыгала на ветке. – У него корни знаете какие? Во! Из них во сколько новых топольков поднялось! Наверное, сто! Они все тут под снегом сидят. Весной сами увидите.
– Весной? – задумчиво проговорил лётчик… – Ладно, давай-ка помолчим вместе и послушаем лес.
– А зачем его слушать? – удивился Олешек, но человек не ответил: он уже слушал лес. И Олешек тоже – задрал кверху уши на шапке и стал слушать.
Над обрывом ровно шумели сосны. Скреблись друг о друга ветками голые тополя. Ветер шёл верхом, сюда в овраг почти не долетал, и неподвижно стояли здесь, внизу, хмурые ели, чуть поводя заснеженными лапами. Едва слышно всё звучало вокруг. Это шелестела нежная, прозрачная кожица берёз – ветер потихоньку шелушил её с белых стволов, – да шуршали старые хвойные иглы, падая в снег.
Вдруг наверху, над обрывом, ветер зашумел сильнее, тополя замахали грачиными гнёздами, заметались сосны, сбрасывая снег с высоких веток, и пошла там весёлая снежная заваруха. А ветер как взялся расталкивать тучи под бока – тучи посторонились, и вылезло солнце. И в ясных его лучах снежная пыль, медленно оседая, ослепительно вспыхнула меж стволов.
– Взрыв света! – сам себе сказал лётчик.
– Бух-трах-та-ра-рах! – крикнул изо всех сил Олешек.
– Ты чего шумишь? – повернулся к нему лётчик.
– Потому что взрыв!
– С тобой не помолчишь, – засмеялся лётчик.
В лесной чаще раздался резкий дробный стук.
– А это что ещё за автоматчик очереди даёт, лес простреливает? – спросил лётчик.
– Он не автоматчик, а дятел, – ответил Олешек. – Я его сколько раз видел, у него пузо красное. Он на дереве сидит и головой стучит, как молотком. Быстро-быстро. Постучит и оглянется, не подкрался ли кто. Только он не просто так стучит, он личинки в коре ищет, птенцов кормить.
– Ты, брат, что-то путаешь, – сказал лётчик. – Какие сейчас птенцы, когда зима?
Но Олешка не так-то легко было переспорить.
– А после зимы всегда бывает весна! И даже лето! – громко сказал он.
– Да неужели? – Лётчик живо притянул к себе Олешка за плечи. Повеселевшими глазами он с интересом разглядывал розовую от мороза, круглую Олешкину физиономию.
– Да! – ещё громче сказал Олешек. – И тогда вылупливаются птенцы. А в Вертушинке из головастиков делаются лягушки. А из всех семечек проклюнутся ростки, зелёные!
– Ты, может, думаешь, что я глухой? – спросил лётчик.
– Нет, я не думаю, – ответил Олешек тихо. Ему стало неудобно, что он так громко кричит: вот даже ворона, каркнув, перелетела на далёкую ёлку.
Но тут Олешек вспомнил что-то важное и озабоченно посмотрел на берёзу.
– Знаете, – сказал он, – не надо, чтоб берёзовые семечки были фашистскими самолётами. Пускай они лучше будут нашими семечками. Тогда из них берёзовая роща вырастет.
– Идёт, – согласился лётчик. – Пусть вырастет роща!
– И ещё, знаете, колодцу тоже нельзя всегда быть зениткой. Из него летом воду берут для телят. Им из Вертушинки не позволяют пить, они ещё маленькие.
– Согласен! Договорились! – Лётчик весело, как мальчишка, тряхнул серебряными волосами. – Пусть малые телята воду пьют! Да ты, я вижу, тут самый главный хозяин!
Он взял в ладони холодные, покрасневшие Олешкины пальцы, потёр их крепко и, наклонившись, подышал на них.
– Где же твои рукавицы? Дома забыл? Эх ты, хозяин! – И он натянул на маленькие Олешкины руки свои кожаные перчатки.
