Текст книги "Французский поцелуй"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 40 страниц)

Он махнул стволом ружья.

– А теперь поднимайся, вместе с девицей. Нам предстоит ночная прогулка. – Он вывел их из хижины, туда, где было светлее и теплее от костра. – Я знал, что отсюда, из лагеря, постоянно происходит утечка информации, но не мог докопаться, кто этим занимается. Ты, желая сделать Адмирала Джумбо своим должником, сослужил мне неплохую службу. Я просто позволил тебе сделать мою работу.

Он опять взмахнул ружьем.

– Пошли. Вон туда, во тьму. Я, честно говоря, хотел прикончить ее, чтобы скрыть мою тайну, но ты не дал. Так что сам виноват. Но, может, все это и к лучшему. Разумеется, не для тебя.

Джунгли поглотили их.

– Мои люди отведут тебя к Генералу Киу. Он задаст парочку вопросов и тебе, и ей. Он всегда расспрашивает с пристрастием, это я могу гарантировать. У меня есть серьезные опасения, выживете ли вы после его расспросов. Но это уже не моя забота.

* * *

Крис увидал Сутан, мчащуюся вниз по центральному проходу церкви Богоматери из Бенва, и побежал следом. Он пришел сюда потому, что они договорились встретиться здесь, прямо из дома М. Аспрей. В руках у него был арлекин, упакованный в прозрачную акриловую пленку.

Он увидел, что Сутан круто сменила направление и свернула влево от главного алтаря. На кафедре сверкала серебром чаша, в которой вино и облатка превращались в кровь и тело Спасителя. Над ней и над рядами боковых скамей для прихожан нависали пустые хоры. Ее лицо было искажено страхом. Какого дьявола она повстречала в божьем храме?

Сутан исчезла за дубовой полированной дверью. Когда Крис вошел следом, он увидел, что попал к алтарю, сделанному из серого камня. Налево была ризница, тяжелые портьеры из красного бархата свисали со стен. Старинный крест из обработанной бронзы доминировал на одной из стен, свободной от всяких других украшений. Тут же было скульптурное изображение Святой Троицы и, в небольшой каменной нише, – маленькая деревянная икона Богоматери из Бенва.

Далее его взгляд задержался на гобелене, изображающем хождение Иисуса по мукам: его сошествие в ад, чтобы спасти патриарха и пророков от вечного проклятия. Под ним стояла простая каменная скамья, буквально истертая задами священнослужителей.

Уткнувшись в тупик, Крис вернулся в узкий вестибюль, отделяющий ризницу от самой церкви. Он протиснулся мимо дубовых комодов, стоящих по обе стороны. Здесь было довольно темно, и поэтому в подсвечниках из кованого железа горели свечи.

Прошмыгнув мимо двух священников в накрахмаленных белых стихарях, он услыхал позади себя какой-то звук и, оглянувшись, увидал М. Мабюса, появляющегося из двери, ведущей из самой церкви. Лицо вьетнамца потемнело, будто налившееся кровью.

– Проваливайте отсюда! – заорал он на священников.

Крис схватил деревянную икону, швырнул ее в голову Мабюса.

Священники затрепыхались, как перепуганные птицы, попытались задержать М. Мабюса. Тот отмахнулся от их неуклюжих попыток и помчался вниз по коридору.

Крис побежал назад в ризницу, но М. Мабюс догнал его и пихнул так, что он ударился спиной о каменную стену. Голова стукнулась об один из железных подсвечников, из шеи сразу же начала сочиться кровь.

Он попытался пустить в ход локоть, но М. Мабюс поймал его на полпути. Крис повернулся и, вспомнив советы Сутан, ударил противника кулаком в подмышку. Это помогло ему освободить локоть, но М. Мабюс прижал его спиной к железному основанию подсвечников и не выпускал.

Он потянулся рукой назад, схватил один из подсвечников и ударил им в грудь М. Мабюса, вырвался, чувствуя жар и запах паленого. М. Мабюс отскочил назад, сбивая огонь с одежды.

