Текст книги "Однокурсники"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

*****

Профессор Сэмюэль Элиот Морисон являлся одним из самых выдающихся членов профессорско-преподавательского состава Гарвардского университета и, по всеобщему признанию, наиболее плодовитым автором. Известный своими многочисленными трудами по истории военно-морского флота и летописями Гарвардского университета, этот знаменитый джентльмен, судя по его второму имени, к тому же имел некоторое отношение к представителю семейства Элиот из выпуска 1958 года.

За три года Эндрю нигде не смог зацепиться. Подобно шмелю, перелетающему с цветка на цветок, он все время менял специализацию: брался то за английский, то за американистику и даже несколько недель изучал дурацкую экономику. И вот теперь старший руководитель группы предъявил ему ультиматум: выбрать наконец для себя основной предмет и больше уже не метаться. Понимая, что ему надо будет защитить диплом хоть по какой-нибудь специальности, он уже стал паниковать и думать, к кому бы обратиться за профессиональным советом.

Собравшись с духом, он написал профессору Морисону. И был приятно удивлен, когда почти сразу же получил приглашение от этого крупного ученого посетить его кабинет, увешанный картами, в недрах книгохранилища библиотеки Вайденера.

– Очень, очень рад, – сказал профессор, когда они пожимали друг другу руки. – Надо же – те же черты лица, словно сам старина Джон Элиот стоит передо мной. Я ведь знаком с вашим отцом еще со студенческих лет и даже пытался в свое время подбить его к совместному написанию колониальной истории. Но похоже, банковская система заманила его в свои сети.

– Да, – вежливо согласился Эндрю, – папа неравнодушен к деньгам.

– В этом нет ничего плохого, – сказал Морисон, – особенно если учесть, что именно благотворительность Элиотов в значительной степени помогла построить этот университет. Мой тезка, Сэмюэль Элиот, учредил первую профессорскую стипендию по греческому языку в далеком тысяча восемьсот четырнадцатом году. Скажи-ка мне, Эндрю, по какому предмету ты специализируешься?

– В этом-то все и дело, сэр. Я уже на предпоследнем курсе и до сих пор не определился со специальностью.

– А чем ты намерен заниматься после окончания университета?

– Ну, естественно, надо будет пройти военную службу…

– Элиоты всегда служили в военно-морских силах, и с честью, – заметил профессор.

– Да, сэр, адмирал Морисон, – подтвердил Эндрю.

Но не стал говорить, почему он подумывает об армейской службе.

– А потом?

– Полагаю, папа хотел бы, чтобы я работал где-нибудь в банковской сфере.

«В конце концов, – подумал он, – на меня столько денег ушло за четыре года, что, так или иначе, все равно придется посетить то место, где хранятся ценные бумаги. Это ли не банковское дело?»

– Ну и правильно, – сказал Морисон, – у тебя будет хорошая профессия. А теперь тебе надо выбрать такой предмет для специализации, чтобы он способствовал твоим наклонностям. Ты когда-нибудь задумывался об истории своей семьи?

– Папа никогда не позволял мне о ней забывать, – честно ответил Эндрю, немного смущаясь. – Я хочу сказать, я с самых пеленок слышал от отца рассказы о наших благородных предках. Честно говоря, сэр, он, пожалуй, даже затюкал меня всем этим. То есть кормил кашей и попутно рассказывал о Джоне Элиоте, апостоле индейцев, и о моем прадедушке, знаменитом ректоре Гарварда. Я практически с головы до ног был засыпан обильной листвой с нашего фамильного дерева.

– Но ты только что перескочил через несколько столетий, – сделал замечание адмирал. – А как же Война за независимость? Тебе известно, где находились все Элиоты во времена, «когда души людей подверглись испытанью»?

– Нет, сэр. Полагаю, стреляли из своих мушкетов где-нибудь в окрестностях Банкер-хилла [32]32
  Холм близ Бостона, штат Массачусетс, где в июне 1775 г. произошло сражение между американскими повстанцами и английской регулярной армией. Несмотря на поражение, колонисты доказали, что могут противостоять регулярным военным силам англичан.


[Закрыть].

Профессор улыбнулся.

– Мне кажется, я могу просветить тебя в этом вопросе. В восемнадцатом веке Элиоты оставили после себя великолепные дневники. И у нас сохранились записи, где они собственноручно описывали все, что они видели и чем занимались во время Американской революции. Эндрю, мне кажется, было бы очень увлекательно, особенно для Элиота, изучить вопрос – что делали учащиеся Гарварда в этот период времени. Получилась бы прекрасная тема для дипломной работы и диссертации.