– Не надо, не надо! – замотал головой Олешек, но пальцам внутри понравилось, и Олешку тоже понравилось: в кожаных перчатках он был похож на настоящего лётчика. – А меня на лётчика примут учиться? – Олешек растопырил блестящие кожаные пальцы.
– Примут, если не трус.
– А я не трус, – сказал Олешек и уже собрался рассказать про бычка и майского жука.
Но тут лётчик прибавил:
– И если глаз у тебя точный, – он взял ледышку, прищурился и запустил ею в макушку длинной ёлки.
А на этой макушке сидел маленький снежный комок. Олешек и глазом моргнуть не успел, как комок уже разлетелся белой пылью.
– Ух ты! – только и смог вымолвить Олешек. – Я теперь тоже тренироваться буду.
– Правильно, – поддержал лётчик и, опять откинув полу куртки, потянулся за папиросой, и перед Олешком снова сверкнули яркие орденские колодки.
– А вам за что Красную Звезду дали? – спросил Олешек.
– Вот эту? На фронте получил. Фашистскому самолёту на лету хвост срезал. Из бортового пулемёта. Он и сбросил свои бомбы прямо в море.
– А сам он чего? – спросил Олешек.
– И сам туда нырнул.
– Ух ты, здорово! – сказал Олешек. – А вот эту Красную Звезду вам за что дали?
– Эту уж после войны. На Северном море. Льдину от берега оторвало и унесло. А на ней восемнадцать рыбаков. Я их разыскал в открытом море. Шесть раз сажал самолёт на льдину, пока всех не перевёз на Большую землю к их ребятишкам.
– А медаль за что? – поскорей спросил Олешек.
– Ну, брат, – засмеялся лётчик, – если про всё рассказывать, получится слишком длинно. Пойдём-ка лучше меня провожать, а то в доме отдыха порядок строгий, ещё к обеду опоздаю.
И они пошли вместе к дому отдыха. Олешек шёл первым, нёс на плече лыжи. Он держал пальцы растопыренными, чтобы каждый встречный увидал, какие на нём кожаные перчатки. И вдвоём пели песни. Сперва по Олешкиному выбору:
Тра-та-та, тра-та-та,
Мы везём с собой кота!..
А потом по выбору лётчика:
Летят перелётные птицы
В осенней дали́ голубой,
Летят они в жаркие страны,
А я остаюся с тобой.
А я остаюся с тобою,
Родная моя сторона…
Они пели очень громко. Олешек сильно, в лад, стучал валенками, но вдруг стукнул мимо тропки и провалился в глубокий снег.
Лётчик помог ему вылезти, а в снежной ямке они увидали низенькое зелёное деревце. Олешек, падая, его примял, но оно распрямилось и из белой норки с любопытством глядело на двух людей.
– Ишь ты, какое могучее дерево! – сказал лётчик.
– Это можжевельник, – объяснил Олешек. – И вон там ещё растёт один, и там ещё. Я про него знаю…
– Что ж ты про него знаешь?
Олешек помолчал.
– Только это длинное, что я знаю.
– Ну, валяй рассказывай длинное, – сказал лётчик.
– Когда он только родился и выглянул из травы, он увидал вокруг много маленьких ёлочек, целый ельник. И он подумал: «Может, я ельник?» Но он тогда ещё плохо умел говорить, и у него получилось «можжевельник». А потом все ёлки выросли большие. И иголки у них стали колючие. А он остался маленьким, но всё-таки иголки у него есть. А вот шишки у него не выходят. Как он ни старается, всё равно получаются не шишки, а ягоды…
– Кто ж это тебе рассказал? – удивился лётчик.
– Никто не рассказал, я сам знаю, – ответил Олешек.
Тут лётчик увидал за кустиками можжевельника две лыжни и спросил:
– Почему одна лыжня идёт прямо, а другая потопталась-потопталась на месте и удрала в лес?
