Текст книги "Однокурсники"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

*****

Впервые Эндрю увидел Джорджа Келлера в кабинете главы колледжа профессора Финли – дело было в послеобеденное время. Профессор Бжезинский только что приехал с Южного вокзала вместе с юным беженцем из Венгрии и представил молодых людей друг другу. После чего он вручил Эндрю двести долларов и попросил его поводить Джорджа по магазинам в районе Гарвардской площади и купить все необходимое из одежды. Им придется основательно заняться покупками, поскольку у венгра совсем ничего нет, даже пижамы. А чтобы Эндрю понял все правильно, Бжезинский предупредил:

– У нас ограниченный бюджет, мистер Элиот. Поэтому, я думаю, вы поступите мудро, если сделаете основные покупки в «Курятнике».

Когда они пришли на площадь, Джордж начал громко читать вслух все вывески подряд, каждый раз допытываясь:

– Я правильно произношу эти слова, Эндрю?

Он на ходу учил наизусть рекламные слоганы вроде ««Лаки страйк» – табак отменный» или «Восемь минут – и ты на Парк-стрит» (надпись на электрическом табло над входом в метро). А затем сразу же старался употребить эти слова и выражения в предложениях типа: «Как ты думаешь, Эндрю, может, купим пачку «Лаки страйк»? Мне говорили, в этих сигаретах табак отменный и их приятно курить». Или: «Я слышал, что от Гарвардской площади до Парк-стрит, которая, как известно, является центральной улицей Бостона, можно добраться всего за восемь минут. Я прав?»

После чего он жадно выслушивал весь тот бред, который нес в ответ Эндрю, тут же уточняя значения непонятных ему слов.

– Прошу тебя, Джордж, – взмолился наконец Эндрю, – что я тебе – ходячий словарь?

Впрочем, сказать, будто Джордж проявлял неблагодарность, нельзя. Он то и дело сыпал выражениями вроде: «Эндрю, ты реально клёвый чувак».

Наш утонченный преппи все гадал, откуда беженец нахватался таких словечек. Но затем пришел к выводу: наверное, это перевод с венгерского.

В «Курятнике» Джордж повел себя как ребенок, оказавшийся в сокровищнице Санта-Клауса. Никогда в жизни он не видел на прилавках такого изобилия товаров. Но больше всего его поражала яркость красок.

– У нас дома, то есть там, где раньше был мой дом, все вещи серого цвета, – объяснял он. – Да и то достать их можно лишь по большому блату.

Видя, как блестят глаза у парня, Эндрю подумал было, что тому захочется покупать все подряд, но, когда дело дошло до выбора самых простых вещей, Джордж оказался на редкость привередливым покупателем. Они долго стояли в отделе нижнего белья, решая диалектическое противоречие: склониться ли в пользу широких трусов на резинке, которые носят большинство студентов Гарварда, или же остановиться на плавках в обтяжку, которые предпочитают «самые крутые из парней». (Келлер вознамерился стать модным американцем по всем параметрам.)

Когда речь зашла о выборе носков и галстуков, они провели точно такие же изыскания, включив в обсуждение весь спектр вопросов. Разумеется, Эндрю настоятельно рекомендовал ему купить широкие шелковые галстуки.

Что касается тетрадей и прочих учебных принадлежностей, здесь все обстояло гораздо легче. Джордж просто выбирал те из них, на которых была изображена эмблема университета (даже шариковые ручки он купил с эмблемой – товар, выпускаемый исключительно для туристов).

Но когда Эндрю стал объяснять, что все гарвардцы таскают свои вещи в зеленых ученических рюкзаках, Джордж отнесся к этим словам с недоверием.

– Почему это в зеленых? Разве официальный цвет университета не винно-красный?

– Ну да, – замялся Эндрю, подбирая слова, – но…

– В таком случае зачем ты говоришь, чтобы я купил зеленый рюкзак?

– Слушай, Джордж, честное слово, я не знаю, почему так сложилось. Просто это традиция. Я хочу сказать, все крутые парни…

– О, правда, что ли?

