Текст книги "Господин посол"

Автор книги: Эрико Вериссимо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Женщины обменялись быстрыми оценивающими взглядами. Американка с улыбкой поклонилась, но руки не подала. Росалия же хотела протянуть свою, однако вовремя задержалась. Она никак не могла усвоить американский этикет, и, если её кому-нибудь представляли, не знала, когда надо подать руку, когда ограничиться поклоном.

– Красивое у вас платье, – заметила Фрэнсис.

– Ему далеко до вашего, – ответила Росалия. – Цвет льда, не так ли?

– Совершенно верно.

Росалия продолжала критически и едва ли не враждебно разглядывать американку, пока Титито и Габриэль Элиодоро, оба с зажжёнными зажигалками, оспаривали друг у друга честь дать огня мисс Андерсен, которая поднесла сигарету ко рту.

Стоя несколько поодаль, Пабло Ортега и Билл Годкин наблюдали за этой сценой. Они видели, как Габриэль Элиодоро, оттеснив Титито, поднёс огонь белокурой даме, а затем сказал что-то секретарю, который немедленно стал пробираться в столовую, покачивая бёдрами.

Ортега, немного знавший Фрэнсис Андерсен, рассказал Биллу о красавице. А Орландо Гонзага, отделавшись наконец от миссис Вудворд и присоединившись к друзьям, заявил, поняв, куда устремлены их взгляды:

– Или я ошибаюсь, или перед сеньорой Виванко стоит соперница. Я бы посоветовал ей остерегаться...

– Не беспокойся, – пробормотал Пабло. – Росалия, по-видимому, уже почуяла опасность. Смотрите, как она её разглядывает...

– Между этими породистыми кобылками наш Габриэль Элиодоро как норовистый жеребец. Откровенно говоря, если бы мне надо было выбирать, я предпочёл бы смуглянку. В её жилах течёт горячая кровь, её предки приехали из страны, где устраивают корриды, играют на гитарах, цветёт миндаль, арабское в ней смешалось с солнцем и ветром Кариб... Другая же напоминает мне богиню туманных скандинавских фиордов. Знаю по собственному опыту, шведки и норвежки – женщины здоровые и пылкие, но разве можно прожить на рыбной диете?

Годкин молча улыбался, наблюдая за дамами и Габриэлем сквозь дым своей трубки.

– Больше всего мисс Андерсен напоминает мне алмаз своим сиянием, изысканностью и в то же время твёрдостью и холодностью, – сказал Пабло, беря друзей под руки.

– Но какие у этих самок великолепные бюсты! – воскликнул Гонзага. – Они походят на приготовленные к бою пушки крейсера, нацеленные на противника. И обратите внимание, как на них смотрят мужчины... Взгляни, Билл, на рожу твоего коллеги из Ассошиэйтед Пресс и того, что стоит рядом с ним... Они оба в экстазе. Твои соотечественники, старина Билл, находятся на первичной стадии развития. Они теряют голову при виде женской груди, значит, они ещё грудные младенцы. У вас в стране наибольшим успехом пользуются актрисы с пышным бюстом... Мы же, латиноамериканцы, кончаем с этим вовремя. Что касается меня, то я сосал грудь до двух лет... и это была грудь негритянки.

Билл искоса взглянул на него.

– Должно быть, вы достигли сейчас развития годовалого ребёнка...

Дон Габриэль Элиодоро, взяв под руки блондинку и шатенку, направился с обеими дамами к дверям зала. Догнав шефа, Клэр Огилви дотронулась до его плеча кончиками пальцев. Посол обернулся, и секретарша что-то шепнула ему на ухо, тот сделал недовольную гримасу и повернул обратно, не отпуская, однако, своих прекрасных пленниц.

Зал заволновался, словно море под порывами внезапно подувшего ветра. В салон торжественно вступала мисс Потомак! Окружённая поклонниками, она двигалась медленно и величественно, то и дело задерживаясь, как украшенная флагами каравелла, под парусами идущая по Саргассову морю. Затянутая в чёрное шёлковое, расшитое бисером платье, она держала в пальцах, унизанных сверкающими кольцами, длинный мундштук с дымящейся сигаретой и своим хриплым, почти мужским голосом сыпала остротами, вызывавшими раболепные улыбки у её свиты, ибо даже близкие боялись её злого языка. В тот момент, когда Габриэль Элиодоро подошёл с ней поздороваться, мисс Потомак издевалась над одной журналисткой, своей соперницей, которая часто устраивала пышные приёмы для аристократов и богачей, а сама постоянно сидела без денег.