Олешек вздохнул: он не любил говорить про неприятное.
– Это Валерка ушёл.
– Почему же? – удивился лётчик.
– Он сказал, что я всё вру про можжевельник, и ушёл. А я не вру! – звонко крикнул Олешек и поглядел ясными глазами прямо в серые твёрдые глаза лётчика. – Просто я так знаю.
– Понятно, – ответил лётчик. – А почему здесь снег примят?
– Просто я тут немножко посидел, – сказал Олешек и отвернулся. Ему не хотелось рассказывать, как Валерка толкнул его и как он упал и набрал полный валенок снега.
Но лётчик был опытный полярный лётчик. В Ледовитом океане он сажал свой самолёт на льдину, чтобы передать зимовщикам подарки с Большой земли. И все моржи и все тюлени поворачивали головы и глядели вслед его моторам. Сквозь зимние тучи и бураны он летал в тайгу, отвозил продукты лесорубам. Обгоняя оленьи стада, он мчался над тундрой и опускался на зимние пастбища, выгружал тёплую одежду, и консервы, и свежие газеты для пастухов-оленеводов.
Он знал северную землю, как свою ладонь, и умел читать следы на снегу так же хорошо, как буквы в книге. Поэтому, поглядев на примятый снег, лётчик понял, что́ тут случилось сегодня утром.
– Ладно, пошли дальше, – сказал он. – Мы с тобой как будто из похода возвращаемся.
– Из настоящего, – сказал Олешек.
– Конечно, из настоящего, из какого же ещё? А ну, плечи распрями, крепче шаг. Ать-два, горе – не беда!
– А что такое «горе – не беда»? – спросил Олешек.
Лётчик надавил ему пальцем на кончик носа, как будто это была кнопка для звонка, и сказал:
– Заруби себе на носу: «горе – не беда» – значит, что мы с тобой в бою не сдаёмся, перед трудностями не отступаем, носа не вешаем. И даже горе нам – не беда. Подходят тебе такие слова – выйдет из тебя лётчик, не подходят – не выйдет.
– Подходят! – решительно ответил Олешек, и они зашагали дальше.
Олешек ещё сильнее топал валенками и громко командовал:
– Ать-два, горе – не беда…
Глава 4. «Я солил перловый суп!»
Вы, может быть, думаете, что в доме отдыха всего одна дверь, та, что скрипит? Нет! В доме ещё много дверей, и они тоже ведут в разные интересные места.
Через боковую дверь Олешек каждый день ходит смотреть, как маляры красят левое крыло. А через заднюю, которая рядом с кухней, можно увидеть, как сгружают в склад продукты. Это удивительная дверь, за ней нет ни пола, ни лестницы, а просто деревянная горка вниз. Олешкин папа подводит к этой двери свой грузовик, откидывает задний борт, а кладовщик сталкивает с машины бочки, ящики и мешки, и они друг за дружкой катятся сами в подвал.
А ещё есть дверь в кухню. На ней написано: «Посторонним вход строго воспрещён». В неё входят только повара, судомойки и доктор Иван Иванович, который каждый день снимает пробу с обеда.
Очень ответственное дело – снимать пробу.
Однажды Олешек сидел в папиной машине. Задний борт был уже откинут, а кладовщик всё не приходил. И Олешек вместе с папой глядели из высокой кабины прямо в окна кухни. Там, освещённый солнцем, ходил доктор Иван Иванович в белом халате. Он ходил возле большой электрической плиты и понемножку пробовал каждое кушанье из золотых и серебряных кастрюль. Из-под крышек поднимался белоснежный пар, и сквозь него Олешек видел главного повара Анну Григорьевну в высоком белом колпаке. Она стояла навытяжку, с насупленными бровями, важная и строгая, как генерал, а за поясом у неё блестело её поварское оружие – ложка-поварёшка.
– Смотри-ка, – сказал папа, – доктор-то наш обед принимает, всё равно как командующий – парад.