Крис помчался в ризницу, захлопнул за собой дубовую дверь. Замка на двери не было, лишь железный засов. Крис задвинул его, затем подтащил к двери кресло с толстыми ножками, продел одну из ножек в массивную железную ручку, накрепко заклинив дверь.

Обежал взглядом комнату. Освинцованные стекла окон, ровные, как послушные монахини на молитве, пропускали с улицы тени ночи. Зажженные тонкие свечи в серебряном подсвечнике как бы расширяли замкнутое пространство комнаты.

Тут тоже стояло несколько комодов, трапезный стол, дюжина удобных на вид стульев с высокими прямыми спинками, под одним из окон – сундук, обитый тисненой кожей. На толстых деревянных штырях висело священническое облачение, надевавшееся, вероятно, на вечерню, вместе с несколькими черными сутанами и помятым белым стихарем. Висящие одежды всегда напоминали Крису лес, лишенный жизни.

Рядом с одним из комодов была низенькая скамеечка, обитая бархатом, на которой стоял коленопреклоненный полный священник. Наверно, молится, подумал Крис. Потом, проследив по направлению его взгляда, он увидал Сутан. Она стояла, прижавшись к стене, ее грудь вздымалась в большей степени от испуга, чем от изнеможения. Она издавала тихие стоны. Голова священника повернулась: он заслышал шаги Криса. Наконец, Сутан узнала его.

– Крис!

М. Мабюс начал ломиться в дверь. От его ударов она дрожала на своих петлях.

– Бежим! – Он схватил Сутан за руку и потащил ее сквозь лабиринт висящих священнических облачений на обитый кожей сундук, а с него, через окно, – в сгущающиеся сумерки.

Уличные фонари уже были зажжены, даже в углублениях каменных стен мерцали огоньки. Он мог себе представить, какой несокрушимой твердыней, должно быть, Турет казался тем, кто в далеком прошлом намеревался взять его приступом.

Возведенные на гранитном уступе Альпийского хребта каменные стены вздымались ввысь на отвесных скалах. Они с Сутан как бы висели в пространстве, стоя на деревянной планке, уходящей в сумеречную даль.

Под ними был усыпанный острыми камнями почти отвесный склон, спускающийся в долину, едва различимую с этой почти тысячефутовой высоты. Один неверный шаг – и безжалостные камни отделят плоть от костей прежде, чем сами кости переломаются. Огромное небо раскинулось над ними, чистое, как фарфор.

Порывы ветра стегали их, как кнутом. Сутан была так близко от него, что он мог слышать, как в ее груди колотилось сердце.

– Крис, я столкнулась с человеком, который следил за мной. Вышла стычка и...

Из окна до них донесся страшный треск сломанной двери, и будто буря ворвалась в ризницу.

Крис схватил ее за руку, поднял на ноги.

– Что...

– Вперед, – скомандовал. – И вверх!

Почувствовал ее вес, как она карабкалась по нему. Когда она была уже наверху, повернулся лицом к стене, кинул ей Кота в сапогах. Потом нашел в старинной кладке углубление для ноги, осторожно поднялся на второй уровень.

Коснулся рукой ее голени, полез по ней выше. Она дрожала, прильнув к камням изо всех сил. Он двигался медленно, но уверенно все выше, пока не достиг крыши. Только слегка мешала его травмированная нога. Затем он наклонился, ухватил Сутан за кисти рук и втащил и ее наверх.

– Пошли! – крикнул он.

– Куда?

– Подальше отсюда, – ответил он. – Подальше от него.

– Я не... – начала она и вдруг страшно вскрикнула. Снизу протянулась рука, схватила ее за лодыжку и потащила ее вниз, назад в ризницу.

Широко раскрытыми от ужаса глазами Сутан смотрела вниз. Казалось, она не могла двинуться с места, не говоря уж о том, чтобы обороняться. Она только что убила человека, и сейчас и помыслить не могла о том, чтобы разить по новой.

Крис, опустившись на колени, пытался отцепить эти мощные пальцы от ноги Сутан, но они не разжимали хватки. Наоборот, было очевидно, что она неумолимо сползает к краю крыши.

