Текст книги "Французский поцелуй"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц)

Терри обматывает его шею проволокой и с силой тянет за ручки. Чувствует, как брызнула кровь, когда чарли вскинул вверх руки, пытаясь освободиться.

Терри падает на колени, всем телом налегая на ручки, чтобы ускорить смерть. Он уже чувствует ее жар, ее запах. Вьетконговец выделывает ногами кренделя, как пьяный или как эпилептик.

Терри чувствует, что между ними устанавливается своего рода связь: между победителем и побежденным, между богом и смертным. Он рывком разворачивает к себе вьетконговца, чтобы взглянуть ему в лицо.

Что он ожидает увидеть в этом лице, он и сам не знает. Пожалуй, какой-нибудь отсвет вечности. Но вместо этого он видит уставившиеся на него желтоватые, как мутный поток, глаза, полные такой лютой ненависти, что он невольно отшатывается. Коричневые губы человека раздвигаются и он плюет прямо в лицо Терри.

Застонав от напряжения, наморщив брови, Терри натягивает смертоносную проволоку с такой силой, что белеют костяшки пальцев. Отвратительный, фекальный запах. Человек, наконец, умирает.

Разматывая проволоку с почерневшей шеи, Терри думает, что никогда прежде он не ощущал, что такое власть над другими. Он лишь мечтал об этом ощущении.

Поворачивается и видит, что у Малыша Гэвилана неприятности с его часовым. Выхватив нож, с такой силой вонзает его чарли между лопаток, что тот сразу отпускает его ноги. Мгновение Терри и Малыш Гэвилан смотрят друг на друга. Затем окровавленное лицо Малыша Гэвилана расплывается в улыбке, и он в восхищении подымает вверх большой палец.

Терри перешагивает через труп поверженного врага, приводит в боевое положение свой АК-47, посылает короткие очереди в лагерь врага. Он видит гиганта по прозвищу Топорник, врывающегося в лагерь к чарли, косящего их из автомата. Десять минут спустя отряд возвращается назад в исходную позицию для встречи с вертолетом. Тот появляется без задержки, как говорит капитан Клэр, «на запах жареного».

Они чувствуют себя неуязвимыми, взмывая в небо, – как скандинавские боги, возвращающиеся в Валгаллу. Терри сидит в темноте, положив свое оружие на колени, и думает о той странной бомбардировке, о которой капитан Клэр помалкивает.

Семнадцатилетний Малыш Гэвилан, на шее которого болтается кассетный магнитофон, хлопает Терри по коленке, улыбается.

– Вот это работенка что надо! Я полагаю, с этой минуты ты – Мясник. Да, Мясник! – Он отбивает джазовый ритм на его коленке. – Эй, парни! Возражений нет?

Они проводят операции в джунглях каждую ночь, но ничего не знают о Вьетнаме. Терри ни разу не видал карты этой страны и понятия не имеет, какого рода военные действия ведутся в их районе. С таким же успехом они могли бы быть на Филиппинах или на Гуаме.

В другое время, изнывающий от скуки, с головой, полной сновидений, которых не может вспомнить, Терри бродит по Бан Me Туоту, как вампир, вылезший на белый свет. Все чаще и чаще, заходя подкормиться в полуразвалившуюся харчевню с надписью по-вьетнамски, ПЕЙТЕ КОКА-КОЛУ, он слышит о Камбодже. В паузах между взрывами воплей Дж. Хендрикса несущихся из музыкального автомата, он собирает по крупицам историю выживания в этих условиях.

Терри выныривает из серо-зеленого дождя, льющегося такими потоками с небес, что буквально в трех шагах ничего не видно. Даже мопеды в такую погоду не ездят, на что уж неприхотливы. Было так жарко и душно, что дождь не приносил прохлады. Единственная польза от него, что хоть на время приостановил атаки москитов.

Внутри харчевни со стенами из листов рифленого железа было хоть сухо. Терри заказал пиво «33». Но не успевает он усесться за столик, который только что был свободным, как его облепляют девицы в разноцветных дхоти, заставляя его подумать, что эти, пожалуй, похуже москитов.

За соседним столиком разговоры, звучащие для него музыкой.

