Текст книги "Страх полета"

Автор книги: Эрика Джонг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Я знаю и некоторые счастливые браки. В большинстве своем – вторые. В этих браках оба партнера уже выросли из дряни типа «Я – Тарзан, ты – Джейн» и дальше идут по жизни, взявшись за руки, проявляя друг к другу доброту, помогая друг другу, не стесняясь выполнять домашнюю работу и разграничивая обязанности. Некоторые мужчины способны построить совершенно замечательные спокойные отношения, но для этого им нужно перевалить за сороколетний рубеж и пару раз развестись. Быть может, семейная жизнь легче дается в зрелом возрасте. Когда все неясности отпали, и вы осознали, что стоит любить друг друга, потому что смерть не за горами.

Мы были уже хорошие (и самая хорошая, конечно, я), когда втиснулись в адриановский зеленый «Триумф» и направились на дискотеку. В машину нас набилось пятеро: Беннет, Мари Винклеман (весьма грудастая особа, которая училась со мной в колледже, ее ухитрился подцепить на вечеринке Беннет – она была психоаналитиком), Адриан (он вел машину), я (голова повернута назад, как у первой Исидоры, после удушения [28]28
  Имеется в виду Айседора Дункан, задушенная своим шарфом, зацепившимся за машину.


[Закрыть]) и Роберт Фипс-Смитт (широкоротый британский кандидат с завитыми волосами и очках в немецкой оправе, который постоянно говорил о своей ненависти к «Ронни» Лаингу (не знаю, за что его полюбил Беннет). Адриан, напротив, был последователем Лаинга, учился с ним и умел дивно пародировать его шотландский акцент. Я, конечно, была в восторге, тем более что ни разу не слышала, как говорит Лаинг.

Мы проехались неслабым зигзагом по венским улицам: по булыжным мостовым и трамвайным путям, через грязный коричневый Дануй.

Я не помню ни названия дискотеки, ни улицы, где она расположена – вообще ничего. Я достигла того состояния, когда я ничего не замечала, кроме особей мужского пола и того, на какой мой орган (голова, живот, груди, промежность) они обращают больше внимания. Дискотека была серебристой. Тонкий хром на стенах. Мечущиеся белые огни. Зеркала, где только можно. Стеклянные столики стояли на приподнятых хромированных платформах. Сиденья из белой кожи. Оглушающая рок-музыка. Сами придумайте название для этого места: Зеркальная Комната, Седьмой Круг, Серебряная Шахта, Стеклянный Бочонок. По меньшей мере, я помню, что название было написано на английском. Очень звонкое и не удерживающееся в памяти.

Беннет, Мари и Робин уселись, чтобы заказать еще выпить. Мы же с Адрианом пошли танцевать, и наши пьяные выкаблучивания повторялись в бесконечном ряду зеркал. В конце концов мы нашли укромный уголок между двумя зеркалами, где смогли продемонстрировать наш поцелуй только огромному количеству собственных отражений. У меня было дивное чувство, будто я целую сама себя – такое было уже в девятилетнем возрасте, когда я смочила уголок подушки слюной и потом поцеловала его, стараясь понять, на что похож человеческий поцелуй.

Когда мы наконец отправились на поиски столика с Беннетом и остальными, то довольно быстро потерялись в ряду зеркальных кабинок и перегородок, которые переходили одна в другую. Мы проходили сквозь себя. Как во сне, мы не могли найти за столиками ни одного знакомого лица. Мы тяжело дышали, и в глазах наших поднималась паника. Я почувствовала себя переброшенной в зеркальный мир, где, подобно Черной Королеве, буду мчаться без оглядки и лишь ветер будет дуть мне в спину. Беннета нигде не было.

Вдруг в мозгу моем вспыхнула мысль, что он исчез с Мари и сейчас они дома в постели. Я была в ярости. Ведь я сама спровоцировала его. Это начало моего конца. Я проведу остаток своей одинокой жизни незамужней, бездетной, всеми брошенной.

– Пошли, – сказал Адриан. – Их здесь нет. Наверное, они вышли подышать.

– Может быть, им не досталось столика и они ждут снаружи?