Трое приятелей уделили "священной корове" лишь несколько секунд. Годкин тотчас повернулся к ней спиной и спросил Гонзагу:

– Как тебе удалось вырваться из когтей миссис Вудворд?

– Меня спас посол Южной Кореи, который затеял с ней какой-то умный разговор. А я воспользовался случаем и сошёл с орбиты...

– Миссис Вудворд, – улыбнулся Пабло, – одна из достопримечательностей Вашингтона.

– И знаешь, что я открыл? – спросил Гонзага. – Эта дама – типичная представительница американок, имя которым – легион и которые, раз и навсегда усвоив несколько мыслей, всегда и во всём точно им следуют, хотя это всего лишь мифы...

Билл Годкин попросил Гонзагу пояснить сказанное, предвидя, однако, что бразилец по своему обыкновению скатится к шаржу.

– Некоторые из этих мифов могут быть сведены к следующим фразам: "Американский образ жизни – самый лучший", "Что хорошо для "Дженерал Моторс", то хорошо и для Соединённых Штатов"... "Негры – низшая раса"... "Почти все демократы – тайные коммунисты"...

Годкин улыбнулся.

– По-моему, вы совершаете большую несправедливость по отношению к американским женщинам, когда выдаёте миссис Вудворд за их представительницу.

– Возможно, я слишком сгустил краски, и всё же в моих словах немало правды. Ваша страна питается сусальными слащавыми мифами, которые вам навязывает так называемый "средний класс". Журналы, газеты, кино, телевидение, театр, то есть великолепно поставленная, богато оформленная и на редкость доходчивая пропаганда, равной которой нет и не было, распространяет легенды и мифы, кормит публику сказками или страшными приключениями.

– Послушать вас, Гонзага, так и не поймёшь, как это нам, наивным, ограниченным и доверчивым американцам, удалось сделать свою страну одной из самых богатых и развитых на земном шаре...

Гонзага расхохотался.

– Не сердись, Билл, не надо относиться к моим словам слишком серьёзно. Я уже выпил три виски, не закусывая. – Он повернулся к Ортеге. – Скажи Биллу твой рецепт приготовления американца.

Пабло, который, встав на цыпочки, снова смотрел на двери зала в ожидании Гленды Доремус, пробормотал:

– Не стоит.

– Давай, дружище! Билл знает, что мы с тобой подтруниваем над гринго без всякой злобы.

– Чтобы приготовить американца, – начал Ортега, – в кастрюлю кладётся порция homo faber и другая порция, поменьше, homo ludens ,затем добавляется щепотка фарисейства, и эта смесь ставится на медленный огонь.

Годкин хотел было возразить, ибо считал, что в нём самом очень немного homo faber и почти совсем нет homo ludens, когда увидел приближавшуюся к ним Клэр Огилви.

Взяв Пабло за руку, секретарша прошептала:

– Я должна сделать одно признание.

– Валяй.

– Я тебе сегодня изменила.

– С кем?

– С доном Габриэлем Элиодоро. Как только я пришла, он меня обнял и поцеловал, представляешь? Он настоящий волшебник. Можешь говорить о нём что угодно, сегодня я тебе не поверю. Я обожаю этого человека. Прости меня, Пабло, твоя навек Огилвита, – кончила она, словно ставила подпись в предсмертной записке.

– Когда же нас будут кормить? – спросил бразилец.

– В данный момент дон Габриэль ведёт двух дам – блондинку и шатенку – в столовую, – сообщила секретарша. – Но сначала вашингтонское общество познакомят со знаменитыми сакраментскими эмпанадасами. Идёмте и мы, а то эти варвары опустошат весь стол.