– Ты и сам в этом убедишься, если заглянешь в учебник истории, чтоб ему пусто было! – Прыщавый парень, явно бывший фермер, втолковывал своему чернокожему приятелю. – И не огорчай меня. Кулак, говоря, что не умеешь читать. – На его побитом шлеме нарисован мужик с поднятым кулаком. – Тайные базы всегда бывали во всякой партизанской войне. И ходят слухи, что штаб-квартира ЦБЮВ находится на одной из таких баз в Камбодже. – Терри уже знал, что акроним ЦБЮВ расшифровывается как Центральное Бюро по Южному Вьетнаму, легендарная кочующая база, откуда управляют действиями вьетконговцев и Северных вьетнамцев. – До тех пор, пока мы не найдем и не раздавим это гадючье гнездо, нам не выиграть этой сраной войны.

Изо дня в день Терри слышит это, как припев, или даже, скорее, как литанию или катехизис. Будто нашли, наконец-таки, волшебное средство, как выбраться из этого дерьма.

Во Вьетнаме, похоже, вечно идет дождь. Каждый раз Терри вымокал до нитки, прежде чем успевал добраться до этой тошниловки с неоновым призывом пить кока-колу, гудящим, как скверный сон о другом времени, другом месте. О другой жизни.

И каждый раз в дальнем углу он видит этого заросшего щетиной человека, набычившегося перед полупустой бутылкой какого-то пойла. Как ковбой с Дикого Запада, он носит пистолет в кобуре на одном бедре, морской кортик в ножнах с рукояткой в виде кричащего американского орла – на другом. Терри интересен этот человек, потому что к нему единственному не пристают девицы, что означает, что они или знают о нем что-то такое, или же он находится в этих местах с времен, когда старик Ной ступил на берег со своего ковчега.

Однажды Терри подсел к нему за столик.

– Отвали! – буркнул тот, зыркнув на него своими медвежьими глазками. На нем нашивки лейтенанта, подумал Терри, но это не значит, что его окрики – указ. Достав бутылку отборного шотландского виски, которую он приобрел на черном рынке, Терри поставил ее на стол рядом с почти пустой бутылкой «Канадского клуба».

Человек смерил его тяжелым взглядом.

– Отвали! – повторил он. – Но оставь «Гленливет».

Терри засмеялся, свернул головку на своей бутылке, налил себе и ему.

– Меня здесь зовут Мясником, – представился он, подымая свой стакан.

Медведь сгреб стакан лапой, опрокинул содержимое одним махом. Терри показалось, что он при этом вздохнул, но сказать наверняка трудно, поскольку Дж. Хендрикс в это время пел о том, что он целует небо.

Второй стакан медведь смакует медленно, любовно, с видом истинного знатока.

– А меня Вергилий, – сказал он.

– Это кличка или фамилия?

Вергилий пожал плечами.

– Кто об этом помнит? Кем бы я не был прежде, теперь я Вергилий.

– Я здесь в группе Спецназа ГПО, – сообщил о себе Терри. – А ты что делаешь?

– Ищу, – ответил тот. – Держу свой фонарь высоко и всматриваюсь в слепящую тьму.

– Давно в стране? – «Гленливет» исчезал очень быстро и Терри пожалел, что не купил две бутылки.

– Это зависит от того, чем измерять время, – ответил Вергилий.

Терри кивнул.

– Я понял, что ты хочешь сказать.

– Не-а! – возразил Вергилий. – Ни хрена ты не понял. Как и все сосунки, что приезжают сюда не знамо за каким хреном. И я тебе скажу, парень, что придуманные нами причины этой войны самые хреновые из тех, которые можно придумать, чтобы запудрить мозги народу. А народ – это мы сами.

– Вот как? – откликнулся Терри весьма заинтересованно. – Ну, может тогда ты мне скажешь о действительных причинах войны и какого хрена я здесь делаю?

Вергилий долго смотрел на него взглядом археолога, нашедшего интересную вазу и раздумывающего о том, из чего она сделана.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Ты сам напросился на это, и ты получишь, что тебе причитается. – Налил себе еще виски. – Наши генералы ни хрена не знают, что здесь надо делать. Они думают, что можно взять армию, обученную войне на просторах Северной Европы, с использованием тяжелых танков и прочего, – и приспособить ее к условиям партизанской войны в этой вонючей дыре.

