Текст книги "Голова королевы. Том 1"

Автор книги: Эрнст Питаваль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)

Если бы она могла предположить, что дело примет такой оборот, то никогда не решилась бы раздразнить так Мюррея. Но теперь она уже не могла отступать. Она должна была сломить человека, который до сих пор один только поддерживал ее, должна бороться за свое существование.

Мария всецело поддалась влиянию Риччио, который ратовал за Дарнлея и пробовал снискать расположение лорда Рандольфа, посла Елизаветы. В то же время она была настолько неосторожна, что открыто выставила напоказ свое освобождение из-под опеки Мюррея.

Тем временем Мюррей не оставался бездеятельным. Он появился в Эдинбурге во главе отряда в шесть тысяч всадников, чтобы захватить возвращенного Марией из ссылки графа Босвела, которого обвинял в покушении на его жизнь. Затем вступил в союз с графом Эрджилом и герцогом Шаттелеро, обещал протестантскому духовенству защиту и, наконец, попросил у Елизаветы помощи против Марии.

Королева между тем спросила Тайный совет Шотландии: согласен ли будет ее брак с Дарнлеем с интересами страны, и совет ответил утвердительно; в то же время она направила к английской королеве надежного посла, который должен был сказать Елизавете, что Дарнлей является тоже англичанином и ее родственником. Графов Эрджила и Мюррея она приказала вызвать на суд, но те не явились.

– Марию, – доказывал Рандольф, – народ настолько презирает, она так далека от него, что, без сомнения, надо бояться самых несчастных последствий, если не подоспеет помощь. Никогда мне не приходилось видеть столько горделивости, столько надменности и тщеславия, столь высокомерных взглядов и столь пустого кошелька! Если бы Мария не была так объята любовной дурью, то она сама поняла бы то, что не скрыто ни для кого. Дарнлей – болван, он не сдерживает своих страстей, и уже теперь видно, чем он станет далее. Я нахожу, что Мария крайне переменилась благодаря своей любви к Дарнлею, она поставила свою честь под сомнение, свое положение – в опасность, а страну привела на край гибели. Высокомерие Дарнлея оскорбляет и отталкивает всех и каждого.

Королева Елизавета была вне себя, когда узнала, что Мария отвергла графа Лейстера. Французскому посланнику, графу Полю де Фуа, она сказала:

– Никогда я не могла бы подумать, что у шотландской королевы такое низменное сердце, чтобы выбрать в мужья сына своего вассала!

Посол Елизаветы передал Марии то же самое мнение, на что она ответила:

– Недовольство моей доброй сестрицы поистине странно, так как выбор, который она так порицает, сделан сообразно с ее желаниями, переданными мне через лорда Рандольфа. Я отказала всем иностранным претендентам и приняла предложение англичанина, происходящего из королевского рода обоих королевств, первого принца крови Англии. Поэтому я страшно удивлена запоздалым неодобрением выбора, одинаково соответствующего интересам обоих королевств.

В ответ на это Елизавета приказала посадить в Тауэр мать Дарнлея, графиню Леннокс, а самому Дарнлею велела вернуться в Англию.

– Я признаю своей королевой только ту, – ответил Дарнлей, – которую уважаю и люблю. Ваша повелительница просто завидует моему счастью. Я здесь нужен и потому не вернусь обратно.

В тот же день Лейстер получил прощальную аудиенцию. Мария Стюарт предполагала сейчас же вслед за этим посетить замок Ливингстон. Она была в амазонке, когда Лейстер вошел к ней, и нетерпение совершить вместе с возлюбленным прогулку и поскорее окончить тягостную аудиенцию ясно было видно на ее лице.

– Милорд Лейстер, – промолвила она, – надеюсь, мы расстаемся друзьями. Постарайтесь примирить со мной мою сестру Елизавету, которая так бурно возмущается, что я полюбила одного из моих и ее вассалов.

– Ваше величество, – произнес Дэдлей, – я сегодня же могу доставить вам доказательство моей дружбы. Вы хотите ехать в замок Ливингстон и рассчитываете попасть туда к трем часам. Значит, в два часа вы будете у Кинросского ущелья?

