Текст книги "Земля призраков"

Автор книги: Эрин Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

–  Но лучше имя мне скажи. —Что-то повернулось в голове старой женщины. Она снова начала петь:

 
Сказал я, не печалься ты,
В себе-то не держи;
Но лучше имя мне скажи,
Чтоб дом ее найти.
 
 
Сказал любимой имя он,
Красою то горит;
Но то, что я ему скажу,
Свет в темень обратит.
 
 
Любовь твоя давно уж спит,
И дом ее – земля;
 

Вновь она споткнулась, и опять низкий голос ее дочери продолжил мелодию, пока пожилая леди не выудила из потайных уголков памяти еще несколько строк.

 
Пришлось ей жизнью оплатить
Убийство своего дитя.
 
 
Склонил он голову свою
И волосы стал рвать,
Любовь моя, убита ты…
 

На этот раз ее пение резко оборвалось.

–  Sin-e [8]8
  Sin-e– да (ирл.).


[Закрыть],– произнесла старая женщина. – Это все. А, было что-то еще, но это, но это запамятовала. Я не могу…

– Все в порядке, мама, – промолвила Рита. – Помолчи теперь, ты была великолепна, просто великолепна.

– Вы не могли спеть лучше, – поблагодарил Кормак. – Не беспокойтесь.

– Это было удивительно, миссис Клири, правда, – сказала Нора. Звук собственного голоса отдавался в ушах, и ей казалось, что она отделена от происходящего в этой комнате, находится в ином пространстве. Не в первый раз ее посещало подобное чувство. Здесь происходило какое-то особое общение, от которого ее отделяла непреодолимая пропасть культуры и опыта. Надтреснутый звук старческого голоса миссис Клири и облик горюющего солдата из ее песни сливался с образом рыжеволосой девушки и воспоминанием об улыбающемся лице Трионы. И Нора опять ощущала себя наполненной той ужасной ноющей печалью, что овладела ею, когда она оставалась в лаборатории наедине с рыжеволосой девушкой.

– Ну, миссис Клири, мы не хотим утомлять вас, – наконец произнес Кормак. – Наверное, мы еще приедем, посетим вас в другой день. Спасибо вам большое за то, что поговорили с нами.

Пожилая леди уже потеплела к Кормаку и явно не хотела, чтобы он уходил. Она вернулась к своему обычному сварливому поведению.

– Делайте, что хотите, – сказала она, махнув безразлично рукой. – Мне все равно.

Когда они уезжали от миссис Клири, Кормак заметил, что Нора расстроена, поэтому не заговаривал с ней, пока они не проехали значительное расстояние.

– Кажется, я был грубоват. Вы в порядке?

– Не совсем. Я думаю о старой женщине, сидящей там день за днем, со всем этим только ей известным прошлым, – вас не изводят порой подобные мысли, Кормак? Что все растрачивается и исчезает?

– Исчезает не все. Я думал об этом, пока мы копались в монастыре. Многое остается. Люди хранят память, даже не сознавая этого. Этого не убить, сколько бы ни старались. Это хранится в вашем подсознании подобно вирусу, который проявляет себя лишь в определенных условиях. Звучит глупо, я знаю, но не обретаете ли вы веру, думая о том, что уцелело, вопреки всему? Я слышу это все время, Нора. Я слышу это в вашем голосе.

Он видел, как по ее щеке стекла одна-единственная слезинка.

– О, черт! – воскликнула она. Она поднималась на холм, воюя с переключением скоростей. – Черт побери! – Никто из них не заметил овцу, пока она не оказалась слишком близко.

– Берегитесь! – крикнул Кормак, и она мгновенно повернула руль, чтобы избежать столкновения с животным. Машина сделала вираж, пока она пыталась справиться с управлением, а затем с глухим ударом остановилась, наткнувшись передним колесом на маленькую насыпь. – Вы в порядке?

Нора кивнула и перевела дух. Кормак высунулся из окна, проверяя, не перевернется ли машина. Убедившись, что опасности нет, он осторожно открыл дверь, выбрался и обошел джип, чтобы оценить ситуацию.

– Не так уж все и плохо, – сказал он. – Я бы мог вытолкнуть нас на дорогу. Переключите скорость на нейтральную, можете?

