Текст книги "Маршал Ней: Храбрейший из храбрейших"

Автор книги: Эрик Перрен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Солдат пойдёт, куда прикажут, если поддерживать его дух и настроить его против тиранов. Вмешательство революционного правительства в руководство военными действиями приводит к радикальному изменению ситуации, которое в меньшей степени обусловлено стратегическими решениями генералов, но связано в основном с постоянной заботой центральной власти о том, чтобы направлять энергию масс куда следует. Ней – воплощение образа солдата Республики, движимого мистической верой, готового отдать все силы и пролить свою кровь для защиты свободы. Поддавшийся пропаганде, проникшийся республиканскими идеями, он морально полностью подчинён тем, кто управляет политическим воспитанием армии II года Республики, которая должна символизировать революционное единение.

При Реставрации генерал Сарразен будет утверждать, что в 1793 году Ней и он «с гневом и возмущением узнали о страшной казни лучшего из королей».^{34} Сын бочара, активный участник становления республиканских порядков, истинный патриот, о чем свидетельствуют гражданские документы, оплакивает Людовика XVI! Позвольте нам усомниться в искренности этой скорби будущего князя Москворецкого.

Страстно насаждаемое в армии, якобинство просуществует в военной среде дольше, чем в гражданском обществе.

«Атакуйте, всегда атакуйте!» – этот призыв Комитета общественного спасения стал основой военного образования Мишеля Нея. Война масс полностью соответствует его природным склонностям. Нужно удивлять как гром и поражать как молния.

Ней уже собирался уйти с военной службы, когда встретился с признанным военным авторитетом, который заинтересовался им в совершенно неожиданный момент. Поворот судьбы, называемый случаем.

Пажоль,[17]17
  Пажоль, Пьер Клод (1772-1844) – дивизионный генерал, граф Империи. В 1794 году капитан, адъютант генерала Клебера. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] молодой офицер, уроженец Безансона, мчится по дороге на Брюссель, чтобы догнать своего героя Клебера,[18]18
  Клебер, Жан Батист (1753-1800) – дивизионный генерал Самбро-Маасской армии летом 1794 года. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] бога Марса в военном мундире, который только что призвал его служить Республике вместе с ним. Прибыв 7 июля 1794 года в расположение войск Клебера, Пажоль сталкивается с неким печальным офицером, капитаном Неем из 4-го гусарского полка, командиром взводов эскорта.^{35} Офицеры уже знакомы, им доводилось сражаться вместе. Мишель доверительно рассказал Пажолю об унизительном провале в ходе выборов на следующую офицерскую должность, объяснил, что именно поэтому он намерен завершить столь безнадёжную карьеру.

Через несколько лет капитан Пажоль будет хвастать тем, что спас Храбрейшего из храбрых для армии и для Истории. Но в тот момент речь шла о том, чтобы удержать его от ухода буквально за рукав. Ничего не сказав своему приятелю, Пажоль информирует генерала Клебера, который обещает принять меры. На другой день Клеберу предстояла небольшая поездка, и он предложил Нею сопровождать его, чтобы в пути обо всем поговорить. Тут же они обнаруживают общие черты, на первый взгляд незначительные: оба владеют двумя языками, то есть могут разговаривать понемецки. Последнее обстоятельство доставляло большое удовольствие уроженцу Эльзаса Жан-Батисту Клеберу, которого часто упрекали в том, что он плохо говорит и пишет по-французски. Между Клебером и Неем проскочила искра взаимной симпатии. Генерал наблюдает за капитаном, о достоинствах которого слышал от Пажоля.

В эпоху революционного братства старший должен помочь младшему вступить в бой. Мишелю Нею повезло войти через парадную дверь в замечательную семью Самбро-Маасской армии, где его встречают Журдан, Бернадот, Лефевр, Сульт и Мортье – будущие маршалы Наполеона.