– Совершенно верно! Но к чему вы клоните?

– Я лишь хотел убедиться, что не ошибся. Мне удалось разузнать, что лорд Мюррей, герцог Эрджил и де Шаттелеро уговорились между собою ждать вас в два часа в Кинросском ущелье.

– Они не осмелятся на это! Милорд, вы обвиняете моего брата в государственной измене?

– Точно так, ваше величество. Между заговорщиками условлено увезти вас в Лохлевин, а лорда Дарнлея убить. Ваш брат будет тогда править за вас государством. Вы видите, что я действую в ущерб собственным интересам и защищаю моего счастливого соперника от гибели.

– Милорд, неужели вы говорите правду?.. Но нет!… Каким путем узнали вы о заговоре?

– Мне самому предложили участвовать в нем.

– И вы сказали: «Нет»? Милорд, я никогда не забуду этого. Жаль, что удалось оценить вас только в тот момент, когда мы расстаемся навеки! Назовите мне человека, поручившегося в справедливости этого известия.

– Ваше величество, вы удостоверитесь в том сами, если отправите гонца в Кинрос. Я не смею выдавать ничего более, и вы не потребуете этого от меня, если учтете в какое положение поставил бы я себя, если бы мне пришлось выступить свидетелем на судебном следствии. Тот, кто передал мне эти сведения, – человек надежный.

– Тогда храните свою тайну и примите благодарность за предостережение. Помните, что я сердечно уважаю вас. Предчувствую, что Дарнлею придется дорого поплатиться за мою благосклонность, здесь умерщвляют людей, которые мне дороги, и ненавидят тех, кого я люблю. Прощайте, милорд, и припомните эти слова, когда со временем в Англию донесется весть, что печальная судьба постигла меня!… Для меня не цветут цветы в этой суровой стране.

Глава двенадцатая
НЕВЕСТА ЛОРДА

I

В графстве Лейстер расположено местечко Кэнмор, где в старину любили останавливаться графы Лейстер, но уже около пятидесяти лет не посещавшееся хозяевами. Старинный замок, некогда укрепленный, стоял среди парка исполинских дубов, но так как этот парк долгое время был лишен всякого ухода, то он заглох. Аллеи, пролегавшие в нем, частью заросли, густой подлесок делал парк непроходимым, а высокая каменная ограда защищала его от любопытных прохожих. От ворот тянулась единственная дорога, которая вела сквозь чащу к замку, ее обрамляла высокая живая изгородь из остролистника. Однако и эта длинная аллея заросла травой, и, кто вступал на нее, тому невольно казалось, что он приближается к заколдованному замку, который в своем мрачном уединении служил обиталищем призраков, так как ничто не выдавало здесь присутствия живого человека. Между тем большой фруктовый сад и огород, к которым вела дорога и где на тщательно обработанной земле возделывались плоды и овощи, равно как и приветливый дымок, поднимавшийся порою над заброшенным замком, указывали на то, что там жили люди.

Графский замок производил мрачное, зловещее впечатление. Его стены были источены временем, дубовые ставни заперты, ржавые железные засовы заложены на дверях, а колючие сорные травы густо разрослись перед крыльцом. Посреди фруктового сада, за замком, стоял массивный дом, где жил управляющий именьем, и довольно было одного взгляда на запущенный сад, на обветшалый замок, чтобы предположить, что в лице этого управляющего посетитель встретит нелюдимого, угрюмого старика, который, одряхлев вместе с развалинами, готов разрушиться с ними заодно.

Однако подобное предположение оказалось бы ошибочным. Человек, охране которого доверили замок Кэнмор, был мужчина в расцвете сил, за сорок лет, высокий, коренастый, он имел красавицу-дочь, нежно любимую им, и мог бы устроить для себя более веселый приют, так как от него зависело превратить кэнморский парк в настоящий рай. Однако мрачная тень лежала на широком лбу этого человека, и его лицо прояснялось лишь при виде любимой дочери, а в остальное время его взор горел мрачным огнем, устремясь в пространство с сосредоточенной и горькой печалью.