– Мы можем посмотреть, – сказал он.

Но я знала правду. Я покинута. Беннет оставил меня ради лучшей. Сейчас он обнимает необъятный и дряблый зад Мари. Они сейчас занимаются любовью.

Когда я в первый раз приехала в Вашингтон (мне тогда было десять лет) я отстала от семьи во время экскурсии по зданию ФБР. Я потерялась в здании ФБР, вот это да. Бюро Находок, посылай сигнал тревоги.

Тогда эра маккартизма как раз достигла апогея, и служащий ФБР с поджатыми губами рассуждал о разных вещах, связанных с поимкой коммунистов. Пока я слонялась без дела перед стеклянным стендом с отпечатками пальцев, группа завернула за угол и исчезла. Я начала блуждать, вглядываясь в собственные отражения в выставочных витринах и стараясь унять поднимающийся ужас. Меня никогда не найдут. Я еще более незаметна, чем отпечатки пальцев вора в перчатках. Крутые агенты ФБР будут допрашивать меня своими дьявольскими методами до тех пор, пока я не признаюсь, что мои родители коммунисты (а они, в действительности, когда-то были коммунистами), и все мы закончим наши дни, как Розенберги, распевая «Боже, Благослови Америку» в своих камерах и предвкушая, каково оно будет на электрическом стуле.

На этом месте я начала визжать. Я визжала до тех пор, пока туристская группа в полном составе не примчалась обратно и не обнаружила меня все там же, в комнате, полной вещественных доказательств.

Но сейчас я не собиралась визжать. Ко всему прочему, рок-музыка была такой громкой, что никто бы меня не услышал. Мне вдруг так захотелось Беннета, как хотелось Адриана несколько минут назад. Но Беннет уехал. Мы вышли из дискотеки и направились к адриановской машине.

Смешная штука случилась по пути. Больше того: десять смешных вещей случилось с нами. Мы терялись десять раз. И каждый раз был не похож на предыдущий. Теперь, когда мы могли целую вечность не отлипать друг от друга, нам не так уж хотелось немедленно завалиться в постель.

– Я не хочу рассказывать обо всех мужчинах, с которыми я переспала, – сказала я, храбрясь.

– Хорошо, – ответил он, поглаживая мое колено. Тем не менее, он решил рассказать мне обо всех женщинах, с которыми был близок. Очень удачная покупка.

Первой шла Мэй Пей, китайская девица, чем-то напоминавшая ему Беннета.

– Она могла заплатить, или она не могла заплатить? – сказала я.

– Это никогда не приходило мне в голову.

– Уверена, что приходило. Но вопрос не в этом: она заплатила?

– Ну, я заплатил. Она трахалась со мной еще годы.

– То есть, после того, как вы перестали встречаться, она все еще трахалась с тобой. Это какой-то фокус. Ты бы запатентовал его. Можно на этом деньги зарабатывать: устраивать людям перепихон со знаменитостями прошлого: Наполеоном, Карлом II, Людовиком XIV… Ну вроде как у Доктора Фауста с Прекрасной Еленой… – Мне нравилось быть с ним глупой.

– Заткнись, жопа, и дай мне закончить о Мэй… – и сразу же повернулся ко мне, и, сквозь скрип тормозов, – Господи, ты так прекрасна…

– На дорогу лучше смотри! – сказала я, восхищенная.

Все мои разговоры с Адрианом всегда звучали как цитаты из «Алисы в Зазеркалье». Например:

Я: Мы, по-моему, движемся по кругу.

Адриан: Это всего лишь точка.

Или:

Я: Не принесешь ли ты мне сумочку?

Адриан: Только если ты мне пообещаешь не приносить ничего раньше срока.

Или:

Я: Я разошлась со своим первым мужем потому, что он был сумасшедший.

Адриан (кривя свои лангиановские брови): По-моему, этого достаточно, чтобы выйти замуж за человека, но уж никак не развестись.

Я: Но он каждую ночь смотрел телевизор.

Адриан: О, тогда я понимаю, почему ты с ним развелась.

Почему же Мэй Пэй протрахала Адриана всю его жизнь?