– И вот, вместо того, чтобы обучать Южных вьетнамцев грамотно воевать, наше милое Командование шлет сюда наших собственных ребят – девятнадцатилетних парней, в основном – и выставляет их, как пешек, против чарли.

– Может, для тебя это прозвучит как новость, парень, но мы проигрываем эту сучью войну. Знаменитые диверсионные операции, задуманные генералом Вестморлендом, – главная чека в колесе нашего так называемого тактического подхода к войне – все закончились провалом.

– И вот теперь, когда его отозвали, Командование по глупости или из-за своего тщеславия не желает признать, что совершили такую колоссальную глупость. И нейтральная Камбоджа становится козлом отпущения в этой войне.

Допив остатки виски, Вергилий продолжил.

– Ходят слухи, что на территории Камбоджи находятся тайные базы, на которых вьетконговцы вооружаются с помощью китайских коммунистов, поставляющих по так называемой Тропе Хо Ши Мина через Лаос все, что нужно для войны. Понимая, что нам не победить во Вьетнаме, Командование планирует безумное и противозаконное вторжение в Камбоджу. И если это произойдет, то все – в полном смысле все, приятель – пойдет к черту.

Вергилий проводил глазами девиц в изумрудно-синей экипировке, идущих между столиками.

– Видишь ли, Мясник, Камбоджа – ключ ко всему. Если ты ничего не знаешь о Камбодже – а большинство из вас о ней не знают именно ничего – ты никогда не поймешь этой войны. Принц Нородом Сианук, лидер Камбоджи с 1945 года, не одно десятилетие балансировал на политическом канате, придерживаясь то за коммунистов, то за французов, то за американцев. Теперь опять с коммунистами якшается. Глупо, да? Не так уж глупо, если присмотреться получше. Благодаря этой политике, Камбоджа сохранила независимость и не оказалась втянутой в войну за Индокитай.

И, что не менее важно, он держал Вьетнам, столетиями являвшийся историческим противником Камбоджи, на расстоянии вытянутой руки, как говорят боксеры, получая помощь и из Пекина, и из Вашингтона.

Но теперь, черт побери, и Камбоджа оказалась втянутой в бойню. И, поскольку Сианук позволил ЦБЮВ устраивать свои тайные базы на своей территории, наше Командование решило двинуть войска туда. Оккупировать Камбоджу.

– Да ты совсем спятил, – не выдержал Терри. – Что за безумные идеи! Да военное ведомство за это публично выпорют в Вашингтоне. Правительство не допустит этого.

Вергилий криво усмехнулся.

– Правительство. Никсон с Киссинджером. Неужели ты сам не видишь, что эта война ведется сумасшедшими? После наших рейдов в Камбоджу там все пойдет наперекосяк, и разлад перекинется и сюда. Пойми, Мясник, это начало конца. Начало падения Американской Империи.

Уже и сюда достигли слухи о том, что левые радикалы, которых принц Сианук называет Красными кхмерами, захватывают больше власти, чем ему бы – да и нам тоже – хотелось. Если правое крыло – Белых кхмеров мы можем привлечь к тому, чтобы делать за нас черную работу, то над Красными кхмерами нам контроля никогда не установить. Они – шальная карта в этой проклятой игре, и, я думаю, потенциально наиболее опасный элемент.

В любом случае, я не удивлюсь, если в ближайшие полгода произойдет падение Сианука, а, может, его даже просто убьют. И, держу пари, мы так или иначе будем причастны к этому делу.

– Что ты имеешь в виду под своим «так или иначе»?

Вергилий пожал плечами.

– Здесь задействованы не только вооруженные силы. Во Вьетнаме уже давно обосновались спецслужбы ЦРУ. Кто знает, какую подлянку они замышляют?

* * *

В одну из безлунных ночей, когда вертолет с группой спецназа на борту поднимался сквозь облачную завесу, к ним обратился капитан Клэр. Это было уже само по себе необычно. Как правило, группа получала инструктаж на земле, перед вылетом. На этот раз все было иначе.

