Текст книги "У"

Автор книги: Эрленд Лу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Двенадцатый день

Активный день. Прямо за завтраком я выдвигаю план, чтобы мы крепче сплотились и работа шла дружнее. Мне так неприятно, когда мы ссоримся, говорю я под свежим впечатлением вчерашнего разговора. Поэтому я придумал нововведение, которое называю Организацией позитивной среды, или ОПС. Мы ежедневно будем собираться на краткую беседу, и каждый сможет свободно высказаться, чем он доволен или недоволен, поделиться сам, что у него наболело, будь то любой пустяк или что-нибудь важное. Затем я отправляю ребят на исследовательские задания с тем, чтобы еще до полудня получить от них отчет о проделанной работе.

Мартин усиленно принимается за свою периодическую систему девушек. Эгиль и Руар намерены с миллиметровкой искать следы прежних поселений. Ингве наблюдает за эрозионными процессами. Ким рисует свой ковер, а Эвен, вооружившись лакмусовой бумажкой, идет выяснять, где тут щелочная, а где кислотная среда. Я же направляюсь вдоль берега, чтобы поискать, не выбросили ли волны кокосовый орех, брошенный приятельницей Эвена в море с побережья Эквадора. Вероятно, он уже приплыл.

В полдень мы собираемся в кружок на ОПС. Ребята явились не такие бодрые, как я ожидал. Эгиль и Руар не нашли никаких признаков поселений, их в джунглях искусали комары. Больше они туда ни ногой! Но Эгиль сообщает, будто бы наблюдал двух крабов-отшельников, которые стимулировали друг друга ртом (иными словами, поза «шестьдесят девять»). Он утверждает, что мы сделали воистину великое научное открытие: оральный секс имеет целью исключительно наслаждение и совершенно не связан с функцией продолжения рода. До сих пор считалось, что подобные действия характерны только для человека. И теперь распространенное в биологии представление о том, что животными управляют только инстинкты выживания и продолжения рода, потерпело сокрушительный крах. Это в корне подрывает все, на чем основана теория эволюции. Если наблюдение Эгиля получит подтверждение, наша экспедиция безусловно достигла успеха. Это на всю оставшуюся жизнь обеспечит нам развороты в «Нэшнл джиографик». И телевизионные дебаты. Такая перспектива нам всем очень понравилась.

Ингве совершил долгий поход и удостоверился, что далеко проникший процесс эрозии затронул весь остров. Следы эрозии видны повсюду.

Эвен набрал кучу лакмусовых проб в самых разных местах, но он не может с полной уверенностью вспомнить, какой цвет – красный или синий – означает присутствие кислоты. То есть он не может сказать ничего нового.

Мартин и Ким, кажется, очень довольны своей работой. Они говорят, что результаты мы узнаем позже. А я сообщаю, что нигде не обнаружил признаков кокосового ореха, пущенного в плавание из Эквадора, несмотря на то что его было обещано покрасить позаметнее в ярко-красный цвет.

Эгиль воспринял подведение итогов наших исследований, как сигнал к работе в других направлениях. И сразу же выступил с новым предложением. Выдвинуть предложение – это же самое главное! Критиковать направо и налево любой горазд, а предложить что-нибудь новое не всякому дано. И вот у Эгиля готово предложение. Так что, мол, слушайте!

– На острове собралась небольшая группа, – говорит Эгиль. – Это создает прекрасные предпосылки для экспериментов по изучению различных форм и способов организации человеческого общества. Пускай естествоиспытатели занимаются природой, – говорит он. – А вот мы давайте-ка решим лучше что-нибудь из политических проблем! А таких проблем уйма.

Неполадки в политических системах губят столько жизней, что никакие успехи науки не компенсируют потерь. А следовательно, сюда и надо бросить все силы.

Таких речей от Эгиля раньше нельзя было услышать.

– По-моему, ты никогда не увлекался политикой, – говорю я.

– Ну и что! Зато часто о ней думал. Тут на острове есть все возможности для проведения экспериментов в контролируемых условиях и в обстановке, легко поддающейся учету.

– А каковы твои политические убеждения? – спрашивает Ингве.

– Вообще-то я всегда считал себя социалистом, – говорит Эгиль. – Но больше всего меня волнует вопрос о распределении благ в международном масштабе. Я не хочу вдаваться в норвежскую политику и не участвую в выборах. В Норвегии с распределением и без того все в порядке, ты согласен? По-моему, норвежские рабочие зарабатывают вполне прилично, больше, чем ученые.

