Текст книги "Однокурсники"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

*****

Оказывается, не только представители академической общественности побывали на концерте Дэнни Росси в театре «Сандерс». Солист даже не догадывался о том, что по приглашению профессора Пистона его выступление прослушал и сам Шарль Мюнш – выдающийся дирижер Бостонского симфонического оркестра. Маэстро прислал собственноручно написанное письмо, в котором высоко оценивал мастерство Дэнни и приглашал его с толком для себя провести лето, посещая концерты знаменитого Тэнглвудского музыкального фестиваля [18]18
  Летний музыкальный фестиваль в Тэнглвуде (Массачусетс) с 1936 года проводится ежегодно под маркой Бостонского симфонического оркестра. Выдающееся событие в музыкальной жизни Америки, которое называют «американским Зальцбургом». Собирает большое количество музыкальных звезд со всего мира и большое число слушателей.


[Закрыть].

Программа еще не определена, но я уверен, знакомство со всеми великими музыкантами, приезжающими на фестиваль, пойдет вам на пользу. И я бы желал лично пригласить вас присутствовать на репетициях нашего оркестра, поскольку мне стало известно, что вы стремитесь сделать профессиональную карьеру.

Искренне ваш,

Шарль Мюнш.

Это приглашение, помимо всего прочего, помогло бы решить щекотливую семейную проблему. Дело в том, что в своих частых письмах Гизела настойчиво уговаривала сына приехать летом домой, тогда отец обязательно, в этом нет никаких сомнений, перестанет клеймить собственного сына. И они смогут наладить отношения.

И хотя ему безумно хотелось повидаться с матерью – и поделиться своим огромным успехом с профессором Ландау, – Дэнни решил, что не стоит испытывать судьбу и нарываться на очередной конфликт с Артуром Росси, врачом-стоматологом.

И внезапно, как-то очень быстро, первый год учебы в университете подошел к концу.

Май начался с подготовки к экзаменам. Теоретически считалось, что эти специальные дни даются для индивидуальных дополнительных занятий. Но для большинства студентов Гарварда (таких, как Эндрю Элиот и компания) это время означало, что пора браться за ум и садиться за выполнение всех семестровых заданий, начиная с тех, которые давались еще на самых первых лекциях и семинарах в начале учебного года.

Спортивный сезон завершился выяснением отношений во встречах с командами Йельского университета. Не всегда эти сражения завершались в пользу Гарварда. Но свою теннисную команду Джейсон Гилберт все же привел к победе. Безжалостно расправляясь с первой ракеткой команды соперников, Джейсон с особым наслаждением наблюдал во время матча за тем, как изменяется в лице тренер из Йеля, а потом он еще раз вернулся на корт, уже в паре с Дики Ньюолом, чтобы вновь упиться сладкой местью.

Теперь Джейсону тоже пришлось засесть за учебники и как следует покорпеть. Он решительно сократил количество светских развлечений, позволяя себе расслабляться только по выходным.

Тем временем, стремительно возросли продажи сигарет и стимулирующих пилюль «NōDōz». Читальный зал Ламонта сутками напролет был забит до отказа. Современная вентиляционная система библиотеки не справлялась с запахами грязных рубашек, холодного пота и неприкрытого испуга. Но никто ничего не замечал.

Экзамены принесли сплошное облегчение. Ибо студенты выпуска 1958 года, к своей великой радости, узнали, что старинная присказка про Гарвардский университет: «Поступить сюда очень трудно. Но чтобы не окончить Гарвард, надо быть сущим гением» – оказалась на удивление правдивой.

Постепенно пустели корпуса общежитий первокурсников, где освобождали места для выпускников двадцатипятилетней давности, которые должны съехаться в университет, чтобы еще раз пожить здесь с неделю во время проведения мероприятий, приуроченных к этой дате. Однако среди студентов нынешнего выпуска были и такие, кто уезжал отсюда насовсем.