Сквозь рев несущих винтов вертолета и сильную вибрацию капитан Клэр прокричал: – Сегодня у нас, можно сказать, небоевой вылет. Разведочный полет. Наблюдение над вверенным нам сектором. Последнее время погодные условия были хуже некуда, и теперь Командование хочет иметь, так сказать, информацию из первых рук относительно того, какой урон был причинен нашими бомбежками. Все проще простого.

Они сидели нагнувшись, почти соприкасаясь лбами, как футбольная команда на молитве перед решающим матчем. Капитан Клэр кричал им, чтобы быть услышанным в этом шуме.

– Мы должны прочесать место, куда летали наши бомбардировщики по программе «Электродуга». Не знаю, приходилось ли вам видеть разрушения на местности после коврового бомбометания. Поверьте мне на слово, зрелище не из приятных. В принципе, в этом районе не должно остаться ничего живого. Но вы, возможно, обнаружите кое-какие постройки, дороги, бетонные укрытия. В этом случае берите себе на заметку количество и размеры таких неразрушенных объектов.

Терри смотрит в иллюминатор и видит луну, выползающую из облака, а внизу – извилистую речку, мерцающую тусклым светом, берега которой сплошь заросли буйной зеленью. Ан Лок остался позади, к востоку. Это значит, что они пересекают Камбоджийскую границу и вторгаются в воздушное пространство над нейтральной страной, где им делать, прямо сказать, нечего. И он думает, что раз мы бомбим Камбоджу – не важно, по какой причине – значит, мы потеряли всякий разум, а с ним – всякую перспективу.

Знание этого вселяет в него чувство неуверенности. Аура неуязвимости, причастности к воинству Валькирий мужского пола, падающих с неба на головы врагов, которую он прежде чувствовал вокруг себя, теперь кажется ему абсурдом, выдумкой незрелого юношеского ума. Ему приходит в голову мысль, что сильный человек, выбравший не созерцание, а действие в качестве смысла своей жизни, должен бояться только одного: сумасбродства вышестоящих.

Он переводит глаза на лица других людей, находящихся в вертолете, и в красном свете крошечных лампочек видит на них выражение жадного, нетерпеливого предвкушения того, чему суждено вскорости свершиться. Этот взгляд, кажется, смог бы расплавить пластик и даже сталь.

Вертолет ныряет, начинает круто спускаться, кружа, как хищная птица над добычей. Блестя вооружением, группа выпрыгивает из его чрева, как незаконнорожденное потомство механической мамки.

Приземлившись на темной стороне луны, отряд рассредотачивается. Перед ними – апокалиптическое зрелище. Воронки, обугленные края которых дымились, изрыли все видимое пространство, созданное ковровым бомбометанием. Кое-где высятся остовы деревьев. Ни дорог, ни полуразрушенных зданий, ни уцелевших убежищ.

Кое-где на земле валяются остатки провианта, как рассыпанное содержимое бачков для отходов. Наклонившись, Терри подбирает некоторые обертки. На них – китайские иероглифы. Очевидно, этот провиант доставлен сюда по Тропе Хо Ши Мина и не имеет ничего общего с камбоджийцами. Это припасы для вьетконговцев, уничтоженные по приказу американского Командования.

– Нет, все-таки кое-какое отношение к камбоджийцам этот «акт возмездия» имеет, поскольку это с молчаливого согласия Сианука на территории его страны создаются тайные базы вьетконговцев.

Осторожно продвигаясь вперед, Терри видит обугленные останки людей. Рядом с ним идет кхмер из так называемых Частей Гражданской Обороны, которого в отряде называют Тонто. Он опускается на корточки, вглядывается в лица, вернее, в то, что от них осталось.

– Вьетконговцы? – спрашивает Терри.

Переходя от трупа к трупу, Тонто качает головой.

– Кхмеры, – отвечает он. – Камбоджийцы. – Он поднимает голову, и Терри видит сходство его с погибшими.

– И, конечно, не военные.

– Нет, не военные. Где их оружие? Амуниция? – Тонто опять покачал головой. – Это крестьяне, не имеющие ничего общего с войной.

– А ты случайно не знаешь этих людей? – спросил Терри. – Это не твоя родня?