По дороге Клэр рассказала, как дон Габриэль поблагодарил мисс Потомак за её заметку в светской хронике, поцеловал ей руку, похвалил платье, сказал, что она выглядит очень молодо... Словом, вёл себя как записной соблазнитель. Разумеется, переводя его комплименты, пришлось смягчить некоторые преувеличения и нелепости. Клэр Огилви не сомневалась, что теперь послу обеспечен успех.

После пышности приёмного зала столовая, обставленная в стиле позднего Возрождения, радовала глаз своей скромностью. Пол её – сейчас без ковров – был выложен кирпичом, на стенах висели бельгийские гобелены, вытканные по мотивам картин Рафаэля. Мебель столовой напоминала о тех временах, когда художники Италии и их меценаты не любили ещё императорский Рим и греческую классику столь болезненно. Однако дон Альфонсо Бустаманте счёл возможным нарушить строгость обстановки, распорядившись обить стулья с высокими спинками имитацией старинного венецианского бархата: на тёмно-красном фоне вышитые золотом стилизованные артишоки и гирлянды. Стол был простой, почти монашеский. Вокруг него старый дипломат усаживал на обедах, которые славились на весь Вашингтон, более двадцати гостей.

Теперь этот длинный полированного ореха стол фирма "Паркер энд Бэккер, Катерерс" уставила холодными закусками. "Degoutant!" – пробормотал Мишель Мишель, весь сморщившись. Среди разложенных на столе цветов, по мнению мажордома, тоже отвратительных ("Le gout american, vous savez..." ), выстроились овальные блюда с индейками, которые казались целыми, но на самом деле были разрезаны, чтобы их можно было тут же класть на тарелки, со свиными и бараньими ногами, варёной и копчёной ветчиной, украшенной гвоздиками и обложенной кружочками ананаса. Разнообразные салаты походили скорее на красочные репродукции, чем на еду, кроме того, был подан говяжий язык в остром соусе и горячий рис (который мисс Огилви заказала в последнюю минуту, вспомнив о латиноамериканских и восточных гостях), а также рыба – целыми огромными тушами, залитыми желе (или чем-то в этом роде), на которых был изображён ("Quelle vulgarite!" ) флаг Сакраменто.

Не отпуская своих дам, Габриэль Элиодоро подвёл их к столу и тем самым подал знак давно ожидавшим гостям, толпившимся в столовой. Под критическим взором мажордома официанты суетливо метались из стороны в сторону, уже начав обслуживать наиболее нетерпеливых, тянувших свои тарелки. Но вдруг все застыли на местах: трое официантов внесли огромные блюда, полные горячих румяных пирожков, посыпанных сахарной пудрой.

– Las empanadas! – издала восторженный клич Нинфа Угарте. И её соотечественницы устремились навстречу официантам в порыве патриотического чревоугодия. Донья Нинфа, которая уже проглотила пирожок, измазав сахарной пудрой пушок на верхней губе и подбородок, воздев кверху руки, пыталась удержать подруг:

– Подождите, chichas! Где ваше воспитание? Вы забыли о сакраментском гостеприимстве? Дайте сначала попробовать пирожки гостям.

Но её увещеваний никто не слышал, да и она сама оказалась в центре свалки, начавшейся вокруг официантов. У двери улыбался, показывая великолепные белые зубы, посол Ганы, высокий представительный негр в белом одеянии. Орландо Гонзага, который подошёл к столу вместе с Годкином, шепнул ему на ухо:

– Не забыли они приготовить жаркое из человеческого мяса для представителей новых африканских государств?

– Держу пари, – проворчал Годкин, посасывая потухшую трубку, – эти негры цивилизованнее и культурнее нас с тобой и большинства здесь присутствующих. Многие из них окончили Оксфордский или Кембриджский университет.

Мишель наблюдал за этой вакханалией с негодованием, и морщины вокруг его рта, придававшие его лицу недовольное выражение, казалось, залегли ещё глубже. Господин посол махнул ему.

– Велите поднести нам блюдо с пирожками!

Он желал угостить Фрэнсис Андерсен и Росалию Виванко. Росалия взяла пирожок и поднесла его ко рту, будто выполняла священный обряд. Американка сделала то же, однако с вежливым безразличием лишь надкусила пирожок. Росалия с наслаждением жевала, но, как ни занимала её еда, ни единая крошка не упала с её губ. Не сводя глаз с мисс Андерсен, Габриэль заметил, что зубки её задвигались энергичнее, и она положила в рот вторую половинку пирожка жестом, который ещё больше воспламенил эротическое воображение посла.