Опасаясь, что птичка упорхнёт, Клебер в тот же день объявляет своему адъютанту Пажолю о решении назначить Нея штабным полковником. Назначение временное, то есть до момента, когда тот отличится в бою и будет утверждён в этом звании представителем народа Жиле. Клебер назначает его командиром отряда партизан, что гарантирует скорую возможность заставить говорить о себе.

Кто же такой сам Клебер, оказавший такую сильную поддержку нашему герою? Миновали времена напудренных офицеров-аристократов, которые определили бы Нея в пешее крестьянское войско, обутое в сабо. «Я работал с камнем», – любит повторять Клебер, вспоминая о своей первой профессии архитектора. Жан-Батист Клебер начинал как рабочий и не скрывал этого. Его чрезвычайно выразительные глаза сверкали как две капли росы на лице, обрамлённом густой и кудрявой шевелюрой. Огромного роста, могучего сложения, он все перемены своей жизни, как счастливые, так и неудачные, объяснял своей незаурядной внешностью. Этот Геркулес провозглашал: «Армии не нужны умные люди». Отсюда легко было бы сделать вывод о том, что речь идёт о безмозглом солдафоне, только для этого нужно будет забыть, что он увлекался философией, зачитывался античными авторами, прежде всего историями о Леониде, герое Фермопил, или о Фемистокле, славном герое греко-персидских войн. Выпускник Мюнхенской военной школы, Клебер стал сильным тактиком.

В революционные годы охваченный прозелитизмом Клебер, как и другие главные действующие лица той эпохи, увлекает за собой людей, которых он встретил на своём пути. Они тут же становятся его сторонниками и почитателями. Таковым сделался и Ней. Подобно Прометею, руководители, и гражданские, и военные, считают себя титанами, помещёнными в гущу невероятных событий, призванными убедить сомневающихся в неколебимой вере в человека. Восстав против святого, Клебер и его единомышленники воплощают свой миф в новой, освобождённой от христианских догматов, даже иконоборческой реальности.

Мерлен, народный представитель от Тионвиля, оценивая победы Самбро-Маасской армии, говорит об «Илиаде» Клебера. Ней, включенный в число героев эпической поэмы, кладёт свой камень в её фундамент. «Он всегда проявлял самую искреннюю преданность Революции, – утверждает Клебер – у него честные намерения, правильные и здоровые взгляды. В последних кампаниях он многому научился, он постоянно активен. И при этом на редкость храбр».^{36} Наставник объясняет ученику, каких вершин может достичь человек.

Двадцатипятилетний Ней оказывается под сильным влиянием этого нового Патрокла, отеческая опека которого, возможно даже чрезмерная, почти не способствует независимости. Жан-Батист Клебер, персонаж раблезианского типа, занимает важное место в жизни Нея. Сарразен, который был знаком с обоими, выскажется так: «Ней был копией Клебера». Свидетель приватных бесед Нея, Бернадота и Клебера Сарразен отмечал, что будущий князь Москворецкий говорил довольно скучно и бесцветно. Ней отдавал себе отчёт, что ему надо обтесаться, именно поэтому он отказался от званий бригадного, а потом и дивизионного генерала, объясняя свой отказ необходимостью поучиться. Ясностью своих взглядов Ней обязан блестящим военачальникам, с которыми он общался, ровней которым мечтал стать. Он станет другом генерала Жана Арди, выдающегося топографа, который с удивительной для того времени точностью воспроизвёл на карте рельеф Хюнсбрюка и всей области между Рейном и Мозелем. В окружении Клебера выделяется также начальник штаба де Билли, искушённый мыслитель, обладающий математическим складом ума.