Мизерное количество из всех первокурсников совершили невозможное – завалили экзамены. Некоторые честно признались самим себе, что перспектива и дальше испытывать все возрастающее давление со стороны невероятно честолюбивых сверстников просто невыносима. А потому, чтобы сохранить нормальную психику, предпочли перевестись в учебные заведения поближе к дому.

Некоторые продолжали неравную борьбу. В результате чего повреждались умом. Случай с Дэвидом Дэвидсоном (он все еще находился в клинике) не был единичным. На Пасху здесь произошло еще одно самоубийство. В «Кримзоне» впоследствии сочувственно написали, что студент погиб в автомобильной катастрофе, хотя все знали, что мертвое тело Боба Разерфорда из Сан-Антонио нашли в его собственном автомобиле, который стоял в гараже.

Впрочем, как выразились бы некоторые представители нашего курса, известные своей суровостью: не стало ли все происходящее определенным уроком для всех нас – как для жертв, так и для тех, кто выжил? Будет ли жизнь потом, на вершине успеха, легче той, которая протекала в добровольных пыточных камерах Гарварда?

А самые ранимые и впечатлительные понимали, что выживать придется еще три года.

Из дневника Эндрю Элиота

1 октября 1955 года

В августе, когда мы собрались все вместе в родовом гнезде нашей семьи в штате Мэн – где большую часть времени я занимался тем, что знакомился со своей новой мачехой и ее детьми, – отец и я дружески побеседовали на берегу озера, как и положено раз в году. Во-первых, он поздравил меня с тем, что я хоть и со скрипом, но сдал экзамены по всем предметам. Честно говоря, перспектива того, что сын в течение четырех лет будет находиться в стенах учебного заведения, чрезвычайно радовала его.

Затем в воспитательных целях он сообщил мне, что, по его мнению, я не должен страдать из-за того, что имел несчастье родиться богатым. Главная мысль отцовской речи заключалась в том, что он, конечно, и дальше будет с удовольствием оплачивать мою учебу и проживание в кампусе, но выдачу денег на карманные расходы собирается прекратить – для моего же блага.

И поэтому, если мне захочется – а он очень надеется, что захочется, – записаться в один из клубов, сходить на стадион поболеть за сборную команду Гарварда, пригласить какую-нибудь подходящую юную даму в кафе «Локе-обер» [19]19
  Кафе «Локе-обер» – ресторан немецкой кухни в Бостоне. Излюбленное место встреч деловых людей.


[Закрыть]и так далее, я должен буду самостоятельно поискать доходное занятие. Все это, конечно же, научит меня по-эмерсоновски [20]20
  Эмерсон Ралф Уолдо (1803–1882) – мыслитель, поэт и эссеист. К концу жизни был признан величайшим философом Америки XIX века и получил прозвище «конкордский мудрец» (по городу близ Бостона, где он жил).


[Закрыть]«поверить в собственные силы». Я очень вежливо его поблагодарил.

Приехав в Кембридж до начала занятий на втором курсе, я сразу же пошел в студенческий центр занятости, где выяснил, что самые прибыльные места уже разобрали студенты-стипендиаты – им, конечно же, «бабки» были гораздо нужнее, чем мне. Таким образом, я лишился возможности приобрести поучительный опыт мытья грязной посуды и раскладывания картофельного пюре по тарелкам.

И вот, когда мне уже ничего не светило, во внутреннем дворике «Элиота» я случайно встретил мистера Финли. Услышав рассказ о причине моего раннего появления в университете, он одобрил отцовское стремление привить сыну прекрасные американские ценности. Как ни странно, он тут же повел меня прямо в библиотеку «Элиот-хауса» – словно у него не было других дел – и там уговорил Неда Девлина, заведующего библиотекой, взять меня на работу помощником библиотекаря.

В общем, я славно устроился. Три раза в неделю за семьдесят пять центов в час я должен просто сидеть за столом в читальном зале, с семи вечера до двенадцати ночи, и наблюдать за тем, как ребята читают книжки.

