Текст книги "Однокурсники"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

*****

Пожилой человек пристально наблюдал за тем, как затихает волнующееся море студентов, которые, затаив дыхание, приготовились слушать его комментарии по поводу принятия Одиссеем решения плыть домой после десяти лет изнуряющих встреч с женщинами, чудовищами и чудовищными женщинами.

Он стоял на сцене театра «Сандерс», единственного подходящего помещения в Гарварде – как по размерам, так и по обстановке, – способного вместить в себя всех желающих посещать лекции профессора Джона X. Финли-младшего, самим Олимпом избранного для того, чтобы донести славу Древней Греции до простых масс Кембриджа. И действительно, профессорское красноречие обладало такой притягательной силой, что многие из числа тех сотен студентов, которые в сентябре пришли на курс классической литературы («Гум-два») как праздные филистеры, к Рождеству превратились в страстных эллинофилов.

Таким образом, в 10 утра по вторникам и четвергам почти четверть всего населения Гарварда собиралась для того, чтобы прослушать лекции этого выдающегося человека об эпической поэзии от Гомера до Мильтона. Для каждого из слушателей нашлось свое любимое место в зале, откуда ему удобнее было созерцать Финли. Эндрю Элиот и Джейсон Гилберт предпочитали сидеть на балконе. Дэнни Росси обычно садился в разных местах, убивая тем самым двух зайцев: таким способом он изучал акустику зала – место проведения основных концертов в Гарварде, где иногда выступал даже Бостонский симфонический оркестр.

Тед Ламброс всегда сидел в первом ряду, дабы не упустить ни единого слова. Он пришел в Гарвард с желанием специализироваться по классическим языкам и литературе, но изыскания Финли лишний раз доказывали, насколько удивительна и роскошна эта область знаний, и это наполняло Теда восторгом и одновременно гордостью за свою нацию.

Сегодня Финли рассуждал на тему, почему Одиссей все же покинул зачарованный остров нимфы Калипсо, не вняв ее страстным мольбам и обещанию даровать ему вечную жизнь.

– Вы только представьте себе… – негромко сказал Финли восхищенным слушателям.

Он замолчал, пока все гадали, что именно надо будет сейчас вообразить.

– Представьте себе, что нашему герою предложена нескончаемая идиллия с прекрасной нимфой, которая навсегда останется юной. А он отвергает все это ради того, чтобы вернуться на несчастный островок, к женщине, которая – Калипсо недвусмысленно напоминает ему об этом – уже находится в том возрасте, когда никакая косметика не помогает. Согласитесь, на редкость заманчивое предложение. Но каков же был ответ Одиссея?

Профессор стал ходить взад-вперед и читать по памяти, не заглядывая в текст, затем сразу же переводить его с греческого:

– «Знаю, богиня, сказала ты сущую правду, и Пенелопе разумной с тобой не сравниться ни ликом, ни станом. Да и возможно ль, чтоб смертные жены земной красотою спорили с вами, богинями вечно живущими. Пусть даже так, но тоска меня гложет по дому, и сладостный день возвращения встретить желаю».

Он перестал расхаживать и медленно, не спеша, приблизился к краю сцены.

– Вот, – произнес он чуть ли не шепотом, который, однако, было слышно в самых отдаленных уголках зала, – это и есть суть послания, заключенного в поэме об Одиссее…

Сотни ручек и карандашей нацелились, чтобы записать те главные слова, которые будут сейчас произнесены.

– Суть заключается в том, чтобы покинуть заколдованный остров – который следует понимать как метафору чего-то милого и приятного – ради того, чтобы вернуться к холодным снежным ветрам в каком-нибудь Бруклине, штат Массачусетс; Одиссей отказывается от бессмертия ради собственной индивидуальности. Иными словами, несовершенство человеческого бытия затмевается блаженством человеческой любви.

В наступившей тишине зал выжидал, когда Финли переведет дух, и лишь затем осмелился выдохнуть сам.