Ингве возражает, что Эгиль должен отдавать свой голос на выборах, и пока он не ходит на выборы, все его доводы останутся плоскими и малоубедительными. Можно же, в конце концов, проголосовать и пустым бюллетенем.

Эгиль считает – что в лоб, что по лбу.

Мартин на прошлых выборах опустил чистый бюллетень, и это принесло ему моральное удовлетворение. Он всем рекомендует поступать так же.

Ким считает, что опускать чистый лист, это все равно, что проголосовать за себя.

В результате короткого опроса выяснилось, что мы все считаем себя левыми. Но никто из нас никоим образом не принимает активного участия в политической жизни. Это бесполезно, и нам неохота выяснять, правильно ли наше мнение. О политике мы разговариваем редко. И построить ничего такого не построили. Мы то есть. Но сейчас у нас появился шанс. Какую политическую систему можно считать самой лучшей? Давайте испробуем их сами! Отнесемся к делу серьезно и проверим на практике все системы в виде, так сказать, ролевой игры, а тогда уж сделаем выводы. Правительства и народы уже испробовали все в действительности, но люди так и не пришли к единому мнению. Существует огромное количество вариантов насчет того, какая политическая система может считаться самой лучшей. Миру требуется, чтобы кто-то навел наконец порядок в этих понятиях. А кроме того, черт побери, мы просто обязаны обогатиться собственным опытом.

ОПС оказался чрезвычайно успешным мероприятием. Идеи и предложения сыплются как из рога изобилия. Именно об этом я и мечтал, когда мы собирались в путешествие. Заинтересованное и ревностное отношение. Это точь-в-точь похоже на мои ожидания.

Наконец-то что-то стронулось с места!

Одиннадцатый костер

Разговор ведется о том, почему мы так безразличны к политической жизни. Ведь мы не холодны и не равнодушны. Отнюдь нет! Большинство из нас – парни горячие и любвеобильные. Да вот уж больно легко видеть насквозь тех, кто нами правит. Ими движет либо глупость, либо какие-то замещающие мотивы. Нигде не чувствуется божьей искры, и всегда выходит что-то не так. Кроме того, у многих из нас родители, в нашем детстве, были политически ангажированными людьми. Тогда это было распространенным явлением. Все только и говорили о политике. Некоторых из нас еще в колясочке возили на первомайские демонстрации. Вероятно, это оказало обратное действие. В четырнадцать лет я посещал политкружок социалистической молодежи, но продержался там еще меньше, чем в бойскаутах. Мы сидели за столами и вычерчивали какую-то пирамиду, бог знает, как она там называется, где в самом низу пролетарии, а буржуазия и духовенство на вершине, и вокруг красуются средства производства. И у меня была возлюбленная из семьи еще более радикальной, чем мои родители. Она посещала подпольные собрания, где у всех детей были подпольные клички. Понятно, что долго такое невозможно выдержать. Надоедает до предела. В особенности если ты живешь в такой стране, где в общем-то все неплохо, а различия между людьми, в сущности, не так уж и велики. Да еще учтем, что в наше время некоторые идеологии сильно поистрепались. На нашей памяти, например, было несколько крупных войн, а в социалистических проектах Советского Союза, Китая и кое-каких других стран обнаружились существенные изъяны.

К тому времени, когда мы родились, создавалось такое впечатление, что мир уже окончательно устроен. Он нам не принадлежит. Не мы его строили. Единственное, что осталось на нашу долю, – поддерживать мир в порядке и, когда надо, ремонтировать. Мы родились в условиях объекта, не требующего ничего, кроме косметического ремонта. Много ли тут увлекательного? Наши действия ничего не убавят и не прибавят. Давно всем известно, как человек относится к вещам, которые ему легко достались, и к тем, о которых он мечтал, долго копил деньги и лишь потом смог их купить.

Подростками мы слушали не столько музыку, утверждавшую, что мы – сила, способная что-то изменить (The times they are a'changing), [48]48
  Настало время перемен (англ.) – песня Боба Дилана.


[Закрыть]сколько твердившую, что все на свете не имеет смысла, кругом все плохо, общество катится в тартарары, а единственное, что нам остается, – это пребывать бессильными зрителями происходящего (I was looking for а job and then I found a job, and heaven knows I'm miserable now). [49]49
  Я искал работу, потом я нашел работу, и, видит бог, до чего же мне паршиво сейчас (англ.) – из песни «The Smiths» «Heaven knows I'm miserable Now».