Он уперся спиной о дверь, схватился за ее нижний край, напрягся и стал тянуть вверх. Он почувствовал, как машина слегка качнулась, и возобновил усилия, но толку не было никакого.

– Ничего не выходит, – сказала Нора. – Вы не сделаете один. Я помогу вам.

– Земля слишком мягкая, – сделал он вывод, посмотрев на траву, достигавшую его бедер. – Я сомневаюсь, что получится даже у нас двоих, но давайте. – Они уперлись в машину, каждый со стороны переднего колеса, и начали толкать.

– Если бы я следила за дорогой… – начала Нора. От неожиданно сильного толчка ее ноги поскользнулись, и она исчезла в мокрой траве.

Кормак опустился на колени и раздвигал руками толстые стебли, пока не нашел Нору лежащей на спине ниже дорожной насыпи. Слезы текли по ее лицу, а тело сотрясалось, словно от рыданий, но внезапно она звонко расхохоталась. Кормак не мог сердиться на нее, ситуация была слишком курьезна. Нора подняла руки и, увидев, что они покрыты грязью, снова разразилась хохотом.

Кормак присел рядом:

– Это не поможет. Поднимайтесь. Я полагаю, мы пойдем обратно пешком.

Она взялась за протянутую ей руку, а Кормак прижал ее к себе и не отпускал, целуя, бережно гладя ее темноволосую голову, ощущая лишь ее тепло и мягкость губ. Он отпустил ее и резко отодвинулся.

– О, простите меня, – проговорил он. – Я не должен был этого делать.

– Нет, – сказала она.

Они оба тяжело дышали. Он попытался встать, но почувствовал, что ее рука взялась за отворот его рубашки. Она удерживала его, и расстояние между ними начало уменьшаться, медленно-медленно. Ее глаза блуждали по его лицу, нежные как прикосновение, и на этот раз он ощутил ее соленые слезы, крупинки песка на подбородке, душистую белизну ее кожи. Но зрелище парочки, застывшей на коленях в канаве – это было уже слишком; она опять разразилась неудержимым смехом.

– О, Боже, простите меня, – сказала она.

– Я нисколько не обижен. Но, боюсь, вы распугали овец.

ГЛАВА 12

Девейни постучался в кухонную дверь Браклин Хаус. Через маленькие квадратики рифленого стекла он разглядел приближающуюся фигуру.

– Миссис Осборн? Надеюсь, я не потревожил вас, – произнес Девейни, когда стройная темноволосая женщина открыла дверь. – Наверху никто не открыл. Детектив Гарретт Девейни.

Он протянул свое удостоверение, которое она с интересом изучила.

– Боюсь, мой кузен Хью в данное время отсутствует, детектив. Я полагаю, он – именно тот, к кому вы пришли.

– На самом деле именно вас я надеялся сегодня застать дома, – ответил детектив.

Люси в ответ спокойно на него взглянула:

– Я каждый день дома, детектив.

– Я осмелился бы задать вам несколько вопросов. Пожалуйста, не прерывайте свои занятия, я не займу много времени.

Она провела его в комнату, где составляла букеты цветов. Девейни сел напротив нее, на табуретке, так, чтобы можно было наблюдать сквозь ветви роз за ее работой.

Первой заговорила Люси Осборн:

– Чем могу быть полезной вам, детектив?

– Я хочу немного расспросить вас об исчезновении Майны Осборн.

– Но Хью упоминал, что дело передано какой-то там национальной следственной службе.

Итак, она знала об этом. Девейни понял, что необходимо соблюдать осторожность.

– Это не означает, что местная полиция устранилась. Кроме того, следователи находятся в Дублине. Наш долг – быть здесь их глазами и ушами.

– Я понимаю, вы не можете запретить людям болтать по поводу того… – она подыскивала точное слово, – что эта личность найдена в болоте. Но должна сказать вам: не стоит ворошить все заново.

– Это незаконченное расследование.

– Несуществующего преступления. Жена Хью оставила его, детектив. Конечно, это печально, но как это может заботить полицию?

– Вот почему я пришел к вам. В прошлом все внимание было сфокусировано на мистере Осборне как на главном подозреваемом, но я не понимаю, почему мы не проработали менее зловещие варианты.