Крис все ждал, что Сутан использует какой-нибудь из своих приемов самообороны, но, видя, что она буквально парализована страхом, решил сам принять какие-нибудь решительные меры. Он полез в карман и, достав оттуда нож, который ему когда-то подарил Терри, всадил его лезвие в схватившую Сутан руку.

Хлынувшая из раны кровь, казалось, вывела Сутан из оцепенения. Она выдернула ногу из ослабевшей хватки, и Крис одним рывком поднял ее ноги.

Они убежали в сгущающуюся тьму. Черное небо будто поддразнивало их своими недостижимыми безопасными просторами, преображающей мир красотою ярких звезд.

За их спиною из-за края крыши как из-за горизонта, выползла черная, сгорбленная фигура.

Крис слышал прерывистое дыхание Сутан, ощущал слабый запах ее пота. Вот они и снова скованы одной цепью в этом странном живописном полотне, созданном Терри. Он чувствовал себя совсем другим человеком. Странный душевный подъем, ощущающийся, как победный вой волка или как клекот сокола, схватившего добычу в свои цепкие когти, влек их через крыши, затем вниз на улицу, а потом они перелетели через несколько низких заборчиков. Адреналин бушевал в их крови, когда они бежали, прыгали, петляли, пока Крис не почувствовал, что их преследователь, должно быть, отстал.

– Давай уйдем с улицы, – шепнула Сутан, которая стояла, прижавшись к нему. – Здесь у меня ощущение, что мы торчим у всех на виду.

Крис кивнул, подтолкнул ее вниз по широкой каменной лестнице в направлении совершенно затененной площадки.

– Ты права. У этого ублюдка нюх, как у чертовой ищейки.

– Кто он?

– Будь здесь Терри, он бы, сказал нам, – ответил Крис.

Сутан подняла на него глаза.

– Ну и что же нам делать?

Он оглянулся назад, но было трудно понять, что там скрывается во тьме. Они были в узком переулке. За полуразрушенным каменным забором по пояс высотой скала обрывалась вниз, где смутно виднелись покрытые вереском камни.

– Придется самим выяснять, кто это.

– И как же мы это выясним?

Крис все оглядывался. В темноте что-то блестело, будто металлом, и, подойдя поближе, он разглядел дверь в стене. Это ее ручка блестела.

Он схватился за ручку и повернул ее, затем плечом нажал на обветренные доски двери. Раздался резкий протестующий скрип проржавевших петель. Мгновение спустя они уже вошли внутрь и закрыли за собой дверь.

Внутри пахло мочой и сеном, но, несмотря на это, место имело явно заброшенный вид. Где-то жужжали мухи, пытаясь пробить головой стекло небольшого оконца, сквозь которое просачивался голубоватый свет. Окно выходило на долину. Сумерки сгустили воздух почти до консистенции воды.

– Куда нас, к черту, занесло? – Его низкий голос странно отдавался в пустом пространстве.

– По-видимому, в заброшенный склад, – высказала предположение Сутан, – который раньше был конюшней.

Лицо арлекина, которого Крис прижимал к своему боку, было удивительно ясным и проницательным.

Она указала на него рукой.

– Что это?

– А это то, что Терри мне завещал, – объяснил он. – Лес Мечей.

– Значит, он у нас!

– Правда, польза от него будет невелика, если мы отсюда не выберемся.

Теперь они могли рассмотреть остатки стойла для лошади, какие-то коробки, стоящие у стены. Над их головами нависал грязный брезент. Больше в помещении ничего не было. Они бухнулись на пол поближе к углу.

– Сутан, – обратился он к ней, – что там с тобой случилось? Никогда в жизни не видал тебя такой перепуганной.

Она отвела глаза.

– Я хочу помочь тебе.

Терри сказал ей именно эти слова. Как они все-таки похожи!

– Я убила человека, – ответила она, – вьетнамца, который преследовал меня. Крис, меня ужасает, что я могу делать такое.

– А у тебя что, был выбор?

– Не было, конечно.

Он взглянул на ее точеный профиль.

– Тогда дело не только в этом, верно? Я хочу сказать, не только в убийстве.

– Да. – Слезы уже готовы были хлынуть из ее глаз.