[Закрыть]Мы слушали «Bauhaus» («Bela Lugosi's Dead») и «Joy Division» («Love will tear us apart»), и «The Cure», и «The Smiths», и «New Order» – группы, в которых музыканты пели о безнадежности, усталости, депрессии и страданиях при такой вялости, когда даже не хватает энергии покончить с собой. Лидер «Joy Division» однажды собрался с силами, сделал это, и тогда друзья-музыканты стали приходить к нему на кладбище в годовщину его смерти. Это было время упаднических настроений. Музыка отражала упаднические настроения общества и находила отклик у тех из нас, кому тоже жилось не слишком легко. Похоже, тогда многим вообще было не до веселья. Может, молодежь всегда такова, не знаю, но в наше время довольно часто родители расходились. Наверное, на то были свои причины, но и последствия не заставили себя ждать. Теперь стало нормой, что любовные союзы заключаются не на всю жизнь, и человеческое существование отныне скорее печально, нежели прекрасно. Да, может быть, так оно и есть. Недаром люди все чаще задумываются о том, какая грустная штука жизнь. Такие проблемы нельзя решить, просто сойдя с поезда.

Подобные ощущения бытуют до сих пор. Человек становится интровертным и начинает заигрывать с буддизмом и сатанизмом, и чем там еще? Ким добавляет, между прочим, что есть такой калифорнийский буддизм, разрешающий пить и трахаться, и курить, и вообще, все, что хочешь, при условии, что делаешь это в просветленном состоянии.

– Ну а как насчет электронных игр? – спрашивает Мартин. – Можно заниматься электронными играми?

– Уверен, что можно, – отвечает Ким.

Тринадцатый день

Олигархия.

Великий политический эксперимент идет полным ходом. Мы рассмотрим все системы, основательно и без дураков. И мы будем бескомпромиссны и откровенны и не будем ничего принимать как должное, на веру. Это тоже из О-цикла. В высшей степени. Это касается нас всех.

Мы решили, что естественно будет начать с того, что, кажется, представляет собой самую древнюю и самую распространенную из всех форм организации общества, а именно с олигархии, то есть власти немногих. Эта форма характеризуется тем, что очень ограниченное число лиц правит массами, которые не имеют возможности контролировать правителей. Очень немногочисленная группа распоряжается всеми остальными. Звучит малоприятно, но, вместо того, чтобы, следуя инстинкту, отвергнуть эту форму, мы решили ее опробовать.

Так мыслят ученые.

Мы решили, что олигархия будет у нас представлена двумя лицами и мы выберем их путем жеребьевки. Все пишут свои имена на листочках бумаги и кладут их в мою кепку. Жребий выпал на Эвена и Руара. Они будут распоряжаться нами целый день.

Итак, мы начинаем.

Первое распоряжение Эвена гласит, что мыть посуду вместо него будет Ким. Ким протестует, но вынужден подчиниться. Спокойно, Ким, таковы условия эксперимента! Критику будешь высказывать после, когда мы будем подводить итоги. А пока делаем так, как скажут Эвен и Руар.

Они – власть, а мы – народ и средства производства. Мии и Туэн тоже средства производства, но мы им этого не говорим.

Эвен и Руар поудобнее укладываются в гамаках, и Руар велит подать ему воды, еды и женщин.

– Нету здесь дамочек, и ты это прекрасно знаешь! – говорит ему Ингве.

Разгневанный Руар требует, чтобы Ингве выпороли, но тут мы вмешиваемся и советуем Руару быть поосторожнее. Ведь, как знать, может быть, завтра он перейдет в разряд производительных средств. Мы долго топчемся вокруг олигархов, натираем их кремом с алоэ-вера, бьем комаров и тому подобное. Наконец Руар замечает, что дела-то стоят. Похоже, никакие ценности не производятся. Он отправляет двоих из нас ловить рыбу, а остальных – на постройку мавзолея, где после смерти будут покоиться его бренные останки. Он говорит, что пускай на это будет затрачено сколько угодно времени, но гробница должна быть великолепной. Спешить особенно некуда, достаточно, если она будет закончена лет через пятьдесят-шестьдесят.