– Ну как? – спросил он с улыбкой.

– Восхитительно! – ответила американка, беря ещё один пирожок.

Посол ликовал.

– Доводилось ли вам когда-нибудь пробовать столь нежное тесто? Но весь секрет, сеньора, в начинке.

– Это курица?

– Курица с говядиной и креветками, и всё это приправлено травами, которые растут только у нас. Рецепт этих пирожков сохранился с колониальных времён. Принеси-ка нам шампанского, Мишель!

Шампанское появилось тут же, и было разлито по бокалам.

Шум в столовой стоял невыносимый. Обе рыбины были уже растерзаны. Какой-то здоровяк сакраментец сумел, не разрушив национального флага, отхватить себе огромный кусок, который почтительно съел.

Нинфа Угарте с мужем, стоя рядышком, жадно поглощали закуски.

– Свиной окорок – просто чудо, – пробормотала она.

– А как же мой холецистит? – с сомнением отозвался муж.

– Пошли его к чёрту!

Шумная толпа постепенно оттеснила Габриэля Элиодоро и от Фрэнсис, и от Росалии.

Посол как раз взял ножку курицы, хорошо подрумяненную, как он любил, когда увидел, что с другой стороны стола ему улыбается американский генерал.

Память снова перенесла его в Соледад-дель-Мар. Летний вечер 1915 года. Ему двенадцать лет, и он вместе с другими детьми на биваке американских морских пехотинцев. Босые, оборванные и голодные ребятишки тянут худые ручонки к сержанту, который держит куриную ножку, и кричат: "Дай нам! Дай!" Американец бросает им ногу, и тогда Габриэль Элиодоро, самый рослый, ловит её налету, прижимает к груди и пытается удрать. Но кто-то из мальчишек даёт ему подножку, и он падает, разбивает себе нос, однако ножки из рук не выпускает. Мальчишки с криками набрасываются на него, рвут на нём рубашку, царапают спину, кусают руки, бьют по голове, и лишь тогда оставляют его в покое, когда морские пехотинцы бросают им никелевые монетки с изображением быка. Габриэль, задыхаясь после борьбы и бега, укрылся в церкви. Там он с жадностью набросился на куриную ножку, ещё пахнущую гринго, его собственным потом, пылью и кровью, тёплой кровью, которая текла у него из носа. Он жевал, уставившись на изображение богородицы, своей покровительницы, и немного стыдился того, что принял объедки от иностранных солдат, высадившихся в Соледад-дель-Мар, чтобы убить Хуана Бальсу и его партизан.

Какая-то волшебная сила заставила Габриэля Элиодоро пережить эти далёкие события буквально в доли секунды.

Он улыбнулся, взглянув на свою тарелку, воткнул вилку в куриную ножку, которую выбрал для себя, и почти швырнул её в тарелку генерала. Тот поначалу был несколько шокирован, но затем, решив, что это проявление гостеприимства, благодарно просиял.

14

Пабло уже потерял надежду увидеть Гленду Доремус, когда девушка наконец появилась в дверях. В первый момент он даже не узнал её. Поразительно, как наша фантазия преображает иные лица! Сейчас Гленда показалась Пабло более красивой и менее печальной, чем при первой встрече. Он приблизился к девушке, горячо пожал ей руку и поблагодарил за то, что она пришла.

– Будьте ко мне снисходительны, – прошептала американка своим глуховатым голосом, который так нравился Пабло. – Я впервые на дипломатическом приёме.

– Неужели впервые? – удивился он.

– Да...

– Давайте тогда пройдёмся по залу, и я познакомлю вас с его фауной. Вон тот высокий мужчина – посол Эфиопии. – Но Гленда не заинтересовалась африканским дипломатом. – Смуглый толстый джентльмен с лицом доброго Будды, который сидит на голодной диете, – посол Таиланда. А это супруга французского посла, одна из самых элегантных дам в Вашингтоне...

Пабло взял Гленду под руку и почувствовал (или это ему показалось?), что девушка вздрогнула, будто его прикосновение ей было неприятно. И всё же руки её он не отпустил.