– Так в чем же?

Она долго не отвечала, а когда ответила, от ее слов у него пошел мороз по коже.

– Когда это случается, когда я это делаю, я получаю от этого удовольствие.

Он молчал, вслушиваясь в ночь.

– О чем ты думаешь? – спросила Сутан.

В глазах у Криса стояли призраки минувшего. Где-то там, в другой жизни, на больничной койке, лежала Аликс, вся опутанная трубочками с питательной жидкостью. Она любила его, спасла ему жизнь. Как он мог покинуть ее? Она перестала быть просто Аликс Лэйн, приобретши статус символа другой жизни, которая теперь казалась далекой и туманной, как выцветшая фотография в серебряной рамке.

– Я вспоминаю, каково быть молодым.

– Быть невинным, ты хочешь казать?

– Нет, – серьезным голосом ответил Крис. – Не думаю, что мы когда-либо были невинными.

– Ну, тогда невиновными.

– Это не одно и то же, верно?

Он чувствовал себя, как будто вернулся в прошлое. Или нет, сказать так не совсем верно. Это звучит слишком просто. Его ощущение было гораздо более сложным.

Стоявшая рядом с ним Сутан вздрогнула.

– Что с тобой?

– Не знаю. Мне послышался какой-то шум.

В ее голосе запекся страх. Не беспокойся,говорила она ему в художественном салоне. Я могу постоять за себя.Крису было ясно, что сейчас на это рассчитывать не приходится.

Он встал. Теперь он тоже слышал что-то. Подошел поближе к свету. Звук шел откуда-то сверху. Он задрал голову и увидал черную тень, мелькающую среди стропил.

Он вернулся к Сутан, сел рядом, ближе, чем сидел до того.

– Ничего страшного, – успокоил он. – Это летучая мышь.

И сразу почувствовал, как напряжение покидает ее. Он взял ее за руку.

– Не пойму, что это такое происходит со мной, – сказал он, желая как-то отвлечь ее от тяжелых мыслей. Но он сказал это вполне искренне.

– Что ты имеешь в виду? С тобой, вроде, ничего пока не произошло.

– Ну, не скажи. Я вернулся во Францию. Снова нашел тебя. Вроде как вступил совсем в другую жизнь.

– Благодаря Терри.

Он кивнул.

– И даже более того. Будто я занял место Терри, будто через какую-то алхимию я превратился в Терри.

– Это не так. – Она провела пальцем по линии его подбородка. – Всю свою жизнь ты хотел быть им. И теперь тебе кажется, что это свершилось.

– Да ничего такого я не хотел, – огрызнулся Крис. – Просто у всех нас есть какие-то мечты.

– Это точно. Я всегда мечтала быть балериной, – согласилась она. – Я так завидовала этим les petits rats. И еще я мечтала стать великим живописцем, как Монэ. Но я знаю, что мне не дано ни то, ни другое. – Ее лицо, напряженное и кажущееся бледным в этом освещении, будто светилось. – Но ты был не прав, говоря, что мы никогда не были по-настоящему невинными. Мы с тобой были. В то далекое лето, когда мы могли довольствоваться нашими мечтами. Теперь это невозможно. Я, например, точно знаю, кто я такая, на что я способна и на что неспособна. Мне никогда не быть балериной и никогда не рисовать так, как мне бы того хотелось.

– Но это ведь ничего не меняет!

– Нет, меняет, – возразила Сутан. Слезы струились по ее лицу. – Любишь ли ты меня, как прежде, зная, кем я стала?

– Давай сейчас не будем лезть в эти дебри.

– Почему не сейчас? Чем тебе это время не подходит?

– Ты не права. Я вовсе не хотел этого, – в голосе его прозвучали жалкие нотки.

– Нет, права, – упорствовала она. – Ты хотел этого еще как! Вот только не ожидал, что получится из этого.

– Не надо так говорить. Сутан, – такие слова разрушают душу почище убийства.