Нею ещё очень далеко до того, каким он стал в 1814 году, когда его беспощадно охарактеризовал Наполеон: «Амбиции и опасение опоздать к дележу почестей и богатств заставили бы его отречься от собственного отца».^{37} В письме от 1799 года он униженно обращается к Директории, которая временно назначила его командующим Рейнской армией: «Учли ли вы ограниченность моих военных знаний, назначая меня на столь важный пост?»^{38} Здесь он подражает Клеберу, который отказался принять верховное командование, поскольку «на этом посту нужен человек, обладающий многими талантами сразу: умелого военачальника, опытного администратора, а в данных условиях ещё и творческим гением, в то время как я, граждане члены Директории, всего лишь солдат». Отказавшись от высшей ответственности, в случае неудачи генерал Клебер мог, не стесняясь в выражениях, обвинять верхушку властной пирамиды. Легко увидеть аналогию в грядущих вспышках гнева будущего маршала Нея, в его несдержанных высказываниях, которые он неоднократно позволял себе в различных обстоятельствах. Подобно Пигмалиону Клебер оказывал большое влияние на многих своих лейтенантов. Например, Бернадот, будущий король Швеции, на стене спальни своего стокгольмского дворца до самой смерти с религиозной верностью хранил портрет Клебера.

Мишель Ней, отчаянная голова, покорил колосса Самбры и Мааса после выполнения первых же задач. Дифирамбы становятся особенно обильными, когда Клебер с ужасом обнаруживает, что столь дорогой его сердцу подчинённый не значится в списках офицеров его армии, готовящейся к следующей кампании. «Не знаю, по какой причине он попал в список штабных полковников Рейнской армии. <… > Его отсутствие будет невосполнимо. <… > Ты помнишь, насколько он был полезен в последней кампании. Отряды, посылаемые вглубь территории, будут играть такую же важную роль, как только мы перейдём реку. Интересы дела требуют его участия».^{39}

О нем говорят повсюду: Ней захватил барона Гомпеша, Ней потопил два речных каравана, Ней преодолел опасное водное пространство, усыпанное подводными камнями. Генерал Бернадот не мог нахвалиться этим молодым офицером, который 24 сентября 1794 года был с ним, когда они вышли к реке Рур,[19]19
  Рур (Roer) – правый приток Мааса. Не путать с рекой Рур (Ruhr), правым притоком Рейна. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] которую во что бы то ни стало следовало форсировать. Берега реки, набухшей после обильных дождей, были усилены оборонительными сооружениями и защищены эффективной артиллерией. Ней во главе своих кавалеристов был послан на поиск возможного места перехода. Бернадот приказал ему посетить населённый пункт Гангельт, чтобы разведать расположение противника и оценить возможность действий именно там. 3 октября вся линия Рура, последнего препятствия перед Рейном, была в руках французов. Бернадот подтвердил, что успех того дня законно принадлежит штабному полковнику Нею.^{40}

2 ноября к ландграфу Гессенскому в осаждённый Маастрихт, последний город, взятый в ходе кампании 1794 года, Клебер посылает Нея, который должен был убедить князя сдаться и тем самым спасти город от разорения. Ландграф, сторонник обороны до последнего, тем не менее позволил парламентёру лично передать послание своего генерала гражданским властям города. «Потомки должны знать, кто виновен в ваших бедах, – объявлял Клебер. – Они скажут, что своим разрушением Маастрихт обязан преступному упрямству своего правителя». После переговоров в течение 11 дней Маастрихт, открывающий ворота в Голландию, когда-то покорённый Людовиком XIV и маршалом Морицем Саксонским, выбросил белый флаг.^{41} Ней делает очередной вывод: берущие город в осаду никогда не должны пренебрегать грозными заявлениями, обращенными к осаждённым.

Столь успешный, как в национальном масштабе, так и лично для Мишеля Нея, 1794 год завершился для последнего крайне неудачно. 10 декабря под стенами Майнца драгуны трусливо бросили его. Он вынужден был отступать с саблей в руке, отбиваясь от преследующего неприятеля и под градом пуль, одна из которых ранила его в руку. Врачи заговорили об ампутации, но Ней не дал им приблизиться. Раненого отправили выздоравливать домой в Саарлуи, переименованный в Саарлибр.[20]20
  То есть ранее это был Саар короля Людовика, а теперь стал Свободный Саар. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] «Возвращайся скорее, чтобы помочь нам в борьбе с врагами отечества», – написал ему Мерлен из Тионвиля.^{42}