Губы Тонто раздвинулись в печальную улыбку. – Моя родня здесь не живет. Я ведь даже не из Белых Кхмеров и никоим образом не связан ни с вашим Командованием, ни с Лон Нолом. Я просто камбоджийский солдат, долго живший в Бирме. Мое настоящее имя Мун.

Земля вдруг содрогнулась, небо окрасилось красным, и в воздухе засвистели осколки, смертельные, как пули. Даже остовы деревьев стали распадаться на глазах, а мертвые, наряду с теми, кто только что был жив, задергались на земле, поливаемые ураганным автоматным огнем.

Падая на землю, Терри успел заметить, что капитан Клэр прошит очередью, и кровь его брызнула во все стороны, как щепки и кора с дерева, под которым он стоял. Малыш Гэвилан, у которого снесло полголовы, сделал несколько слепых шагов, как чудовище Франкенштейна, и упал. Кхмеры-проводники, Доннер и Блитцен, оба мертвые, лежали лицом вниз в воронке, оставшейся после бомбежки.

– Господи Иисусе! – крикнул Терри. Как оказалось, он лежал поперек Муна. – А говорили, что это вовсе даже не боевой вылет, а так, пустячок, – разведывательная операция. И что в этом районе нет ни одной живой души после коврового бомбометания.

– О том, чего не знает американское Командование, – сказал Мун, – можно написать целые тома.

– Какое-то сумасшествие, – проворчал Терри. – И даже не видать тех, кто стреляет.

Перекрестный автоматный огонь не замолкал ни на минуту. Мун со вздохом закрыл глаза.

– Мясник, скажи мне, – прошептал он. – Это твоя кровь или моя?

Терри ощупал липкую грязь вокруг, потом самого себя.

– Я ничего не чувствую, – сказал он.

– Я тоже, – отозвался Мун. – Наверно, это контузия.

Терри перевернул кхмера на спину, увидал в его боку глубокую рану.

Быстро содрал с него его черную гимнастерку, сделал хотя и грубый, но вполне сносный жгут, перетянул рану. Кровь перестала сочиться.

– В каком месте? – спрашивает, страдальчески глядя на него, Мун. – Я не умру?

– Капитан говорил, что азиаты ничего не имеют против того, чтоб умереть.

– Только не я, – прошептал Мун. – Я нужен своей семье. Так как?

Вместо ответа Терри только стискивает рукой плечо Муна. Затем он наклоняется к его самому уху, шепчет:

– Надо найти радиопередатчик. Подать сигнал – единственный способ унести отсюда ноги.

– Предпочтительно, – говорит Мун, – не отделенными от туловища.

И Терри пополз в темноту, где гуляла смерть. Из тени в тень, от края воронки к затененной ложбинке вблизи обугленного ствола дерева. Радио, радио, звучала в голове детская песенка, кому нужно радио?

Топорнику. Он вспоминает огромного негра-гитариста, вечно напевающего мелодии Дж. Хендрикса. Топорник, он ведь наш радист. Находит его – вернее, то, что от него осталось – грудью навалившегося на передатчик, будто он пытался передать сигнал бедствия, когда смертоносная очередь разрезала его пополам.

Терри освобождает передатчик из его судорожно стиснутых рук и видит краем глаза вспышку, слышит знакомое та-та-таавтомата чарли, а затем резкую, тошнотворную боль в боку.

Хватая воздух разинутым ртом, как выброшенная на берег рыба, он перекатился с живота на спину и обратно, потом помчался в темноту, спотыкаясь и падая, пока не оказался на дне большой воронки. Дыхание давалось с трудом, его бросало то в жар, то в холод, он всем телом ощущал лихорадочное биение пульса.

Съежившись в позе зародыша в утробе матери, он не сводил глаз с края воронки, ожидая неизбежного. Ожидая появления чарли.

Москиты облепили его и пили его живую кровь, мухи лезли в глаза, в уши, ползали по лицу, присасываясь к каплям соленого пота на лбу. Он не смел пошевелиться, чтобы прогнать их. Не смел.