Управляющий вел таинственный образ жизни, загадочный для всех обитателей Кэнмора. Его никогда не видели за пределами парка, он никогда не общался с соседями, не посещал шинков, не видали его также и за работой. Этот нелюдим никого не пускал в замок, а если какой-нибудь любопытный отваживался постучаться в ворота парка, то его спроваживали резкими словами. О красоте его дочери рассказывали чудеса, эта девушка, казалось, была обречена отцом на вечное заточение, а так как окрестные жители отыскивали причину его нелюдимости и не находили ее, то в околотке носились всевозможные слухи. Одни говорили, будто бы на Тони Ламберт наведена «порча» с детских лет, и от этого она тупоумна; другие утверждали, что отец боится показывать ее, так как у нее лошадиная нога. По мнению третьих, сам Ламберт совершил убийство и дочь принуждена стеречь его, потому что, когда на него находит злой час, лишь она одна в состоянии отогнать беса-искусителя от этого безумца. Одним словом, стоустая молва изощрялась в придумывании всяких ужасов.

Был вечер, Тони сидела за прялкой и тихо пела песню; Ламберт, стоя у окна, задумчиво смотрел в ночную темноту, так мрачно, точно завидовал буре, яростно налетавшей на обветшалые стены; ему как будто хотелось, чтобы старинный замок внезапно рухнул в потемках под завывание ветра. Вдруг раздался громкий, нетерпеливый звонок у ворот парка.

Джон Ламберт вздрогнул, словно очнувшись от угрюмого забытья.

– Не отворите ли вы, отец? – спросила Тони. – Должно быть, это проезжие; они, наверно, заблудились дорогой и, промокнув под дождем, ищут приюта. Укажите им по крайней мере дорогу к гостинице, если не хотите принять их.

– Принять? – горько рассмеялся Ламберт и подозрительным взором пытливо уставился на дочь. – Тебе, видно, хочется этого, ведь для тебя сущее мученье вечно сидеть одной с твоим отцом!

– Я хотела бы, чтобы вы поменьше предавались печальным думам, которые точат вам сердце! – ответила Тони, вздыхая. – Попробуйте-ка развлечься немного и сойтись опять с людьми, своими ближними.

– Чтобы они обобрали меня и обманули, похитив у меня последнее достояние? – с горечью возразил Ламберт. – Чтобы они отняли тебя, как ту, другую, и чтобы я сгнил тут один, как заброшенное дерево в болоте? Ступай к воротам сама, отвори, заведи шутки да прибаутки с пришлыми людьми; пусть они полюбуются тобою и соблазнят тебя! Посмейся над моими сединами, как сделала та, другая.

– Отец, – воскликнула Тони, – замолчи! Ты ужасен! Никогда не покину я тебя, никогда не причиню тебе горя… Прости, что я необдуманно разбудила страшное воспоминание! Нет, я не хочу видеть людей, потому что они сделали тебе зло и разбили твое сердце.

Колокольчик дернули вновь так сильно, что Ламберт с проклятием вырвался из объятий дочери и крикнул:

– Постой, я натравлю на них собак, если это опять какие-нибудь любопытные, которые стараются проникнуть сюда под предлогом ненастья. Нечистая сила помогает им найти ворота, хотя я обсадил их живою изгородью. Но я покажу им!…

Ламберт сорвал ружье со стены и вышел вон из дома.

– Эй, Ламберт, старый волк! – раздалось за воротами. – Отворишь ли ты наконец, или нам выломать ворота, чтобы поискать тебя в твоей берлоге?

– Имейте терпение! – отозвался управляющий, когда услыхал, что его кличут по имени, и убедился, что кто– нибудь из деревенских жителей привел к нему гостей. – Дайте мне только отодвинуть засов, чтобы раскроить вам череп.

Ворота заскрипели на ржавых петлях. Ламберт лишь приотворил их и уже готовился снять с плеча ружье, чтобы преградить им вход незнакомцам, как вдруг различил перевязь с цветами Лейстеров.

– Кто вы? – спросил он человека, стоявшего у ворот.