Между прочим, глава колледжа профессор Финли, скорее всего, знал, что делает, ибо работа эта совершенно необременительна и мне ничего не останется делать, кроме как самому читать книги.

Лишь изредка кто-нибудь из читателей просит меня выдать какую-нибудь книгу, а так я сижу, почти не отрываясь от чтения, – и только если в зале кто-то начнет слишком громко разговаривать, мне приходится просить их, чтобы они заткнулись.

Но вчерашний вечер не был похож на все предыдущие. Ибо в библиотеке «Элиот-хауса» и в самом деле произошло кое-что необычное.

Примерно часов в девять я поднял глаза, чтобы просто оглядеть помещение. В зале находилось еще довольно много читающих преппи: все одетые как обычно – в рубашки с пуговицами на концах воротничков и в хлопчатобумажные слаксы.

Но за одним из столов в дальнем углу сидел какой-то парень атлетического телосложения, на плечах которого я увидел нечто странное. Это же мой пиджак, подумалось мне. Точнее, мой бывший пиджак. В принципе, я мог бы его и не узнать, но данный экземпляр – из твида, с обтянутыми кожей пуговицами – мои предки привезли мне из Лондона, купив в «Хэрродсе». Такие не встретишь на каждом шагу.

Но не это меня удивило. В конце концов, я ведь сам еще весной продал свой пиджак одному известному скупщику подержанных вещей по имени Джо Кизер. Он человек для Гарварда просто незаменимый: когда моим дружкам не хватает денег на предметы первой необходимости, будь то тачка, выпивка или клубные взносы, они обычно загоняют свои модные тряпки старине Джо.

Но я не знаком ни с кем из парней, кто бы покупалу него вещи. Этот читатель показался мне немного подозрительным. Словом, поскольку я был при исполнении служебных обязанностей, мне предстояло решить эту проблему. Возможно, и очень даже похоже на то, что в библиотеку проник лазутчик, замаскировавшийся под преппи.

Парень был приятной наружности – темноволосый и симпатичный. Но пожалуй, чересчур опрятный. Я имею в виду, хотя в читальном зале было душновато, он не только не снял пиджак, но и воротник на рубашке у него был застегнут наглухо – это сразу бросалось в глаза. А еще он, казалось, зубрил что-то изо всех сил. Сидит, зарывшись с головой в книгу, и только время от времени заглядывает в словарь.

Конечно, это не запрещено законом. Однако, насколько мне известно, в «Элиот-хаусе» никто себя так не ведет. Поэтому я решил присмотреть за этим возможным нарушителем.

Обычно в одиннадцать сорок пять я начинаю гасить свет, давая посетителям понять, что библиотека закрывается. Но вчера к этому времени читальный зал уже опустел – если не считать незнакомца в моем бывшем пиджаке. У меня появилась возможность раскрыть его тайну.

Я как бы между прочим подошел к его столу и, указав на большую лампу в центре зала, спросил, не возражает ли он, если я ее выключу. Вздрогнув от неожиданности, он поднял на меня глаза и сказал немного извиняющимся тоном, мол, не смотрел на часы и не знал, что библиотека уже закрывается.

Когда в ответ на это я пояснил, что согласно правилам колледжа у него есть еще официальные четырнадцать минут, парень понял мой намек. Он встал и спросил, как я догадался, что он не из «Элиота». Что-то не так с его лицом?

Я откровенно сказал ему, мол, не с лицом, а всего лишь с пиджаком.

Это озадачило незнакомца. Поскольку он принялся было рассматривать свою одежду, я объяснил ему, что пиджак, который на нем, – моя бывшая собственность. И тут же, спохватившись, что ляпнул бестактность, заверил парнишку, мол, он может пользоваться библиотекой в любое время, когда я на месте.

Ведь он же студент Гарварда, не так ли?

Да. Оказалось, он второкурсник, но живет вне территории кампуса. Его зовут Тед Ламброс.