– Именно это притягивало нас друг к другу тогда, – говорила она, не обращая внимания на его замечание. – Мы оба страдали от недовольства собой. В то лето, когда ты думал, что хочешь бежать от войны, на самом деле ты рвался к ней. – Она посмотрела ему прямо в лицо. – Спросишь, почему? Да потому, что твой брат Терри воевал. Спросишь, ну и что из этого? Как это на тебя повлияло? А я тебе скажу, что, если бы ты побольше думал о том, чего ты хочешь, и поменьше о том, чего ожидают от тебя, ты был бы более счастливым. Во всяком случае, более довольным собой, своим жребием.

– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать, – возразил Крис. – Мне никогда не надо было никому и ничего доказывать.

– Неправда, – настаивала Сутан. – Несмотря на ваши разногласия, ты преклонялся перед отцом. Ну а что касается твоего брата Терри, то...

– Послушай, оставь, ради Христа, моего брата в покое. – Он устал от постоянных напоминаний о его прошлом; ему было страшно от того, как много вины носил он в себе.

– Вот это в твоем духе, – не унималась она. – Ты и слышать не хочешь о таких неприятных вещах. – Она приложила руки к его щекам. – Неужели ты не видишь, Крис, что не от войны ты тогда пытался убежать, а от себя самого. А под конец ты просто вынудил меня прогнать себя. Вот как все получилось. И теперь все опять складывается по-старому, и я не хочу принимать в этом участия.

Она вырвалась из его рук и прежде, чем он успел остановить ее, она уже встала и сделала нетвердый шаг по направлению к двери.

– О, Господи!

Крис мгновенно вскочил и тоже вышел из темноты. И он увидал то, что видела Сутан: М. Мабюс мчался на них, легкий, как ветер.

* * *

Глубокой ночью воспоминания о прошлой жизни вырвали Мильо из объятий Морфеи. Опять выследил его, как Жана Вальжана в романе Гюго, его беспощадный преследователь из другого времени, из другой жизни, из которой ему так счастливо и так часто удавалось сбежать.

Это неприятно поразило его, когда он сел в кровати, сбрасывая с себя черные атласные простыни, именно поразило, поскольку всегда считал себя человеком, неспособным чувствовать вину. Строки из песни Жака Бреля, которую он слышал во сне, все еще звучали в его ушах:

Смерть ждет меня средь падающих листьев

В бездонных рукавах у магов золотистых.

За окном Люксембургский Сад с его густыми кронами деревьев и чернильными тенями под ними казался неприветливым, зловещим.

Нежное прикосновение рук Морфеи.

– Там ничего нет. – Они нежно влекут его назад, в теплую постель. – Поспи еще.

Но там, в темноте, жизнь, которой он жил прежде, жестоко хватала его за ноги.

Смерть ждет меня в моей постели стылой

Свив паруса забвения из белой простыни

Натянем их покрепче

Времени назло.

Он поджал под себя ноги, потом выкатился из постели. Не говоря ни слова, оделся и ушел, даже не оглянувшись на кровать, в которой лежала Морфея, натянув простыни до подбородка, уставившись в пустоту, сотворенную ей самой.

В это время ночи Париж лежал во тьме, обуздав свои страсти. Всю дорогу домой Мильо прокручивал в памяти фильм, который его жена показала ему однажды, через три недели после того, как провалились его надежды получить от министра внутренних дел значительную финансовую помощь на проведение его коммерческих операций. Она поднесла ему этот фильм за обеденным столом, вместе с крем-брюле, в нарядной упаковке, как подарок на день рождения.

Звучала музыка Баха, его «Реквием». Они смотрели фильм вместе, и он навсегда запомнил блеск ее глаз, следивших за гаммой эмоций на его лице – отвращение, гнев, унижение – по мере того, как он видел, стадию за стадией, глубину ее падения. В обрамлении возвышенной, божественной музыки церковного хора извращенные половые акты казались просто чудовищной мерзостью. Сексуальная разминка, которой она занималась с министром внутренних дел, постепенно перешла в кошмарный садомазохизм, и Мильо, не выдержав, выдрал пленку из кинопроектора.

«Зачем ты это сделал?» – закричала она. Руки его тряслись, будто его сейчас хватит паралич.