Дома Нею не довелось получить материнской ласки: мать скончалась 4 ноября 1791 года^{43} – его принимает отец, которому он рассказывает о своих военных делах. Ней лечит руку на водах в Ахене, а затем 14 февраля 1795 года возвращается в Германию, чтобы продолжить эту бесконечную войну с неутешительными итогами. Что завоёвано сегодня, то будет утрачено завтра. Тем не менее заслуги Нея не проходят незамеченными: 1 августа 1796 года он произведён в бригадные генералы. На этот раз Ней принимает красивый синий шёлковый генеральский пояс. Ему двадцать семь лет.

«Полагаю, бесполезно советовать вам участвовать в сражениях, оставаясь на возвышении, – пишет ему друг детства Гренье, который следует за ним до Гогенлиндена. – Буду вам бесконечно благодарен, если сможете отправить нам несколько повозок с хлебом. <… > В повозки нужно впрячь хороших красивых лошадей».^{44} Создаётся впечатление, что Ней может справиться с любым заданием: подготовить окружение крепости Эренбрейтштейн, прорваться сквозь ряды австрийской кавалерии, чтобы доставить Сульту приказ об отступлении, добиться возвращения Фотхейма, обложить военной контрибуцией город Лор, обеспечить правильную выпечку двадцати пяти тысяч хлебов в Гиссене, следить за перемещением вражеских войск, их расположением и численностью. Его прозвали Неутомимым.

Командующие армиями, главные носители власти, высвободившиеся из-под государственной опеки, осознают собственное могущество. Оставаясь марионетками при Конвенте, они надеются, что при Директории они станут кукловодами. В то время как Бонапарт проводит собственную политику, Клебер открыто отвергает экспансионистские планы правительства: «Я не могу быть, я никогда не стану пассивным инструментом какой-либо захватнической системы, которая хотя бы на миг поставит под сомнение благосостояние наших соотечественников».

Для Самбро-Маасской армии наступает новый этап: Клебер, по собственному выражению, передаёт «лавку» Гошу. Ней пытается изобразить из себя придворного льстеца, когда пишет новому начальнику 15 марта 1797 года: «Я искренне разделяю глубокое удовлетворение, которое испытывают все мои товарищи в связи с Вашим прибытием и доверием всей армии, обусловленным Вашим присутствием. Доверие войск есть залог Ваших успехов. Я был бы очень счастлив участвовать, в меру моих ограниченных возможностей, в реализации Ваших планов и тем самым заслужить Ваше уважение».^{45} В будущем он будет прощаться с командирами уже без такого сожаления, как сейчас, когда Ней раскатывает красный ковёр перед отбывающим Клебером. Он быстро привыкнет к смене начальства и к сближению с ним.

«Рейнские» офицеры завидуют «итальянским», которых ведёт к победам Бонапарт. Гош усмирил Вандею, теперь он должен поднять храбрую армию, в составе которой служит генерал Ней. Последнему ещё неизвестно, что направление революционной экспансии, судьба Франции да и его собственная судьба вскоре будут зависеть от того, кто пока ещё не называет себя Наполеоном.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Все дороги ведут к нему

Приём, оказанный мне генералом Бонапартом, невозможно описать.

Ней

Оборванный солдат недовольно ворчит. Этот генерал Ней, он что, забыл, в какое время живёт? Может быть, в эпоху кружевных войн?[21]21
  Кружевными войнами назывались войны в Европе времён XVII – начала XVIII веков. Название возникло от того, что высшие офицеры в эту эпоху носили кружевные воротники и манжеты, а также оттого, что целью войн часто был контроль над текстильным производством. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] Наверное, ему неизвестно, что из-за нехватки солдатской формы многие солдаты воюют в крестьянской одежде? Завоевателям Европы, непрерывно продвигающимся по ужасным дорогам, выдают обувь с картонными подмётками. Действительно, надо проникнуться чистыми идеалами II года Республики, этим почти мистическим духом, чтобы выносить невзгоды.