– Она оставила меня в беде и умотала к себе в Сингапур. У нее там был ребенок, который жил с отцом, так вот этот ребенок попал в автомобильную катастрофу. Ей пришлось возвращаться, но об этом можно было бы по крайней мере написать. Месяцами я чувствовал, что окружающий мир состоит из механических людей. Никогда до этого мне не было так скверно. А эта сука выскочила замуж за педиатра, который лечил ее ребенка, американский болван!

– Почему ты не поехал за ней, если так переживал?

Он так посмотрел на меня, словно я с ума сошла, словно подобная вещь ему и в голову прийти не могла.

– Ехать? Зачем? (Он зацепил колесом угол, в очередной раз ошибившись поворотом.)

– Затем, что ты любил ее.

– Я никогда не употребляю это слово.

– Но если тебе было так плохо, почему ты не поехал?

– Моя работа напоминает разведение цыплят, – сказал он. – Кто-то обязательно должен и вынести лопату дерьма, и засыпать горсть зерна.

– Дерьмо собачье, – сказала я. – Доктора всегда прикрываются своей работой, чтобы не показаться бесчеловечными. Я-то уж знаю этот шаблон.

– Не собачье дерьмо, милая, а цыплячье.

– Не слишком-то остроумно, – сказала я, но все равно засмеялась.

За Мэй Пэй последовала целая Ассамблея ООН девиц из Таиланда, Индонезии, Непала. В наличии были также африканка из Ботсваны, пара француженок-психоаналитиков и французская актриса, которая «проводила все время в бункере».

– Где?

– В бункере. Ну, в сумасшедшем доме. Я имею в виду, в психиатрической лечебнице.

Адриан идеализировал сумасшествие в типично лангианской манере. Шизофреников он считал настоящими поэтами. Каждый лунатик был едва ли не Рильке. Он хотел, чтобы я написала с ним вместе книгу. О шизофрениках.

– Мне кажется, ты чего-то хочешь от меня, – сказала я.

– Точно. Я бы воспользовался твоим указательным пальцем, или ты предпочитаешь большой?

– Свои есть. – Мы переругивались, как десятилетние дети. Единственный наш способ выражения привязанности.

История адриановских женщин дала ему право членства в моей семье. Похоже, что его лозунгом было: никогда не трахайся с родственницами. Его предыдущая подружка (присматривающая сейчас за детьми, если я все правильно понимаю) подошла ближе всех к его родственному гнезду: она была еврейкой из Дублина.

– Молли Блум? – спросила я.

– Кто?

– Ты не знаешь, кто такая Молли Блум??? – Я не верила своим ушам. Такое замечательное английское произношение и не читал Джойса! (Я тоже читала «Улисса» по-диагонали, но я говорю налево и направо, что это моя любимая книга. Как «Тристрам Шенди» [29]29
  Знаменитый роман Л. Стерна. В некотором роде может считаться одним из предшественников модернизма.


[Закрыть].)

– Я безграмотный, – нараспев произнес он. Он был весьма собой доволен. Еще один глупый доктор, вот что мне подумалось. Как и большинство американцев, я наивно полагала, что английский акцент означает образованность.

Ну хорошо, начитанные люди частенько оказываются порядочными ублюдками. Или – хуже. Но я была разочарована. Прямо как в том случае, когда мой аналитик не знал Сильвии Плат. Тогда я целыми днями говорила о ее самоубийстве и о том, как я хочу написать великое стихотворение и сунуть голову в газовую духовку. А в это время он думал о чашечке охлажденного кофе.

Хотите верьте, хотите нет, но подругу Адриана звали Эстер Блум – а не Молли Блум. Она была темненькая, полноватая и вечно страдала, как он говорил, «ото всех этих еврейских беспокойств; очень чувствительная и нервная». Эдакая иудейская царевна из Дублина.

– А твоя жена, какая она была? (К этому времени мы так безнадежно заблудились, что Адриан нажал на тормоз и остановил машину).

– Католичка, – ответил он. – Папистка из Ливерпуля.

– А чем она занималась?

– Была акушеркой.

Это звучало очень странно. Я даже не знала, что мне на это сказать.