И какова же была реакция его жены на эту его ярость? «Этот фильм поможет тебе получить то, чего ты добиваешься, – объяснила она. – Я собираюсь им шантажировать министра внутренних дел и вынудить его дать тебе дипломатические концессии. Никто этого за просто так не даст».

Он застонал, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. «Нет, я спрашиваю тебя, зачем ты показала мне это? Зачем ты меня заставила смотреть эту мерзость?»

«Чтобы преподать тебе урок катехизиса, – ответила она с улыбкой, которую он будет помнить до своего смертного часа. – Показать тебе, что значит быть игрушкой в чьих-то руках. Заставить тебя увидеть то, что ты и подобные тебе безжалостно творили столько лет с народом Индокитая. И еще чтобы показать тебе наглядно, в чем истоки всякой власти».

Образы ее голых ягодиц, как она стояла, раскорячившись, над коленопреклоненным министром, уже не мелькали на экране, но он никак не мог изгнать их из своей памяти. Но в глубине души он понимал, что она права. Власть была ее, если и не слава.

С размаху он ударил ее изо всей силы по лицу, только чтобы стереть с него злорадную улыбку. Но результат потряс его самого. Видя ее распростертой на ковре, он почувствовал такое глубокое удовлетворение, что решил повторить. Рассек ей губу. Потом еще разок – и расквасил нос. Как приятно было чувствовать ее теплую кровь на своих руках!

И вот тогда до него в первый раз по-настоящему дошло, что стало с его жизнью и что ее надо радикально изменить, если он хочет выжить.

Жена пользовалась им точно так же, как он пользовался ей. Она добывала ему все субсидии, все прикрытие, которое ему требовалось для проведения его политики и политики его союзников в Юго-Восточной Азии. Но она делала это не потому, что он ее просил это делать, а ради удовольствия наставлять ему рога. Такая цена слишком высока. Заставляя его мириться с этим, она лишила его самоуважения, его мужского достоинства.

Славный «Реквием» Баха завершился хором «Аве Мария» необычайной красоты и величия. Мильо думал о всех миссионерах, о смелом авангарде современной цивилизации, ополчившихся в праведном гневе на дикость и невежество в дальних краях, не усмиренных словом Господа. Может, он и социалист, радикал и даже подрывной элемент, но безбожником он не был никогда. И теперь он наполнялся сам праведным гневом, как пустой сосуд.

Подобрав с пола размотавшуюся пленку, он стал накручивать ее на шею жены. А потом потянул изо всей силы. Чем сильнее затягивал он петлю, тем слабее становились, как ему казалось, наиболее унизительные образы. Пока они не пропали вовсе...

Дома его ждала целая бобина разных разговоров. Войдя в свою напичканную электроникой рабочую комнату, он заварил себе крепчайшего кофе, потому что ему требовалось взбодрить себя. Облизал кончики пальцев, бросив в густую жидкость ломтик лимона.

К тому времени, как катушка с пленкой перемоталась, чтобы можно было начать прослушивание, он устроился поудобнее возле аппарата, надел наушники. Прослушивая, задумчиво прихлебывал из чашки.

Поначалу шел довольно занудный материал, как и обычно бывает с перехватом разных разговоров. М. Логрази толковал со своей женой по телефону о новом доме, который он присматривает, о «Мерседесе», без которого его жена, по-видимому, жить не может, о частной школе закрытого типа, куда они собираются послать своего непутевого сыночка. М. Логрази относился более терпимо к выходкам сына, но его жена настаивала на военной школе. В конце концов, она уступила по вопросу школы, но не «Мерседеса».

«Я уже тебе не раз говорил, – внушал М. Логрази своей супруге, – что мы не можем выставлять на показ наше благосостояние». Мильо мог легко представить себе возражение жены типа «А на кой черт тогда его приобретать?», потому что после небольшой паузы Логрази сказал: «Достаточно того, что мы сами знаем о нем. Какое тебе дело до того, что подумают соседи. И чтоб я больше не слышал про соседей, Конни!»

После этой реплики он швырнул трубку. Через минуту послышался звук открываемой двери.

«Ты поздно встаешь, однако», – сказал Логрази.