– А как я могу вам помочь? Мне нечего прибавить к моим прежним показаниям. Уверена, они сохранились в ваших папках.

– Я пытаюсь выяснить побольше о Майне. О ее привычках, повседневных занятиях, круге друзей и знакомых. Я пытаюсь понять, какой она была, возможно, это прольет какой-либо свет на дело.

– Не уверена, что смогу помочь вам. Мы не были близки.

– Все же вы прожили в одном доме несколько лет.

– Это очень большой дом, детектив. – Поведение женщины стало более мягкими. – Я не хочу показаться равнодушной, но мы вели совершенно обособленную друг от друга жизнь.

– Уверен, вы можете рассказать о некоторых подробностях ее жизни.

– Ну, с самого начала я поняла, что ее ничуть не интересовало ведение хозяйства, и это было к лучшему. Могу себе представить… – Очевидно, Люси Осборн мысленно представила ту катастрофу, которая разразилась бы, заинтересуйся Майна домоводством, и она слегка передернула плечами. – Ни она, ни Хью не были склонны к этому. У нее были некоторые способности к живописи, я полагаю, хотя ее работы никогда по-настоящему не приходились мне по вкусу. Хью устроил для нее студию наверху, но запах краски, вероятно, раздражал ее. После того как родился ребенок, она редко заходила туда. Студия заставлена наполовину законченными полотнами.

– Если она не рисовала, что же она делала?

– Я полагаю, она была увлеченным читателем. Всегда разбрасывала стопки книг по всему дому.

– А кто были ее друзья? Она общалась с кем-либо в городе?

– Не уверена, что у нее были здесь друзья. У нее остались связи в Англии, конечно, школьные подруги и все такое, но… – Люси Осборн заколебалась. – Единственный человек, с кем, как я помню, она виделась постоянно, был священник, не могу вспомнить его имя.

– Отец Кинселла?

– Да, так. Она упоминала о нем время от времени.

Мысли Девейни вернулись к словам в исповедальне: «Он знает, где они». Может, он был слишком поспешен в предположении, что «он» – это Хью Осборн? Что если «он» – это сам исповедник?

– Майна была счастлива здесь?

– Она не доверялась мне, детектив.

– Но, наверное, у вас сложились определенные впечатления о ее взаимоотношениях с мужем перед исчезновением.

– Боюсь, я не привыкла подглядывать за личной жизнью других людей. Я полагаю, они были счастливы. – Она сделала короткую паузу. – По крайней мере, всегда так казалось, несмотря на очевидные… сложности, когда люди столь несхожего происхождения решают пожениться.

– Какие сложности, как вам кажется?

– Ничего, что имело бы серьезные последствия. Но ребенок всегда все усложняет, детектив. Особенно когда родители – выходцы из столь различных миров.

– Однако ребенок может постичь оба мира, – заметил Девейни.

– Но трагедия в том, что он не будет принадлежать по-настоящему ни к одному. Где бы он ни оказался, такой ребенок всегда останется изгоем. Мое мнение может звучать жестко, детектив, но оно основано на реальных наблюдениях. Мир может быть безжалостным.

Девейни вспомнил, сколь мало он знает об этой женщине, и мгновение размышлял о ее заявлении. – У них были какие-то разногласия по поводу того, как воспитывать сына?

– Я никогда не слышала, чтобы они спорили.

По существу, это не было ответом, и Девейни не мог не переспросить, даже проявляя греховную неучтивость:

– Однако могли быть какие-либо трения по этому вопросу?

– Трудно сказать.

– А перед исчезновением? Было ли что-то особенное – даже на первый взгляд незначительное, оставшееся до сих пор неизвестным?

Люси Осборн прекратила работу.

– Детектив, я не собираюсь поддерживать ложное убеждение, которое, возможно, у вас есть, будто мой кузен был неверен своей жене. Это абсолютная неправда. – Она закончила связывать первый букет и начала второй, обрезая стебель каждого цветка, перед тем как удалить шипы и закрепить его проволокой. – Конечно, я не уверена, что могу сказать то же самое и о ней.

– Продолжайте, – сказал Девейни.