«Он был женат на католической акушерке из Ливерпуля», – так я могла бы написать. (В романе, однако, я бы заменила имя Адриан на что-нибудь поэкзотичнее, и сделала бы его немного повыше).

– А почему ты на ней женился?

– Она заставляла меня почувствовать вину.

– Уважительная причина.

– Да уж. В медицинской школе я был виноватым сукиным сыном. И еще каким блюстителем протестантской этики! Ну, в том смысле, что, как я помню, с некоторыми девицами мне было очень хорошо, а это-то и пугало меня больше всего. Там была одна девица, которая догадалась сдавать в аренду огромный сарай, там любая могла переспать с любым. С ней мне было очень хорошо, – и поэтому, конечно, я не доверял ей. А жена всегда заставляла меня ощущать вину. И поэтому, конечно, я женился на ней. Я был такой же, как ты. Я не доверял наслаждению и своим собственным чувствам. Счастье грозило мне адскими муками, поэтому я и женился. Как и ты, любовь моя.

– Почему ты считаешь, что я вышла замуж из-за боязни? – Я ужасно оскорбилась, потому что он был прав.

– О, возможно, ты нашла свое призвание в том, чтобы спать со многими парнями, не зная, как сказать нет. Иногда тебе даже нравилось это, но потом ты чувствовала свою вину за то, что тебе было весело. Мы запрограммированы на страдание, а не на радость. Основа мазохизма закладывается в очень раннем возрасте. Ты считаешь нужным работать и страдать. Беда в том, что ты абсолютно уверена в этом. Да, это дерьмо собачье. Я убил тридцать шесть лет, чтобы это понять, какое это дерьмо, и я хочу сделать только одно – дать и тебе это понять.

– Слушай, у тебя куча планов насчет меня. Ты хочешь объяснить мне, что такое свобода, наслаждение, ты хочешь писать со мной книгу, переделать меня… Почему все мужчины хотят переделать меня? Я должна уже выглядеть переделанной донельзя.

– Ты выглядишь так, утенок, словно тебя требуется спасать. Ты просишь этого. Ты обращаешь на меня свои большие близорукие глаза, словно я Большой Папа Психоаналитик. Ты идешь по жизни в поисках учителя, а как только находишь его, то настолько привязываешься, что начинаешь его тихо ненавидеть. Или же дожидаешься, пока он проявит свою слабость, а потом презираешь его за это. Ты ведь сидишь и набрасываешь свои петельки, делаешь умные замечания, воображаешь людей раскрытыми книгами или случайными историями. Мне хорошо известна эта игра. Себя ты убеждаешь, что собираешь материал. Ты убеждаешь себя, что изучаешь человеческую природу. Искусство жизни на все времена. Еще одна версия пуританского дерьма. Ты лишь чуть-чуть изменила его. Ты считаешь себя гедонисткой потому, что срываешься и убегаешь со мной. Но эта проклятая старая этика осталась прежней, поэтому ты лишь думаешь, что напишешь обо мне. Так что не работает, n'est-ce pas [30]30
  Не правда ли? (франц.)


[Закрыть]? Ты можешь трахаться со мной и называть это поэзией. Очень умно. Ты замечательно себя этим обманываешь.

– Ты вполне мог бы быть одним из этих тупых аналитиков, а? Какая показушная тягомотина.

Адриан засмеялся.

– Видишь ли, утенок, я все это выстрадал. Психоаналитики тоже играют в такие игры. Они как писатели. Все нужно перепробовать, изучить, попасть в историю. Хотя, смерть их ужасает – прямо как поэтов. Доктора ненавидят смерть, поэтому они и занялись медициной. И они постоянно гоношатся и чувствуют себя ужасно занятыми только затем, чтобы доказать себе, что они еще живы. Я знаю эти игры потому, что сам в них играю. Не такая-то это и тайна. Ты ведь совсем прозрачна.

Такое мироощущение привело меня в ярость: оно было еще более циничным, чем мое. Мне всегда казалось, что я защищаюсь от чужих взглядов тем, что выбираю самый желчный из возможных способов мысли. Теперь же стало понятно, что этот желчный взгляд был лишь самообольщением. Когда я чувствую себя совсем взвинченной, меня спасает мой университетский французский.