Здесь Эндрю пришлось сознаться:

– Сэр, думаю, мне следует сказать вам: мои оценки не вполне соответствуют высокому уровню. Они, скорее всего, не позволят мне написать диссертацию.

На этот раз улыбнулся великий историк.

– Зато ты узнаешь, что такое настоящее образование, Эндрю. Я договорюсь, чтобы в план твоих занятий поставили консультации со мной, и мы будем вместе изучать дневники Элиотов. Отметки за это не ставятся. Просто чтение таких записей – уже само по себе награда.

Эндрю вышел из кабинета Морисона вне себя от счастья. Теперь у него появится возможность не просто получить диплом, но и вдобавок к нему – само образование.

*****

Дэнни Росси терзался и не находил себе места.

Порой ему отчаянно хотелось, чтобы репетиции «Аркадии» наконец-то завершились и чтобы этот чертов балет поскорее показали публике и задвинули куда подальше. В этом случае ему больше никогда не придется видеться с Марией.

А иногда он мечтал о том, чтобы подготовка к спектаклю продолжалась вечно. В феврале и в марте ему по шесть дней в неделю приходилось сидеть за клавиатурой, пока Мария занималась постановкой балета. Она натаскивала танцоров, показывала им движения и часто подходила к роялю – спросить совета у композитора.

А все из-за ее проклятого голубого трико. Нет, при чем тут какой-то кусок ткани, когда на самом деле он сходил с ума от ее тела, так соблазнительно обтянутого этим самым трико!

Хуже всего, наверное, было то, что после репетиции они обычно ходили куда-нибудь вместе перекусить и обсудить, как все прошло. Она разговаривала с ним очень приветливо и дружелюбно, и беседы их могли продолжаться часами. Какое мучение – эти встречи по вечерам все больше и больше становились похожими на свидания. Но Дэнни-то знал, что это совсем не так.

Однажды, когда она слегла с азиатским гриппом, он пришел в изолятор навестить ее и принес цветок. Присел у постели и стал развлекать девушку глупыми анекдотами. Она много смеялась, а когда он встал, собравшись уходить, сказала: «Спасибо, что пришел, Дэнни. Ты настоящий друг».

Вот он ей кто, черт возьми! Просто какой-то вшивый друг. Ну а как же иначе? Ведь она – красавица, такая уверенная в себе и… такая высокая. А он – ни то ни се.

А самое ужасное – какой предлог он сумеет изобрести, чтобы снова увидеться с ней после того, как закончится представление?

Наконец наступил день премьеры. Все ценители муз Гарварда собрались в рэдклиффском театре «Агассиз», чтобы покритиковать хореографию Марии Пасторе и музыку к спектаклю Дэниела Росси.

Дэнни увлеченно дирижировал оркестром и едва замечал, что творится на сцене, хотя в нескольких местах публика громко аплодировала. Непонятно только – музыке или танцу?

Поскольку большинство участников представления были весьма умеренны в еде, фуршет организовали тут же за сценой, в репетиционном зале, где всем подавали противный на вкус пунш из растворимого порошка «Кулэйд», а несколько смельчаков попросили пива.

В одном отношении гарвардские театральные премьеры очень похожи на бродвейские. Все участники представления до поздней ночи не ложатся спать, дожидаясь рецензий. С той лишь разницей, что в Кембридже все бодрствуют ради того, чтобы прочесть свой вердикт в газете «Кримзон».

Около полуночи кто-то вбежал к ним с отзывом Сони Левин для завтрашней «Крим». В высокомерной манере, присущей какому-нибудь толстому журналу, рецензия начиналась с нескольких вполне хвалебных слов о хореографической постановке Марии, которую сочли «динамичной и образной, не лишенной веселой изобретательности».

А затем мисс Левин обратила свое внимание на Дэнни Росси. Вернее сказать, нацелила свои пушки. По ее мнению, «музыка, при всей своей напыщенности и энергичности, была, мягко говоря, вторична. Возможно, имитация и является самой искренней формой лести, но Стравинскому и Аарону Копленду стоило бы потребовать у Росси авторские гонорары, и на самых законных основаниях».

К ужасу Дэнни, все это громко зачитывалось ассистентом постановщика, который по мере того, как произносил вслух эти слова, сам испытывал все большую неловкость.

Дэнни был оскорблен. Зачем эта язвительная выскочка из «Кримзона» так выпендривается за его счет? Неужели ей в башку не приходит, как это больно?