– А это мой друг Орландо Гонзага, первый секретарь бразильского посольства. Осторожно: он опасный человек.

Бразилец пожал руку Гленды, и Пабло со своей гостьей пошли дальше.

– Билл! – сказал он немного погодя. – Познакомься со своей соотечественницей.

Потом они подошли к человеку, который грациозно и легко, как танцовщик, скользил среди гостей.

– Мисс Доремус, это мой коллега Эрнесто Вильальба.

Титито смерил Гленду Доремус взглядом с головы до ног, и немедленно определил: служащая Панамериканского союза, на приёмах не бывает, подкрашивается неумело, здоровьем похвалиться не может, одета ужасно, но Пабло в неё влюблён.

– Не будете возражать, – сказал он, – если я отправлюсь выполнять тяжёлую миссию? Наш посол поручил мне показать дом пяти дамам из самого высшего вашингтонского общества, все они интересуются Латинской Америкой. До свиданья! Рад был с вами познакомиться, мисс...

Когда Пабло представил свою знакомую смуглому джентльмену с чёрными усиками, тот поцеловал ей руку, сказав:

– У ваших ног, сеньорита.

Отойдя подальше от этого галантного мужчины, Гленда удивилась:

– Почему "у моих ног"?

– Это старинная испанская формула вежливости. Разве она вам не нравится?

– Я ненавижу все формулы, – недовольно сказала Гленда. – И особенно формулы вежливости.

Пабло улыбнулся. Он чувствовал себя счастливым: с приходом Гленды праздник обрёл для него новый, волнующий смысл. Теперь он больше не сомневался, что Гленда нравится ему, но предчувствие, перераставшее в уверенность, ему говорило, что отношения их сложатся непросто: будут у них и споры, и разногласия, и прочие осложнения. И откуда это предчувствие, если они ещё совсем мало говорили друг с другом, а диссертация этой девушки из Джорджии была написана сухо и серо, как газетная статья.

– Пабло! Почему ты не представляешь меня этой красавице?

Перед ними возник Габриэль Элиодоро, который только что выпил третий бокал шампанского. Посол постарался очаровать американку, но та отвечала ему почти враждебной холодностью.

– Чувствуйте себя как дома, сеньорита. А ты, Пабло, поухаживай за нашей гостьей. Угости её сакраментскими эмпанадасами. Мы ещё увидимся, мисс.

– В нём есть индейская кровь? – спросила Гленда, провожая взглядом посла, который направился к красивой женщине в красном.

– Наверное, – отозвался Пабло. И, зная, что вызовет спор, добавил: – А разве это имеет какое-нибудь значение?

– Что именно?

– Какая кровь течёт в жилах человека.

– А вы считаете, нет?

Пабло сделал гримасу, выражавшую его безразличие к этому вопросу, а Гленда снова попыталась освободиться от его руки. Пабло, однако, не отпускал её.

Тут он заметил посла Гаити и решил проделать опыт.

– Я хочу познакомить вас с одним моим другом, – прошептал он, направляясь к гаитянскому дипломату, который с пустым стаканом стоял в центре зала. Поняв, что Пабло собирается представить её негру, Гленда попробовала уклониться и даже воскликнула: "Нет!", но Пабло сжал её руку ещё сильнее и продолжал вести. "Зачем эта жестокость? – спрашивал он себя. – Откуда это желание подчинить её себе вопреки её воле?"

– Прошу вас, – умоляла Гленда, пытаясь высвободиться. – Я не хочу. Не хочу. Вы не имеете права меня принуждать!

Не переставая улыбаться, Пабло всё же заставил её подойти к гаитянскому послу.

– Господин посол, это моя знакомая, мисс Доремус. – Дипломат поклонился и с улыбкой протянул руку. Поколебавшись мгновение, американка подала ему кончики пальцев, но тут же их отняла. Пабло заметил, что она побледнела.

– С вашего позволения, господин посол, – произнёс Ортега и пошёл дальше со своей пленницей. Ибо Гленда действительно была его пленницей. "Теперь я знаю, – думал он, – теперь я уверен. Она расистка. Подала руку негру, а саму, наверное, затошнило". Он заметил капельку пота на лбу американки, которая в третий раз попыталась вырваться от него.