*****

17 октября в «Элиот-хаусе» произошел небольшой бунт. А именно выступление против классической музыки. Точнее, демонстрация против Дэнни Росси. А чтобы быть совсем точным, агрессивные действия на самом деле были направлены не на молодого человека, а на его рояль.

Все началось с того, что парочка тусовщиков чуть ли не в дневное время устроила у себя вечеринку с коктейлем. В обычные дни Дэнни занимался на инструменте в Пейн-холле. Но перед экзаменами или зачетами он играл на стареньком рояле в своей комнате.

В тот день, когда он без устали играл у себя наверху, кому-то из радушных хозяев коктейль-пати показалось, будто под музыку Шопена не очень-то хорошо надираться в хлам. Это же вопрос вкуса. А для «Элиот-хауса» вкус превыше всего. Вот почему было решено, что Росси должен умолкнуть.

Вначале они пустили в ход дипломатические средства. Отправили на переговоры Дики Ньюола, чтобы тот вежливо постучался в дверь комнаты Росси и почтительно предложил Дэнни «прекратить бренчать и пачкать им мозги».

Пианист ответил, что правила проживания в общежитии позволяют ему играть в дневное время, поэтому он имеет на это полное право. На это Ньюол сказал, что плевать он хотел на эти правила с высокой колокольни, ибо Росси своей музыкой мешает вести очень серьезную беседу. После чего Дэнни попросил его уйти. Что тот и сделал.

Когда Ньюол вернулся и сообщил собутыльникам о провале переговоров, они приняли решение о необходимости воздействовать на противника не словом, а делом.

Четверо легионеров «Элиота» – самых крепких и самых нетрезвых – решительным шагом пересекли внутренний двор и поднялись по винтовой лестнице в комнату Росси. Они тихонько постучались к нему. Он слегка приоткрыл дверь. Не произнося ни слова, бойцы прошли внутрь, окружили ненавистный инструмент, отволокли его к раскрытому окну и – сбросили вниз.

Рояль Дэнни, пролетев три этажа, упал во двор, ударился о мощеный тротуар и разлетелся на мелкие кусочки. По счастливой случайности, никто в это время внизу не проходил.

Росси испугался, что его сейчас тоже выкинут из окна. Но Дики Ньюол просто заметил мимоходом: «Спасибо за сотрудничество, Дэн». И банда весельчаков удалилась.

За считанные секунды вокруг разбитого инструмента собралась целая толпа. Первым возле него оказался Дэнни – он вел себя так, будто убили кого-то из членов его семьи.

(«Бог ты мой, – рассказывал потом Ньюол, – никогда не думал, что можно так сокрушаться из-за простой деревяшки».)

Правонарушители, совершившие нападение, были немедленно вызваны в кабинет старшего наставника, где господин Портер пригрозил им исключением из университета и велел заплатить за новый рояль, а также за разбитое окно. Мало того, он приказал тотчас пойти и извиниться.

Но Росси все еще негодовал. Он заявил, что они – кучка диких животных, которым не место в Гарварде. Поскольку мистер Портер находился рядом, они нехотя согласились с этим высказыванием. А когда все разошлись, тусовщики поклялись отомстить этому «плюгавому итальяшке-замухрышке», из-за которого у них столько неприятностей.

В тот же вечер за ужином Эндрю Элиот (который во время всей этой заварушки отсиживался на скамейке запасных на матче по футболу) увидел Дэнни: он сидел в одиночестве за дальним столиком и с несчастным видом ковырялся в своей тарелке. Эндрю подошел к нему и сел напротив.

– Эй, Росси, я слышал про твой рояль, мне очень жаль.

Дэнни поднял на него глаза.

– Что они о себе воображают, черт бы их побрал? – неожиданно взорвался тот.

– Сказать тебе правду? – откликнулся Эндрю. – Они воображают, будто являются воплощением всего изысканного. А на самом деле это просто кучка пустоголовых преппи, которые попали сюда лишь благодаря тому, что их богатые родители оплачивали им учебу в дорогих школах. А из-за парней вроде тебя они чувствуют себя неуверенно.