– Даже профессор Пьюси, – ответил Эндрю, надеясь, что ректор университета не будет возражать, если его имя прозвучит в качестве примера, хотя и всуе.

В отделе учебной литературы они провели целую вечность. Еще в поезде Бжезинский помог Джорджу составить учебный план, который подходил бы человеку, в совершенстве владеющему русским языком. Но помимо учебников для занятий по своей программе Джордж накупил всевозможных словарей и пособий по английской грамматике. Всего того, что будет содействовать победе в его священном походе, пока гордый язык ему не покорится.

Когда они тащили сумки с покупками к себе в «Элиот-хаус», Джордж вдруг не к месту шепотом произнес:

– Мы теперь одни, Эндрю, ведь так?

Данстер-стрит была пуста, поэтому положительный ответ напрашивался сам собой.

– Значит, мы можем сказать друг другу правду?

Эндрю был совершенно сбит с толку.

– Джордж, я тебя не понимаю.

– Можешь доверять мне, Эндрю, я тебя не выдам. – Он заговорил полушепотом: – Ты шпионишь?

– Чего-чего?

– Прошу тебя. Я же не вчера родился. В каждом университете власти держат своих тайных осведомителей.

– Но только не в Америке, – ответил Эндрю, стараясь придать своему голосу убедительность.

Он почему-то почувствовал себя виноватым, словно какой-нибудь герой из рассказов Кафки.

– Разве я похож на тайного осведомителя, Джордж?

– Нет, конечно, – сказал тот со знанием дела. – Именно поэтому я тебя и заподозрил. Но пожалуйста, ты же не будешь доносить об этом, да?

– Ну знаешь! – возмутился Эндрю. – Я вообще не занимаюсь доносами. Я обыкновенный студент университета.

– И тебя на самом деле зовут Эндрю Элиот?

– Ну конечно. А что в этом такого странного?

– Сам посмотри, – стал рассуждать Джордж. – Жилище, в которое меня определили, называется «Элиот». И ты говоришь, что тебя тоже так зовут. Разве подобное совпадение не кажется тебе любопытным?

Призвав на помощь все свое терпение, Эндрю постарался объяснить, что здания в Гарварде получили свои названия в честь знаменитых выпускников прошлых лет. И среди членов его семьи тоже были довольно-таки выдающиеся люди. Наверное, такое объяснение вполне удовлетворило Джорджа. Во всяком случае, настроение у него заметно улучшилось.

– Значит, ты аристократ?

– Можно и так сказать, – скромно ответил Эндрю.

И был приятно удивлен, обнаружив, что это известие по какой-то совершенно непостижимой причине доставило Джорджу огромное удовольствие.

А потом случилось нечто кошмарное.

Они покинули «Элиот» примерно в полвторого. Когда вернулись, было около пяти.

К счастью, Эндрю первым вошел в квартиру. Почему-то он взглянул в сторону спальни и с ужасом обнаружил, что своим приходом они кое-кому очень помешали.

Из-за дневной суматохи он совершенно обо всем позабыл! Полсекунды Эндрю хватило, чтобы сообразить. Во-первых, он велел Джорджу подождать в прихожей, затем с немыслимой скоростью ринулся к двери спальни и с треском ее захлопнул.

И только тогда он обернулся и встретился взглядом с беженцем, который смотрел на него в упор – подозрительность венгра вспыхнула с новой силой, грозя перерасти в паранойю.

– Элиот, что происходит?

– Ничего, ничего, ничего. Просто пара моих друзей на время… заняли мою комнату.

Эндрю перекрыл вход в спальню как часовой – из-за двери доносились звуки неистовой возни.

– Я тебе не верю, – сердито заявил Джордж с дрожью в голосе. – И хочу немедленно поговорить с твоим начальством.

– Эй, погоди, Келлер, дай мне объяснить тебе все, ладно?

Тот взглянул на свои новенькие часы «Таймекс» и по-военному ответил:

– Хорошо, даю тебе пять минут. После чего звоню Бжезинскому, чтобы он забрал меня отсюда.

