Текст книги "Голова королевы. Том 1"
Автор книги: Эрнст Питаваль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)
II
Роберт Сэррей приказал слуге приготовить все к отъезду, а затем спустился вниз в большой зал и, найдя лакея, сказал ему, что желает переговорить с лордом Сэйтоном. Лакей ответил, что лорд куда-то уехал верхом, но может вернуться каждую минуту, так что Сэррей решил обождать его в большом зале и не возвращаться к себе в комнату. Он был готов вызвать Сэйтона на открытое объяснение, и как ни деликатна была тема, которую он собирался затронуть, он считал гораздо достойнее самому объяснить Сэйтону все, что было между ним и Марией, не дожидаясь, пока тот начнет упрекать его.
Большой зал сэйтоновского замка был построен в готическом стиле. Мощные колонны вздымались кверху, а изящные арки и арабески придавали сводам красивый, величественный вид. Между колоннами висели нарисованные в натуральную величину портреты предков лорда, и эта галерея вела к какому-то ходу, который, вероятно, соединялся с жилыми помещениями замка. Портреты предков были декорированы доспехами, щитами и оружием, а над темным, закоптелым портретом Арчибальда Сэйтона висело грубое оружие древних шотландцев – лук из дубового дерева, праща и сплетенный из волчьей травы щит.
Сэррей с напряженным вниманием всматривался в эти портреты и нашел портрет Марии Сэйтон, какой он знал ее в Инч-Магоме. Рядом с этим портретом висел другой, и кровь быстрее забилась в его жилах, когда нежным, мечтательным и задумчивым взглядом он уставился на изящную фигуру, опиравшуюся на лютню, словно она собиралась запеть своим дивным голосом ту самую нежную песню, которая наполнила его сердце тоской в ту ночь. «Джэн Сэйтон» – гласила подпись, сделанная под портретом большими золотыми буквами. Сэррей тихим шепотом повторил это имя. Он забыл, где находится, зачем пришел в этот зал, он стоял, погруженный в созерцание, и его душа тихо шепталась с этими прекрасными глазами. Этот образ, черты которого глубоко врезались в его сердце, он должен был унести в одиночество своей жизни, и в его груди снова должно было проснуться старое страдание любви, с которым он так долго боролся.
Вдруг тихое шуршание шелкового платья заставило Роберта очнуться, он испуганно поднял голову и увидал ту, о которой мечтал, словно портрет по волшебству ожил.
И Джэн Сэйтон была поражена, встретив в галерее чужого человека, ее нежные щеки окрасились ярким румянцем, и казалось, что на ее лице, обрамленном белокурыми локонами, занялась утренняя заря.
– Леди Сэйтон, – дрожа произнес Сэррей, боясь что эта греза вдруг растает, и смущенно подошел к ней. – Леди Сэйтон, простите! Я ждал здесь вашего брата!
Джэн улыбнулась, смущение незнакомца придало ей храбрости, значит, он не подстерегал ее, очевидно, это был гость, которому надо было сказать: «Добро пожаловать».
– Милорд, – ответила девушка, – я видела, как брат только что проскакал вдоль улицы. Значит, он сейчас будет здесь и примет вас.
Она кивнула Роберту и хотела удалиться, но мысль, что, быть может, он уже никогда более не увидит ее, придала Роберту храбрости использовать удобный случай.
– Миледи! – воскликнул он. – Ваш брат не удостоит меня приветствием, так как считает обязанным ненавидеть за то, что меня зовут Робертом Сэрреем и что я – англичанин!
Джэн изумленно и с любопытством посмотрела на него, и ему показалось, что при его имени она испуганно вздрогнула.
– Вы – граф Сэррей? – переспросила она.
– Да, леди, я – гость вашего брата, хотя, к сожалению, не друг его. Миледи, возможно даже, что через несколько минут он будет смотреть на меня, как на смертельного врага, но, что бы вы ни услышали, что бы вам ни сказали, верьте моему слову – слову человека, высшим блаженством которого было бы, чтобы вы правильно судили о нем, будьте уверены, что я неизменно хранил самое полное уважение к вашему семейству и никогда не поступал недостойно.