– Вы мне делаете больно, – сказала она, бросив на Пабло злой взгляд.

– Хорошо, я отпущу вас. – Пабло улыбнулся. – Но не убегайте. Надо же нам поговорить.

Они помолчали, и вдруг Гленда остановилась.

– Зачем вы это сделали? Я же говорила, что не хочу знакомиться с этим негром.

– Прежде всего он человек.

– Я не на лекции по вопросам этики и морали.

– Не глупите! – воскликнул Пабло, всё больше удивляясь своему поведению. Никогда прежде он не обращался так с женщиной. – Неужели в вас нет спортивного духа? – Пабло протянул Гленде сигареты, но та отрицательно покачала головой. Он закурил и продолжал: – Это посольство с юридической точки зрения является территорией республики Сакраменто, поэтому я у себя на родине.

– Ещё одна причина, по которой вы должны вести себя как джентльмен. – Гленда озиралась по сторонам. Это шумное сборище, эта жара, несмолкающий гул голосов, запахи еды, доносившиеся из столовой, ошеломили её. В желудке снова неприятно засосало. – Я ухожу, – заявила Гленда.

Пабло снова взял её под руку, на этот раз нежно.

– Останьтесь, прошу вас. Мне необходимо поговорить с вами. Мы ещё не обсудили вашу диссертацию.

– Я не за этим пришла сюда.

– Тогда зачем?

Гленда казалась удивлённой.

– Дурацкий вопрос! Пришла потому, что вы меня пригласили, потому что вы настаивали и я обещала прийти. Вы что, пьяны?

– Я ничего не пил. Даже воды.

– Может быть, приняли какой-нибудь наркотик?

– Я их не принимаю. Как вы могли подумать такое?

Несколько секунд они молчали, хмуро глядя в глаза друг другу.

– Неужели вы собираетесь обсуждать диссертацию в этом аду?

– Нисколько. Я, как и вы, ненавижу эти сборища, а потому нарушу правило, которое запрещает секретарям посольства уделять исключительное внимание кому-нибудь из гостей. Пойдёмте возьмём еды и вина, а потом укроемся в спокойном месте. Согласны?

Гленда покорно пожала плечами. Они перешли в столовую, где Пабло положил закуски на две тарелки и поставил их на поднос вместе с бутылкой шампанского и бокалами.

– Давайте посмотрим, свободна ли библиотека.

Они вышли в коридор, который проходил под лестницей главного вестибюля, и оказались в библиотеке. В углу беседовали двое мужчин. Пабло узнал их. Это были д-р Хорхе Молина и профессор университета Джорджа Вашингтона. Раздавался поучающий голос доктора:

– ...вот почему судьба направляет нашу жизнь к вечности. Я бы даже сказал...

Он заговорил тише, когда увидел вошедших. Наклонясь к Гленде, Пабло прошептал:

– На портрете, что висит над камином, изображён Хувентино Каррера.

Гленда не проявила никакого интереса к генералиссимусу, изображённому в известной позе Боливара.

Выйдя из библиотеки, они прошли по коридорам и комнатам, которые показались Гленде миниатюрной копией Версальской галереи зеркал, и очутились в небольшом зале, расположенном в левом крыле здания.

– Это мой излюбленный уголок, – сказал Пабло. – Знатоки считают, что мебель эта относится к эпохе испанского Возрождения. Видите письменный стол в углу? Настоящий "баргеньо".

Мисс Доремус никогда не слышала о "баргеньо", но никаких вопросов не задала.

Пабло поставил поднос на низенький столик рядом с софой, на которую уселась Гленда, и принялся открывать шампанское. Наконец пробка выскочила, угодив прямо в нарисованного на потолке херувима, и упала на мягкий ковёр, из горлышка бутылки побежала пена.

– Давайте выпьем и помиримся, – предложил Пабло, наполнив бокалы и устраиваясь в кресле напротив девушки. Сделав первый глоток, Пабло заметил, что Гленда не пьёт.

– Вы не пьёте?

– Может заболеть желудок...

– Бросьте! Желудочные болезни обычно мы сами придумываем. Так что пейте, а то вы ещё, пожалуй, и есть не станете...

