Текст книги "Однокурсники"
Автор книги: Эрик Сигал
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
Из дневника Эндрю Элиота
4 ноября 1955 года
Еще задолго до поступления в Гарвард я мечтал быть хористкой в кордебалете.
Ведь это не только безумно смешно, но и очень хороший способ знакомиться с девушками.
На протяжении вот уже более ста лет клуб «Заварной пудинг» [21]21
Клуб «Заварной пудинг» – название драматического кружка студентов начальных курсов в Гарвардском университете.
[Закрыть]ежегодно ставит на гарвардской сцене какую-нибудь музыкальную комедию. Авторами, как правило, являются лучшие умы университета (одним из них, например, был Алан Дж. Лернер, 1940 года выпуска, который впоследствии написал «Мою прекрасную леди»).
Однако славу этим представлениям приносит не столько качество текстов пьесы, сколько количество участников кордебалета. Этот единственный в своем роде кордебалет состоит из загорелых преппи-качков в женских нарядах, которые скачут по сцене и дрыгают волосатыми мускулистыми ногами.
После премьерного показа в Кембридже участники этой бездумной и слегка вульгарной буффонады совершают небольшой тур по нескольким городам, отдавая дань гостеприимству бывших выпускников университета и, самое главное, зрелому возрасту их дочерей.
Очень давно мой отец впервые привел меня на одно из таких представлений, и до сих пор я помню, как парни на сцене с таким грохотом били копытами, исполняя канкан, что все вокруг едва не рухнуло. Деревянное здание на Хольок-стрит буквально ходило ходуном.
Постановка нынешнего года (сто восьмая по счету) называется «Бал для леди Годивы» [22]22
Леди Годива – знаменитая покровительница Ковентри. Согласно легенде в 1040 г. ее супруг Леофрик, граф Мерсии, наложил тяжкие повинности на горожан, и леди Годива умоляла их отменить. Граф сказал, что отменит, если она проедет обнаженной на коне через весь город; она проехала верхом, прикрытая лишь своими длинными волосами, и повинности были сняты.
[Закрыть]– можно только догадываться о степени утонченности юмора этого представления.
Как бы там ни было, первый день прослушивания и распределения ролей походил на некое сборище слонов. Но по сравнению с некоторыми футболистами даже такие бойцы, как Уиглсворт, смотрелись грациозными сильфидами. Ну и конечно, кто бы сомневался, все эти мастодонты просто умирали от желания заполучить роль одной из горничных леди Годивы – тогда бы они вырядились как надо, на зависть участницам «Рокетс» [23]23
«Рокетс» – постоянный ансамбль кордебалета крупнейшего в мире киноконцертного зала «Радио-сити» в Нью-Йорке, регулярно дающий концерты перед началом киносеансов.
[Закрыть].
Я знал, что конкуренция будет жестокой, поэтому заранее поработал с гирями (подолгу приседал с ними) – подкачал икроножные мышцы до необходимой выпуклости, чтобы соответствовать требованиям.
Каждому давалось по минуте, чтобы спеть что-нибудь, но я думаю, все решалось в ту долю секунды, когда нас просили закатать штанины брюк.
Всех вызывали в алфавитном порядке, и, когда подошла моя очередь, я, дрожа коленками, вышел на сцену и исполнил куплет песни «Alexander's Ragtime Band», стараясь петь басом.
Два дня я с волнением ждал, когда вывесят список участников с распределением ролей, и сегодня это наконец случилось.
Там содержалось два сюрприза.
Нам с Уигом не суждено было стать горничными. Майк – к своей вечной славе – отхватил желанную роль Фифи, дочери леди Годивы, дебютантки высшего света.
А я – о стыд и позор! – назначен на роль принца Макарони, одного из претендентов на ее руку.
«Отлично, – пришел в восторг Майк, – значит, я, как ни странно, проживаю совместно с одним из моих воздыхателей».
А мне было не до смеха. Я подумал, что опять провалился.
Какой же из меня мужчина – даже в кордебалет не взяли.
*****
Это был обычный для пятницы вечер в «Марафоне». Все столики были заняты, за каждым из них оживленно беседовали гарвардские мужчины со своими подругами. Сократ подгонял работников ресторана, чтобы они не мешкали с обслуживанием, поскольку снаружи собралась уже приличная толпа, ожидающая своей очереди. Прямо у входа, рядом со стойкой кассы, кто-то затеял спор. Сократ по-гречески окликнул старшего сына, работавшего в зале:
– Тео, пойди и помоги сестре.