– Vous vous moquez de moi? [31]31
  Вы что, надо мной издеваетесь? (франц.)


[Закрыть]

– По-моему, ты чертовски права. Смотри, ты ведь сейчас сидишь здесь со мной потому, что жизнь твоя полна неправды, а замужество твое умерло, либо умирает, либо смертельно изранено ложью. Твоей ложью. И ты это прекрасно понимаешь. Твоя жизнь разбита, а не моя.

– Помнится, ты сказал, что ты мне нужен для спасения.

– Ты права. Но я не попадусь на эту удочку. Стоит мне сделать хоть один неправильный шаг, и ты будешь ненавидеть меня пуще, чем мужа…

– Я не ненавижу своего мужа.

– Правда. Но он постоянно пилит тебя – а это еще хуже, правда?

Он не услышал ответа. Теперь я действительно впала в депрессию. Шампанское перестало действовать.

– Почему ты начал переделывать меня раньше, чем хоть раз меня трахнул?

– Потому, что ты хотела именно этого.

– Дерьмо собачье, Адриан. Все, что мне сейчас нужно, – так это лечь и выключить свой проклятый мозг. – Хотя я и сама понимала, что вру.

– Мадам, если вы хотите переспать, то мы переспим. – Он завел машину. – Мне нравится называть тебя «мадам», ты это знаешь.

У меня не было мембраны, да и у него – эрекции, и когда мы в конце концов очутились у него дома, мы были совершенно измученными от такого бесплодного времяпрепровождения.

Мы лежали на кровати рядом. Мы нежно и немного забавно изучали обнаженные тела друг друга. Лучший способ заниматься любовью с новым мужчиной после стольких лет замужества – это заново открывать для себя мужское тело. Тело мужа, все равно, что твое: в нем нет ничего нового. Все известно: вкусы и запахи, линии, волосы, родинки. Но Адриан был как новая страна. Своим языком я провела экскурсию по ней. Начальной точкой был рот, а затем я двинулась ниже. Его широкая загорелая шея. Грудь, покрытая рыжими вьющимися волосками. Его живот, немножко жирный – в отличие от аскетического Беннета. Его кривоватый розовый пенис, который на вкус отдавал мочой и отказывался встать у меня во рту. Его яички, такие розовые и волосатые, я взяла их в рот лишь однажды за все время. Его мускулистые ляжки. Его загорелые колени. Его ступни (их я не поцеловала). Его грязноватые пальцы. (Тоже). Потом я начала все сначала. С его приятного влажного рта.

– Откуда у тебя такие мелкие зубы?

– От горностая, который был моей матерью.

– От кого?

– От горностая.

– О! – Я не знала, что это обозначает, но не обратила внимания. Мы вкушали друг друга. Мы лежали ногами к лицу и его язык играл музыку у меня между ног.

– У тебя отличная дырка, – сказал он, – и самый замечательный зад из всех, которые я видел. Жаль, что почти нет грудей.

Я закончила посасывание, но то, что только что было твердым, снова опало.

– Ты знаешь, на самом деле я не хочу тебя трахать.

– Почему?

– Неважно почему, мне просто этого не хочется.

Адриан хотел, чтобы его любили самого, а не за желтоватые волосы (либо розовый член). Это было не сложно заметить. Он не хотел превратиться в автоматический удовлетворитель.

– Я смогу трахаться с лучшими из них, если захочу этого, – вызывающе сказал он.

– Ну, конечно, сможешь.

– А теперь тебе придется побыть этим проклятым социальным работником, – сказал он.

Пару раз в постели я уже была социальным работником. Однажды с Брайаном, когда его выпустили из психушки и в нем было слишком много торазина (равно как и шизоидных мыслей), чтобы он был на что-нибудь годен. Целый месяц мы ложились в постель и брались за руки. «Как Ганс и Гретель», – так он это называл. Это было довольно мило. Словно представляешь Доджсона, забавляющегося с Алисой в лодке посреди Темзы [32]32
  Имеется в виду Люис Кэрролл и Алиса Лиддел. Во время упоминаемой прогулки он и сочинил первый вариант «Алисы в Стране Чудес».