– Вечером, накануне того дня, когда она ушла, – начала Люси, и он понял, что она обдумывает каждое слово, накручивая зеленую проволоку вокруг очередного стебля розы, – мне случилось услышать ее разговор по телефону; я полагаю, она говорила с Хью. Я бы сказала, она была расстроена, но тогда она часто теряла душевное равновесие. Я не могла слышать, что она говорила, но я бы не характеризовала разговор как спор.

– А как бы вы охарактеризовали его?

В ее голосе присутствовала нотка разочарования.

– Более ничего не могу сказать.

– Вы могли бы назвать своего кузена человеком с собственническими наклонностями, миссис Осборн?

Она глянула на него с иронией, показывая, что ее не так-то легко сбить с толку.

– Вы так и не решились оставить его в покое, детектив? Но ответить на ваш вопрос утвердительно не могу. Правду говоря, Хью всегда был готов уступить, чтобы ублажить жену.

– А что Майна? Как вы думаете, она бы отреагировала, узнав, что у мужа есть другая женщина?

– Я не глупа, детектив. Я знаю, что люди болтают о Хью и этой Мак-Ганн. Но это неправда.

– Как вы можете быть столь уверены?

– Хью был верен жене. По-глупому предан, как выяснилось.

В это мгновение Девейни словно ударило: за время всего разговора Люси Осборн ни разу не произнесла имени Майны. Только «она» или «жена моего кузена», а Кристофер – «ребенок». Он не знал, почему это так его взволновало, но отложил это странное обстоятельство в памяти.

– Вы осведомлены о финансовом положении мистера Осборна? – спросил Девейни. – Например, кто унаследует это поместье, если бы что-то с ним случилось? Мы знаем, он оформил завещание на жену и сына, но если она сбежала, как вы говорите, может, он передумал?

– Он не делился со мной какой-либо информацией по этому предмету. Детектив, это действительно не мое дело. Мы с сыном лишь гости в его доме.

Она поправила розу, чтобы цветок повернулся наружу, а затем, достав зелень, которая служила завершающим штрихом, подрезала длинные ветви, добавила их к букету и расправила его быстрым решительным движением.

– Вы напомнили мне, что я хотел поговорить и с вашим сыном, если он здесь, – сказал Девейни. Вдруг Люси Осборн напряглась, и Девейни тотчас увидел причину. В спешке она уколола палец о скрытый розовый шип. На деревянную крышку стола упала капля яркой крови.

– Что с вами? Вам помочь?

– Я в совершенном порядке, детектив, – ответила она, зажав пораненный палец, чтобы остановить кровотечение. Девейни заметил большой бриллиант на ее левой руке, пока она искала в ящике стола бинт. Люси Осборн, очевидно, была готова к таким обстоятельствам и за несколько секунд перевязала рану.

– Вы спрашивали о моем сыне. Я полагаю, Джереми сегодня в монастыре, помогает на раскопках. А теперь, извините меня, детектив, я должна отослать эти цветы в церковь.

Со своего места в ризнице церкви Святой Коломбы Гарретт Девейни мог видеть семь или восемь человек, сидящих на некотором расстоянии друг от друга на церковных скамьях, рядом с исповедальней. Отец Кинселла пришел несколькими минутами раньше и как раз выслушивал первую исповедь. Люди на скамьях были знакомы Девейни. В основном – пожилые женщины. Он разглядел миссис Фелан, одну из постоянных прихожанок, о который упоминал Кинселла, Мэри Хики и Элен Рурк. Все – основательницы фан-клуба отца Кинселлы, которые могли с радостью грешить ради возможности исповедаться красивому молодому духовнику.

Он подумал о Кинселле, сидящем в темноте исповедальни. Должно быть, странно вновь и вновь выслушивать признания в мелочной зависти и взаимном недоброжелательстве, что и составляет большинство грехов; отпускать прегрешения и повторять «Славься, Мария», словно доктор, который лечит многочисленные случаи гриппа. Никогда не испытав ничего подобного, Девейни полагал, что толчок, побуждающий исповедаться, должен быть очень сильным. Когда он только начинал работать в полиции, ему бросилось в глаза, что в расследованиях особо жестоких преступлений, заставляющих людей содрогаться от ужаса и отвращения, нередко всплывали ложные исповеди. Большинство исповедовавшихся подобным образом людей испытывали недостаток внимания или откровенно бредили, или вынашивали преступление в мыслях, и считали, что их нужно наказать даже за мысли.