Он уселся на стул и сложил руки на груди. Эндрю не знал, с чего начать.

– Слушай, Джордж, у меня есть друзья, которые…

Пытаясь подобрать нужные слова, он стоял, бессмысленно водя руками в воздухе.

– Пока не очень убедительно, – недовольно произнес Келлер.

Затем он снова посмотрел на часы.

– Еще четыре минуты и двадцать секунд, и я звоню Бжезинскому.

Внезапно Келлер поднял глаза, и выражение его лица изменилось. Он вскочил на ноги и, широко улыбаясь, сказал:

– Привет, милая, я Джордж. А тебя как зовут?

Эндрю повернулся и увидел слегка раскрасневшуюся Сару, которая показалась в двери.

– Я Сара Харрисон, – сказала она, изображая дружелюбие, насколько это было возможно в данных обстоятельствах. – Добро пожаловать в Гарвард.

Джордж протянул ей руку. Они обменялись рукопожатиями. Затем появился Тед и представился. Джорджа словно подменили.

– Значит, мы все вместе здесь живем? – спросил он с вновь обретенным оптимизмом.

– Ну… не совсем, – замялся Эндрю. – Просто Теду с Сарой негде… ну, ты понимаешь…

– Пожалуйста, – любезно произнес Джордж, – не надо объяснений. У нас в Венгрии тоже есть проблемы с жилплощадью.

– Эй, – шепотом обратился Тед к Эндрю, – прости за это небольшое недоразумение. Но ты нас не предупредил.

– Нет-нет, ребята, это моя вина. Мне надо было позвонить вам, когда я узнал, на каком поезде он прибывает.

– Все нормально, – успокоил его Тед. – Слушай, уже поздно. Мне надо проводить Сару и идти работать. Спасибо тебе, Элиот, ты нас здорово выручал все это время.

Когда Сара, чмокнув Эндрю в щеку, стала выходить, тот сказал им вдогонку:

– Эй, все остается в силе. Я хочу сказать, вы можете продолжать… навещать это место.

Сара снова высунула голову из-за двери.

– Посмотрим. – Она улыбнулась. – Но мне кажется, тебе и так забот хватает.

*****

Столовая «Элиот-хауса» работала в течение всех рождественских праздников, чтобы обеспечивать питанием (весьма лестное название для той кормежки, которую готовили на центральной кухне) всех тех несчастных, кто был вынужден остаться в Кембридже на зимние каникулы.

Это были не те обитатели данного корпуса, которые в учебное время обычно ходят сюда питаться, а студенты со всего кампуса. Здесь было много старшекурсников (выпуск 1957 года), которые лихорадочно работали над своими дипломными работами, а также некоторые первокурсники, которые приехали учиться издалека и не имели достаточных средств даже на автобусный билет, чтобы съездить домой на каникулы.

Впрочем, среди посетителей столовой были и несколько жильцов Элиота – у каждого из них была своя причина остаться на Рождество в холодном Кембридже.

Одним из них был Дэнни Росси. Он наконец дождался свободы, когда можно не посещать занятия и лекции, и с головой погрузился в сочинение музыки для «Аркадии». Повсюду царила тишина. Никто не буянил и не орал под окнами на заснеженном дворе, ничто не мешало ему сосредоточенно работать. Ведь, желая произвести впечатление на Марию, он сгоряча пообещал, что закончит партитуру в канун Нового года.

Он работал без устали с раннего утра и до поздней ночи. Одна тема пришла к нему сразу же, как по волшебству: горестная любовная песня пастухов. Эта была мелодия, которая родилась из его страстного томления по Марии. Над остальными темами пришлось покорпеть как следует, но постепенно нотная тетрадь заполнялась музыкой.

Лучшего занятия у него в жизни еще не было.

Такое усердие было уместно еще по одной причине. Мать в последних письмах настойчиво уговаривала его приехать домой на каникулы и заключить мир с отцом. А поскольку работа над первым и очень важным заказом была вполне обоснованной отговоркой, он по-прежнему мог избежать встречи с отцом.