– Милорд, – забормотала девушка, смущенная и пораженная этим бурным, страстным взрывом чувств, – я боюсь даже отгадывать, на что вы намекаете. Я верю, что вас оклеветали, что мой брат ошибается, но прошу вас: лучше уйдите с его дороги, не вызывайте его на объяснения, которые при его вспыльчивости могут повести к самым печальным последствиям!
– Миледи, не просите меня! Достаточно мельком высказанного вами желания, чтобы я счел священным долгом исполнить его. Но разрешите мне исполнить его так, как этого требует от меня моя честь. Вы боитесь, что мне еще раз придется скрестить с вашим братом оружие, но разве он не ваш брат и разве мог бы я когда-нибудь забыть, что ваши глаза станут оплакивать его, что ваше сердце возненавидит меня, если я подниму против него оружие? Нет, миледи, как когда-то я пролил свою кровь только ради того, чтобы услышать слово благодарности из уст вашей сестры, так и теперь я хотел бы заслужить ласковую улыбку, привет ваших прекрасных глаз, и соглашусь лучше сломать свой меч, чем поднять его против того, кого вы любите.
Раздался громкий звон шпор и несколько вооруженных людей с громким топотом ввалилось в комнату.
– Бегите, – испуганно прошептала Джэн, – брат возвратился с Дугласом, они вместе кутили, он не должен застать вас здесь.
Она еще говорила это, когда раздался голос Сэйтона:
– Где он? Клянусь святым Голирудским крестом, неужели он осмелился… А?! – перебил он сам себя, входя в галерею. – Леди Джэн Сэйтон принимает против моего желания графа Сэррея?
Лицо Сэйтона было очень красно, жилы на висках надулись, мрачный взгляд предсказывал мало хорошего. Но Роберт со спокойной решимостью пошел к нему навстречу и произнес:
– Милорд, в этом виноват только я, я вошел в галерею, даже не подозревая встретить здесь леди Сэйтон. Но, раз это случилось, поверьте, не льщу себя надеждой, что вы сочтете меня достойным быть принятым леди Сэйтон.
– Милорд, – возразил Сэйтон, приказав сестре удалиться, чему она, дрожа, повиновалась, – я слышал, будто вы приказали уложить свои вещи. Если вы собираетесь поблагодарить меня за гостеприимство, которым вы мне обязаны, то избавьте себя от лишнего труда. Как только вы оставите мой дом, я последую за вами в надежде настичь вас где-нибудь за воротами, мне надо поговорить с вами.
– Милорд, для этого и я искал вас здесь.
– Разговор, который я желаю иметь с вами, не может состояться в зале, где священны законы гостеприимства. Здесь я не имею ни малейшего желания слушать вас. Милорд, не испытывайте моего терпения! Я выполнил свой долг, как ни трудно мне было это. На вашем месте я не стал бы искать меня дома, я предпочел бы ждать меня с двумя секундантами на лугу, вооруженным и верхом. Я с большим бы удовольствием приветствовал вас секирой, чем кубком, но я покорился вашему желанию и теперь немало радуюсь, что комедии пришел конец. Законы гостеприимства защищают вас от моего меча, пока вы не будете находиться на расстоянии часа езды от Эдинбурга. До того времени мы – друзья, но потом – враги. Правильно ли это? – спросил он, обращаясь к гостям, вошедшим в галерею.
– Таков обычай! А на дороге вы можете встретиться с Сэрреем, если у него хватит храбрости подождать вас! – ответил граф Дуглас при одобрении всех остальных.
– Милорд Сэйтон, – произнес Сэррей, – я не выйду из вашего дома, пока не дам вам оправдывающих меня объяснений, и раз вы сослались на свидетелей, чтобы они одобрили ваш образ действий, то я требую, чтобы они поддержали и меня в моей правоте.
– Выслушайте его, – улыбаясь, сказал Дуглас, – ведь это вас ни к чему не обязывает.