Отворяйте! В замок пожаловали гости. Разве вы не узнаете Томаса Кингтона?

– Я достаточно знаю его, чтобы спросить, почему он еще не вздернут на виселицу. Что вам тут понадобилось? Замок Кэнмор – не убежище для людей вашего пошиба.

– Молчите и посторонитесь. Неужели мне придется проложить себе дорогу мечом, когда я приехал с поручением от вашего господина? Должно быть, вам надоело быть управляющим Кэнмора? Поторопитесь! Приготовьте постели для ночлега, лучшую комнату в замке для приезжей леди, а для нас – в вашем доме.

– Лучшую комнату? – горько рассмеялся Джон. – Поищите-ка ее сами, авось найдете такую, где не свили гнезд летучие мыши. Скажите мне, однако, – прошептал он, видя, как Пельдрам вводил в парк лошадь Филли и свою собственную, – не рехнулся ли лорд? Почему ему вздумалось послать в Кэнмор леди? Разве он не знает, что вот уже двадцать лет, как в замок не заглядывала ни единая человеческая душа?

– Вот именно потому-то он и посылает сюда леди. Она должна скрыться от всех, а тут самое подходящее место для этого. Это я порекомендовал вас.

– Черт бы побрал вас за это! – проворчал Ламберт, снова запирая ворота парка и посматривая недоверчиво на леди, которая дрожала от холода, закутанная в плащ для верховой езды.

Тони была немало удивлена, когда ее отец вернулся с незнакомыми ей людьми, и поспешила предложить свои услуги полузамерзшей Филли, тогда как ее отец повел непрошеных гостей в соседнюю комнату и с ворчаньем принялся угощать их пивом.

– Вы сами видите, – произнес Кингтон, предварительно посвятив Ламберта в суть дела, – что невозможно найти лучшее убежище для похищенной девушки. Вы будете еще благодарны мне за свое счастье, потому что лорд до безумия влюблен в немую леди и в награду за вашу услугу охотно исполнит самое ваше сумасбродное желание.

– Покойный лорд дал мне торжественную клятву никогда больше не переступать порога Кэнмор-Кастла, – мрачно возразил Ламберт.

– Но ведь его нет больше на свете, а с ним вымер и весь графский род; наследство Лейстеров перешло во владение к лорду Дэдлею Варвику. Уж не потребуете ли вы от него, чтобы он исполнял нелепое обещание, данное прежним владельцем какому-то человеку, которого сэр Дэдлей и в глаза не видел? Неужели вам недостаточно того, что он не спрашивал целые годы, куда девались доходы с именья, что он предоставил в ваше пользование замок, точно вы здесь – хозяин?

– Кинггон, – возразил на это Ламберт, когда Пельдрам вышел из комнаты, чтобы расседлать и поставить на конюшню лошадей, – вы отлично знаете, что обещание, данное мне покойным лордом, вовсе не было нелепостью, что этим граф Лейстер уплатил мне священный долг. Вам известно, что здесь произошло; вы были единственным свидетелем того, что я не стал удерживать Бэтси, когда она вздумала похоронить в здешнем пруду себя и свой позор. И только Бог знает, помогали ли вы негодяю, соблазнившему ее, или нет.

– Вы – дурак, Ламберт, в то время я был еще мальчишкой и не пользовался доверием молодого лорда. Это я удержал вас, когда вы хотели вонзить ему в сердце кинжал, так как мне было известно, что младший брат лорда отомстил бы вам. Забудьте старое! У вас есть дочь, и, как я успел заметить, она – ангел красоты. С богатством, накопленным вами, она достойна какого-нибудь лорда.

– Да будет проклят тот час, когда вы увидали ее! Кингтон, вы знаете меня. Берегитесь приближаться к Тони, я не хочу, чтобы и она была похищена у меня!…

– Стерегите ее, как вам угодно! Я еще не собираюсь жениться, но даже и от такой невесты оттолкнул бы меня мрачный тестюшка. Никто не должен найти здесь привезенную мною леди, вот все, чего я требую. Слышите? Никто.

– Понимаю! Леди похищена у ее близких, и я, которому знакомо горе отца, потерявшего родное детище, должен спрятать беглянку?