Ему вдруг нестерпимо захотелось выбежать из помещения. Он все еще стоял, не двигаясь с места, когда кто-то положил руку ему на плечо. Это была Мария.

– Эй, Дэнни…

– Не надо, – с горечью пробормотал он.

Он не смел повернуться и посмотреть ей в лицо. И, забыв о том, что оставил свою куртку сложенной на стуле за кулисами, медленно вышел из зала.

Дойдя до лестницы, он ускорил шаг. Надо побыстрее убраться отсюда к чертовой матери. Подальше от всех этих сочувствующих взглядов.

Когда он спустился на первый этаж, то заметил табличку, указывающую на местонахождение телефона-автомата, и вспомнил, что обещал позвонить профессору Ландау сразу же после окончания представления.

О черт, нет, только не это. Как повторить все то, что написала эта сучка в рецензии? И вообще, сможет ли он теперь когда-нибудь позвонить своему учителю? Он ведь с треском провалился. На глазах у всех, при огромном стечении публики. Как тогда, давным-давно, на беговой дорожке школьного стадиона.

Он толкнул стеклянную дверь и шагнул в холодную мартовскую ночь, не обращая внимания на ледяной ветер, который бил по лицу. Его целиком поглотила одна мысль: теперь, из-за такого непредвиденного оборота событий, он лишится уважения своего любимого учителя.

Дэнни всегда знал, что станет последним учеником у Ландау. И хотел быть самым лучшим из всех. Ноги не шли дальше. Он сел на каменные ступени и спрятал лицо в ладони.

– Эй, Росси, что ты здесь делаешь? Ты же схватишь пневмонию.

Рядом стояла Мария, которая наткнулась на него при выходе из театра.

– Уйди, Пасторе. Тебе не следует торчать тут с посредственностями.

Игнорируя его слова, она подошла к нему и присела на ступеньку ниже.

– Послушай, Дэнни, мне плевать, что там сказала какая-то Сони. Я считаю – твоя музыка великолепна.

– Завтра утром все в университете это прочитают. Представляю, как будут потешаться все придурки из «Элиот-хауса».

– Не говори глупостей, – ответила она. – Большинство из этих преппи и читать-то не умеют. – А затем негромко добавила: – Как бы мне хотелось, чтобы ты поверил – мне ведь больно не меньше твоего.

– Почему? Про тебя же хорошо написали.

– Потому что я люблю тебя.

– Это невозможно, – ответил он, следуя непроизвольному рефлексу. – Ты слишком высокая.

Он так нелепо отреагировал на ее признание, что она не удержалась от смеха. А потом он тоже рассмеялся. Притянул ее к себе, и они поцеловались.

Немного помедлив, Мария пристально посмотрела на него и улыбнулась.

– А теперь твоя очередь.

– Что?

– Я хочу сказать: это только с моей стороны такие чувства?

– Нет, – тихо ответил он. – Я тоже люблю тебя, Мария.

Они продолжали обниматься, совершенно не чувствуя порывов пронизывающего ветра.

*****

Весенние каникулы в Гарварде для разных людей проходят по-разному. Студенты последнего курса остаются в университете – добивать свои дипломы, которые нужно представить к началу занятий после каникул. Более состоятельные студенты улетают на Бермуды, чтобы пройти там процедуру под названием «Университетская неделя», о которой впоследствии рассказывают всевозможные небылицы. Здесь можно загорать, ходить под парусом, кататься на водных лыжах, танцевать калипсо и – хотя бы гипотетически – соблазнять девушек, которые слетаются сюда в основном для тех же самых целей.

Весна в Кембридже – одно название. Спортсменам же необходимо прогреть на весеннем теплом солнышке свои мускулы, чтобы подготовить их для грядущих решающих соревнований.

Команда легкоатлетов обычно летит в Пуэрто-Рико. Казалось бы, это такая экзотика. На самом же деле, в отличие от туристов, заполняющих пляжи Бермудских островов, участники кроссов встают в пять утра, пробегают перед завтраком по четыре километра, а потом спят весь день, пока не настанет время для следующего кросса, уже перед ужином. Мало у кого хватает сил или хотя бы желания вечерами еще и бегать за сеньоритами.

Команды по теннису, гольфу и бейсболу объезжают для разминки южные штаты, встречаясь с представителями некоторых местных университетов. Эти спортсмены живут не такой аскетической жизнью, как бегуны, и поэтому имеют некоторый запас сил для ночных развлечений. После ужина они с важным видом разгуливают по территории очередного колледжа, расположенного, как правило, в живописном месте, одетые в свитера с благородной университетской эмблемой, которая притягивает к себе, как магнитом, взгляды всех симпатичных студенточек.