Слова из исповедальни – «Он знает, где они» – вновь зазвучали в голове Девейни. Что если Кинселла поддался искушениям плоти? Если у них с Майной Осборн было такое взаимопонимание, он мог бы содействовать ее исчезновению. А если он и вправду это сделал, становится понятно, почему она не контактирует со своей матерью. Но Кинселла отнюдь не занервничал, когда Девейни обнаружил вырезанную надпись, наоборот, он казался заинтригованным. Он должен во всем разобраться.

Миссис Рурк прошаркала в исповедальню, когда он заметил еще одну фигуру с опущенной на сложенные руки головой в дальнем конце капеллы. Когда мужчина поднял голову, Девейни увидел, что это Брендан Мак-Ганн. Брендан никогда не был веселым человеком, но сейчас он выглядел особенно удрученным. Ожидал ли он своей очереди, чтобы исповедаться? Мак-Ганны были ближайшими соседями Осборна. Девейни смутно помнил речь Брендана, протестовавшего против строительства в монастыре. Так сложилось, что споры о земле, неважно какие, неизменно превращались в жесточайшие распри. Он снова вгляделся в мрачное лицо Мак-Ганна и решил, что с этим стоит разобраться.

ГЛАВА 13

Когда Нора и Кормак вернулись в Браклин после своей загородной прогулки, холл был пуст, а Нора все еще чувствовала легкое головокружение от того, что произошло на Таллиморской дороге.

– Эй, вы не думаете, что стоит сиять нашу обувь? – спросила она, когда Кормак собрался подняться по лестнице. – Мне уже жаловались, что мы слишком много топчемся и пачкаем пол, – прошептала она.

– А, хорошо.

– Мои чертовы шнурки слишком туго затянулись. Не могу их развязать.

– Давайте, я попробую, – предложил он. Едва Кормак наклонился, рассматривая ее запачканные шнурки, причем ее рука слегка касалась его плеча, наверху лестницы появился Джереми.

– Привет, Джереми, – воскликнула Нора и обратила внимание, что радость от их возвращения сменилась на лице юноши изумлением. – Уверена, видя наше состояние, вы порадуетесь, что не поехали с нами.

Он не ответил.

– Чуть не задавили овцу, – продолжила она. – Машина съехала с дороги.

Что-то в лице Джереми подсказало ей, что грязь на ее спине и локтях и темные пятна на коленях Кормака можно неправильно истолковать. Лицо Норы мгновенно запылало, она знала, что быстро краснеет, но ничего не могла с этим поделать. Взгляд же и молчание Джереми лишь ухудшали положение. Она продолжала болтать, рассказывая, как в конце концов их спасла троица фермеров.

– Три брата по фамилии Фарелл. Вытащили нас из навоза цепью. Майкл был очень добр и дал мне старый картофельный мешок, чтобы не запачкать обивку.

– Боюсь, обивке это не помогло, но машину они спасли. – Кормак совершенно не понимал, что происходит. Наверное, он не заметил осуждающего взгляда Джереми, пока возился со шнурками. Но почему ему именно сейчас захотелось продемонстрировать чувство юмора? Кормак продолжил: – Мы переоденемся и спустимся к ужину. Вы не хотели бы к нам присоединиться, Джереми?

Нора увидела, что глаза юноши молнией сверкнули в сторону Кормака, и с замирающим сердцем стала наблюдать, как в них появилась боль, а мышцы лица напряглись. Кормак невозмутимо посмотрел на Джереми. Неужели он ничего не замечает? Сейчас лучшей стратегией будет ретироваться, поговорить они смогут и позже.

– Ладно, ребята, я бы с удовольствием поболтала с вами и дальше, но мне нужно избавиться от этой грязи, – сказала Нора. – Скоро увидимся.

Она прошла между ними, держа на весу залепленную грязью обувь.

– Вы не придете поужинать с нами? – повторил Кормак. На сей раз юноша выжал из себя еле слышимый ответ, кажется, положительный, ибо Кормак последовал за ней, поднимаясь несколькими ступеньками ниже. Оказавшись на площадке, Нора увидела Джереми, который стоял в холле с руками в карманах и следил за ними с неизвестной доселе холодностью в глазах.