– Милорд, – ответил Сэйтон после короткого колебания, – никто не смеет сказать, будто Сэйтон нарушил законы гостеприимства. Говорите, сколько хотите, я и мои друзья, мы выслушаем вас.
– Больше мне ничего не нужно, – заявил Роберт. – Граф Лейстер сообщил мне, что он необдуманно высказался о моем отношении к вашей сестре, леди Марии.
– Клянусь святым крестом, милорд, – заскрипел зубами Сэйтон, – вы осмеливаетесь…
– Я осмеливаюсь думать, что дворянин не имеет права считать другого дворянина подлецом, не выслушав его, а я был бы таковым, если бы когда-нибудь позволил себе говорить о вашей сестре иначе, как с глубоким уважением. Я говорю это не для того, чтобы стараться побороть ваше недоброжелательство ко мне, а лишь для того, чтобы сложить с себя всякую ответственность за слова графа Лейстера. Я никогда не стану драться с тем, кто защищает честь леди Сэйтон, и сам сделал бы то же самое, если бы кто-нибудь решился задеть ее. В силу этого я заявил графу Лейстеру, что порываю свою дружбу с ним, так как не могу быть другом человека, говорящего про леди Сэйтон без достаточного уважения. Вы видите, что только я один являюсь оскорбленным, меня выставили хвастуном, и в этом отношении я могу считаться только с графом Лейстером и менее всего с вами. Я не стану драться на поединке с братом той, которую когда-то объявил дамой своего сердца. Если же, – с этими словами он обратился к гостям Сэйтона, – здесь имеется кто-либо, кто имеет охоту обменяться со мною ударами меча, то я готов ждать его где бы то ни было.
– Я готов! – воскликнул граф Дуглас. Это же повторил Линдсей.
Сэйтон с раздражением поклонился им. Он должен был отказаться от желанного поединка, так как получил требуемое удовлетворение.
– Милорд, – сказал он, тогда как Сэррей кланялся графу Дугласу, – я с удовлетворением принимаю ваши объяснения, хотя мне и было бы приятнее разрешить недоразумение рыцарским поединком. Но только оскорбление давало мне право назначать гостю свидание за воротами, теперь мы поквитались с вами, и я надеюсь не попадать больше в такое положение, которое удержит меня от напоминания вам о нашей ссоре у собора Нотр-Дам.
– Я тоже надеюсь на это, хотя и понимаю это в другом смысле, чем вы, – с этими словами Сэррей поклонился и, приняв от хозяина прощальный кубок, как того требовал обычай, вышел из замка, чтобы сесть на своего коня.
Графы Дуглас и Линдсей последовали за ним со своими оруженосцами, у них не было желания выжидать, пока Сэррей отъедет на расстояние часа пути от замка.
III
Всадники вскочили в седла и собирались проехать под воротами замка веселой кавалькадой, словно дело шло о прогулке, а не о дуэли, как вдруг встретились с двумя другими всадниками, приближавшимися к сэйтоновскому дворцу. Те, судя по внешнему виду, совершили длинный переезд, так как их платье было совершенно запылено, а лошади – в пене. По первому взгляду Сэррей узнал друга, приехавшего в сопровождении оруженосца, чтобы отыскать его.
– А, Вальтер Брай! – крикнул Роберт, не замечая, как при этом имени насторожился граф Дуглас, с любопытством посмотревший на новоприбывшего.
Сэррей поспешно пожал руку другу и шепнул ему, что нашел Филли.
Лицо Брая просветлело при этом, хотя его взор мрачно и подозрительно скользил по всадникам, носившим столь ненавистные ему цвета Дугласов. Когда Сэррей окончил свой рассказ замечанием, что Брай не мог бы приехать в более подходящий момент, чтобы удалить Филли от близости Лейстера, Вальтер с удовлетворением улыбнулся и произнес:
– Я не разделяю ваших опасений относительно Филли, так как женщина, не способная оградить свою честь, заслуживает позора. Но я рад слышать, что вы не доверяете графу Лейстеру. Это – фаворит Елизаветы, который прислан сюда погубить шотландскую королеву; еще есть время предупредить ее!
– Она предупреждена! – ответил Сэррей.