«Был сеанс радиосвязи с Адмиралом Джумбо, – объяснил незнакомый голос. – Да и, кроме того, с самого Вьетнама я спал не более двух часов в сутки. По-видимому, одна из вещей, которые я оставил в Индокитае, это мой недосып».

«Ну и как ты здесь у нас акклиматизируешься?» – спросил Логрази.

«Да как сказать? Во всяком случае, не скучаю». Звуки перевертываемых страниц. «Просматриваю сметы, которые Старик мне дал, когда я уезжал из Вашингтона. Там у нас выявлен дьявольский дефицит, который должен покрыть Белый Тигр».

Мильо замер, не донеся чашку до губ. Старик, Вашингтон... О чем они, черт подери, толкуют? Уж, конечно же, не о доходах с импорта оливкового масла! Догадки жужжали в его голове, как надоедливые москиты.

«Все это верно, – согласился М. Логрази, – но только до некоторой степени».

«Почему? Кто, кроме самого Старика, которому мы принадлежим душой и телом, знает, что мы вообще существуем? Для всех наше единственное дело – импорт-экспорт, верно? У нас чертовски хорошее прикрытие. Старик сам об этом позаботился».

«Все это так, – сказал Логрази. – Но мы хотя бы частично зависим от правительства по части финансирования, как, по большому счету, и сам Старик».

Чашка выскользнула из руки, разбилась о приставку к магнитофону, обрызгав его горячим кофе, но Мильо этого даже не заметил. Неужели он не ослышался? Чтобы мафия финансировалась американским правительством, пусть даже и не подозревавшим об этом? Неужели Старик не саро di capi мафиозных семейств, как он всегда предполагал, а сам Президент Соединенных Штатов? Мильо понимал, почему все в нем противится этому предположению, несмотря на все новые и новые доказательства: это означало, что его догадки насчет Волшебника оказались верными. Боже всевышний, спаси меня, подумал Мильо.

Он остановил пленку рукой, дрожавшей так, что пришлось зажать ее между колен. С трудом перевел дух. О господи, меня надули, подумал Мильо. Логрази вовсе не мафиози, а сотрудник наивреднейшего шпионского гнезда Америки – ЦРУ!

Дрожь сотрясала его. Он достал платок, вытер вспотевший лоб. Мильо приходилось наблюдать за работой многочисленных цэрэушников в Юго-Восточной Азии еще в 50-е годы. Эти люди отличались одинаковой заносчивостью, невероятной уверенностью, что их предполагаемые неограниченные финансовые возможности позволяют им одним прыжком перемахивать через многоэтажные здания. Они считали, что деньги делают их неуязвимыми. Более глупые, чем большинство других представителей белой расы на Востоке, чаще всего они кончали тем, что получали пулю в затылок.

Но имя им было легион, и их непосредственным руководством было правительство Соединенных Штатов. По этой причине Мильо считал за благо иметь с ними как можно меньше общего. Но это отвращение сослужило ему плохую службу, как это он теперь прекрасно понял. Из-за него он оказался не на высоте на сей раз и дал себя провести американским спецслужбам. М. Логрази, оказывается, вовсе не такой дурак, каким прикидывался. Ну а что касается Волшебника, так тот и вообще дьявольский гений. От одной мысли, что он все еще жив, Мильо бросало в дрожь.

Он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Это значительно изменяет ситуацию, подумал он, и вернулся к прослушиванию пленки.

«Но, поскольку мы, как и все, ограничены в средствах, – говорил Логрази, – то это, естественно, сказывается и на наших ресурсах, и на размахе нашей деятельности. Вот Старик и подсказал нам идею Белого Тигра, для решения проблемы нашего финансирования, причем так, чтобы с лихвой хватило. Представить нам возможность, так сказать, полностью реализовать наш потенциал».

«Подросшие дети могут оказаться опасными», – предостерег голос Волшебника.

«Пожалуй, – согласился Логрази. – Но опасность – непременный элемент в нашей профессии, не так ли?»