Тед поспешил на выручку. Подойдя ближе к кассе, он услышал, как Дафна кому-то возражает:
– Послушайте, мне очень жаль, но вы, должно быть, что-то не так поняли. Мы никогда не бронируем столики в дни уик-энда.
Однако надменный долговязый преппи в длинном честерфилде с бархатным воротником категорично утверждал, что он заранее заказал столик на двадцать ноль-ноль и не собирается торчать снаружи на Массачусетс-авеню со всем этим (далее шел перечень слов) быдлом. Увидев брата, Дафна вздохнула с облегчением.
– Что происходит, сестренка? – спросил Тед.
– Этот джентльмен настаивает, что он забронировал столик, Тедди. Но ты же знаешь о наших правилах на выходные дни.
– Да, – подтвердил Тед и тут же обернулся к протестующему клиенту, чтобы объяснить: – Мы бы никогда…
Он застыл на полуслове, увидев, кто стоит рядом с этим разгневанным хлыщом безукоризненного вида.
– Привет, Тед, – сказала Сара Харрисон, явно смущенная грубостью своего кавалера. – Думаю, Алан что-то перепутал. Мне очень жаль.
Ее спутник сердито посмотрел на нее.
– Я никогда ничего не путаю, – решительно заявил он и снова повернулся к Теду. – Я звонил вчера вечером и общался с какой-то женщиной. По-английски она говорила не очень хорошо, поэтому я четко изложил свою мысль.
– Наверное, это была мама, – предположила Дафна.
– Что ж, ваша мама должна была записать мой заказ, – упорствовал педантичный Алан.
– Она записала, – сказал Тед на этот раз, держа в руке большую книгу для записей. – Вы – мистер Девенпорт?
– Да, это я, – сказал Алан. – Вот видите, у меня заказан столик на восемь часов.
– Да. Он зарезервирован на вчерашний вечер, четверг, когда мы действительно принимаем заказы. Вот, посмотрите.
– Как я могу это прочесть, чувак? Тут же по-гречески написано, – возмутился он.
– Тогда попросите мисс Харрисон прочитать это для вас.
– А ты, официант, не впутывай мою подругу в свой бардак.
– Пожалуйста, Алан, это мой друг. Мы вместе изучаем классическую филологию. И он прав.
Сара указала на запись, сделанную рукой миссис Ламброс, где против фамилии «Девенпорт» стояло время: восемь вечера, четверг.
– Наверное, ты забыл сказать, что желаешь заказать столик на следующий день.
– Сара, да что с тобой, черт возьми? – вспылил Алан. – Неужели ты больше веришь каракулям какой-то безграмотной женщины, чем моим словам?
– Простите, сэр, – сказал Тед, сдерживаясь изо всех сил. – Уверен, моя мать не менее грамотная, чем ваша. Просто для письма она предпочитает использовать свой родной язык.
Сара попыталась прекратить этот спор, который все больше приобретал неприятный оттенок.
– Перестань, Алан, – тихо произнесла она. – Пойдем есть пиццу. Я ведь сразу тебе предлагала.
– Нет, Сара, это уже дело принципа.
– Мистер Девенпорт, – сказал Тед спокойно, – если вы прекратите шуметь, я предоставлю вам первый же освободившийся столик. Но если вы и дальше будете так отвратительно себя вести, я просто вышвырну вас ко всем чертям.
– Прошу прощения, гарсон, —отозвался Алан. – К твоему сведению, я на третьем курсе Школы права и изучаю юриспруденцию, а поскольку я совершенно трезв, то ты не имеешь права меня выставлять. А если попытаешься, я засужу тебя и ты останешься без штанов.
– Это выменя простите, – ответил Тед. – Возможно, вы и изучали какие-то заумные концепции в своей Гарвардской школе права, но сомневаюсь, чтобы вам были знакомы постановления городских властей Кембриджа, которые позволяют собственнику выгнать на улицу любого человека, трезвого или пьяного, если он нарушает порядок.
Теперь Алан понял, что дело оборачивается противостоянием не на жизнь, а на смерть, а победителю достанется Сара.
– Ну давай, попробуй, выкинь меня! – выкрикнул он.
Мгновение никто не двигался. Было ясно, что оба соперника готовятся вступить в сражение.