Святочные дни Дэнни провел взаперти – как физически, так и психологически. Одержимость новым балетом помогла ему отключить все свои эмоции: естественное желание провести Рождество с родными, особенно с матерью. А еще эти чувства к Марии. Такой милой. Такой желанной. И совершенно недосягаемой.

«Какого черта, – он старался рассуждать рационально, – я выплесну всю свою боль на нотную бумагу. Страсть лишь способствует искусству». Но в его случае все попытки выразить страсть к Марии в музыке лишь способствовали возгоранию еще большей страсти.

Джордж Келлер тоже предпочел остаться в Кембридже. И хотя Эндрю Элиот любезно приглашал его поехать вместе с ним на каникулы, Джордж захотел пожить в уединении и еще больше усовершенствовать свой английский язык, которым он и без того овладевал с невероятной скоростью.

На рождественский сочельник столовая предложила кое-что вкусненькое, похожее на жареную индейку. Джордж Келлер не обратил на это никакого внимания. Он сидел на дальнем конце прямоугольного стола, жадно пожирая страницы в словаре. На другом конце стола Дэнни Росси сосредоточенно читал то, что сочинил за день.

Они были настолько поглощены своими занятиями, что так и не заметили друг друга. Как и того, что каждый из них был одинок.

Около полуночи в Дэнни Росси вдруг проснулось то детское, что дремало в его подсознании. Он отложил в сторону партитуру и по какой-то атавистической привычке стал наигрывать на рояле рождественские гимны, импровизируя.

Окно было приоткрыто, и музыка плавно поплыла через опустевший и темный двор, пока не достигла ушей Джорджа Келлера, который, конечно же, все еще занимался как сумасшедший.

Венгерский эмигрант откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Ему всегда очень нравилась мелодия песни «Тихая ночь», даже когда он жил в Венгрии. И теперь, за тысячи и тысячи километров от своего прежнего дома, он вслушивался в слабые отголоски этой музыки, тихо звеневшей в ледяном воздухе Кембриджа.

И на мгновение в памяти всплыло то, о чем он хотел бы забыть навсегда.

Из дневника Эндрю Элиота

18 января 1957 года

От этого Джорджа Келлера я, наверное, скоро свихнусь. Может, он такой из-за того, что у него менталитет эмигранта. Вообще-то в настоящее время я разрабатываю собственную теорию о том, что размеры амбиций у любого американца обратно пропорциональны количеству времени, прошедшего с того момента, когда он ступил на эту землю.

Раньше я думал, будто у Ламброса шило в заднице. А ведь он здесь родился. Это его родители прибыли сюда на корабле. Но ничто, абсолютно ничто на свете не может превзойти бешеную упертость этого венгра, который приехал в Америку всего пару месяцев тому назад. Будь он локомотивом, то давно взорвался бы от перегрева – так сильно он загружает свою топку.

Когда я просыпаюсь в 8 утра – для меня это безбожно рано, – он в это время уже вовсю трудится, давным-давно проглотив свой завтрак. Почти каждый день он сообщает мне чуть ли не с гордостью, что первым пришел утром в столовую. (Сравните с Ньюолом, который счастлив от мысли, что ни разу не встал к завтраку за все время своего пребывания в Гарварде.)

Джордж взял у меня в долг пятьдесят баксов (пообещав обязательно вернуть, когда ему начнут выплачивать стипендию) и купил портативный магнитофон, который носит с собой на все занятия.

И вот теперь он прослушивает лекции еще и днем, в записи на магнитофоне, чаще всего по нескольку раз – до тех пор, пока практически не выучивает их наизусть. Большинство лекций – на русском языке. Для него это, наверное, здорово, но у меня такое чувство, будто я вдруг поселился в Кремле. Не говоря уже о том, что Джордж целыми днями не вылезает из квартиры.

И у нас действительно возникли некоторые проблемы с Тедом и Сарой. Джордж с пониманием отнесся к их потребности бывать вдвоем, наедине друг с другом, но он упорно твердил, что, если они будут пользоваться моей комнатой, это не будет ему мешать, поскольку он сможет продолжать заниматься в гостиной.