«Я хочу сказать, – продолжал Волшебник, – что чем свободнее мы от обычных служебных каналов, тем в большей степени зависим от воли одного человека. А человек есть человек. Поэтому вместо более жесткого контроля, который можно было бы ожидать, его оказывается гораздо меньше. Уж в этом ты можешь мне верить, дружище. Я имею достаточный опыт работы вне рамок законности. Закон нам не писан. Мы на особом положении, потому что выполняем особое задание. Часто такого рода работа сопряжена с рискованными ситуациями, в которых строгое соблюдение закона может оказаться опасным, если вообще не смертельным. Америка должна быть сильной, и мы для этого должны выполнять свою работу, как надо».

«Потому-то Старик о нас и заботится. Не мне тебе об этом говорить: сам знаешь».

«Вот и я о том же самом толкую. Возьмем, к примеру, твою веру в свои силы. Она поистине безгранична. Но задумывался ли ты когда-нибудь о том, что побеждает, когда вера вступает в спор с контролем? Позволь мне заверить тебя, кореш, что там, где замешаны двое, вера значит куда больше. Вера движет горами, а не контроль. На контроль они чихали».

«А я всегда считал, что вера – удел бедных, убогих, нецивилизованных, – возразил Логрази. – По-моему, вера – это вежливый синоним суеверия. Я бы оставил эту чушь азиатам».

«А разве в тебе нет веры в Старика? Конечно, не в том смысле, что он непогрешим. Непогрешимых нет. Но скажи на милость, кто здесь заправляет всем?»

«Мы не безродные бродяги, – ответил Логрази с раздражением в голосе. – Не хочешь ли ты сказать, что наши действия выходят за пределы распоряжений Старика?»

«Ни в коей мере. Если он тебя в этом заподозрит, от тебя мокрое место останется. Вспомни, что он мог сделать со мной, – сказал Волшебник. – Нет, я только ставлю весьма уместный вопрос: о чьих интересах здесь печется Старик: твоих или его собственных? Видишь ли, в нашем деле, в отличие от других сфер деятельности, чем глубже ты зароешься, тем легче тебя обнаружить. Поэтому лучше передвигаться по поверхности, вместо того, чтобы ждать, когда Старик начнет копать под тебя и выкопает тебе могилу».

«Что же ты предлагаешь?» – спросил Логрази, хотя по его тону было ясно, что он прекрасно понимает язык иносказаний.

«Я просто подумал, получаешь ли ты полностью свою долю барышей от Белого Тигра? И еще я подумал, а не пора ли нам с тобой начать самим собирать свои каштаны».

Здесь в наушниках послышался шорох, какой обычно бывает, когда один человек наклоняется к другому для пущей конфиденциальности:

«И у тебя на уме есть какое-то конкретное предложение?»

«Есть, – ответил Волшебник, – и было с самого начала операции».

Катушка с пленкой перестала вращаться. – Теперь я понимаю, каким образом был куплен Адмирал Джумбо, – лихорадочно думал Мильо. – Волшебник – шпион новой формации. И только Господь Бог и сам дьявол знают, какой фокус таится в бездонных рукавах этого золотистого мага.

* * *

Мосье Мабюс, левая рука которого была замотана оторванной от рубашки полоской ткани, двигался в их направлении по полу, расчерченному на квадраты полосками света, струящегося из окошка. Рана, нанесенная ножом Криса, не кровоточила и не болела: усилием воли, развившейся на занятиях боевыми искусствами, он ликвидировал и то, и другое. Но закрепощение травмированных мышц так просто не снимешь.

Крис и Сутан укрылись среди теней в дальнем конце конюшни. Они были за полуразрушенными стойлами. Мабюс не мог видеть их, но и они не имели понятия, где он находится в данную минуту.

Недалеко от них громоздились штабеля коробок и ящиков под промасленным брезентом. Крис прислушался, но не услышал ничего. Это его очень обеспокоило, поскольку он знал, что их враг подкрадывается к ним с какой-то стороны.

Он поднялся и бесшумно скользнул туда, где стояли прикрытые брезентом ящики и коробки. Оттуда он мог видеть бледный овал лица Сутан. Глаза ее были широко открыты, и в них застыл ужас. Интересно, чего она больше боялась: вьетнамца или самой себя?