Джереми не пришел ужинать. Пока они сидели над своими тарелками, Нора поочередно испытывала приступы вины из-за того, что, наверное, оттолкнула Джереми, и радость от возможности побыть наедине с Кормаком. Он ни разу не коснулся ее, пока они готовили еду, и никто из них не упомянул о том мгновенном сумасшествии, которое овладело ими по дороге из Таллимора. Оба они, казалось, искусно старались уклониться от вопроса (хотя он неясно вырисовывался – по крайней мере, у нее в голове): скорее не о том, сможет ли подобное произойти опять, но – когда это произойдет. И еще она сомневалась в своих чувствах. Она не была готова к дальнейшему развитию событий. Ведь Кормак многого не знал.

– Вы никогда не рассказывали мне, почему заинтересовались болотными телами, – сказал он, забирая у нее мокрую тарелку, когда они мыли и вытирали посуду после ужина.

– Я полагаю, это началось в те летние месяцы, что я проводила с бабушкой и дедушкой в Клэре. Мой дедушка делал небольшие запасы торфа, и меня всегда приводили в восторг те вещи, которые он находил в болоте. Ничего особенного, в основном деревянные колоды. Они выглядели так, словно их вырубили накануне. Однажды он показал мне очертания упавшего дерева. Дерево полностью исчезло, но оставило что-то вроде призрачного отпечатка на торфе. Потом, когда мне было около четырнадцати, я решила сделать школьную газету о болотах. Я наткнулась в библиотеке на книгу, в которой были напечатаны потрясающие черно-белые изображения Толлундского человека, – она помолчала. – Вы же знаете о Толлундском человеке, это знаменитое болотное тело из Дании?

Кормак кивнул.

– Конечно, знаю его, хотя в действительности мы никогда не встречались.

– Разве это не поразительно? Видеть его лицо, морщины и ресницы, и щетину на подбородке, так прекрасно сохранившиеся спустя две тысячи лет. Я увлеклась. И чем больше узнавала о нем, тем интереснее становилось. Почему он обнажен? Почему его горло перерезано? И зачем эта петля на шее? Я начала собирать все, что могла найти о болотах – археологию, биологию, химию. Даже когда ты понимаешь, как происходит консервация, ощущение необычности этого процесса сохраняется: ненасыщенные жировые кислоты постепенно заменяются жировыми, в которых на два атома углерода меньше. Поэтому органические составляющие тела не разрушаются обычным путем, а химически трансформируются.

Она вытащила пробку и стала наблюдать, как остатки мыльной воды исчезают в водостоке.

– Вы в порядке?

Она кивнула.

– Просто думаю.

Нора вышла из кухни, Кормак последовал за ней. Когда они достигли холла, царящую в доме тишину нарушал единственный звук – тиканье старинных часов.

– Мертвая тишина, не правда ли? – сказал Кормак.

– Слишком тихо. Я пойду спать.

Он не ответил, но последовал за ней по главной лестнице. Только когда они достигли площадки, Кормак заговорил:

– Хью дал мне бутылку очень милого виски, и я думал опрокинуть стаканчик на ночь. У вас нет желания присоединиться ко мне?

Она остановилась вполоборота к нему:

– Я не знаю, Кормак…

Ее голос был совсем тихим.

– Только половина одиннадцатого. Пойдемте и посидим немного. Может, блуждающий огонек опять покажется этой ночью.

Нора все еще колебалась, привлеченная задумчивым выражением в его глазах. Она обнаружила, что гадает: чуть заметная и почти трогательная складка его губ – orbicularis oris называется этот мускул – от игры на флейте?

– Виски? – спросила она. Он улыбнулся. – Может, еще раз прослушаем запись миссис Клири?

Несколько минут спустя Кормак зажег камин в своей комнате, а Нора устроилась в тяжелом кожаном кресле рядом с ним.

– Знаете, я думаю, может, нам стоит попытаться найти Джереми, – сказала она, когда Кормак протянул ей толстый стакан с золотистой жидкостью. Она подняла виски к своему носу и насладилась терпким запахом торфяного дыма, исходившим из стакана.

– Полагаю, он сейчас возненавидит любого, кто попытается нарушить его уединение, – заметил Кормак, устраиваясь в кресле напротив нее. – Что бы ни было, это минует. Подождем и посмотрим.