А затем раздались аплодисменты. Постепенно чары рассеялись, и студенты потянулись к выходам в разных концах зала театра «Сандерс». Тед Ламброс расчувствовался едва ли не до слез, он понимал, что просто обязан сказать хотя бы несколько слов мастеру. Однако ему не сразу удалось собраться с духом. Пока он мешкал, подвижный ученый уже успел надеть рыжевато-коричневый плащ и мягкую фетровую шляпу и направиться к высоким арочным дверям главного выхода.

Тед робко приблизился к нему. Подойдя к профессору, он поразился: на самом деле здесь, на земной тверди, этот исполин оказался человеком обыкновенного роста.

– Сэр, с вашего позволения, – начал он, – это была самая захватывающая лекция из всех, которые мне когда-либо доводилось слушать. Конечно, я еще пока только на первом курсе, но собираюсь специализироваться по классической филологии, и готов поклясться, сегодня вы обрели еще сотни приверженцев… да, вот, сэр.

Он понимал, что мямлит слишком долго и нескладно, но Финли уже привык к неуклюжести своих поклонников. В любом случае, ему было приятно.

– На первом курсе – и уже решили заниматься классической филологией? – поинтересовался он.

– Да, сэр.

– Как ваше имя?

– Ламброс, сэр. Теодор Ламброс, выпуск тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года.

– О, – произнес Финли. – «Тео-дорос», дар Бога, и «лампрос» – настоящее имя в духе Пиндара. Сразу приходят на память строки из его Восьмой Пифийской оды: «Lampron phengos epestin andron» – «Лучистый свет, что льется на людей». Сделайте одолжение, приходите к нам в среду на чаепитие в «Элиот-хаус», мистер Ламброс.

И прежде чем Ламброс успел произнести слова благодарности, Финли развернулся на каблуках и шагнул прямо навстречу октябрьскому ветру, читая попутно вслух оду Пиндара.

*****

Джейсон проснулся от звука чьих-то страданий.

Он бросил взгляд на ночной столик. Часы показывали чуть больше двух. Из-за двери в соседнюю комнату доносились приглушенные рыдания и испуганные крики: «Нет, нет!»

Джейсон вскочил с кровати и бросился через гостиную к двери Д. Д., откуда раздавались эти душераздирающие звуки.

Легонько постучав, он спросил:

– Дэвид, как ты?

Рыдания резко прекратились, и стало тихо. Джейсон еще раз постучался и снова спросил, уже иначе:

– У тебя что-то случилось?

Сквозь закрытую дверь послышался отрывистый ответ:

– Уходи, Гилберт. Оставь меня.

Но произнес он это на удивление тоскливым голосом.

– Послушай, Д. Д., если ты сейчас же не откроешь дверь, я ее выломаю.

Через мгновение Джейсон услышал, как скрипнул стул. Еще спустя минуту дверь слегка приоткрылась. И сосед встревоженно выглянул в щелку. До Джейсона дошло, что тот все это время сидел за письменным столом и занимался.

– Чего тебе? – накинулся на него Д. Д.

– Я услышал непонятные звуки, – ответил Джейсон. – И подумал, может, у тебя что-то болит.

– Я просто вздремнул немного, и мне приснился дурной сон. Ничего особенного. И я буду тебе очень признателен, если ты дашь мне заниматься.

Он снова закрыл дверь.

Но Джейсон все еще не уходил.

– Эй, Д. Д., послушай, не обязательно быть семи пядей во лбу, чтобы знать: от недосыпа люди могут свихнуться. Может, хватит на сегодня заниматься?

Дверь опять открылась.

– Гилберт, как я подумаю, что кто-то из моих соперников сидит в это время и зубрит, то мне совсем не спится. Химия, понимаешь? Выживает сильнейший.

– А я все равно считаю, небольшой отдых тебе не повредит, Дэвид, – ласково произнес Гилберт. – А кстати, что это был за дурной сон?