Как-то раз, после трудной победы над Университетом Северной Каролины, Джейсон Гилберт вместе с друзьями по команде собирались пойти погулять и произвести впечатление на женскую часть населения Чапел-хилла. Пока они мылись под душем и наряжались, Дэйн Оливер, их тренер-инструктор, наводил конструктивную критику в адрес ребят, включая самого Джейсона, который хотя и победил в матче, но выглядел на корте немного вялым.

– Я просто вымотался, тренер, – возразил тот. – Переезды, тренировки и сами матчи – все это не очень-то похоже на пикник.

– Да брось ты, Гилберт, – шутливо выговаривал ему Дэйн, – у тебя больше сил уходит на встречи после матчей. Позволь тебе напомнить, у нас и не предполагалось никаких праздников, так ведь?

– Эй, тренер, ты разве забыл, я сегодня выиграл, или ты не в курсе?

– Да, но ты же просто спал на корте. Поэтому давай перестраивайся, иначе я введу специально для тебя комендантский час. Слышишь меня, Гилберт?

– Да, с-сэр. О, прости, моя дорогая мамочка.

Все дружно рассмеялись так, что даже стенки в душе задрожали, и в эту минуту в раздевалку заглянул какой-то седеющий тип ученого вида, в костюме и при галстуке, и попросил тренера выйти на пару слов.

– Кто это пугало? – шепотом спросил Джейсон у Ньюола, который вытирался в это время рядом с соседним шкафчиком.

– Может, это за тобой пришли из ФБР, Гилберт, – подколол он. – Думаю, на этой неделе ты уже раз пять или шесть нарушил закон Манна [33]33
  Закон Манна – федеральный закон 1900 года о тайной торговле белыми рабынями, направленный на борьбу с проституцией.


[Закрыть].

Не успел Джейсон ему ответить, как вошел тренер и попросил у команды минуту внимания.

Человек десять игроков, раздетых в разной степени, послушно собрались.

Тренер Оливер обратился ко всем.

– Парни, этот джентльмен – раввин Явец, руководитель Международного центра общества «Гилель». Он говорит, что сегодня вечером отмечается первый день еврейской Пасхи. И все евреи из числа игроков команды приглашаются на службу, которую он будет проводить.

– Это будет недолго и весело, – добавил раввин, произнося слова с южным акцентом. – Всего лишь простой седер, с очень вкусным угощением и песнями, которым, я надеюсь, ваши деды вас научили.

– Есть желающие? – спросил тренер.

– Я пойду с удовольствием, – сказал второкурсник Ларри Векслер, новичок в команде под седьмым номером. – Это утешит моих родителей, которые очень огорчались, что на праздники меня не будет дома.

– Еще кто-нибудь? – спросил Оливер, глядя на Джейсона Гилберта.

Тот вежливо кивнул и ответил:

– Большое спасибо, но мне это не очень… интересно.

– Если передумаете, мы всегда будем вам рады, – сказал раввин.

А потом он повернулся к Ларри Векслеру.

– Примерно в полседьмого я пришлю кого-нибудь из наших прихожан в общежитие, где вы все остановились.

Когда раввин ушел, Ньюол с любопытством спросил:

– Скажи, Векслер, что это за праздник такой?

– Хороший праздник, – ответил второкурсник. – Посвящен исходу евреев из Египта. Ну, знаешь, когда Моисей сказал: «Let my people go» [34]34
  «Отпусти мой народ», известная негритянская песня-спиричуэл.


[Закрыть].

– Как на слете у цветных бойскаутов, – заметил Ньюол.

– Послушай, – резко осадил его Векслер, – помнишь, что сказал однажды Дизраэли одному английскому националисту? «Когда мои предки читали священную книгу, твои все еще прыгали по деревьям».

Час спустя, когда Ларри Векслер старательно поправлял узел галстука своего университетского клуба, он увидел в зеркале еще одно отражение.

Это был Джейсон, строго одетый, в бледно-голубом блейзере, что было так на него не похоже.

– Эй, Векслер, – произнес он нерешительно, – если я туда пойду, то не буду выглядеть как последний осел? В смысле, я же не знаю, что делать.

– Не переживай, Гилберт. Все, что от тебя потребуется, это сидеть, слушать, а потом – кушать. А страницы я сам буду для тебя переворачивать.

Их собралось около пятидесяти человек – все расселись за длинными столами в отдельном помещении столовой студенческого центра.

Раввин Явец сделал несколько коротких вступительных пояснений.