Пока три темных силуэта не появились у края воронки, довольно далеко, заметили его и стали спускаться, приближаясь. Сорвав зубами чеку, Терри бросил гранату, вскрикнув от боли, которой стоило ему это усилие, слыша – а может только воображая, что слышит, – треск их автоматов. А потом мир вокруг него стал ослепительно белым и земля, осатаневшая от этого бесконечного надругательства над ней, осыпала его ошметками того, что осталось от трех чарли.

Долго он лежит так, весь в поту от страха, прислушиваясь к стрекотанию и стонам ночи. Нет, думает он, все выходит не так, как хотелось бы. Не так, как я рассчитывал. Мне хотелось власти над собой, над людьми. Власти в чем? Только в смерти?

Нет, должно быть что-то еще.

И он думает о своем брате Крисе, который улетел из Америки, от угрозы призыва на службу, от выполнения своего долга. Улетел во Францию, где солнце теперь ласкает его бронзовую кожу. Сейчас он где-нибудь на пляже. На заднем плане – белые виллы какого-нибудь Лазурного берега, у ног плещется кобальтовая волна Средиземного моря, и какая-нибудь француженка стоит рядом с ним на коленях, ублажает его, натирая его тело ореховым маслом. В то время как он, Терри Мясник, лежит здесь в этой вонючей грязи, истекая кровью, умирая от страха. Разве это справедливо? Разве это правильно? Быть так далеко от Франции, так далеко от дома? Как он ненавидит своего брата Криса, и как он ему завидует! Он всегда завидовал той простой радости, которую Крис мог находить в компании девушек, в скучной школьной жизни, которую Терри всегда презирал. И это презрение отбросило Терри от водоворота настоящей жизни, низвело его до роли стороннего наблюдателя, эдакого Олимпийского бога.

И вот теперь он истекает кровью в этой вонючей воронке, а Крис, этот трус, презревший и долг перед страной, и ответственность перед семьей, впитывает в себя солнце и дышит любовью. Как бы Терри хотел сейчас очутиться на его месте!

Во рту горький привкус. Волна омерзения к самому себе накатила и отхлынула. Гораздо лучше, решает он, умереть в самом деле, чем лежать, умирая от страха. Он включает передатчик и взывает о помощи.

– Нэнтакет, Нэнтакет, я – Пекод![9]9
  Позывные аллюзивно связаны с романом Мелвилла «Моби Дик». Нэнтакет – островок у берегов Америки, центр китобойного промысла, а Пекод – название китобойной шхуны, на которой происходит действие романа.


[Закрыть] Мы попали в передрягу! Понесли тяжелые потери! Вызвольте нас отсюда к чертовой матери! – и кашляет с кровью, хотя и знает, что этот кашель услышат чарли. Ну и черт с ними, пусть слышат! Отвращение, которое он сейчас испытывает к чувству страха, пересиливает всякий страх.

Давно в стране?

Это зависит от того, чем измерять время.

Так ответил на его вопрос Вергилий. И теперь Терри в самом деле понял, что тот имел в виду. Понял, в полной мере, когда полз назад, к Муну, – медленно, мучительно, под покровом ночи, стонущей от москитов, огромных, как пиявки. Всем хочется его крови, а у него ее и так мало – каплю за каплей он ее теряет в этой зловонной земле.

Где-то там, в звенящей тьме, притаился чарли, терпеливый, как Будда, злобный, как аспид. Но это не пугает теперь Терри. Он просто знает, что чарли там, как непременная часть пейзажа, – как вот те обугленные деревья, как эта искорёженная земля. От чарли не уйдешь, и Терри понимает, что если вертушка не прилетит за ним с Муном через ближайшие пять минут, им крышка прямо сейчас или, что еще хуже, они будут долго умирать в клетке у чарли, – за рекой Стикс, в самом пекле ада.

Он находит Муна, тащит его на себе через грязь, боль искрит где-то за глазными яблоками, в самом мозгу. Глаза Муна закрыты, но у Терри не хватает энергии даже проверить, жив ли он еще.

Он прислушивается к ночи, к стрекотанию насекомых, к брачным песням древесных лягушек, стараясь уловить за ними какой-нибудь знак, что чарли приближаются к ним. Терри еще не готов встретиться с чарли, но он не готов и к смерти.