Ней прекрасно осведомлен обо всех лишениях, но он не хочет иметь армию в лохмотьях. Париж объясняет, что его войска должны жить за счёт оккупированной страны. «Мне разрешено, – информирует он власти Франкфурта, – реквизировать в городе три тысячи пар сапог со шпорами и венгерских сапог. Малейшая задержка с поставкой заставит меня прибегнуть к жёстким средствам, которыми я располагаю, чтобы принудить вас». Солдаты Республики, апостолы Революции, инструменты цивилизации и прогресса – не карнавальная армия. Пестрота одежды в 13-м полку конных егерей поражает генерала Нея. Ему приходится уточнять и выяснять детали военной формы – от цвета пуговиц, размера галунов до цвета перевязи с лядункой из желтоватой марокканской кожи или в крайнем случае красной, с серебряной отделкой. Он требует, чтобы все офицеры отпустили усы. Волосы должны быть коротко пострижены, косички запрещены. Что касается причёсок унтер-офицеров и рядовых, то у них на голове должны быть две косички, связанные концами, каждая длиной шесть дюймов.^{46}

По мнению Сарразена, Ней получил продвижение в этой столь плохо организованной армии именно благодаря пристрастию к порядку и дисциплине. Своим холодным упорством и высокопарным красноречием он завоёвывает авторитет в солдатской среде, при этом льстит солдатам называя их «римлянинами». Методы Лефевра Нею не подходят. «Вы ждёте, когда филистимляне придут вас кастрировать? – восклицает Лефевр, супруг Мадам Бесцеремонности.[22]22
  Прозвище супруги Лефевра. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] – А ну-ка, ребята, вышвырните этот сброд отсюда!»^{47} Такой распущенности в языке Ней противопоставляет предельно корректные речи со строгими рекомендациями: «С огорчением я наблюдал, как многие офицеры выпивают в кабаре в компании солдат. Такое поведение противоречит принятому порядку и правилам корректного поведения. Офицеры своим поведением должны показывать пример».^{48}

Ней испытывал ностальгические чувства по хорошим манерам, принятым в армии при прежнем режиме, с которыми он успел познакомиться ещё «по ту сторону барьера», когда был рядовым гусаром, но не признавался себе в этом. Гражданским ценностям он теперь предпочитает профессиональные качества солдата. Постоянное состояние войны приносит ему удовлетворение, потому что дисциплинирует армию, пребывавшую в беспорядке, поддерживает военную иерархию.

В Итальянской армии смеются над солдатами Рейнской армии, называют их господами аристократами. И правда, в 1797 году Гош наконец сменил отталкивающую форму образца 1793 года на более интересную, прежде неизвестную в армиях, действовавших в Германии.^{49} Основное различие между войсками Рейнской и Итальянской армий заключалось в достоинствах первых и пороках вторых. Тем не менее корреспонденция Нея опровергает утверждение о его «республиканском мистицизме», что оградило бы его от упрёков и наветов по поводу участия в неблагородной борьбе за чины и звания между офицерами, которым не нужно было ждать Бонапарта, чтобы продемонстрировать свою гордыню, недоброжелательность и злопамятность. Так, в одной из записей генерала Нея можно прочесть: «Предупреждаю, что не буду письменно обращаться к генералу Тарро, так как начальник авангарда должен сноситься лишь с главнокомандующим».^{50} Он ничего не спускает офицерам-конкурентам и при первом же случае составляет доносы на них: «Должен сообщить, что генерал Тюрро[23]23
  Тюрро де Гарамбувиль,Луи Мари (1756-1816) – дивизионный генерал в составе Самбро-Маасской армии. После жёсткого подавления восстания в Вандее был отстранён от занимаемой должности и даже некоторое время находился под арестом. Возможно, что именно проякобинские настроения генерала делали его подозрительным в глазах властей и давали основания Нею делать подобные заявления. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] отправил офицера и двадцать егерей в замок, чтобы они там незаметно обосновались и жили».^{51} А вот из другого донесения: «Не знаю, известно ли Вам, что Лагори имеет собственный продовольственный склад».^{52}