– Даже если расскажу – ты не поверишь.

– А ты попробуй.

– Так, глупость какая-то, – нервно засмеялся Д. Д. – В общем, мне приснилось, будто нам раздали тетради для экзаменационных работ, а я не понял вопросов. Нелепо, да? Ладно, теперь иди спать, Джейсон. У меня все просто отлично.

Наутро Д. Д. не вспоминал о том, что случилось ночью. Правду говоря, он вел себя даже нагло, всем своим видом давая Джейсону понять: то, чему тот был свидетелем несколько часов назад, всего лишь случайная неприятность.

И все-таки Джейсон счел себя обязанным рассказать об этом проктору общежития, который номинально считается ответственным за бытовые условия студентов. Кроме того, Деннис Линден был студентом-медиком и вполне мог объяснить причины явления, с которым столкнулся Джейсон.

– Деннис, – предупредил Джейсон, – дайте слово, что все останется строго между нами.

– Совершенно, – ответил без пяти минут доктор медицины. – Я рад, что ты обратился ко мне со своей проблемой.

– Нет, серьезно. Я считаю, Д. Д. свихнется, если не получит отличных оценок по всем предметам. Он совсем обезумел, он просто одержим желанием стать первым студентом на всем курсе.

Линден затянулся сигаретой «Честерфильд» и, выпуская в воздух дым колечками, ответил как бы между прочим:

– Но, Гилберт, мы ведь оба знаем, что такое просто невозможно.

– Откуда же это известно? – озадаченно поинтересовался Джейсон.

– Позволь мне рассказать тебе кое-что по секрету. Твой сосед даже в собственной школе не был номером один, а ведь оттуда приехало человек пять-шесть ребят с гораздо более высокими средними баллами и школьными показателями. На самом деле даже в приемной комиссии ему поставили чуть выше десяти с половиной.

– Что? – переспросил Джейсон.

– Видишь ли, как я уже сказал, это закрытая информация. Так вот, в Гарварде на основе всех этих баллов и показателей вычисляют, на каком месте впоследствии окажется каждый из студентов, принятых в университет…

– Заранее? – перебил его Джейсон. Проктор кивнул и продолжил:

– Более того, они почти никогда не ошибаются.

– Вы хотите сказать, что знаете, какие оценки я получу в январе? – спросил Джейсон, остолбенев.

– И не только это, – ответил будущий врач, – нам даже приблизительно известно, под каким номером ты будешь стоять в списке выпускников.

– Может, скажете прямо сейчас, чтобы я зря не напрягался с учебой? – пошутил Джейсон, но через силу.

– Ладно, Гилберт, все, что я сказал, не для протокола. Я сообщил тебе обо всем просто для того, чтобы ты был готов оказать моральную поддержку своему соседу, когда он очнется и поймет, что он не Эйнштейн.

Неожиданно для самого себя Джейсон возмущенно вспылил:

– Знаете, Деннис, я не готовился на роль психиатра. Неужели нельзя помочь этому парню прямо сейчас?

Проктор сделал еще одну затяжку и ответил:

– Джейсон, юный Дэвидсон – которого (только это между нами) я считаю дурачком-простофилей – для того и оказался здесь, в Гарварде, чтобы узнать пределы своих возможностей. Это как раз то, что, если можно так выразиться, у нас получается лучше всего. Хотя до середины семестра пока все остается как есть. Если парень окажется не в состоянии смириться с мыслью, что вершина горы оказалась для него недоступной, тогда мы, возможно, договоримся с кем-нибудь из специалистов студенческой поликлиники, чтобы с ним побеседовали. Как бы там ни было, я рад, что ты обратился ко мне с этим вопросом. И не мешкая обращайся снова, если он начнет странно вести себя.

– Он всегда ведет себя странно, – ответил Джейсон с полуулыбкой.