В этот момент к ним подъехал граф Дуглас, прозванный «Черный Дуглас». Он испытующе впился взором в Вальтера Брая и спросил:
– Сэр, вы родом из Дэнсдорфа?
– Да, граф Дуглас. Меня зовут Вальтер Брай из Дэнсдорфа, и я еще ребенком мерился оружием с дугласовскими всадниками.
– И, вероятно, испытали на себе тяжесть их кулаков. Один из моих друзей, лорд Бэклей, граф Гертфорд, просил меня повесить вас на первом же дереве, если вы покажетесь в Шотландии.
– Милорд, если лорд Бэклей – ваш друг, то вы угодили рукой в помойную яму. Но обоим вам место на виселице, если храбрый граф Дуглас научил своих всадников нападать целой дюжиной на одного человека.
– Сэр, вы, очевидно, солгали, когда сказали, что мерялись оружием с дугласовскими всадниками, иначе вы знали бы, что дугласец сам лучше выступит против десятерых, чем набросится с несколькими товарищами на одного. Это вы хитростью заманили всадников моего отца к обрыву в Эдинбурге?
– Да, я, и милорд Сэррей подтвердит вам, что дюжина ваших всадников преследовала единственного человека, который хотел защитить женщину от подлости вашего друга.
– Но позвольте! Ведь это была распутница, выпоротая перед тем у позорного столба.
– Это была мать вашего ребенка, милорд Дуглас, а ваш друг виноват в том, что ее признали распутницей.
– Мать моего ребенка? Вы с ума сошли, или ваша шея хочет познакомиться с моей секирой?
– Милорд, у меня кулак чешется дать вам такой ответ, какого вы заслуживаете! – произнес Брай. – Лорд Бэклей, ваш друг, преследовал ухаживаниями мою невесту, бедную девушку, подстерег ее на сеновале, и когда она стала отбиваться от него, он кликнул ваших всадников и обругал ее при них распутницей. Ее потащили к озеру, окунули в воду и привязали к папистскому столбу. Я вернулся из лагеря графа Аррана, услыхал о происшедшем и хотел прежде выслушать эту девушку, а потом уже отомстить. Ваши всадники бросились за мной вдогонку, и я заманил их к обрыву, потому что не хотел им дать убить себя. Лорд удрал, боясь моей мести. Кэт, так звали девушку, нашла приют у одной ведьмы, и ей удалось, несмотря на преследования Бэклея, который выжег подземелье, добраться до вашего замка. Тогда вы окончательно опозорили ее там. Случаю было угодно, чтобы я воспитал и полюбил вашего ребенка. Но я говорю это совсем не для того, чтобы причинять вам лишние хлопоты, мне кажется, что уже ради вашей дочери я обязан убить единственного человека, который имеет право назвать ее незаконнорожденной.
– Не знаю, чему и верить! – пробормотал Дуглас. – Бэклей – негодяй, а вы были покровителем, а не погубителем его возлюбленной? Вы воспитали моего ребенка и вместо благодарности ищете ссоры со мной?
– Я ручаюсь за слова Брая, – вступил теперь в разговор и Сэррей, – и могу подтвердить все сказанное им, только мне было неизвестно, что дочь Кэт – ваша дочь. Однако, раз Брай говорит это, значит так оно и есть. Милорд, хотя вы и настроены против меня очень враждебно, но я считаю вас за очень честного человека, чтобы не верить, будто вы просто обмануты негодяем Бэклеем; этот субъект обманул уже многих, а за последнее предательство своих благодетелей ему пришлось жестоко поплатиться.
– А мне он говорил, что его предала женщина! – произнес Дуглас. – Я не могу требовать от него, чтобы он дал мне доказательства, так как это – калека, у которого пыткой сломали члены. Но я откладываю свой поединок с вами, милорд Сэррей, пока не расследую все это. Если этот человек, – он указал на Брая, – говорит правду, то я обязан ему благодарностью, пусть он узнает, что Дуглас никогда не стыдится исправить совершенную несправедливость! Ребенок, в жилах которого течет моя кровь, не должен краснеть ни перед кем.