Сегюр, который станет генералом и прославится в России в 1812 году, соглашается, что в 1800 году в Рейнской армии оставалось крайне мало «простых, чистых и искренних патриотов, не имевших каких-либо личных интересов»,^{53} но при этом он превозносит дух товарищества и равенства между офицерами. Это так называемое братство далеко не безукоризненно. Генерал Боне позволяет себе вскрывать письма, предназначенные Нею, под тем предлогом, что в них могут содержаться срочные военные сведения. Дело быстро принимает дурной оборот, если судить по ответу генерала Коло, направленному Нею, который видит корень зла не там, где его обычно находят: «Меня нисколько не удивляет тот факт, что письма вскрываются. Вы должны знать, каковы люди сегодня. Вы должны понимать, что очень небольшое число наших храбрых товарищей не затронуто лживыми доносами тех ничтожных, которые никогда не выскажутся Вам прямо в лицо. <… > В моем присутствии они не посмеют сказать ни слова относительно Вашей порядочности». Мелочность, амбиции и зависть губят здоровый дух Рейнской армии. «Театр военных действий, – пишет Пассенж,[24]24
  Пассенж, Эсташ Юбер (1773-1854) в 1798-1805 годах адъютант Нея, с 1815 года генерал-майор. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] адъютант Нея, – напоминает прекрасную лужайку, где довольно часто раздаётся кваканье нескольких жаб». По мнению генерала Нея, такой квакающей жабой является Барагэ д Илье,[25]25
  Барагэ д'Илье, Луи (1764-1813) дивизионный генерал, в описываемый период начальник штаба Рейнской армии, в дальнейшем граф Империи, генерал-полковник драгун. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] которого он ненавидит, особенно с того момента, когда последний попросил одного секретного агента следить за генералом Лорсе, ответственным за сбор контрибуций. Будучи другом Лорсе, Ней воскликнул: «Такое нетактичное поведение недостойно начальника штаба. Если бы я присутствовал при этом, арестовал бы его на месте!»^{54}

При описании революционных войн грабежи и бесчинства обычно приписывают Итальянской армии, в которой Бонапарт разрешал своим войскам присваивать захваченные богатства и трофеи. Но и Рейнская армия прибегала к поборам для удовлетворения своих нужд, что неизбежно приводило к злоупотреблениям и коррупции.

Генерал Лекурб, длительное время остававшийся примером подлинной приверженности главным ценностям республиканских институтов, даже несмотря на приход Наполеона к власти, возмущается огромными размерами денежных сумм, которые некоторые высшие офицеры требуют на прокорм от местных властей. Он призывает офицеров «ограничиться поставками натурой, которые обеспечивает штаб-квартира».^{55} Поступают жалобы и на запросы генерала Нея, который отвечает высокомерно и презрительно: «Я потребовал к столу лишь то, что соответствует моему положению».^{56} Так в повседневной жизни будущий маршал постепенно отступает от чистых республиканских идеалов и пренебрегает высокими гражданскими достоинствами солдата II года Республики.

Согласно воспоминаниям Лавалетта, отношения между военачальниками и солдатами были дружескими. Представляется, что, несмотря на молодость, такие генералы, как Ней, особенно усердно разыгрывали карту патернализма, часто холодного, иногда демагогического. «Да, мой генерал, – пишет ему некто от имени солдат, – правы те, кто утверждает, что дети, которые растут на глазах у бабушки и дедушки, всегда избалованы, всегда остаются любимчиками. Думайте о нас, не забывайте, если не хотите, чтобы мы сказали, что вы не отец, а строгий отчим».^{57} Вспоминая об «отеческой доброте» своего прежнего командира, капитан Ламур в 1809 году попросит маршала Нея, чтобы тот вмешался лично и обратился к одной из самых видных семей Шампани с тем, чтобы родители согласились на брак их дочери с капитаном, причём уже после того, как молодому офицеру было отказано.^{58}

Даже утратив некоторые природные добродетели, Ней остаётся одним из самых популярных генералов в армии. Его отвага позволяет простить ему и плохой характер, и властолюбие, и даже педантизм. Он действует, поддаваясь нервному порыву, инстинктивно.