Открывает глаза, зовет:

– Мун, ты меня слышишь? Мун? – Слабый бриз доносит до них запах гниющих растений, разлагающихся человеческих тел. Эдак его заживо съедят эти паразиты. – Очнись, Мун.

Мун открывает глаза, шевелится.

– Это ты, Мясник? – спрашивает он. – Или это Равана? – Голос у него хриплый и какой-то шершавый.

– Я связался с вертолетом по радио. Скоро нас отсюда вызволят.

– Нет, это Мясник, – говорит Мун со вздохом. – Значит, я еще живой. – Он вскрикивает, потому что Терри потрогал его рану.

– Извини, приятель, – говорит Терри. – Но надо было проверить. Кровотечение, вроде, прекратилось. – Во всяком случае, на время, добавляет он про себя. Где эта чертова вертушка?

– Я слышал взрыв, – шепчет Мун. – Или это мне приснилось?

– Это я отправил чарли в страну вечного сна, – отвечает Терри.

– Как?

– С гранатой в штанах.

– Он здесь был не один, Мясник, – говорит Мун. – Я чую их носом.

– Мы отсюда скоро смотаемся, – опасливо озираясь, говорит Терри. – И зачешись они здесь все!

– А если вертушка не прилетит?

– Как так не прилетит? Она уже на подходе.

Равана тоже на подходе. Интересно, кто доберется до нас первым?

– Равана? Кто такой этот Равана?

Мун поворачивается к Терри.

– Я исповедую Теравадан-Буддизм, Мясник. – Терри ясно видит боль, написанную на его лице. – Равана это главный демон в нашей религии.

– И велико ли могущество этого вашего дьявола?

– Весьма велико, – серьезно ответил Мун. – Он может даже самого Будду оторвать от медитации.

– Ну тогда, если он нацелился на нас, – сказал Терри, – надеюсь, что вертушка прибудет сюда первой.

– Но может и опоздать. Мясник, – сказал Мун. – На этот случай нам надо сделать приготовления.

Терри знаком призвал его к молчанию. Он услыхал что-то – но что? Крадущиеся шаги, короткую передышку в брачном танце древесной лягушки? Или и то, и другое вместе? Трудно сказать, потому что нельзя в такие минуты доверять своим органам чувств. Физическая боль, как и паника, может искажать реальность, отвлекать ваше внимание от одного, подавлять другое. Это опасное состояние в любое время, а в боевой обстановке – смертельное.

Терри проверил свой АК-47, вставил новый магазин. Жаль, что он лишен мобильности. Это создает ощущение бессилия, уязвимости. И, конечно, он не хочет стрелять без особой необходимости: это выдаст их местонахождение.

– Что это было? – спросил Мун некоторое время спустя.

– Не знаю, – ответил Терри. – По-видимому, ничего. – И затем, чтобы отвлечься от невыносимого напряжения неопределенности, повернулся к Муну. – Так что ты говорил?

– Тебе Равану нечего бояться, – сказал Мун. – Он придет не за тобой, а за мной.

– Только за тобой? Как это так?

– Потому что у меня есть нечто, принадлежащее ему, – объяснил Мун. – Лес Мечей.

До этого момента Терри слушал Муна без особого внимания. Все эти кхмерские демоны, Будды – все это чушь собачья. Потом он вспомнил слова капитана Клэра об Азии. Прежде всего, запомните, что вам вовеки не понять этого континента. Он находится совсем в другом измерении, и если вы будете пытаться подгонять увиденное или услышанное вами здесь под ваши западные представления, то это может привести к тому, что вы послужите причиной чьей-либо смерти, а то и вашей собственной.

—Что? Ты держишь у себя что-то принадлежащее демону? – переспросил он. – Что это за хреновина?

– Ну, не непосредственно ему. Это талисман, принадлежавший много вечностей назад Махагири, монаху-расстриге, который был учеником Раваны. С помощью этого демона Махагири составил МуиПуан, запрещенный Тераваданский апокриф, описывающий тысячу адов и как вызывать злых духов, обитающих там. Лес Мечей, изготовленный Махагири с помощью Раваны, является материальным воплощением этой книги. Тот, кто им обладает, является господином этой четвертой части обитаемой суши. Вот во что верит мой народ.