– Вы сумеете скрыть ее, потому что, если эту леди разыщут, то лорд выгонит вас вон из Кэнмор-Кастла, и вы лишитесь возможности держать свою дочь взаперти. Тогда он потребует у вас отчета в доходах с Кэнмора, а пока вы будете сидеть в тюрьме за их утайку, вашей дочери придется просить милостыню у чужих людей.

– Вашу леди не найдет никто, можете положиться на меня! – угрюмо произнес Ламберт. – Пускай другие страдают, как страдал я, мне-то что за дело! Это касается лорда, а не меня.

Разговор был прерван возвращением Пельдрама. Однако Кингтон мог быть спокоен теперь насчет того, что Ламберт постарается укрыть Филли, так как заметил, какое страшное действие произвели на управляющего его угрозы. Но Кингтон упустил из виду, что у нелюдимов, порвавших с внешним миром и предавшихся тупому раздумью, всякая угроза вызывает непримиримую ненависть к тем, которые покажут им, что они держат в своих руках их судьбу, и что эта ненависть сосредоточивает все свое пожирающее пламя в одном стремлении уничтожить того, кто им угрожает.

II

Когда на следующее утро Кингтон с Пельдрамом покинули дом, пообещав прислать для леди нескольких надежных служанок, Ламберт вошел в комнату дочери, чтобы познакомиться с девушкой, вверенной его охране, и присмотреться хорошенько к той, ради которой было нарушено и подвергалось опасности его уединение.

В сердце Джона кипела ненависть. Прихоть лорда превращала его в орудие чужих пороков, вводила жертву сладострастия под одну кровлю с его невинной дочерью, превращала Тони в служанку падшего создания. Его дочери приходилось прислуживать той, которая порвала семейные узы и, обремененная родительским проклятием, подкупленная золотом и сладкими речами, отдала свою честь на поругание соблазнителю. Более тяжелый удар не мог постичь его отцовское сердце; ему приходилось теперь ежеминутно опасаться, что нечистые желания проснутся и у Тони, и его неопытная дочь тоже погибнет.

Когда Ламберт вошел, картина, представшая ему, как будто подтверждала все его опасения. Молодые девушки, по-видимому, успели подружиться. Они сидели рядом, обнявшись, как будто погруженные в задушевную беседу. Но едва Филли заметила вошедшего, как вскочила с места, бросилась к нему, схватила его руку и поднесла к губам с такой нежностью, точно умоляла его стать для нее отцом и покровителем.

Джону хотелось оттолкнуть ее прочь, но он не посмел. Он намеревался приветствовать леди с холодной учтивостью, сделаться невыносимым для нее своей строгой бдительностью, а ее пребывание в Кэнморе отвратительным; теперь же он почувствовал, что, пожалуй, существует более верное средство избавиться от этой гостьи.

– Леди, – сказал он, вырвав у нее свою руку. – вы забываете, что видите перед собою слугу лорда, который обязан исполнять все ваши приказания и не имеет права допустить только одно: чтобы вы завязали сношения с внешним миром, откуда вырвал вас лорд. По словам сэра Кингтона, лорд Лейстер приказал не отступать ни перед какими расходами, чтобы жизнью в полном довольстве заменить вам то, что, вероятно, утрачено вами. Я сам устрою для вас комнаты в замке, скоро прибудут необходимые вам прислуги, с вами будут обходиться так, как если бы вы были невестой лорда.

Филли покачала головой.

– Отец, – воскликнула Тони, – леди немая, но мы отлично объяснились с нею. У нее нет ни родителей, ни родственников, граф был ее благодетелем, а теперь хочет возвысить ее до звания своей супруги. Однако она отказывается от всякой роскоши, ей не нужна никакая служанка, кроме меня, и наша гостья предпочитает поселиться у нас, вместо мрачного замка.

Строгий взгляд Ламберта заставил Тони замолчать.

– Леди, – обратился он к Филли, – если действительно ваши желания таковы, то я весьма сожалею, что не могу исполнить их. Я должен сообразовываться с приказаниями графа.