– Поистине, праздник Песах является главным в еврейском календаре. Поскольку в этот день осуществилась главная заповедь нашей веры, как сказано в книге Исход, главе тринадцатой – в напоминание нашим детям каждого поколения о том, что Господь освободил нас из рабства в Египте.

Джейсон молча слушал, как священники по очереди читают отрывки из священной книги и поют прославляющие псалмы. Улучив момент, он шепнул Ларри:

– Как получается, что вы все поете одинаково?

– Эти мелодии входили в первую десятку в пятитысячном году до нашей эры. Верблюд твоих предков, должно быть, тогда отстал где-то по дороге.

Когда приступили к трапезе, Джейсон с облегчением вздохнул. Теперь разговор шел между обычными студентами, которые живут в двадцатом веке, и он уже не чувствовал себя белой вороной.

За едой Ларри шепотом спросил:

– Ну и как, ты хоть что-нибудь извлек из того, что было сегодня, – например, в культурном плане?

– Кажется, да, – ответил Джейсон вежливо, хотя и не очень убедительно.

Правду говоря, он не совсем понимал, какое отношение этот ритуал имеет к нему лично в 1957 году.

И тем не менее, прежде чем закончился этот вечер, он уже все понял.

Когда служба продолжилась, раввин попросил всех присутствующих встать и помолиться о приходе Мессии. И он вспомнил уже совсем недавнюю историю.

– Все мы, конечно, понимаем, что древние египтяне были далеко не последними, кто пытался уничтожить наш народ. Вспомним, как в день Песах тысяча девятьсот сорок третьего года отважные евреи из Варшавского гетто, голодающие и почти безоружные, оказали последнее сопротивление нацистам, окружившим их со всех сторон. Это произошло не с нашими далекими предками, это произошло с нашими очень близкими и родными людьми. Это были наши дяди и тети, бабушки и дедушки, а для кого-то из нас – братья и сестры. Это о них, а также о шести миллионах других мучеников, убитых Гитлером, мы вспоминаем в эту минуту.

Внезапно наступила тишина.

Джейсон увидел, как юноша за передним столом опустил голову и беззвучно заплакал.

– Ты потерял кого-нибудь из родственников – там, на войне? – шепнул Гилберт.

Ларри Векслер посмотрел на своего товарища по команде и ответил печально:

– Разве все мы не потеряли?

Еще через минуту все снова сели и стали петь веселые песни.

Окончание церемонии не заставило себя долго ждать. Потом началось уже неофициальное общение – с привлекательными девушками, студентками этого учебного заведения, которые с огромным удовольствием проявляли свое гостеприимство, оказывая особое внимание обоим гостям из Гарварда.

* * *

Было уже около одиннадцати вечера, когда Ларри и Джейсон шли по кампусу, где почти не горели огни, к своему корпусу.

– Не знаю, как ты, Гилберт, – поделился мыслями Ларри, – но я очень рад, что сходил. Я хочу сказать – правда же, хорошо знать о своих корнях?

– Наверное, да, – ответил Джейсон Гилберт вполголоса.

И подумал: «Мои корни, кажется, берут начало каких-то двадцать лет тому назад в здании суда, когда некий услужливый судья дал моему отцу новое, нееврейское имя.

И чтобы обезопасить наше будущее, он продал все наше прошлое».

Они шли, а он продолжал размышлять: «Не пойму, зачем папа так поступил. Ведь этот парень, Векслер, ничем не хуже меня. На самом деле даже лучше. Он ведь знает, кто он и где его корни».

Из весеннего турне Джейсон вернулся уже в ином статусе. После одного из матчей против команды, в которую входили бывшие университетские звезды, ныне проходящие службу в Корпусе морской пехоты в Квонтико, штат Виргиния, он поддался на красивые речи одного убедительно говорившего чиновника, который отвечал за воинский призыв, и записался в класс подготовки командиров взвода.

Он подумал тогда, что это будет очень хороший способ исполнить свой воинский долг, поскольку, в отличие от программы службы подготовки офицеров резерва, здесь их будут учить два года, но только в течение летних месяцев. А после окончания университета он сможет сразу же пойти в морскую пехоту и отслужить двухлетний срок уже офицером. Ему даже недвусмысленно намекнули, что после прохождения курса базовой подготовки его, скорее всего, переведут в специальное подразделение, где он сможет нести службу, отбивая теннисные мячи на корте.

Но прежде его ждала еще одна битва. В мае им будет противостоять команда из Йеля. И полчища обитателей Нью-Хейвена ждали реванша.