– А зачем он всё пробует? – спросил Олешек.
– Проверяет, хороши ли борщи, пропечён ли пирог, можно ли подавать на стол отдыхающим.
Когда доктор всё отпробовал и одобрительно кивнул головой, Олешек с папой увидали, каким довольным сделалось лицо у главного повара Анны Григорьевны. Она улыбнулась, и толстые красные щёки её заблестели, как яблоки на солнце.
– И даже с мороженого ему позволяют снимать пробу? – спросил Олешек.
– Конечно, – ответил папа.
Олешек подумал и сказал:
– Нет, всё-таки я лучше буду лётчиком.
Когда кладовщик разгрузил машину и папа уехал, Олешек решил заглянуть в кухню. Но только он взялся за ручку двери, как дверь сама открылась и на пороге в клубах пара появился доктор Иван Иванович.
– Ты зачем сюда пожаловал? – спросил он строго.
– Я посмотреть.
– Никаких «смотреть», – сказал доктор. – В кухне готовят еду для ста человек и должна быть абсолютная чистота.
Но Олешек не отступил.
– Я чистый! – сказал он громко. – Глядите! И – раз! – вытянул вперёд ладошки. – Два! – перевернул ладошки вниз. – Три! – оттянул себе ухо. И вдруг оскалил на доктора зубы и зарычал: – Ы-ы-ы!
– Ты что, кусаться собрался? – удивился доктор.
– Нет, просто показываю, что я зубы чистил.
– Очень хорошо, – сказал доктор, – но в кухню я тебя всё-таки не пущу. Посторонним лицам вход воспрещён.
Олешек зашагал прочь. Пройдя немного, он вдруг обиделся и крикнул:
– У меня не постороннее лицо! Я на кухню вместе с папой все кастрюльки и все поварёшки привёз!
Но доктор уже закрыл за собой дверь.
Это было давно. А сегодня утром мама сказала:
– Сбегай, сынок, к Анне Григорьевне на кухню, очки она забыла у нас, отнеси.
– Меня туда доктор не пускает, – насупился Олешек.
– А ты как увидишь доктора, так сразу и скажи: «Я очки принёс!» – И мама положила очки Олешку в карман курточки.
Олешек отправился к главному повару Анне Григорьевне.
Он смело взошёл на порожек, потянул дверную ручку, и сразу из кухни вырвались навстречу шипение, пар, звон, и вкусные запахи, и весёлые голоса:
– Самый главный хозяин пришёл!
Не успел Олешек оглядеться, как чьи-то быстрые руки втянули его в дверь, подхватили под мышки, поставили на табуретку и мигом натянули на него, поверх тёплой курточки, длинный белый халат.
Олешек стоял высоко посреди кухни и испуганно хлопал глазами.
– Ну, хозяин, теперь можешь пробу снимать!
Тут Олешек огляделся и сразу узнал всех своих знакомых поварих и судомоек. Они весело смеялись, и кто-то уже сунул ему в руку большой кусок сладкого пирога с вареньем.
Вдруг в кухню вошла Анна Григорьевна, главный повар. Она увидала Олешка и всплеснула руками.
– Батюшки! – закричала она. – Да разве можно! Да нас с вами доктор заругает! – А весёлые, добрые её глаза улыбались, разглядывая Олешка.
– Я очки принёс! – громко сказал Олешек и вынул из кармана очки.
Анна Григорьевна обрадовалась, подбежала к Олешку, обхватила его своими мягкими руками и звонко поцеловала в обе щеки.
– Ах ты, помощник! Да тебя премировать надо. Выбирай скорей, какую тебе премию!
– А с мороженого сегодня не надо пробу снимать? – спросил Олешек.
– Обязательно надо! – Анна Григорьевна взяла ложку на длинной ручке, зачерпнула по очереди из трёх глубоких банок и положила на блюдце три шарика мороженого – один розовый и два кремовых.