– Гилберт, – сказал проктор, – ты даже понятия не имеешь, каких чокнутых принимают в Гарвард. Твой Д. Д. – это тихая гавань по сравнению с буйными психами, которых я навидался за все это время.

Из дневника Эндрю Элиота

17 октября 1954 года

Я никогда не ходил в отличниках и не особо возражал, когда мне ставили по «трояку» за каждую контрольную работу по всем предметам. Но я всегда считал себя очень даже приличным футболистом. И эта иллюзия только что развеялась без следа.

Наша треклятая команда первокурсников упакована такими мощными игроками со всего света, что вряд ли я смогу когда-нибудь за ними угнаться.

Для меня это настоящий урок смирения по-гарвардски – остается утешаться тем немногим, что выпадает на мою долю. Проводя время на скамейке запасных в ожидании, когда меня выпустят на поле – за три или четыре минуты до конца матча (но лишь при условии, если мы ведем в счете, и по-крупному) – я постоянно напоминаю себе: тот парень, который вышел играть раньше меня, не просто обычный спортсмен. Может, он потому так высоко подает угловые удары, что является потомком Всевышнего.

Впрочем, если я и должен сидеть в запасе, то такое может случиться и с ребятами вроде Карима Ага-хана, а ведь он, как выразился профессор Финли, вообще является «прапрапрапраправнуком самого Бога».

Но он не единственный небожитель, которому я обязан тем, что практически превратился в пассивного зрителя. Наш центральный форвард – настоящий персидский принц, тоже с божественной родословной. Есть у нас и другие игроки, не уступающие им по силе, которые приехали из других экзотических мест, таких как Южная Америка и Филиппины, а также просто из обычных средних школ. Благодаря всем этим ребятам я и застрял на скамейке запасных.

Зато мы непобедимы. Хотя бы это приятно сознавать. И если мне однажды удастся сыграть на поле еще минут семь, я буду считать, что по праву заслужил свой номер в команде первокурсников.

Цветок моего самолюбия уже и так изрядно увял, не выдержав соседства с жарким талантом этих ребят на футбольном поле, но и этого мало: скрипя зубами, я сообщаю, что лучший игрок команды, Брюс Макдональд, вероятно, вообще самый гениальный человек на всем нашем треклятом курсе.

Он окончил школу Эксетера [13]13
  Академия Филипса Эксетера – одна из старейших частных средних школ-интернатов в Америке (осн. в 1781 г.).


[Закрыть]под номером один, был капитаном и лучшим бомбардиром своей команды по футболу, как и команды по лакроссу в весенних играх. Вечерами ему тоже есть чем заняться: он так бесподобно играет на скрипке, что его, первокурсника, выбрали возглавить сводный оркестр Гарварда-Рэдклиффа!

Слава богу, я прибыл сюда с хорошо развитым чувством собственного несовершенства. И будь я таким же самовлюбленным перцем, как большинство приехавших в Гарвард, после первой же тренировки, увидев, как другие гоняют мячи, я бы утопился в реке Чарльз.

*****

Раввин взошел на подиум и объявил:

– После исполнения гимна мы сердечно приглашаем нашу паству в помещение прихода, где всех ждут вино, фрукты и медовый пирог. А теперь давайте вернемся к сто второй странице и споем вместе «Адон Олам, Владыка Мира».

На хорах, где располагался орган, Дэнни Росси, следуя условному знаку раввина, проникновенно сыграл вступительные аккорды псалма на радость собравшимся верующим.

 
Владыка мира, Он вселенной правил
До сотворения и неба, и земли,
Как только мир создать задумал,
Тогда царем Его все нарекли.
 

После благословения раввина все стали по очереди выходить, а Дэнни тем временем доигрывал завершение богослужения. Закончив играть, он тут же схватил пиджак и поспешил вниз.

Скромно войдя в помещение прихода, Дэнни сразу же направился к щедро накрытому столу. Когда он накладывал себе на бумажную тарелку куски пирога, то услышал рядом голос раввина:

– Как хорошо, Дэнни, что ты остался с нами. Надеюсь, не из чувства долга. Я же знаю, как сильно ты занят.