Мы с Эгилем и Мартином недовольно принимаемся копать песок, перебрасываясь шепотом заговорщицкими речами. Мы мечтаем о государственном перевороте, но едва мы успели начать строить планы, как подходит Эвен и говорит, что они с Руаром не чувствуют себя в безопасности, лежа в гамаках. Двоих из нас они решили произвести в воины, мы будем лейб-гвардией и должны стать на часах возле гамаков, чтобы их охранять и в случае чего защищать, желательно не жалея своего живота. Всякое ведь может случиться. Если в массах возникнет недовольство. Итак, Эгиль и Мартин превращаются в воинов, а я остался в качестве единственного раба, занятого тяжелым трудом. Мне это совсем не нравится. Не с кем плести заговоры. Я вынужден пестовать свое возмущение один, на собственный страх и риск. И вот я все копаю и копаю. Тысячи тысяч людей веками трудились вот так. Ради пустячной страницы в истории. В результате был построен ряд замечательных сооружений, но и только.

Когда Ингве и Ким вернулись с рыбой, Руар отдает распоряжения, как ее следует приготовить, и потом они с Эвеном забирают себе лучшие куски, вторые по качеству достаются воинам Эгилю и Мартину, а все прочие довольствуются подливкой да тем, что осталось. Затем нам приказывают продолжать работу, практически на голодный желудок. От солнечного зноя мы чуть не падаем в обморок. В таких условиях рабы долго не выживут. Под охраной своих лейб-гвардейцев олигархи наблюдают за строительством. Они поднимают нас на смех и говорят, что надо мыслить масштабно. Ведь речь идет об их посмертной славе! Я отвечаю, что строить из сухого песка не так-то просто, но тут Эвен и Руар переглядываются с гвардейцами, и Эгиль осведомляется, не желаю ли я получить по морде.

Немного погодя является Мартин и сообщает, что нам с Кимом поручается построить плот, поплавать на нем вокруг острова и подчинить окрестные земли. Остров уже кажется олигархам тесноватым. Они хотят расширить свои владения и обзавестись женщинами, чтобы продолжить свой род и обеспечить продолжение династии. Они также подумывают о том, что надо бы рабам и солдатам тоже дать возможность умножить свой род, и тогда мы станем образцово-показательным обществом, где каждый индивид будет знать свое место и между различными классами будут удобные непроницаемые перегородки. Тут Ингве получает приказание сделать перерыв в земляных работах и позабавить олигархов веселыми историями или занятными шутовскими телодвижениями. Если не сумеешь позабавить, тогда – мой меч, твоя голова с плеч. We are not amused. [50]50
  Нам не смешно (англ.).


[Закрыть]

Двенадцатый костер

На общем обсуждении мы единодушно заключили, что этот день, в смысле О-цикла, очень интересен и поучителен, но мнения не совпали в оценке того, хороша или нехороша олигархическая система правления. Эвен и Руар считают, что все функционировало отлично, а у остальных серьезные сомнения. Эгиль и Мартин сказали, что было тяжело, пока они не превратились в воинов, а потом стало гораздо лучше. Ким, Ингве и я высказались в том смысле, что весь день прошел бездарно и олигархическая форма правления как система – дрянь и ни к черту не годится.

Четырнадцатый день

Апартеид.

Мы продолжаем начатое вчера. Испытываем другую форму правления, которая по сути тоже представляет собой власть кучки людей; никто из нас в нее в общем-то и не верит, но поскольку о ней было много толков в нашем детстве, мы не можем удержаться, чтобы не попробовать самим, что это такое. Всем нам близка песня «Free Nelson Mandela!». [51]51
  «Свобода Нельсону Манделе!» (англ.).


[Закрыть]Под нее мы танцевали, целовались под нее, зажигали свои зажигалки, когда Питер Гэбриэл пел о Стивене Бико, а теперь нам интересно узнать, что же это было.