Немая посмотрела на него с боязливой мольбой, она давала понять жестами, что граф одобрит все ее поступки.

Управляющий подал дочери знак выйти из комнаты.

– Леди, – начал он после ее ухода, и его взор пытливо остановился на красивой девушке. – Вы действуете неблагоразумно, не извлекая выгоды из графской благосклонности. Может быть, вы рассчитываете доказать ему своею нетребовательностью, что любите его не за титул. Нашему лорду может показаться обидным, если вы отвергаете приношения, сделанные вам в доказательство его любви.

Филли отрицательно покачала головой и приложила руку к сердцу.

– Неужели вы действительно еще так неопытны, так невинны, чисты, что ваша любовь полна простодушного доверия? – воскликнул Ламберт, озадаченный выражением ее лица. – В самом ли деле граф обещал на вас жениться и вы думаете, что он может сдержать свое слово?

Филли гордо выпрямилась, точно угадывала подозрения Ламберта и обижалась за его недоверие к графу.

– Может, он хочет сделать вас служанкой? – смущенно спросил Ламберт.

Филли с грустью кивнула.

– Или все же супругой?

Филли кивнула как-то неопределенно, и выражение ее лица убедило его в том, что он видит перед собой решительную, но безобидную натуру, а детски-прелестные черты несчастного создания, лишенного дара слова, и ее кроткий, молящий взор захватили его сердце и глубоко растрогали.

– Леди, – продолжал он, причем его глаза смотрели теперь на девушку с горькой печалью и почти нежным участием, – мне, как наемному слуге лорда, надлежало бы молчать и не расшатывать вашего невинного доверия к нему. Но я не могу быть слугою его пороков; я – отец и испытал на собственном детище, как доверие становится проклятием для невинного сердца. Выслушайте меня! У меня была дочь, по имени Бэтси, в то время единственная. Я служил управляющим этого поместья, тогдашний владелец, граф Лейстер, не посещал Кэнморского замка из-за проклятия, тяготевшего над этим графским жилищем. Эту историю я знал по рассказам моего отца. – И Ламберт рассказал Филли эту свою страшную историю.

Отец графа Лейстера, по имени Рудольф, имел красивую молодую жену. Он любил ее и гордился, видя, что она являлась предметом восхищения, внимания и зависти. Графиня же была кокеткой, ей нравилось кружить головы и запрягать мужчин в свою победную колесницу. Однако брат графа Рудольфа, Вильям, не поддавался ей, на каждом турнире он бился с ее рыцарями и вышибал их из седла. Это подстрекало графиню победить гордеца, и она пустила в ход все искусство обольщения, чтобы очаровать его. Вскоре оказалось, что сэр Вильям недаром избегал ее взоров, что он выказывал ей лишь притворное презрение из боязни обнаружить, какая страшная зависть к брату глодала его сердце. Говорят, будто он признался невестке, что его страсть обуздывается только страхом перед кровосмешением, но она поклялась, что на следующем турнире Вильям наденет ее цвета. Что обещала за это графиня деверю, осталось навсегда неразгаданной тайной.

Турнир состоялся. Граф Вильям, обыкновенно сражавшийся против рыцарей графини, выбивал теперь из седла каждого, кто не носил ее цвета. Все были удивлены, когда он объявил ее царицей красоты, хотя тут же присутствовала дама, за которою он ухаживал раньше. Графиня одержала победу над соперницей и появилась на банкете в короне, которую прежде носила та; граф Вильям, как победитель на турнире, сидел за столом справа от нее. Когда провозгласили тост, она внезапно сняла корону со своей головы и насмешливо сказала, что хотела лишь показать, как легка победа над храбрым мужчиной, что она охотно уступает сэра Вильяма обратно прежней даме его сердца, вследствие чего он может снова возложить на себя те цвета, которые прославлял до настоящего дня.

При этой насмешке сэр Вильям побледнел от ярости, и когда увидал, что его брат, принявший все происшедшее за шутку, улыбнулся, то кинулся на него и всадил ему в сердце кинжал с восклицанием:

– Я не дам тебе торжествовать!