– А как вы приобрели такое понимание подростковой психологии, могу я узнать?

– Если я и знаю что-то о таком путаном парне, как Джереми, – произнес Кормак, – то потому, что когда-то я был таким же.

– А что же вас запутало?

Он побарабанил пальцами по подлокотнику кресла, а затем, пододвинувшись к камину, уставился на мерцающий огонь.

– О, вы знаете, типичное смятение молодого человека, покинувшего дом и обнаружившего, что он отнюдь не так умен, как полагал раньше. Ну, и моя мать была очень больна. Вскоре она умерла. Тогда она была единственным родным мне человеком, и меня словно пустили по течению.

– Боже, Кормак, это ужасно. Сколько вам было лет?

– Девятнадцать. Я не знаю, что бы случилось, если бы Габриал не бросил мне спасательный трос.

– Я и не представляла, что вы с Габриалом были столь близки. Я видела фотографию на каминной полке… – Тут Нора вдруг осознала, что не рассказала Кормаку о том, что была у него в доме. – Вы, должно быть, по-настоящему тоскуете о нем.

– Да, – Кормак говорил, отвернувшись от нее, но она могла различить нотку опустошенности в его голосе. – Странно, что у Габриала не было детей – не уверен, сознательно или случайно, но он откуда-то хорошо знал, как быть отцом.

– Что же случилось с вашим отцом?

Она почувствовала охватившее его волнение и пожалела о своем вопросе.

– Может, нам лучше поговорить о чем-нибудь другом? – сказал он. Но когда он взглянул на нее, Нора поняла, что он борется с собой, опасаясь, стоит ли продолжать эту опасную тему. – Я всегда всем говорил, что он мертв.

Она не была готова к такому ответу.

– А это не так?

– Нет, – Кормак медленно подбирал слова. – Когда мне было девять, он отправился на несколько недель волонтером в Южно-Американскую миссию, руководимую его старым другом. И был вовлечен в работу по защите прав человека, которой они занимались. Затем он вернулся, и так получилось, что он вошел в состав делегации, направившейся в Чили в тот момент, когда генералы захватили власть. Шесть недель его предполагаемого отсутствия превратились в шесть месяцев, и после этого, я думаю, моя мать поняла, что он не намерен возвращаться. Нам обоим было трудно, но особенно ей, полагаю. Она никогда не могла всерьез сердиться на него, он был героем-гуманистом.

Кормак опустился на колени и, дотянувшись до кочерги, расшевелил огонь.

– Он приехал домой, когда умирала мать, но затем вернулся в Чили. Я пытался поставить себя на место всех тех людей, которые потеряли там близких. Это сложно.

– Где он сейчас?

– Он вернулся в Ирландию два года назад, в свой родной край, в Донегал. Он написал мне, когда приехал домой, но я не мог… я не видел его с похорон.

Она поняла, что он впервые рассказывает кому-то об этом.

– Кормак, я сожалею.

– Да. Хорошо. Это мой собственный выбор. – Он сменил тему. – Вы бы хотели теперь послушать эту запись?

– Ну да. – Она не хотела больше настаивать. Не сожалел ли он теперь, что все ей рассказал? – Может, мы последим, не появится ли ваш блуждающий огонек, пока слушаем, – сказала она. – Где вы были, когда увидели это – как раз там, в нише?

– Да. Но, знаете, если вы отойдете от камина, вам лучше надеть это.

Он снял небольшое покрывало с постели и накрыл им ее плечи.

– Спасибо. А вы не замерзнете?

– Я очень теплый, – сказал Кормак и прижался тыльными сторонами пальцев к ее щеке, чтобы доказать это.

– Да, правда.

Нора с прижатыми к груди коленями устроилась в одной из глубоких, покрытых подушками оконных ниш. Кормак нажал на кнопку магнитофона. Они сидели, всматриваясь в темноту, вслушиваясь в шум разговора и переставляемых стульев. Хриплый голос миссис Клири впечатлил ее так же, как и в первый раз. Когда песня пожилой леди затихла, она спросила:

– Почему бы в песне просто не назвать имя девушки?

Кормак выключил магнитофон:

– Слишком опасно. Кроме того, в то время все в округе знали, о ком говорится. Содержание многих песен «зашифровано». Довольно-таки распространенный обычай в опасные времена.