Дафна почувствовала, что поведение брата ставит под угрозу все их доныне безбедное существование, и шепнула:
– Пожалуйста, Тедди, не надо.
– Может, ты выйдешь отсюда, Алан? – раздался голос.
Алан вздрогнул, так как не ожидал от Сары таких слов. Он зло посмотрел на нее и резко ответил:
– Нет! Я собираюсь остаться здесь и поужинать.
– Ну и ешь тогда один, – бросила она и вышла наружу.
Пока Дафна Ламброс снова и снова шептала слова благодарности Господу, Тед ворвался на кухню, где стал бить кулаками по стене.
В ту же минуту появился отец.
– Ti diabolo echeis, Theo? Что за постыдное поведение? Ресторан полон, посетители жалуются. Ты хочешь меня разорить?
– Я хочу умереть! – закричал Тед, продолжая биться о стену.
– Тео, сын мой, мой первенец, нам надо зарабатывать на жизнь. Умоляю тебя, вернись в зал и обслужи столики с двенадцатого по двадцатый.
Тут Дафна приоткрыла дверь и заглянула на кухню.
– Эти местные такие раздражительные, – сказала она. – А что с Тедом?
– Ничего! – взревел Сократ. – Возвращайся к себе за кассу, Дафна!
– Но, папа, – робко ответила она, – там одна девушка хочет поговорить с Тедом, ну та, что была вроде судьи во время схватки.
– О боже! – вырвалось у Теда, и он шагнул в сторону мужской уборной.
– А теперь ты куда направился, черт бы тебя побрал? – рявкнул Сократ.
– Причесаться, – сказал Тед, прежде чем испариться.
Сара Харрисон скромно стояла в уголке, кутаясь в пальто, – она слегка дрожала, хотя в помещении было жарко.
Тед подошел к ней.
– Привет, – сказал он с беспечным выражением лица, которого добивался неистовыми репетициями перед зеркалом.
– Знаешь, мне так жаль, я даже передать тебе не могу, – начала она.
– Все в порядке.
– Нет, позволь мне объяснить, – настояла она. – Этот тип – невыносимый сноб и зануда. И всегда был таким – с первой минуты нашего знакомства.
– Так зачем ты встречаешься с таким парнем?
– Встречаюсь? Мне просто подстроили встречу с этим двуногим. Знаешь, как это бывает: его мама знакома с моей мамой.
– О, – произнес Тед.
– Родителей, конечно, нужно слушаться, но всему же есть предел! И если моей матери еще раз захочется с кем-то меня познакомить, я скажу, что лучше пойду в монастырь. Слушай, а ведь он такой засранец, правда?
– Да, – улыбнулся Тед Ламброс. Затем наступила неловкая пауза.
– Ну… прости, – еще раз извинилась Сара. – Наверное, я отвлекаю тебя от работы.
– Пускай хоть все помрут с голоду, мне все равно, лишь бы с тобой разговаривать.
«О боже, – подумал он. – Как это у меня сорвалось с языка?»
– Мне тоже, – застенчиво произнесла она.
Из суматохи переполненного зала ресторана отец воззвал к сыну по-гречески:
– Тео, приступай к работе, или я прокляну тебя!
– Думаю, тебе лучше идти, Тед, – тихо произнесла Сара.
– Можно, я сначала задам тебе один вопрос?
– Конечно.
– А где Алан сейчас?
– У чертей, наверное, – ответила Сара. – По крайней мере, я его к ним послала.
– Значит, сегодня вечером ты свободна, – широко улыбнулся Тед.
– Тео! – бушевал отец. – Я прокляну тебя и детей твоих детей.
Не обращая внимания на все возрастающие угрозы родителя, Тед продолжил:
– Сара, если ты подождешь еще часик, я бы хотел пригласить тебя поужинать.
Ответ ее был очень краток:
– Отлично.
* * *
Все ценители хорошей кухни знали, что в «Ньютаун-гриле» за площадью Портер подавали лучшую пиццу в Кембридже. Именно туда в одиннадцать вечера Тед привез Сару (в отцовском разбитом «шевроле-бискейне») на первый ужин в качестве свидания. Все свои дела в «Марафоне» он закончил с молниеносной быстротой, летая на крыльях любви.
Они сидели за столиком у окна. Красная неоновая вывеска на улице то и дело вспыхивала, отбрасывая свет на их лица, из-за чего все происходящее походило на сон. Собственно, Теду почти не верилось, что это явь. В ожидании пиццы они оба потягивали пиво.