Едва совершилось ужасное дело, как преступник раскаялся в нем, оцепенев от ужаса.

– Вот кто убийца! – вдруг указал он на графиню. – Она обманула меня! – и сотрясся в диком хохоте, так как безумие поколебало его рассудок.

С того дня графы Лейстеры не вступали больше в замок; графиня содержалась там в заточении до самой смерти, и толкуют, будто ее призрак бродит в полночь по заброшенному замку.

– Лет восемнадцать назад, – продолжал свой рассказ Ламберт, – сын графа Отто, третьего брата и наследника графства, прибыл сюда. Он заблудился на охоте и решил остановится у меня, чтобы не входить в замок. Он увидал мою Бэтси, привлек к себе ее сердце, уговорил ее встречаться с ним тайком от меня и, дав девушке священный обет жениться на ней после смерти своего отца, отнял у нее девичью честь в том проклятом замке. Бэтси верила ему, пока не узнала, что лорд сделал несчастными и других девушек, пока не убедилась, что он изменил ей. Тогда она с отчаяния нашла смерть в здешнем пруду. Однако граф Отто не избег проклятия, тяготевшего над его домом и заслуженного им самим низостью: он также пал от руки родного брата, когда отнял у него любовь одной женщины. Весь графский род вымер, будь он проклят! Новый граф, который теперь носит имя Лейстеров, домогался руки шотландской королевы и в то же время прислал вас сюда, в Кэнмор-Кастл, где было посеяно проклятие и где оно взошло, а мне, отцу несчастной Бэтси, вверяет свою жертву. Доверяете ли вы любви лорда? Думаете ли вы в самом деле стать леди Лейстер, или хотите, чтобы новое преступление в Кэнмор-Кастле породило проклятие для нового поколения?

Филли с трепетом слушала этот рассказ, зловещий страх проник ей в душу, но чистосердечное доверие одержало верх над сомнением; она схватила руку Ламберта, пожала ее, точно желая уверить его в искреннем сочувствии, и знаками стала показывать, что Лейстер ее не погубит.

– Господь да благословит вашу веру, но да укрепит также и вашу силу, леди! – печально пробормотал Ламберт, поняв, что Филли ему хотела сказать. – Я не знаю еще графа, но предостерег вас на всякий случай!

В замке были приготовлены комнаты для Филли. Кингтон прислал двух горничных, однако немая гостья не нуждалась в них. Тони предупреждала все ее желания. Молодые девушки подружились, и Ламберт как будто ожил, видя, как горячо привязалась Тони к новой подруге, которая с каждым днем становилась все милее и ему самому.

III

Протекло несколько недель без всякого известия от графа Лейстера, тревоги Кингтона, что Филли будут разыскивать, также казались совершенно неосновательными, потому что никто еще не покушался нарушить замкнутость Кэнмор-Кастла непрошеным посещением.

Но вот в один холодный зимний день зазвенел колокольчик у ворот парка, и когда Ламберт отворил, то увидал перед собою Пельдрама. Он сообщил, что на днях, вероятно, явятся двое мужчин, которые, с разрешения графа, приступят к поискам Филли, однако сэр Кингтон надеется, что ее не отыщут, и просит Ламберта вспомнить о последствиях, угрожающих ему в противном случае. От самого графа, по словам Пельдрама, не было никаких известий.

– Не беспокойтесь, – заверил Ламберт, – в потайных ходах старого замка не найдут никого, кто вздумает там спрятаться. Однако довольно странно, что граф дает разрешение производить обыск и желает, чтобы никого не нашли.

Пельдрам, пожав плечами, сказал с хитрой усмешкой:

– Не знаю, но причину, кажется, не трудно отгадать. Леди, пожалуй, должна исчезнуть навсегда после того, как надоест графу, а в таком случае придется очень кстати, что замок предварительно обыщут и не найдут в нем никого.

Ламберт вздрогнул и невольно сжал кулаки.

– Ну, тогда, может быть, найдется и неожиданный мститель! – проворчал он про себя, запирая за Пельдрамом ворота.