Гленда посмотрела на тарелку: куски индейки, салат, какой-то подозрительный соус, жирные пирожки. Пабло быстро осушил свой бокал.

– Зачем вы заставили меня пожать руку негра? В этом не было никакой необходимости, мы никогда больше не встретимся. Вы нарочно это сделали, хотели меня испытать, да?

– Разумеется.

– Теперь вы знаете, что я ненавижу негров, так что вопрос исчерпан. Я уважаю ваши вкусы и убеждения, а вы должны уважать мои. Но как бы там ни было, я считаю, что поступили вы невежливо.

Пабло снова наполнил свой бокал.

– Вы очень на меня рассердились?

– Говоря откровенно, да.

– Тогда покорнейше прошу простить меня.

– Я уже говорила вам, что ненавижу формулы. Пожалуйста, не употребляйте больше этого отвратительного слова.

– Какого?

– Покорнейше.

– Хорошо. Давайте закусим.

Он передал Гленде тарелку, и она принялась ковырять вилкой салат, не вызывавший в ней ни малейшего аппетита. Пабло встал и запер двери на ключ.

– Зачем вы это сделали? – Встревоженная Гленда вскочила на ноги.

– Не хочу, чтобы нам мешали.

– Откройте сейчас же! – приказала она.

Но Пабло подошёл к ней, будто ничего не слышал.

– Сядьте, Гленда, и успокойтесь. Я не стану пытаться вас изнасиловать.

Она побледнела, на мгновенье ненависть исказила её лицо, глаза стали злыми, и Гленда глухо сказала:

– Никогда больше не смейте при мне произносить это слово.

Усевшись, она дрожащими руками открыла сумочку и вынула сигареты. Пабло поднёс зажигалку, но сигарета прыгала в губах девушки. В конце концов ей удалось закурить, и, нервно затянувшись, Гленда взглянула на дипломата.

– Мистер Ортега...

– Пожалуйста, зовите меня Пабло.

– Хорошо. Но вы странный человек. Когда я увидела вас впервые, вы мне показались другим: скромным, уравновешенным. Как бы это сказать? Пожалуй, мягким. В общем, человеком, на которого я могла бы положиться. А теперь я вижу, что вы такой же, как все.

– Гленда, – после паузы начал Пабло, – откровенно говоря, с тех пор, как вы вошли сюда, я играю роль сильного мужчины, укротителя. Но я совсем не такой, поверьте...

– Почему же вы выдаёте себя за того, кем на самом деле не являетесь?

– Не знаю. Возможно, потому что вы пробуждаете во мне какие-то дремлющие инстинкты, – Пабло улыбнулся, – или потому, что в глубине души... Словом, не знаю, видимо я хотел бы быть тем, кого я играю. Однако никаких задатков для этого у меня нет! Будемте друзьями, это самое главное.

– Признаюсь, я в растерянности и жалею, что пришла. А пришла я только из-за вас. – Помолчав, Гленда спросила: – Почему бы вам не заняться другими гостями? Неужели вас так заинтересовала моя скромная персона?

– Вам неприятно, что мужчина заинтересовался вами?

– Неприятно, потому что это всегда кончается плохо.

– Вы пессимистка, Гленда. Но, прошу вас, съешьте что-нибудь и выпейте вина.

Гленда бросила нерешительный взгляд на тарелку и, поколебавшись, поставила её обратно.

15

Впрочем, через несколько минут, немного успокоившись, она всё же проглотила два кусочка индейки и половину пирожка, начинка которого показалась ей слишком острой. По настоянию Пабло выпила также глоток шампанского, со страхом думая о том, как это скажется назавтра.

Ортега между тем осушил третий бокал и собирался с духом сказать Гленде прямо, что он думает о её диссертации.

– Я жду откровенной критики. – Гленда скрестила руки, из предосторожности надавив на желудок, хотя ни боли, ни тошноты пока не было.

– Хорошо. – Пабло и сам не знал, почему ему доставляет удовольствие нападать на девушку. – Ваша диссертация абсолютно лишена исторической перспективы и изобилует неточностями.

Лицо Гленды напряглось, на лбу появились морщины, она будто каждой порой впитывала слова Пабло.

– Неточностями? Какими?