– Никак не пойму, зачем девушке вроде тебя соглашаться на свидание вслепую, – сказал Тед.
– Это же лучше, чем сидеть в комнате и зубрить в субботний вечер, разве нет?
– Да тебя, наверное, осаждают со всех сторон приглашениями. То есть я всегда считал, что ты нарасхват и занята аж до конца тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года.
– Это один из главных гарвардских мифов, Тед. Вечерами в выходные дни половина девчонок Рэдклиффа сидят по своим комнатам с несчастным видом, ибо все мальчики в Гарварде, видите ли, вообразили себе, что кто-то другой уже пригласил их куда-нибудь. А девушки из Уэллесли между тем ведут весьма бурную жизнь, развлекаясь напропалую с парнями.
Тед был поражен.
– Вот черт, если бы я только знал. Ты же никогда не рассказывала…
– Видишь ли, такие разговоры не очень-то сочетаются с греческими глаголами и английскими булочками с маслом, – ответила она, – хотя иногда меня так и подмывало тебе сказать.
Эти слова привели Теда в полное замешательство.
– Знаешь, Сара, – признался он, – мне до смерти хотелось пригласить тебя на свидание – с первой же минуты, как я тебя увидел.
Она смотрела на него, глаза ее внезапно заблестели.
– Ну и почему, черт возьми, ты тянул так долго? Неужели боялся? – спросила она.
– Уже нет.
Он припарковал «шевроле» перед Кэбот-холлом и проводил девушку до самой двери. Затем положил руки ей на плечи и посмотрел прямо в глаза.
– Сара, – произнес он твердо, – ради этого я целый год терпел английские булочки с маслом.
И он поцеловал ее со всей страстью, которую приберегал для нее в тысячах мечтаний.
Она ответила на поцелуй с неменьшим пылом.
Когда он наконец отправился домой, им владело такое возбуждение, что ноги будто сами несли его, едва касаясь поверхности земли. Вдруг он резко остановился. Вот черт! Машина-то осталась перед Кэбот-холлом! Он бросился назад, чтобы забрать ее – в надежде, что Сара не заметит его дурацкой оплошности, выглянув из окна.
Но в это время глаза Сары Харрисон ничего не видели. Девушка неподвижно сидела на кровати и пристально смотрела перед собой.
Заключительные стихи, которые они разбирали на занятии по древнегреческой литературе, принадлежали автору, известному отнюдь не благодаря любовной лирике, – Платону.
– По иронии судьбы, – заметил профессор Хавелок, – философ, который изгнал поэзию из своего Идеального Государства, был автором, может, самого совершенного лирического стихотворения из всех, которые когда-либо появлялись на свет.
И он по-гречески прочел вслух одну из самых знаменитых эпиграмм, «Астеру»:
Бой часов Мемориал-холла вовремя известил об окончании занятия. Когда они вместе выходили из класса, Тед шепнул Саре:
– Как бы я хотел быть для тебя небом!
– Ни в коем случае, – ответила она. – Я хочу, чтобы ты был рядом со мной.
И они пошли в «Клюв», держась за руки.
*****
Ноябрь – самый суровый месяц по крайней мере для десяти процентов студентов второго курса. Ведь именно в это время «Файнал-клубы» (называемые так потому, что можно быть членом только одного из них [25]25
Название клубов происходит от англ. слова final – окончательный, завершающий.
[Закрыть]) проводят свой авторитетный отбор. Эти одиннадцать общественных образований существуют на самой кромке гарвардской жизни. Но эта кромка, если можно так сказать, с позолотой.
Любой «Файнал-клуб» является некой закрытой организацией для избранных, равных по статусу людей – сюда могут приходить богатые преппи и выпивать с другими богатыми преппи. Эти джентльменские сообщества никак не влияют на университетскую жизнь. И действительно, большинство студентов Гарварда едва ли знают об их существовании.
Однако стоит ли говорить, что для мистеров Элиота, Ньюола и Уиглсворта ноябрь оказался весьма напряженным месяцем. Их квартира превратилась в настоящее место паломничества для пилигримов в твидовых пиджаках – они валили сюда толпами и упрашивали друзей вступить в тот или иной клуб.
Подобно мушкетерам, троица решила держаться вместе. И хотя им уже поступили приглашения из большинства клубов, было ясно, что, скорее всего, они бы пошли либо в «Порцелин», либо в «А. Д.», либо во «Флай».