– Милорд Дуглас, – сказал Брай, – если вы хотите признать вашу дочь, тогда я беру обратно свои слова и никогда больше не скажу про Дугласа, что он позорит свой герб.
Тем временем кавалькада достигла рощицы у ворот Эдинбурга, и лорд Линдсей нетерпеливо подскакал к ехавшим впереди и спросил, уж не до Лондона ли собираются они скакать, чтобы он мог сломать милорду Сэррею шею на английской земле?
Вместо ответа Сэррей соскочил с лошади и обнажил меч. Линдсей последовал его примеру, тогда как по знаку, данному Дугласом, оруженосцы подхватили лошадей под уздцы.
Поединок продолжался недолго. Линдсей повел ожесточенную атаку, но ему пришлось убедиться, что Сэррей значительно сильнее его. У Линдсея уже сочилась кровью легкая рана, когда он сделал резкий выпад, который оставлял его самого без прикрытия, но вместе с тем неминуемо должен был свалить с ног Сэррея. Но, судя по всему, Сэррей знал этот прием, поэтому Линдсей отскочил назад, чтобы избегнуть удара противника, причем зацепился шпорами за корни дерева и упал на землю. В тот самый момент Сэррей сделал выпад и, не ожидая отступления врага, не удержался на ногах. Случаю было угодно, чтобы, падая, Сэррей наткнулся рукой на острие меча Линдсея. Роберт выронил меч, из разрезанной жилы кровь забила фонтаном.
Раненный, но не побежденный, Сэррей упал в обморок от потери крови, и Вальтеру с большим трудом удалось наложить ему повязки и остановить кровотечение. Дуглас кликнул своих людей, приказал взвалить раненого на лошадь, и так как вблизи находился один из его замков, то все, за исключением Линдсея, вернувшегося с оруженосцами в Эдинбург, поскакали туда.
Глава девятая
МАРИЯ И ЛЕЙСТЕР
I
Граф Лейстер стал готовиться к отъезду, как только Сэррей оставил его. Он упивался блаженством при мысли о том, что теперь зависит только от него одного добиться цели своих честолюбивых надежд, и с того момента, когда увидел, что Мария Стюарт может отдать ему руку, не призывая в советники никого другого, кроме своего сердца, он уже чувствовал себя победителем. Ему казалось теперь, что его сердце всегда стремилось к ней, что она – та женщина, на которую намекало пророчество предсказательницы.
Когда он спустился по лестнице, то случайно заглянул в окошко. Зал был полон гостей, в галерее напротив Сэррея стоял Сэйтон, а Джэн с краской стыда на лице поспешно убежала.
«Ага! – улыбнулся Дэдлей. – Так вот какова добродетель нашего героя! Младшая вытеснила у него из сердца старшую, а я еще думал, что это просто гордость борется в нем со старой любовью! И ведь он все-таки сумел добраться до нее, несмотря на все запоры, которыми думал оградить ее Сэйтон! Великолепно! Вот и истинная причина его гнева, когда он узнал, что я восстановил против него лорда».
Для Лейстера было большим торжеством иметь возможность обвинить Сэррея; теперь ему уже нечего было стыдиться своего предательства. Так, по крайней мере, он думал, и когда, полчаса спустя, вскоре после отъезда Сэррея из замка, он вошел в зал, чтобы проститься с Сэйтоном, то, смеясь, сказал ему:
– Милорд, я ошибся: граф Сэррей совсем ее домогается чести надеть на себя шотландскую корону.
– Знаю! – с ледяной холодностью возразил ему Сэйтон.
– Он не был так глуп. Кроме того, он вообще предупредил меня, что его друзья болтают больше, чем могут отвечать за это. Я вижу, что вы приготовились уезжать, желаю вам счастливого пути.
Иронический тон его слов и тихие смешки присутствующих доказывали Лейстеру, что малейшее его слово в ответ будет принято за вызов. Но он далек был от мысли ставить на карту свою жизнь в тот момент, когда ему улыбалось будущее. Если он добьется руки Марии, то успеет заставить Сэйтона поплатиться за надменность. Поэтому он сделал вид, будто не заметил насмешки в тоне Сэйтона, и простился с ним в самой любезной форме.