Мы с Мартином теперь белое меньшинство, распоряжающееся 87 процентами природных ресурсов, остальные, включая Мии и Туэна, – черное большинство. Мы вышвыриваем их из лагеря и принимаем закон об обязательных удостоверениях личности, которые они обязаны предъявлять нам по первому требованию. Они не имеют права выходить на улицу после наступления темноты. О праве голоса и образовании не может быть и речи. Сексуальные связи между белыми и черными считаются вне закона. Они должны держаться на расстоянии не менее ста метров от лагеря, а находиться ближе могут только в том случае, если исполняют для нас какую-то работу. Любые организации, разумеется, запрещены. До нас, кажется, дошли слухи, что рано утром была организована партия под названием «Национальный конгресс Мануае» (НКМ), и этого было достаточно, чтобы мы приняли жесткие меры, выдворив Эгиля, предполагаемого лидера партии, на камень среди лагуны, неподалеку от мурен. Он в бессрочном изгнании. А мы в любой момент готовы произвести новые аресты. Имеют место отдельные инциденты превышения полномочий со стороны правящего меньшинства. Так, например, недавно Мартин пнул по лодыжке Ингве. Ингве получил по заслугам, так как пытался набрать из колодца воды. Я написал плакат и выставил его на пляже. На нем нарисованы две стрелки. На одной надпись «Europeans only», [52]52
  Только для европейцев (англ.).


[Закрыть]на другой – «Coloureds only». [53]53
  Только для цветных (англ.).


[Закрыть]Естественно, мы с Мартином забрали лучшую часть пляжа себе. Черным нужно довольствоваться каменистым участком к западу от лагеря. Однако у них хватает других дел, так что загорать некогда. Так, в настоящий момент они копают ирригационный канал, тянущийся через весь остров, причем мы велели им заодно поискать, нет ли там алмазов. Вечером мы осмотрим их тела, чтобы проверить, не пытаются ли они утаить и незаконно вынести несколько камушков.

Они трусливы, ленивы и безобразны. Нам с Мартином кажется, что они напоминают мартышек, и потому будет правильно, если их жизнь отделится от нас и мы останемся каждый сам по себе. Лет через тридцать, то есть когда мы и Эгиль уже состаримся, мы подумаем о том, чтобы выпустить его и разрешить его партию, а может быть, даже и согласимся на свободные выборы и тем самым огребем по Нобелевской премии на брата. А до тех пор пускай нам другие прислуживают, а мы будем себе развлекаться серфингом, ни о чем таком не задумываясь.

Тринадцатый костер

Собравшись вокруг костра, мы ведем разговоры. Каждый делится тем, каково ему было и что он при этом чувствовал. Бессилие и безнадежность – эти слова раздаются со всех сторон. Несколько человек упоминают о том, что этот эксперимент выматывает силы. Лучше было бы расслабиться, поиграть во что-нибудь и вообще поменьше работать.

Эгиль считает, что пора бы кончать с нашей затеей. Не забывайте, мол, что мы и так проделали немалую работу, говорит он. В будущем нам скажут «спасибо». Вот, например, сегодня мы выяснили, что система апартеида ни у кого не вызывает восторга.

– Это я и без того знал! – говорит Мартин.

– Ну, так теперь ты это будешь знать еще лучше, – говорю я.

Признав, что этот мир довольно паршивое место, мы отправились спать.

Пятнадцатый день

Абсолютизм.

Для такой формы правления характерна крайняя, по сути неограниченная, концентрация власти в руках одного лица. Звучит не слишком-то привлекательно, но мы решили следовать условиям, заданным в рамках эксперимента, и испробовать эту форму, прежде чем делать окончательный вывод.

Существует два вида абсолютизма. Одна называется просто абсолютизм, а другая – просвещенный абсолютизм. Мы договорились испробовать обе. Решили, что до обеда у нас будет просто абсолютизм, а после обеда начнется просвещенный. Но сперва нужно подыскать правителя. Я спрашиваю, будут ли добровольцы, и все поднимают руку.

– Это несерьезно, ребята! – говорю я им.

Но руки снова поднимаются, никто не желает уступать, приходится мне выбирать с помощью считалки: элле-мелле посидели, два в ведре, два в воде, снип-снап-туды-сюды, вылетаешь ты… Повторяем это пять или шесть раз, прежде чем наконец правителем остался Ингве. Он потирает руки, и по блеску в его глазах мы сразу чувствуем, что он уже коррумпирован до мозга костей.

Первым долгом он заставляет нас таскать себя по острову, пока обозревает свои державные владения. Примерно час мы таскали его туда и сюда, время от времени давая ему окунуть в воду ноги и поднося ему очищенные от скорлупы кокосы.