– Ну-ка, отпробуй, хозяин, да скажи: можно ли наших отдыхающих людей угощать?
– Можно, – ответил Олешек.
Он сидел посреди кухни на табуретке и уплетал свою сладкую пробу за обе щеки и слушал весёлый кухонный шум. Вокруг него всё скворчало, шипело, булькало, судомойки звенели посудой, а подавальщицы в белых кружевных коронах, как принцессы из сказки, заглядывали из столовой в кухню через раздаточное окно и кричали на разные голоса:
– Пять щей! Пять борщей! Один судачок! – и особенно заливисто выкликали, как будто песню пели: – Моро-о-же-ное! – и подмигивали Олешку.
Анна Григорьевна попробовала из большой кастрюли суп.
– Перловый недосолен! – громко сказала она. Зачерпнула большой ложкой-поварёшкой соль и протянула Олешку: – А ну, сынок, посоли. Может, из тебя повар выйдет.
Олешек слизнул с тарелки последний кусочек мороженого, влез ногами на табуретку и кончиками пальцев осторожно взял из ложки щепотку соли.
– Нет, – засмеялась Анна Григорьевна, – я варю суп на сто ртов – значит, и щепотка будет во сто раз больше. Сыпь разом всю!
Олешек взял поварёшку, всыпал соль в суп и громко сказал «ой», потому что боялся пересолить.
– Спасибо, милый, теперь суп хорош, – сказала Анна Григорьевна. – До свидания, помощничек. – Она ласково кивнула Олешку и стала переворачивать на большом железном противне румяные котлеты.
– До свидания, – ответил Олешек.
Он снял белый халат и пошёл к двери. Но вдруг ему очень захотелось, чтобы его знакомый лётчик сегодня ел не борщ и не щи, а обязательно перловый суп. И, пока Анна Григорьевна смотрела на котлеты, Олешек шмыгнул от двери вбок, к раздаточному окну, встал на цыпочки и заглянул в столовую.
Там было много народу. Все сидели и ели. На белых скатертях стояли цветы, подавальщицы бегали с подносами, полными тарелок. Звенели ножи и вилки.
У окна за дальним столом Олешек увидал седую голову лётчика. Он ел, склонившись над тарелкой. Олешек стал подавать ему разные знаки, махал рукой и подпрыгивал. Но окошко было высоким, на нём стояла посуда, и трудно было издалека, из столовой, разглядеть Олешкину подпрыгивающую макушку, лоб и два глаза, чуть видные из-за горы тарелок. Тогда Олешек подпрыгнул повыше, уцепился руками за окно и повис.
– Я солил перловый суп! – крикнул он что было сил и свалился на белый кухонный пол.
Там, за раздаточным окном, в столовой, стало вдруг тихо-тихо. А в кухне поднялся шум. Все побежали к Олешку: Анна Григорьевна, и молодые поварихи, и судомойки. И вдруг, откуда ни возьмись, – доктор Иван Иванович.
– Я принёс очки, я принёс очки! – пискнул ему Олешек.
Но доктор не обратил на эти слова никакого внимания. Он помог Олешку встать и стал ощупывать его руки и ноги.
– Мне ничуть не больно, – мужественно сказал Олешек.
– Зато сейчас будет больно, – ответил доктор и звонко подшлёпнул Олешка по мягкому месту, тому самому, на которое он только что упал. – Ты как сюда попал? – сказал доктор сердито.
– Это я его позвала, вы уж на него не сердитесь, – проговорила поспешно Анна Григорьевна. – Он меня выручил, очки принёс…
– А ну, марш отсюда! – скомандовал доктор Олешку.
И Олешек грустно поплёлся прочь.
У самой двери Анна Григорьевна догнала его.
– Ты мой помощничек, – сказала она ласково и сунула ему в руку что-то круглое и тёплое.
И у Олешка на душе сразу стало веселее.