– Полагаю, вы правы. Таковы аллегорические тексты с завуалированными обращениями к Наполеону, идущему спасать Ирландию. Робби знает песню, в которой упоминается не имя леди, а лишь тайная анаграмма ее инициалов – я все пытаюсь ее разгадать. Но вы знаете, кое-что не сходится. Песня миссис Клири – о солдате, сосланном на четырнадцать лет, а Катал Мор не был солдатом, он был разбойником и был сослан пожизненно. И песня говорит: «убита ты…»,но есть серьезные основания утверждать, что нашу рыжеволосую девушку казнили. Она не может быть и той и другой одновременно.

Нора, пристроившаяся в оконной нише, вдруг, резко выпрямившись, вгляделась в стекло.

– Что там? Что вы видите? – Кормак присоединился к ней у окна.

– Просто молодая луна. Там, вы видите? – пробормотала она почти шепотом. – Луну я вижу, а луна – меня.

К ее удивлению, Кормак продолжил:

– Пусть Бог благословит луну, а заодно – меня.

Он был совсем рядом, и от его теплого дыхания колыхались ее волосы. Что-то странное было в звуке их голосов, слившихся в ночи, словно безобидное тихое моление стало заклинанием. Наверное, так оно и было: извечная попытка обуздать великую силу луны, обращая ее во благо, а не во вред. Нора вздрогнула и вдруг поняла, как сильно взволнована тем, что он стоит так близко. Если она не возьмет себя в руки, удары учащенного пульса скоро заглушат голос рассудка. А еще почему-то она не могла двинуться с места.

– Нора, могу я у вас кое-что спросить? – Она не ответила, но ощутила его смущение, когда он присел рядом с ней на подоконник. – В тот первый день, когда мы были на болоте, что-то, сообщенное Девейни, расстроило вас.

Молчание нарастало, но он ждал, не шевелясь. Он поделился с ней самыми сокровенными мыслями, которые никому еще не открывал. Что ей оставалось, как не ответить?

– Это не из-за того, что сказал Девейни, – начала она. – По крайней мере, поначалу. Это из-за рыжеволосой девушки. У моей сестры Трионы были роскошнейшие рыжие волосы, словно море, густые и волнистые. Я всегда ей завидовала. Когда мне было двенадцать, а Трионе семь, мне приходилось причесывать ее каждое утро перед школой. Я всегда ворчала по этому поводу, но на самом деле мне это очень нравилось. У вас нет брата или сестры?

– Нет.

– Пять лет между нами были тогда как пропасть. Сейчас разница в возрасте кажется вовсе незначительной. Когда я увидела рыжие волосы, выступающие из торфа… Все это напомнило мне о Трионе, а также о том, что я отчасти ответственна за ее смерть.

– Почему вы думаете так?

– Потому что именно я убедила ее уйти от мужа в тот самый день, когда она исчезла. Это не простое совпадение, Кормак. Когда мне пришлось опознавать тело, я узнала Триону лишь по ее прекрасным рыжим волосам. Я не могла смотреть на ее лицо, знаете ли, потому у нее не было больше лица.

– О, Господи, Нора.

– И я единственная знала, что убил ее муж. Я знала это. Полиция также это предполагала, но они ничего не могли доказать. Его допрашивали, но не было улик, чтобы арестовать его. Получилось так, что Триона, кроме меня, никому не рассказывала о том, как Питер извращенно, с удовольствием, мучил ее. Она говорила: ей слишком стыдно рассказать об этом еще кому-то. Он был достаточно осторожен, чтобы не поднимать на нее руку при людях. Кто же станет подозревать его? Он богат, он красив, он участвует в десятках почтенных благотворительных организаций. И все сочувствуют ему из-за той версии, которую он выдвинул: какой-то одурманенный крэком угонщик автомашин убил мою сестру. Он клялся, что она никогда не упоминала о намерении уйти от него. Из-за показаний против него меня сочли чуть ли не сумасшедшей. Он сообщил полиции: они с Трионой провели вечер дома, утром она отправилась в оздоровительный клуб на массаж и не вернулась. Ее машина нашлась на обочине автомагистрали четырьмя днями позже. Ее тело было в багажнике.