– Из-за меня?

– Ну да, Росси. В тебе все дело. У тебя есть то, что невозможно купить за деньги, и это бесит их до чертиков. Они завидуют, ведь у тебя есть настоящий талант.

Дэнни помолчал немного. Затем посмотрел на Эндрю и тихо произнес:

– Знаешь, Элиот, а ты действительно хороший парень.

*****

Теду никак не удавалось сосредоточить свое внимание на Елене Троянской. Но не потому, что рассказ профессора Уитмена о появлении Елены в третьей песне «Илиады» не доставлял ему никакого удовольствия. Просто все мысли Теда устремились к образу даже более дивному, чем прекрасный лик той, ради которой тысячи кораблей однажды пустились в плавание.

Вот уже больше года он не сводил глаз с этой девушки. Прошлой осенью они стали вместе изучать древнегреческий язык, и Теду до сих пор не забыть того мгновения, когда он впервые увидел ее: утреннее солнце нежно светило сквозь окна Север-холла, озаряя эти янтарные волосы и тонкие черты лица, которое было словно выточено из слоновой кости. Платье девушки, неброское, но сшитое с большим вкусом, заставило его вспомнить о нимфе из оды Горация – «simplex munditiis» – «прекрасное в простоте».

Он хорошо помнит тот день, уже тринадцать месяцев назад, когда Сара Харрисон впервые привлекла к себе его внимание. Стюарт попросил кого-нибудь из студентов проспрягать слово «paideuo» в имперфекте и в первом аористе, и она вызвалась отвечать. Девушка всегда робко занимала место в самом последнем ряду у окна – в отличие от Теда, который предпочитал сидеть впереди и точно по центру. Она читала вслух правильно, но таким тихим голосом, что профессор вежливо попросил ее говорить громче. Это и был тот самый момент, когда Тед Ламброс повернул назад голову и увидел девушку.

С тех пор он стал садиться на другое место – в первом ряду, но крайнее справа, так, чтобы можно было созерцать Сару и одновременно участвовать в учебном процессе. Дома в письменном столе он хранил «Реестр Рэдклиффа» и, как запойный пьяница, то и дело доставал журнал колледжа и тайно любовался ее фотографией. Скудную информацию о девушке, приведенную под снимком, он выучил наизусть. Она была из Гринвича, штат Коннектикут, посещала школу мисс Портер. Жила в общежитии Кэбот-холл – вряд ли он когда-нибудь наберется смелости ей позвонить.

На деле же ему не хватало духу даже просто обратиться к ней после занятий. Так он и жил целых два семестра, сосредоточивая свое внимание в равной степени на сложных формах греческих глаголов и на прелестных чертах лица Сары. И если, отвечая на вопросы преподавателя по грамматике, он демонстрировал смелость и решительность, то сказать хотя бы несколько слов ангельской Саре Харрисон ему не позволяла патологическая робость.

Но потом случилось нечто непредвиденное. Сара не смогла ответить на какой-то вопрос.

– Простите, мистер Уитмен, но мне никак не удается понять особенности гекзаметра Гомера.

– Чуть больше практики, и у вас все получится, – доброжелательно ответил профессор. – Мистер Ламброс, вы не могли бы прочесть вслух и перевести эту строку, будьте любезны.

Так все и началось. После занятий Сара сама подошла к Теду.

– Черт возьми, ты читаешь с такой легкостью. Как это у тебя получается?

Он едва смог призвать все свое мужество и ответить ей.

– Я бы с удовольствием помог тебе, если хочешь.

– О, спасибо. Я была бы тебе очень признательна, честно.

– Как насчет чашечки кофе в «Клюве»?

– Отлично, – сказала Сара.

И они вместе вышли из Север-холла и зашагали рядом.

Тед сразу понял, в чем ее трудность. Она совершенно игнорировала наличие «дигаммы» – греческой буквы, существовавшей в языке во времена Гомера, но с тех пор вышедшей из употребления, поэтому ее даже перестали печатать в текстах.