В тот же вечер он добрался со своими слугами до Сент – Эндрю.
Его принял граф Мюррей и повел в отведенные для него покои.
– Милорд, – сказал он, – я счастлив, что королева решила повидаться с вами. Теперь от вас будет зависеть добыть себе корону и красивую женщину. Надеюсь, ваше сватовство увенчается успехом, и это будет порукой мира с Англией и ее великой монархиней.
– Милорд, – ответил Лейстер, уже видевший в Мюррее человека, которого ему необходимо будет столкнуть первым после вступления с его помощью на трон, – я прибыл сюда как жених и никаких желаний, кроме желания стать счастливейшим из смертных, у меня нет. Я – не государственный деятель и никогда не занимался политикой. Поэтому, если бы предстояло стать не только супругом, но и первым советником королевы, то я отклонил бы от себя такую ответственную обязанность. Но королева Елизавета сказала мне, что в вас я найду покровителя, друга и советника, словом, – человека, который один только способен избавить эту несчастную страну от смут и раздоров.
– Я – первый слуга королевы, – ответил Мюррей, – и охотно окажу вам помощь, если, – он подчеркнул последующие слова, – вы дадите мне гарантии, что и далее будете пользоваться моими услугами.
– Я готов, не читая, подписаться под вашим предложением! – засмеялся Дэдлей. – Влюбленный ненавидит дела.
Мюррей с удовлетворением улыбнулся, теперь ему казалось бесспорным, что он будет вертеть, как угодно, этим человеком.
II
В то же самое время Мария Стюарт и Генри Дарнлей сидели за веселым ужином, причем королева вышучивала пошлого фата, любезности которого ей придется выслушивать, чтобы обмануть Мюррея. Благодаря изысканному воспитанию Дарнлея и его веселому нраву, ему удалось согнать морщины озабоченности со лба королевы, и она думала только о том, как бы обмануть Мюррея и не выдать себя до тех пор, пока Дарнлей не приобретет достаточного количества приверженцев, чтобы открыто просить ее руки. Хотя она и чувствовала себя во многом обязанной Джэмсу Стюарту, но ее уже тяготила необходимость зависеть от него во всех отношениях и смотреть на все его глазами. Что касалось управления Шотландией, то она с удовольствием вполне предоставила бы власть его твердой руке, которая была способна подавить междоусобицы лордов. Но Мюррей требовал и ограничения придворной роскоши, совал нос во всякое развлечение, задуманное королевой, и укорял тем, что шотландцы видят в этом распущенность нравов и французское легкомыслие. При каждом удобном случае он пугал Марию призраком революции, не умея, однако, избавить ее от оскорблений, наносимых религиозными фанатиками приверженцам ее религии и ей самой. Мария не видела иного исхода, как выйти замуж, так как тогда ее муж станет тем человеком, который защитит ее от личных оскорблений. Но она не была бы женщиной, если бы думала только о том, чтобы выйти замуж исключительно за того, кого ей рекомендовал ее брат-моралист вместе с ее соперницей, королевой Елизаветой. И главным делом считала усиление партии, желавшей свергнуть Мюррея, чтобы он уже не имел возможности помешать ее браку с Дарнлеем.
А кузен был как раз таким человеком, который, по мнению Марии, был способен обеспечить ей радостную будущность. Он был очень симпатичен, имел благородную внешность и обладал всеми чарами юности. Следуя советам своей честолюбивой родни, он выказал незаурядную ловкость и вкрался в доверие к Мюррею, который не видел в нем опасного человека. По утрам Дарнлей слушал проповеди реформатора Нокса, по вечерам – танцевал с королевой и умело приобретал доверие как духовных лиц, так и двора.