Надо сказать, если бы пришлось выбирать один из вышеназванных клубов, то молодые люди предпочли бы примкнуть к «Порцу». Ведь это, между прочим, «старейший мужской клуб Америки», и первенство его бесспорно, поэтому стоит ли размениваться, если уж на то пошло.
А когда их троих включили в число участников решающего званого обеда, устраиваемого в «ПЦ» – клубе, они сделали вывод, что приняты.
Вернувшиеся в «Элиот-хаус» юноши, разомлевшие от приятного воздействия последнего бокала дижестива, не спешили снимать с себя смокинги, когда вдруг раздался стук в дверь.
Ньюол язвительно предположил, что это, наверное, какой-нибудь отчаявшийся эмиссар от другого клуба – например «А. Д.», куда взяли Франклина Д. Рузвельта после того, как «Порцелин» его забаллотировал.
Оказалось, это Джейсон Гилберт.
– Парни, я вам не помешал? – спросил он угрюмо.
– Нет, ничуть, – ответил Эндрю. – Заходи, выпей с нами коньяку.
– Спасибо, но я крепких напитков не употребляю, – ответил он.
Как ни странно, но под его взглядом им стало как-то неуютно в своих смокингах.
– С решающего обеда? – поинтересовался он.
– Н-да, – небрежно ответил Уиг.
– В «Порце»? – спросил он.
– «В первый раз», – пропел Ньюол.
Но ни Майк, ни Дик не почувствовали легкой горечи в голосе Джейсона.
– Трудно было выбрать, парни? – спросил он.
– Не совсем, – сказал Уиг. – У нас была еще парочка вариантов, но «ПЦ» показался самым привлекательным.
– Да, – произнес Джейсон. – Должно быть, приятно, когда вас хотят.
– Тебе лучше знать, – сострил Ньюол. – Все крали в Клиффе сохнут по тебе, фотокарточки коллекционируют.
Джейсон не улыбнулся.
– Наверное, они не знают, что я – прокаженный.
– О чем это ты говоришь, Гилберт, черт бы тебя побрал? – спросил Эндрю.
– Я говорю о том, что почти все ребята, кого я знаю, получили хотя бы по одному приглашению вступить в какой-нибудь клуб, ко мне же никто не обратился с предложением, даже скромнейший «Бат-клуб». Никогда не чувствовал себя таким кретином.
– Да брось ты, Джейсон, – сказал Ньюол утешительно. – Все эти «Файнал-клубы» – такая хренотень.
– Не сомневаюсь, – ответил он. – То-то вы, ребятки, так и светитесь от счастья, что вас туда приняли. Я тут подумал: поскольку мозги у вас настроены на клубный лад, может, подскажете мне, чем именно я так не угодил всем.
Ньюол, Уиг и Эндрю неловко переглянулись, гадая, кто из них возьмется объяснить Джейсону то, что им всем казалось очевидным. Эндрю понял: у его соседей не получится это сделать. А потому он попытался привести не слишком положительные примеры из жизни Гарварда.
– Знаешь, Джейсон, – начал он издалека, – кто те ребята, которых в основном зовут в клубы? Это все преппи из частных школ Святого Павла, Святого Марка, Гротона. Что-то вроде кирпичей из одной кладки. Ну, ты знаешь – рыбак рыбака видит издалека, птицы одного полета и так далее. Понимаешь, о чем это я?
– Как не понять, – иронически сказал Гилберт. – Просто я ходил не в ту школу, да?
– Ну да, – сразу же подхватил Уиг. – Прямо в точку.
На что Джейсон ответил:
– Туфта все это.
В комнате повисла мертвая тишина. Наконец Ньюол разозлился, что Джейсон портит им хорошее настроение.
– Скажи, Христа ради, Гилберт, с какой стати «Файнал-клубы» должны брать евреев? То есть разве в обществе «Гилель» ждут, например, меня?
– Но это же религиозная организация, черт возьми! Они и меня там не ждут. То есть я даже не…
Он замолчал, не договорив. На мгновение Эндрю показалось, что Джейсон чуть было не сказал: «Я даже не еврей». Но это же абсурд. Неужели кто-нибудь из негров стал бы утверждать, что он не чернокожий?
– Послушай, Ньюол, – Уиглсворт повысил голос, – этот парень – наш приятель. И не надо его доставать, когда он и так не в себе.