Потом Ингве пожелал посидеть на импровизированном троне и чтобы народ его приветствовал. Мы дефилируем перед ним, изо всей мочи крича, что он самый лучший и самый главный. Когда мы проголодались и стали жаловаться, что у нас нет хлеба, Ингве, ухмыляясь жирными губами, заявил, чтобы мы вместо хлеба кушали пирожные. А затем были устроены цирковые представления. Ингве требует, чтобы мы боролись друг с другом пред его очами до победного конца. Идущие на смерть приветствуют тебя! Начинают Эвен и Мартин. Силы у них примерно равные, Ингве заскучал и объявил ничью. Следующими он выбирает Эгиля и меня. С нами зрелище обещает быть захватывающим, поскольку я крупный, а Эгиль маленький. У него такие тоненькие запястья, что, как посмотришь, трудно удержаться от смеха. Так и вышло: мне ничего не стоило побороть Эгиля, и тогда Ингве требует, чтобы я его прикончил, иначе он велит бросить меня на съедение муренам. Дилемма! К счастью, нас выручает гонг. Время обеда. Конец самодержавному правлению Ингве.

Пообедав и искупавшись и снова проведя процедуру «элле-мелле», на трон в качестве просвещенного монарха возвели Кима. Это уже совсем иная ситуация! Просвещенный абсолютизм относится к эпохе Просвещения, когда считалось, что во всех случаях жизни следует руководствоваться разумом. Философы эпохи Просвещения, по словам Эгиля, отличались оптимистическим взглядом на будущее и верой в науку, а монарху времен просвещенного абсолютизма полагалось быть «первым среди слуг народа» и проводить экономические и культурные реформы на благо страны.

Ким показывает себя добрым и умным монархом. Он подталкивает нас к научным исследованиям и работе на поприще литературы и искусства, приказывая нам сделать плоды наших трудов доступными для простого человека, в данном случае для Мии и Туэна. Иными словами, он инициирует культурную реформу, направленную на то, чтобы отныне наука и искусство заняли почетное место. Хорошая мысль, и мы уповаем на то, что со временем он проведет также ряд экономических реформ, однако тут нас ждет разочарование. Все, что он еще предпринял, – это велел Мии и Туэну проверить подвесной мотор лодки и прочистить фильтр в водоочистителе, потому что запасы дождевой воды у нас кончились и мы снова вынуждены пить кишащую бактериями колодезную воду.

Мы переживаем радостные часы прогрессивной деятельности. Эвен создает проект железной дороги, ее можно было бы проложить из конца в конец острова. Эгиль пишет биографию Кима (под рабочим названием «Просвещенный и всеми любимый»). Ингве сочиняет либретто, а Мартин кладет его на музыку. Руар высекает из пальмового дерева бюст Кима, а я копаюсь в земле, в надежде, что вопреки вероятности в ней отыщутся трюфели.

Ближе к вечеру Ким пожелал, чтобы мы все вместе сели в лодку и поплыли на соседний остров. Там мы еще не успели побывать, и Ким представляет себе, что у нас получится такая экскурсия, как он видел однажды в кино, где все бегали, веселились, объедались и плясали полинезийские пляски, ну и все такое прочее. Такая экскурсия очень соответствует идеалам Просвещения. Мы стремимся к знаниям и одновременно стараемся наслаждаться удобствами и вволю радоваться жизни. Двое из нас держат в руках пальмовые ветви, защищая Кима от солнца, Мии правит лодкой, а остальные старательно любуются лагуной и делают наблюдения, чтобы впоследствии написать книги о флоре и фауне и составить точные карты для пользы ныне живущего и грядущих поколений. Второй остров ненамного отличается от нашего, только на нем всего как бы поменьше. Меньше территория, меньше деревьев и меньше выброшенного волнами мусора. Словом, он поскучнее.

Под кустом я нахожу нечто, по виду чертовски похожее на лосиные экскременты. Но я их не трогаю. Моя медвежья окаменелость и так достаточно спорная находка, чтобы еще усугублять ее заявлением о лосях в дебрях Полинезии! Я наблюдательный и серьезный исследователь, но иногда меня нужно защищать от меня самого, так сказал Эвен. К счастью, у меня хватило разума понять, что он прав.

На кратком привале Ким объявляет, что видит в нас скорее братьев и друзей, чем своих подданных, Мартин в это время массирует ему ступни, и я слышу, как они сплетничают о придворных. Они хохочут и фыркают, и между ними уже намечаются гомоэротические отношения, как между рабом и господином. Со стороны трудно понять, в шутку это или всерьез, хотя, наверное, все-таки в шутку.