– Да, мне нравится во всем участвовать, рабби, – ответил он. – То есть мне все интересно.

Дэнни был вполне искренен. Хотя и не стал говорить, что больше всего на еврейских празднествах ему нравится обилие еды, что обычно позволяет сэкономить на обеде.

Эта суббота выдалась для него особенно суматошной: сегодня проводился Осенний бал для молодежи из числа прихожан конгрегациональной церкви в Куинси, где он также подрабатывал. И Дэнни уговорил священника нанять для танцев «его собственное» трио (которое он быстро собрал, найдя для такого состава барабанщика и контрабасиста через профсоюзный офис). Утомительно, конечно, но плата в пятьдесят баксов станет хорошим утешением.

Ему показалось бессмысленным возвращаться в Кембридж, чтобы скоротать время между двумя выступлениями – на утреннем богослужении и на вечернем светском мероприятии, тем более что весь Гарвард будет стоять на ушах из-за субботней футбольной лихорадки, и в этом шуме и гаме все равно не удастся позаниматься. Поэтому Дэнни доехал на метро до Копли-сквер и просидел до самого вечера в Бостонской публичной библиотеке.

Напротив него, по другую сторону стола, сидела пухленькая брюнетка – на ее тетрадках красовалась эмблема Бостонского университета. Застенчивый ловелас решил воспользоваться этим, чтобы вовлечь девушку в беседу.

– Вы учитесь в Бостонском университете?

– Да.

– А я – в Гарварде.

– Оно и видно, – нехотя произнесла она.

Дэнни вздохнул, терпя ожидаемую неудачу, и вернулся к чтению труда Хиндемита «Искусство музыкального сочинительства».

Когда он вышел на улицу, на город уже опустилась прохладная мгла. И пока ноги несли его через бостонский вариант венецианской площади Сан-Марко, он решал жизненно важную для себя теологическую дилемму.

Будут ли приверженцы конгрегационализма его кормить?

Лучше уж не изменять жизненным принципам, сказал он себе. На всякий случай. Поэтому он быстро перехватил сэндвич из ржаного хлеба с тунцом и только после этого отправился в путешествие на юг – в Куинси.

Больше всего на этих танцах его порадовало то, что музыканты, которых он нашел, – и барабанщик, и басист – тоже оказались студентами младших курсов. А огорчало то, что ему пришлось весь вечер сидеть за роялем, при этом изо всех сил стараясь не пялиться на вполне созревших девиц в обтягивающих свитерках, учениц старших классов, которые всячески извивались, двигаясь в такт музыке, извлекаемой его голодными пальцами, нажимавшими на клавиши.

Когда последние парочки наконец покинули танцпол и разбрелись кто куда, выбившийся из сил Дэнни посмотрел на часы. Боже мой, подумал он, полдвенадцатого, а ведь мне еще около часа добираться до Гарварда. А к девяти утра надо опять сюда возвращаться.

На мгновение у него возникло искушение подняться наверх и уснуть на какой-нибудь одинокой скамье. Нет, не стоит рисковать местом. Лучше взять себя за шкирку и вернуться в общагу.

Когда он в конце концов вошел в Гарвардский двор, почти во всех окнах свет уже не горел. Однако, подойдя к Холворти-холлу, он с удивлением обнаружил своего соседа, Кингмана By, сидящего на каменных ступенях.

– Привет, Дэнни.

– Кинг, какого черта ты делаешь на улице? Здесь же холодно.

– Берни меня вытурил, – сообщил его приятель несчастным голосом. – Он там фехтует и говорит, мол, ему надо побыть одному, чтобы сконцентрироваться.

– В такой час? Парень совсем сбрендил.

– Знаю, – сказал Кингман жалобно. – Но у него же сабля, что я мог с ним поделать, пропади я пропадом.