– Начать с того, что вы пользовались недостоверными источниками.

– Но основную информацию я получила в вашем посольстве!

– Именно поэтому я и считаю её недостоверной.

– Вы пьяны.

– Может быть, и тем не менее то, что я сейчас сказал, правда...

Гленда пристально изучала рисунок ковра.

– Конечно, в вашей диссертации есть и неоспоримые факты, – продолжал Пабло. – Сакраменто и в самом деле было открыто в 1525 году испанским капитаном Леандро Гарсиа Эскалой, находившимся на службе у завоевателя Франсиско Фернандо де Кордобы. Позднее Эскала основал Пуэрто Эсмеральду на северо-восточном побережье Сакраменто, и Серро-Эрмосо на центральном плато. Но легенда о золотистой пуме, якобы охранявшей вход в серебряные рудники, пожиравшей испанцев и щадившей туземцев, которым она будто бы лизала руки, не более правдоподобна, чем легенда о волчице, вскормившей Ромула и Рема.

– В книге, которую мне давал доктор Молина, говорится, что существование той пумы подтверждено документами колониальных времён, и что именно поэтому пума и поныне изображается на гербе Сакраменто.

– Поверьте мне – это миф.

Подперев голову, Гленда поставила локти на колени и взглянула на Пабло.

– Неужели невозможно спасти хотя бы часть из того, что я написала?

– Спасти надо вас.

– Ненавижу глупые шутки. Я говорю совершенно серьёзно. Диссертацию надо сдать в следующем месяце.

Пабло пожал плечами. Вино сделало его красноречивым; он словно парил в облаках. Общение с Глендой доставляло ему болезненное наслаждение, в котором было что-то садистское, хотя и не без примеси мазохизма.

– Та часть, где вы описываете освобождение Сакраменто от испанского ига, а также роль, которую наша страна играла в составе мексиканской империи Итурбиде и позднее в Центральноамериканской конфедерации, в общем правильна.

– Что же тогда вам представляется ошибочным?

– Всё остальное.

Гленда выпрямилась.

– Такой неопределённой критики я принять не могу. Укажите конкретные ошибки, процитируйте неправильные положения. Почему вы не принесли рукопись?

Во рту у неё был неприятный вкус от пряностей в начинке пирожка. Гленда открыла сумочку и положила в рот таблетку магнезии.

– Прежде всего, – сказал Пабло, закуривая вторую сигарету, – истинная история Сакраменто не так проста, как вы её изображаете, она намного интереснее и гуманнее той официальной версии, которую нам навязывают в учебниках.

– Я не понимаю, куда вы клоните...

– Как настоящая американка, которую с детства пичкают рассказами о бандитах и храбрых ковбоях, вы искали этих героев и этих бандитов и в истории моей страны. А дело совсем не так просто. Вы нарисовали картину крупными мазками, используя лишь несколько красок, и получился грубый плакат, лишённый оттенков.

Гленда растерянно покачала головой.

– Давайте говорить конкретнее. Права ли я в своей оценке дона Антонио Марии Чаморро? Разве он не был жестоким диктатором, правившим Сакраменто в течение четверти века?

Горячность девушки забавляла Пабло.

– В вашей работе дон Антонио Мария выглядит обыкновенным бандитом, грубым и невежественным. По крайней мере у меня сложилось такое впечатление.

– Кем же он был на самом деле? Святым? Учёным?

– Немного святым, немного учёным, но в основном невротиком.

Гленда нетерпеливо вздохнула и проглотила остатки пирожка.

– Я жду вашего толкования истории Сакраменто.

– Что ж... в 1899 году дон Антонио Мария Чаморро, которому тогда было лет пятьдесят с небольшим, врач, никогда не практиковавший, и отпрыск богатого семейства из нашей так называемой сельской аристократии, выставил свою кандидатуру на пост президента республики от либеральной партии, уже около двадцати лет находившейся в оппозиции. Побеждённый кандидатом от консерваторов, он заявил, что стал жертвой махинации, задуманной политиканами и полицейскими. Антонио Мария и руководители оппозиции организовали заговор, и в 1900 году при поддержке значительной части небольшой в то время национальной армии он захватил власть, устроив государственный переворот...