– Ну а ты сам веришь?

– В какой-то мере, – ответил Мун, опуская глаза, – это и не важно. Их вера наделяет этот талисман силой.

– И как тебе досталась эта штука?

Мун колебался какое-то мгновение, и впервые Терри уловил в глазах кхмера страх.

– Я происхожу из семьи, где по линии отца многие и многие поколения священников. Мы – особая династия, Мясник. – Мун шумно вздохнул. – Мы с отцом об этом, естественно, не распространяемся. Поскольку я старший сын, мне отец доверил эту тайну, местонахождение Леса Мечей, потому что мы являемся прямыми потомками Махагири.

Никто из моих предков не только не прикасался к талисману и не выкапывал его, но даже не осмеливался приблизиться к нему. – Глаза Муна были так расширены от ужаса, что Терри видел белки вокруг темной радужной оболочки обоих глаз. – Времена сейчас тревожные, и я хотел быть уверенным, что никто не пронюхал про место, где он тысячелетия пролежал в земле. Я хотел просто переложить его в другое место, о котором буду знать только я один. Во всяком случае, таково было мое первоначальное намерение. Но когда я взял в руки этот меч, я почувствовал, что не могу с ним расстаться. Я ощущал его силу. Мясник, она переливалась в нем, как грохочущие воды полночной реки. Его сила была моей силой. И тогда я понял, почему все Теравадан-Буддисты – и кхмеры, и бирманцы – признают в нем символ силы и власти.

Мне стало страшно, и я сделал то, что намеревался сделать с самого начала. Я закопал его в укромном месте, о котором знаю только я.

Мун замолчал. О таком, понятно, говорить не просто.

И страх так и исходил от него, просачиваясь в ночь, как ядовитый газ.

Терри задумался над тем, что ему рассказал Мун. Впервые за то время, как они оказались в таком плачевном положении, он забыл про гложущий его страх. Он напряженно думал.

– Скажи мне, – обратился он к Муну, – этот Лес Мечей почитается также и горцами на севере Бирмы, в провинции Шан?

– Ты имеешь в виду тамошних вояк, контролирующих производство и торговлю опиумом? – Мун утвердительно кивнул. – О, еще как! Они в высшей степени суеверные люди. И Лес Мечей для них имеет особое значение: они будут целовать землю, на которой он лежит. Но мне-то что до этого, Мясник? Если Равана придет за мной, а Лес Мечей все еще у меня, мне тогда вечно пребывать с ним и с Махагири, отлученным от самсара,то есть колеса перевоплощений. Он содрогнулся при одной только мысли об этом.

Теперь Терри стал понятен страх Муна. Для буддиста, верящего в то, что дух проходит цикл перевоплощений, нет ничего страшнее отлучения от самсара.Это примерно то же самое, что для католика быть обреченным аду. То есть, если веришь в самсараили ад.

Единственный ад, в который верит Терри, это тот, в котором они пребывают в данный момент. Но Мун, наверно, прав, считая, что вера людей в Лес Мечей создает его могущество. Вот бы его мне! – думает Терри. Что бы я с ним стал делать?

– Могу я тебе чем-нибудь помочь?

– Да, – ответил Мун с величайшей серьезностью. – Я хочу завещать тебе Лес Мечей, Мясник. И ты должен принять этот дар от полноты сердца. Ты ведь не буддист, и для Равана ты просто не существуешь. Тогда он и меня не сможет забрать, и Леса Мечей не получит. – Его черные глаза смотрели на Терри умоляюще. – Сделаешь это для меня?

Для Терри что вера, что не вера, – все одно. Кто увидит между ними разницу здесь, в стране обмана и смерти? Видя, что от волнения рваная рана на боку кхмера начинает снова кровоточить, он поспешил сказать:

«Да, конечно, да!» С одной стороны, он не хочет волновать Муна: он и так потерял много крови. С другой, в самом деле не плохо было бы завладеть этим талисманом. Он уже воображал себя среди главарей азиатской наркомафии. У него в руках Лес Мечей, а эти разбойники преклоняют перед ним колено, как рыцари перед сюзереном, и передают ему свои феодальные уделы в полное его распоряжение. Власть! Неограниченная власть!