– Ты просто представь себе, где в слове можно поставить на первое место «w». Как, например, в oinos, которое тогда станет woinos, и сразу же напомнит тебе слово «вино», что оно и означает.

– Знаешь, Тед, ты так прекрасно объясняешь.

– Может, мне легче потому, что я грек, – сказал он с несвойственной ему стеснительностью.

Спустя два дня профессор Уитмен снова вызвал Сару Харрисон прочесть гомеровский гекзаметр. Она блестяще справилась с заданием, после чего с благодарной улыбкой взглянула через всю аудиторию на своего наставника, который не скрывал гордости за нее.

– Большое спасибо, Тед, – шепнула она ему, когда они выходили из класса. – Чем тебе отплатить?

– Ну, может, еще раз выпьешь со мной кофе.

– С удовольствием, – ответила она.

И улыбнулась так, что у него слегка подогнулись колени.

С тех пор встречи после занятий превратились в некий ритуал. Тед ждал их с нетерпением, подобно тому как благочестивый монах предвкушает заутреню. Разумеется, беседовали они на общие темы – в основном говорили о том, что проходили на занятиях в классе и особенно о греческом языке. Тед был предельно осторожен: он боялся нечаянным словом или жестом нарушить что-либо в их отношениях и утратить это платоническое чувство восторга.

И тем не менее их общение помогало обоим изучать предмет, который вел профессор Уитмен. Понятно, что Тед был сильнее в вопросах лингвистики, но Сару отличало знание научной литературы – в том числе дополнительной. Например, она прочла книгу Милмана Перри «L'epithete traditionnelle dans Homere» (на английский язык она не переводилась) и помогла Теду дополнить его представление о стилистике гомеровского языка.

Экзамен по предмету они оба сдали на «отлично» и победоносно перешли к изучению древнегреческой лирической поэзии с профессором Хвелоком. Но темы обсуждений только усиливали эмоциональное состояние Теда.

Все началось со страстного стихотворения Сапфо, которое они по очереди читали и переводили, сидя напротив друг друга за столом с исцарапанной ламинированной поверхностью.

 
Кто-то скажет: нет ничего прекрасней конницы великой
В подлунном мире. Другой любуется армадой кораблей.
А я скажу: всех краше ты, любимый.
 

И так далее по тексту весь шестнадцатый отрывок из Сапфо.

– С ума сойти, правда же, Тед? – воскликнула Сара. – Посмотри, как женщина выражает свои чувства, доказывая, что ее любовь превосходит все, что считается важным в мире мужчин. Для своего времени это было, наверное, очень смело.

– А меня больше всего удивляет то, как открыто она говорит о своих чувствах, без тени смущения. Это ведь очень непросто – и мужчинам, и женщинам.

Интересно, поняла ли она, что он говорит и о себе тоже?

– Еще кофе? – спросил он. Она кивнула и поднялась с места.

– Моя очередь.

Когда Сара отправилась к стойке бара, у Теда мелькнула мысль, не пригласить ли ее как-нибудь поужинать вечерком. Но тут же он впал в уныние. Куда ему – он же связан договором с «Марафоном», где надо быть с пяти до пол-одиннадцатого каждый божий день. И наверняка у нее уже есть парень. За такой девушкой любой будет рад приударить.

В знак приближающейся весны профессор Левин, который вел у Теда латынь, дал всей группе задание вне плана – прочесть знаменитый гимн «Pervigilium Veneris». И хотя в нем воспевается весеннее празднество в честь богини Венеры, покровительницы влюбленных, заканчивается гимн на трогательной и грустной ноте. Поэт сетует:

 
Illа cantat, nos tacemus: quando ver venit meum?
Quando fiam uti chelidon ut tacere desinam?
 

 
Все поет вокруг, но я молчу: жду, когда ж придет моя весна?
Может, в ласточку мне превратиться, чтобы больше не молчать?