И вот, в то время как Мюррей заботился о том, чтобы Елизавета, в случае если она умрет бездетной, объявила Марию Стюарт наследницей престола, королева шотландская все искуснее уклонялась от определенного ответа. Она вернула из ссылки изгнанного графа Босвела, чтобы в случае необходимости опереться на него. Через Дарнлея она завязала отношения с Гентли, состояние которых было конфисковано Мюрреем. Сам Дарнлей вербовал в свои ряды всех тех лордов, которые втайне оставались верными католической религии и считали подлой мысль о возможности брака королевы Марии с англичанином.
III
Мария слушала стихи, которые ей читал Дарнлей, и милостиво принимала его ухаживания, тогда как Лейстер предавался честолюбивым мечтам, надеясь уже на следующий день после приезда получить торжественную аудиенцию.
Настало утро, а вместе с ним и приглашение пожаловать к королеве в двенадцать часов. Дэдлей оделся со всем блеском и вкусом разорительных обычаев, бывших в моде при французском дворе; этим он хотел вызвать в памяти королевы веселые времена ее юности. Лейстер был одним из красивейших мужчин своего времени, и, увидав теперь свое изображение в зеркале, сам себя нашел неотразимым. Он отправился в покои королевы в сопровождении двух пажей.
Мария Стюарт тоже принарядилась. Белые розы благоухали в ее волосах, грудь волновалась в облаках газа, а бархатное платье красиво обрисовывало грациозные формы ее тела, но прелестное ее лицо ярче всякого туалета сияло красотой юности. Надо было показать этому человеку, который стоял на коленях перед соперницей, а теперь был прислан ею в качестве жениха, чего именно он добивался. А так как Мария заранее твердо решила отказать ему, то женское самолюбие требовало полного триумфа, чтобы он не мог равнодушно примириться с мыслью об отказе.
Дарнлей неоднократно поддразнивал Марию, что Лейстер неотразим и что, побеждая сердца дам, он сам остается холодным и спокойным, так как ни одна не сумела задеть его сердце. Сэррей тоже сказал, что Дэдлей не умеет любить иначе, как питая честолюбивые планы. И женское достоинство Марии требовало от нее добиться, чтобы жениху не пришлось лицемерить, признаваясь ей в любви.
Вошел Лейстер. Он думал застать королеву во всей царственной пышности. Но вместо государыни встретил только сиявшую красотой даму, у которой изящество заменяло пышность, грация – внешние формы этикета; казалось, что он явился свататься к самой обыкновенной женщине, которая даст тот или иной ответ, только подчиняясь велениям своего сердца. Лейстер приготовил вступительную речь, но к этой интимной обстановке она не подходила. Вместо блестящей свиты он видел вокруг Марии ее статс-дам, веселые лица которых говорили о том, что они расположены гораздо больше к забавной шутке, чем к соблюдению строгих приличий. И он стоял пораженный, ослепленный, очарованный красотой открывшейся ему картины.
– Добро пожаловать, милорд Лейстер! – сказала Мария с ласковой улыбкой, которой словно хотела ободрить его. – Мы очень хорошо помним вас, хотя с последнего нашего свидания и до сего дня прошло много горестных, печальных минут. В то время мне и в голову не могло прийти, что когда-нибудь вы явитесь ко мне в качестве посла моей строгой сестрицы Елизаветы, с мечом в одной руке и обручальным кольцом – в другой. Но я не расположена говорить о политике и, чтобы не слишком обижать посла, принимаю вас как старого друга.
Дэдлей преклонил колено и сказал:
– Ваше величество, ничто не может так ласкать мой слух, как ваше имя. С трепетом принял я поручение королевы Елизаветы, оно казалось мне каким-то издевательством, и все-таки я не мог отклонить его, так как оно вело меня сюда. Я рисковал показаться пошлым дураком, но решился на все, лишь бы снова увидать ту, которая очаровывала своей красой всю Францию!
– И которая с того времени сильно постарела и испытала много горя! – подхватила королева. – Признайтесь, граф Лейстер, что вы сильно колеблетесь говорить печальной вдове такие вещи, которые вы, избалованный успехом, привыкли расточать только самым свежим цветам юности. Правда, на моей голове венец, но это – терновый венец. И я не могу сердиться, если в тайниках своей души вы уже желаете, чтобы я отослала вас назад и сказала своей сестре Елизавете, что для самого красивого мужчины Англии Мария Стюарт слишком стара и представляет собою слишком незначительную цель его честолюбивых стремлений.