[Закрыть]. Еще раз это было во время передышки после брайановской маниакальной фазы, когда он был очень близок к тому, чтобы удушить меня. Да и до помешательства сексуальные предпочтения Брайана были довольно необычными. Ему нравилось лишь сосать, а не трахаться. В то время я была еще слишком неопытна, чтобы понимать, что не все мужчины такие. Мне исполнился двадцать один, Брайану двадцать пять, и мне вспомнилось, что я слышала: мужчины достигают сексуального пика к шестнадцати, а женщины к тридцати. Я считала, что всему виной брайановский возраст. Он был в упадке. Мне казалось, что он катится под гору. Но, тем не менее, сосать я научилась мастерски.

Я была социальным работником и с Чарли Филдингом, дирижером, чья палочка поникла. Он был поразительно любезен. «Ты просто находка», – так он мне говорил первой же ночью (подразумевая то, что я должна была, по идее, вышвырнуть его на холод, чего я не сделала). Он получил это чуть позже. Это была только первая ночь, когда у него не стоял.

Но Адриан? Сексуальный Адриан. Я-то думала, что это мой секс нараспашку. Что же произошло? Смех был в том, что я не слишком-то ему верила. Он лежал такой красивый и пах так дивно, что волей-неволей навевал мысли о том времени, когда мужчины поклонялись женскому телу и презирали женский ум. В дни моей бесконечной юности под знаком Вулфов и Веббов это казалось непостижимым, но потом я хорошо это поняла. Потому что частенько я переносила это на мужчин. Мозги их безнадежно одурманены, зато тела так приятны. Их мысли были невыносимы, но их члены шелковисты. Всю свою жизнь я была феминисткой (мое «становление» произошло одной из ночей 1955 года на сабвее JRT, где полоумный малый Хорас Мэнн, с которым у меня было свидание, поинтересовался, намереваюсь ли я стать секретаршей), но совместить феминистическую жилку с безумным голодом по мужским телам не просто. И кроме того, чем старше становишься, тем ясней понимаешь, что мужчины изначально боятся женщин. Некоторые это скрывают, некоторые нет. Но что может быть мучительнее, чем свободная женщина с глазу на глаз с безвольным членом? Все великие исторические главы бледнеют в сравнении с этими двумя полными смысла объектами: абсолютной женщиной и абсолютно безвольным членом.

– Я пугаю тебя? – спросила я Адриана.

– Ты?

– Некоторые мужчины боялись меня.

Адриан засмеялся.

– Ты просто душечка, – сказал он, – Киска, как говорят твои американцы. Но это не причина.

– Часто у тебя проблемы?

– Найн, фрау доктор, и, черт возьми, мне надоел этот допрос. Это абсурд. У меня нет проблем с потенцией – просто твоя великолепная задница вызывает у меня благоговение, и я не хочу трахаться.

Последний удар для секса – член, лежащий и ни к чему не годный. Последнее оружие в войне полов: безвольный член. Знамя вражеского лагеря: член на полувзводе. Символ апокалипсиса: член с ядерным зарядом в головке, едва не разрывающий сам себя. И ведь есть несправедливость, которую вряд ли когда удастся исправить: и это не то, что мужчинам принадлежит замечательная штука, называемая пенис, а то, что у женщин есть дивное всепогодное влагалище. Ни ураган, ни ливень, ни темнота или ночь не страшны ему. Оно всегда на месте, и всегда готово к бою. Несколько не по себе, когда об этом думаешь. Не удивительно, что мужчины ненавидят женщин. Они-то и выдумали миф о женской неполноценности.

– Я отказываюсь терпеть булавочные уколы, – продолжил он, не подозревая о том, какой каламбур сам собой наворачивается на язык. – Я не желаю, чтобы меня заносили в реестры и приклеивали ярлык. Когда ты все-таки сядешь писать обо мне, ты не будешь знать, герой я или антигерой, ублюдок или святой. У тебя не будет возможности отнести меня к какой-нибудь категории.

И в это мгновение мне безумно захотелось его. И его безвольный член доставал до таких моих точек, которые и не снились иным сверхнапряженным.