Вероятно, в организме, находящемся за гранью полного изнеможения, уже не остается места для страха, поскольку Дэнни, как ни странно, вдруг преисполнился отваги, чтобы справиться с этой чрезвычайной ситуацией.

– Пойдем, Кинг, может, нас двоих хватит, чтобы привести его в чувство.

Когда они вошли в корпус, By тихо сказал ему:

– Ты настоящий друг, Дэнни. Об одном я жалею – был бы у тебя рост метр девяносто.

– А я как жалею, – с тоской произнес Дэнни.

К счастью, безумный мушкетер уже спал. И измученный Дэнни Росси почти мгновенно последовал его примеру.

*****

– Бог ты мой, этот еврейский мальчик так играет в сквош – я глазам своим не поверил.

Дики Ньюол подробно рассказывал своим дружкам-соседям обо всех соперниках, с кем успел помериться силами в том виде спорта, где ему не было равных с самого раннего детства, когда он только научился держать ракетку в руках.

– Неужто он сможет победить тебя и стать первой ракеткой по сквошу? – спросил Уиг.

– Шутишь? – Ньюол застонал. – Да он побьет пол-универа. Его укороченные вообще не берутся. Но больше всего мне действует на нервы, что парень этот действительно очень приятный. То есть не только для еврея, а вообще для человека.

На это высказывание Эндрю среагировал вопросом:

– А почему ты решил, будто евреи – не люди?

– Брось, Элиот, ты же знаешь, о чем я. Обычно эти темноволосые ребята такие мозговито-агрессивные. Но этот тип даже очков не носит.

– Знаешь, – заметил Эндрю, – мой отец всегда искренне восхищается евреями, даже подчеркивает это. Между прочим, если ему понадобится врач, то он обратится только к ним.

– А в обычной жизни он ко многим из них обращается? – съехидничал Ньюол.

– Это совсем другое. Но не думаю, чтобы он специально их избегал. Просто мы вращаемся в других кругах.

– Ты хочешь сказать, это случайное совпадение, что ни в один из клубов, куда вхож твой отец, никого из этих замечательных докторов не приглашают?

– Хорошо, – сдался Эндрю. – Но я ни разу не слышал, чтобы он позволил себе пренебрежительно высказаться о ком бы то ни было. Даже о католиках.

– Но ведь он и не общается с этими ребятами, верно? В том числе с нашим новым сенатором из Массачусетса, который гоняется за макрелью.

– Вообще-то у него были какие-то дела со старшим Джо Кеннеди.

– Но только не за обеденным столом в элитном Фаундерз-клубе, готов поспорить, – вклинился Уиг.

– Эй, послушайте, – возмутился Эндрю, – я и не говорил, будто мой отец святой. Но он, по крайней мере, учил меня, что нельзя пользоваться тем скабрезным языком, который так нравится Ньюолу.

– Но, Энди, ты же годами терпел мои цветистые эпитеты.

– Да, – подхватил Уиг. – С чего это вдруг ты стал таким паинькой?

– Знаете, парни, – ответил Эндрю, – в частной подготовительной школе у нас вообще не было ни евреев, ни негров. И если вы там рассуждали об «этих ничтожествах», кого это трогало? Но в Гарварде полно людей самых разных, поэтому я считаю – нам следует научиться жить вместе со всеми.

Его приятели с недоумением переглянулись.

А затем Ньюол недовольно произнес:

– Кончай тут воспитывать, понял? Значит, если бы я сказал, мол, этот парень коротышка или жиртрест, ты бы и ухом не повел. Когда я говорю о ком-то, что он жид или черномазый, это просто дружеский способ его охарактеризовать, как условное обозначение. И кстати, к твоему сведению, я пригласил этого парня, Джейсона Гилберта, погудеть вместе с нами после футбольного матча в субботу.

После чего посмотрел на Эндрю озорными глазами и добавил:

– Если, конечно, ты не против настоящего общения с одним из жидовских мальчиков.