– Ваше величество! – ответил Лейстер, очарованный улыбкой, которая ясно показала, насколько мало сама Мария верит своим словам. – Если бы я встретил вас пастушкой на шотландских лугах и вы приказали бы мне оставить вас, то и тогда бы я покорился! Правда, мое сердце было бы разбито, и я вернулся на родину с чарующим образом в душе, образом, который навеки стал бы источником страданий моего сердца. Было время, когда вы недосягаемо высоко стояли надо мною, тогда я мечтал лишь о вашем благоволении. Но мне показали дорогу, ведущую к солнцу, и я уже не в силах думать ни о чем ином, кроме того, чтобы приблизиться к нему и сгореть в пламени его лучей!
Мария Стюарт с торжеством улыбнулась, но в этой улыбке была не насмешка, а скорее участие, словно она раскаивалась, что вздумала играть с этим сердцем, если поклонение, о котором говорил Лейстер, было на самом деле искренним.
– Милорд Лейстер, – сказала она, дав своим статс-дамам знак, чтобы они отступили назад, – будьте откровенны! Ведь вас привлекает сюда одно только честолюбие, и я, право, не стала бы порицать вас за это! Корона заключает в себе так много заманчивого!… Поэтому говорите со мной без лести, и тогда мы можем договориться с вами до чего-нибудь. Я знаю, что вы заставили поколебаться мою сестру Елизавету в ее решимости не делить английский трон с мужем. Ей принадлежит ваше сердце, она красивее, могущественнее и счастливее, чем я.
– Ваше величество, – ответил Дэдлей, и голос его звучал искренне и правдиво, – мое сердце принадлежит только вам одной, и никогда еще я не обоготворял женщину так, как вас. Клянусь своей честью, если когда-нибудь я буду иметь счастье назвать своей эту прекрасную руку, то не буду знать иной политики, кроме той, которая сделает вас великой, могущественной и счастливой! Я – не игрушка в руках вашей соперницы.
– Значит, мои сведения неверны? Значит, неправда, что вы надеялись и пытались подойти поближе к сердцу Елизаветы?
Лейстер думал, что Мария высказывает подозрение, не собирается ли он и в качестве ее супруга оставаться вассалом Елизаветы.
– Ваше величество, – ответил он, – кто же может признать королеву Елизавету красивой, если видел вас? У королевы Елизаветы нет сердца, это – ледяная царица, вы же – цветущий май!
– Я думаю о том, сколько женских сердец уже завоевали вы и как Елизавета сумела разглядеть вас…
– Еще ни одна женщина не захватывала одним взглядом всего моего сердца, чтобы я, как теперь, был способен забыть все на свете…
– Значит, я срываю первый цвет вашей любви, граф Лейстер? Ну, а если я дам ему завянуть?
– Тогда ему не расцвести вновь…
– Вы опасны, граф! Я оградилась твердым решением уступить свою свободу только тому, кто завоюет мою любовь. Но вы ведете себя не как посол, а как пламенный поклонник. Горе мне, если вы обманете меня. Народ притесняет меня, заставляет во что бы то ни стало выбрать супруга, а я могу принести супругу в приданое только заботы, тяжелые обязанности и сердце, которое противится браку. Проверьте себя еще раз. Если на ваше решение влияет хоть отчасти честолюбие, то лучше бегите прочь, так как лорд Мюррей не потерпит, чтобы мой супруг вырвал у него из рук бразды правления. Тогда вы избавите и меня от неприятной задачи отказать фавориту Елизаветы.
– Ваше величество, лорд Мюррей только что получил мои уверения, что я во всем буду следовать его советам.
Лейстер не мог бы более ясно, чем этой фразой, доказать Марии, что в его словах – самое наглое лицемерие. И ей пришлось сделать усилие, чтобы подавить в себе недовольство и не указать ему с насмешкой и презрением на дверь.
– Я подумаю о вашем предложении, граф, – промолвила она. – До свидания.