Несколько часов спустя раздался новый звонок, у ворот остановился одинокий всадник. Он был закутан в черный плащ, и только по золотым шпорам можно было признать в нем рыцаря.

– Отворите! – нетерпеливо крикнул он, хотя управляющий уже отодвигал железные засовы. – Это вы Джон Ламберт?

– Я, господин, а что вам угодно?

– Я – граф Лейстер. Ведите меня к леди, которая спряталась здесь.

– Вы ошибаетесь, господин, здесь нет никакой спрятанной леди. Кроме того, чем вы можете доказать, что вы действительно граф Лейстер?

– Знаком ли вам герб Лейстеров? – спросил Дэдлей, показывая Ламберту свой перстень. – Это – моя печать. Еще раз, где леди?

– Милорд, она в замке.

– Ведите меня к ней, я тороплюсь.

Управляющий повиновался строгому приказанию. Он не смел сомневаться, что видит перед собою лорда, – кольцо было настоящим; кроме того, все сомнения рассеялись у него, когда Филли при входе графа кинулась в его объятия.

– Ступайте! – сказал Лейстер Ламберту, заметив его у дверей. – Зачем это вы обнажили кинжал?

– Чтобы поразить вас, если бы вы оказались мнимым владельцем Кенмор-Кастла!

– Вы – надежный страж и будете награждены мною за вашу верность.

– Вознаградите за это вашу невесту, милорд, она завоевывает сердца успешнее вашего золота.

Угрюмый Ламберт придал слову «невеста» особое ударение, и Лейстеру показалось, будто угроза промелькнула в его суровом взгляде. Он подал ему знак удалиться, после чего сказал Филли, все еще прижимавшейся к его груди и не выпускавшей его из объятий:

– Я вижу, что ты, несмотря на свою немоту, сумела расположить к себе этого нелюдима. Да и как могло быть иначе? – любовался он ею. – Ты так прекрасна, как все королевы на свете, взятые вместе.

Дэдлей сбросил плащ и сел на диван, он хотел привлечь к себе Филли, но она тихонько отстранила его и села на ковер у его ног.

– Зачем не хочешь ты прильнуть к моему сердцу? Филли, теперь я твой. Теперь я могу вполне упиваться твоею любовью. Еще одна кратковременная отлучка – мне надо побывать при лондонском дворе для того, чтобы сложить с себя придворное звание и откланяться Елизавете, – и тогда я буду твоим нераздельно, тогда ничто не разлучит нас больше. Я велю распахнуть настежь ворота этого замка и покажу всем возлюбленную моего сердца. Но ты сегодня холодна и неласкова? Почему уклоняешься ты от моих объятий? Ах, ты пылаешь и заставляешь меня томиться? Неужели я должен изнемогать от жажды?

Дэдлей хотел насильно привлечь к себе разгоревшуюся девушку, но она отбежала прочь. Робкая, трепещущая, с пылающим лицом, готовая бежать, как лань, вспугнутая охотником, стояла она перед ним, и тревога ее сердца как будто взывала: «Пощади меня!» Граф с досады топнул ногой.

– Что это значит, Филли? Уж не сделалась ли ты кокеткой? Разве ты не хочешь принадлежать мне и нарочно прикидываешься недотрогой теперь, когда меня привело сюда страстное желание обнять тебя перед отъездом в Лондон? Филли, неужели тебе вздумалось рассердить меня? Должен ли я подумать, что ты разлюбила меня и потеряла ко мне доверие?

Дэдлей простер объятия и опять хотел силой привлечь к себе девушку, но она упала на колени и смотрела на него с такой мольбой, что граф, с удивлением уставившись на нее, не смел к ней прикоснуться. Вся пылая, Филли как будто молила с трепетом о пощаде; томление, любовь, тоска, преданность, но вместе с тем смертельный страх и испуг отражались в ее взоре.

– Ты боишься меня? – спросил Дэдлей. – Разве не по твоей воле похитил я тебя? Неужели ты раскаиваешься, что подарила мне свое сердце?

Она вскочила и, кинувшись к столу с письменными принадлежностями, стала выводить старательно буквы пером на бумаге.