Мне пришлось очень тактично объяснить ему, что это они будут сильно возражать. В конце концов Джордж согласился уходить в библиотеку и сидеть там с четырех до полседьмого в те дни, когда Тед и Сара временно занимают наше жилище.

А теперь самое удивительное. Я понятия не имею, в какое время он ложится спать. Если честно, у меня есть смутное подозрение, что этот паренек вообще никогда не спит! И пару ночей тому назад я стал свидетелем жутковатого зрелища.

После обильных возлияний в «Порце» мой организм вынудил меня подняться в два часа ночи по естественной нужде. И когда я стоял над унитазом, стараясь не промахнуться, то вдруг услышал, как из душевой доносится какой-то загробный голос, который выводит что-то вроде «начать – начал – начнет, махать – махал – махнет, петь – пел – споет».

Я позвал Джорджа по имени, но вместо того, чтобы сразу откликнуться, он по-прежнему долдонил глаголы в своей эхо-камере, облицованной кафельной плиткой.

Тогда я отодвинул душевую занавеску. Он стоял почти голый, если не считать модных облегающих плавок, с учебником по английской грамматике в руках. Он почти не обратил на меня внимания, поскольку продолжал бубнить все новые слова, забивая их себе в голову.

Я предостерег его, сказав, что он доведет себя до смерти. На это он ответил: «Доводить – доводил – доведет».

Я пошел к раковине, набрал стакан холодной воды и вылил ему на голову. Он задрожал и посмотрел на меня с удивлением, после чего вырвал из моей руки занавеску, задернул ее и возобновил свою глагольную гимнастику.

«Показать – показал – покажет, сказать – сказал – скажет».

«Какого черта, – подумал я. – Пусть убивает себя – мне-то какое дело».

Я плотно закрыл за собой дверь в ванную комнату, чтобы, по крайней мере, Ньюолу было спокойнее, поплелся назад к себе в постель и уснул.

Или, как сказал бы Джордж, уснуть – уснул – уснет.

*****

– Привет, папа. Это Джейсон. У меня отличная новость.

– Тебя плохо слышно, сынок. Какой-то ужасный гудеж стоит. Откуда ты звонишь?

– Гудеж – подходящее слово. Вся команда по сквошу гудит в моей комнате. Мы выбирали капитана университетской сборной на будущий год, и по глупому недоразумению все проголосовали за меня.

– Сынок, – радостно воскликнул Гилберт-старший, – это же потрясающая новость! Даже не терпится рассказать все твоей матери. Готов поспорить, ты и в теннисной команде тоже станешь капитаном.

Повесив трубку, Джейсон вдруг почувствовал смутную, необъяснимую грусть. Наверное, его расстроило последнее высказывание отца. Ведь он позвонил домой, чтобы сообщить о своем большом успехе. И хотя отец не скрыл своей радости, заключительной фразой он словно дал понять, что ждет от сына еще больших достижений и большей славы. Неужели этому не будет конца?

– Эй, капитан! – Ньюол легкомысленно прервал его раздумья. – Никак ты еще трезвый?

– Да, – рассмеялся Джейсон. – Я же не мог допустить, чтобы отец решил, будто мы – сборище пьяных бездельников, хотя так оно и есть.

Члены команды, довольные, загоготали во все горло. В маленькой комнате их набилось не меньше дюжины, плюс еще несколько человек из группы сопровождения, в том числе Тед с Сарой. Сюда их привел с собой Эндрю Элиот, чтобы они смогли вблизи разглядеть самых мускулистых существ из гарвардского бестиария [31]31
  Бестиарий (лат.)– зверинец, в котором содержались и готовились животные для участия в гладиаторских боях.


[Закрыть].

Первоначально Ньюол намеревался сделать так, чтобы торжества эти стали для всех приятной неожиданностью. Но Джордж Келлер вдруг заартачился и наотрез отказался предоставить свою комнату для общей вечеринки. Выбора у Ньюола не оставалось, и пришлось заранее сказать обо всем Джейсону, чтобы все смогли собраться у него.