– Да я спокоен, – сказал Джейсон с тихим бешенством. – Скажем просто – меня просветили, правда, чуть неловко. Ладно. Спокойной ночи, пташки, простите, что помешал вашему высокому полету.
Он повернулся и вышел из комнаты.
После такого требовалось дернуть еще немного виски – под философски глубокомысленные замечания Майкла Уиглсворта.
– Зачем такому приятному парню, как Джейсон, зацикливаться на своем происхождении? Я хочу сказать – нет ничего плохого в том, что ты еврей. Если, конечно, тебя не волнуют такие глупости, как «Файнал-клубы».
– Или ты не хочешь стать президентом Соединенных Штатов, – добавил Эндрю.
16 ноября 1955 года
Дорогой папа!
Я не попал ни в один из «Файнал-клубов». Знаю, по большому счету это не важно, и мне действительно все равно – подумаешь, ну будет на одно место меньше, куда можно сходить, чтобы выпить.
И все-таки вот что меня действительно беспокоит: мою кандидатуру даже не рассматривали. А главное – почему.
Когда я, набравшись духу, попросил своих друзей (по крайней мере, я считал их своими друзьями) разъяснить ситуацию, они не стали вилять. Они сказали напрямик, что в «Файнал-клубы» никогда не принимают евреев. Впрочем, они выразили эту мысль в такой изящной форме, что это вовсе не прозвучало как предубеждение.
Папа, такое происходит уже во второй раз, когда меня не взяли куда-то только из-за того, что посчитали евреем.
Как же это согласуется с тем, что ты всегда говорил: мы «такие же, как все американцы»? Я верил тебе – и все еще хочу верить. Но почему-то окружающий мир не разделяет твоего мнения.
Вероятно, если человек – еврей, он не может просто снять с себя это, как одежду. Может, отсюда – все наши предубеждения и никакой гордости.
Здесь, в Гарварде, есть много действительно талантливых людей, которые считают, будто быть евреем – это особая честь. Это меня тоже смущает. Ибо сейчас я совсем не знаю, что же все-таки значит – быть евреем. Знаю только, что многие люди считают меня им.
Папа, я совершенно сбит с толку и обращаюсь за помощью к человеку, которого уважаю больше всех на свете. Мне очень важно раскрыть для себя эту тайну.
Ведь пока я не пойму, кем являюсь, я никогда не узнаю, кто же я на самом деле.
Твой любящий сын,
Джейсон.
Его отец не стал отвечать на тревожное письмо сына. Вместо этого он отменил на один день все дела и сел на поезд, направлявшийся прямо в Бостон.
Когда Джейсон выходил из раздевалки после тренировки по сквошу, он едва поверил своим глазам.
– Пап, что ты здесь делаешь?
– Знаешь, сынок, давай отправимся в «Дерджин-парк» и возьмем себе по отличному стейку.
В каком-то смысле сам выбор места говорил о многом. Ведь в этом всемирно известном мясном ресторане недалеко от бостонской скотобойни нет ни кабинок, ни укромных уголков. Со снобизмом, вывернутым наизнанку, здесь и банкиров, и водителей автобусов усаживают за один и тот же длинный стол, накрытый скатертью в клеточку. Некий вариант насильственного уравнивания различных отрядов плотоядных.
Возможно, Гилберт-старший искренне не понимал, что в подобном месте невозможно будет пообщаться по душам. Возможно, он выбрал это место просто из-за атавистической потребности покровительствовать сыну. Накормить своего мальчика, чтобы хоть как-то заглушить ту боль, которую он испытывает.
Во всяком случае, среди звона массивных тарелок и криков из открытой кухни Джейсон вдруг понял одну вещь: папа здесь, рядом с ним, чтобы поддержать его. И всегда будет.
Жизнь полна разочарований. И единственный способ справляться с мелкими неудачами – держать удар и становиться сильнее.
– Однажды, Джейсон, – сказал ему отец, – когда ты станешь сенатором, те ребята, которые отвергли тебя, обязательно пожалеют об этом, и очень сильно. И поверь мне, сынок, этот неприятный случай – эй, да мне ведь тоже обидно за тебя – покажется такой ерундой.
Джейсон проводил отца на Южный вокзал к ночному поезду. Перед тем как сесть в вагон, Гилберт-старший потрепал Джейсона по плечу и сказал:
– Нет никого на свете, кого бы я любил больше тебя, сынок. Всегда помни об этом.
Назад к станции метро Джейсон шел с незнакомым чувством опустошенности.