– А как поживает ваш псих? – поинтересовался Джейсон, разливая всем пиво «Бад». – Готов поспорить, он сейчас наверняка заучивает наизусть Британскую энциклопедию.

– Вы только не смейтесь, – предупредил Эндрю. – Кроме того, что этот тип как ненормальный изучает все лекции и учебники по своим предметам, он еще читает в газете «Нью-Йорк таймс» все подряд – даже объявления о недвижимости и рецепты приготовления разных блюд – и выписывает оттуда каждое незнакомое слово.

– И это включая воскресное приложение, – добавил Ньюол, – когда чертова газета разбухает до размеров романа «Война и мир».

– Ну, – сказал Джейсон, – остается только восхищаться такими парнями.

– Я бы, конечно, восхищался им с преогромным удовольствием, – возразил Ньюол, – вот только если бы он жил не по соседству.

Тут все члены команды по сквошу вдруг начали чокаться и шумно требовать тишины. Пришла пора поднимать тосты за только что избранного капитана. Самым красноречивым из всех был Тод Андерсон, бывший капитан Андовера, ныне третья ракетка университета.

Тод поднял свой стакан и толкнул речь, весьма подходящую для подобного сборища крепких парней:

– За нашего нового лидера, всеми любимого Джейсона Гилберта, человека, бесподобно владеющего не только своей ракеткой, но и собственным членом. И пусть он забивает свои мячи на корте не реже, чем заколачивает голы в постели.

Сразу же после семи последние гости вечеринки стали расходиться, а команда по сквошу, как и было запланировано, прогулочным шагом двинулась всем составом по улицам Кембриджа в клуб «Заварной пудинг». По четвергам здесь подавали стейки всего за доллар и семьдесят пять центов – во всем Кембридже дешевле не найти.

Проходя сплоченной группой по Маунт-Оберн к Холиок-стрит, доблестные рыцари сборной по сквошу горланили самую популярную боевую песню университета в ее новом варианте:

 
С нами Герберт – блеск и слава,
Значит, будем побеждать,
Бедных йельцев размочалим:
Их никто не будет знать…
 

Угомонились они, и то чуть-чуть, лишь когда подгребли неровной походкой к деревянному крыльцу здания клуба, к дому под номером 12, поднялись по ступенькам, пройдя мимо театральных афиш, красующихся здесь уже второе столетие, и прошли в столовую, где Ньюол зарезервировал большой стол для всей группы.

Разумеется, Джейсона усадили во главе стола – это значительно подняло настроение виновнику торжества, поскольку такое положение притягивало к нему взгляды всех девушек, пришедших в клуб с другими «пудингцами». К крайнему разочарованию этих простых смертных, приглашенные ими дамы беспрестанно улыбались новоявленному герою дня. А тот отвечал им обезоруживающей улыбкой.

Около десяти часов вечера Джейсон, Эндрю и Дики Ньюол, пошатываясь, брели к себе в «Элиот-хаус», когда избранный капитан вдруг вспомнил кое-что.

– Слушайте, – обратился он к друзьям, – я почему-то не видел за столом Андерсона. Он слинял с вечеринки?

– Да ладно тебе, Джейсон, – ответил Ньюол с незамутненным взором и легким сердцем. – Ты же знаешь, Тод не является членом «Пудинга».

– Как это? – спросил Джейсон, недоумевая, почему такому известному спортсмену не нашлось места среди жующей публики, куда входила почти треть всех старшекурсников.

– Разве ты не заметил? Андерсон – негр, – проворчал Дики.

– Ну и что? – спросил Джейсон.

– Кончай, Гилберт, – продолжал Дики. – Хотя «Пудинг» и либеральный клуб, но не до такой же степени. Нам по-прежнему нужно хоть кого-нибудь куда-нибудь да не пускать.

Таким образом Джейсону Гилберту в час личного триумфа вновь напомнили о том, что хотя все студенты Гарварда и равны, но некоторые из них равнее остальных.