Нервы, случается, перенапряжены, инстинкты не всегда верны, но всё вместе создаёт шарм его обаяния. Если дивизия, которой командует Бернадот, уважает своего командира, то для нашего героя важнее не уважение, а восхищение своих солдат. В то время как Бернадот завоёвывает сердце солдата тем, что любезен с самым последним рядовым, он запросто сядет за один стол со своими адъютантами, Ней, напротив, старается держать дистанцию между собой и подчинёнными, стараясь «разделить с ними опасности, но не славу».^{59}

Гордость и удовлетворение чувствует генерал Ней, читая обращенные к нему многочисленные письма солдат, желающих служить под его командованием. Например, штабной полковник Виллат пишет: «Поверьте, мне бы так хотелось быть с Вами и участвовать в этой кампании под Вашим руководством. Я смог бы ещё ближе сдружиться с Вами, получить от вас новые военные знания, которые мне так нужны и которыми Вы столь богаты».^{60} Некто, по имени Равье, стремящийся заполучить должность офицера по особым поручениям при Нее, перечисляет обязанности, которые мог бы выполнять: «Я выполнял бы административные функции, в Вашем кабинете я писал бы под Вашу диктовку. <… > В расположении Ваших частей я мог бы следить за полицией, руководить службой, которую Вы сочтёте нужным организовать. В случае Вашего краткосрочного отсутствия, моё присутствие было бы полезно людям, которые непосредственно связаны с Вами по службе. <… > Всё перечисленное я выполнял бы с искренней преданностью».^{61}

Нея переполняет природная живость, он объясняется с таким энтузиазмом, что его слова часто обгоняют мысли. Искренний и открытый, он не умеет сдерживаться.^{62} Как эта цельная, столь темпераментная натура смогла последовательно подчиняться своим начальникам Гошу, Бернадоту и Моро без внутренней борьбы? Надо отметить, что все трое были покорены его душевной энергией.

«Полагаю, что неприятель вернёт нам Нея под честное слово. Прошу Вас немедленно обменять его»,^{63} – пишет растерянный Гош, узнав, что его бесценный Ней попал в плен. Осмотрительный и острожный, даже чересчур, генерал Моро скажет, что Ней «излишне храбр». Взаимная симпатия и дружеское расположение связывают Нея и Бернадота: «Генерал, общающийся с Неем, мой дорогой друг, должен быть просто счастлив. Мне выпала такая удача, с чем я себя и поздравляю».^{64}

После месяцев и лет, проведённых на войне, бескорыстная самоотверженность отступает. Опьянённый славословиями, генерал Ней убеждает себя, что он вовсе не охотится за лаврами, но при этом он наслаждается престижем и некоторыми привилегиями, которые приносят ему генеральские галуны. Завоевание расположения начальников становится отныне главнее бескорыстной доблести. «В любом случае я был бы счастлив тем, – пишет Ней Бернадоту по случаю взятия Мангейма, – что мог своим присутствием способствовать вашему успеху в деле, столь важном для становления Вашей славы».^{65} Кому он служит, Республике или своему командованию, когда, переодевшись, идёт в разведку, чтобы изучать подступы к крепости, занятой пфаль-цскими войсками? Он переплывает реку в лодке, ведёт переговоры, причём настолько убедительно, что 2 марта 1799 года город сдаётся. В этот момент его действия ещё подконтрольны, он ещё не принимает самостоятельных решений: «Имею честь, мой дорогой генерал, направить Вам документ о капитуляции Мангейма, я составил его наспех, но Вы сможете убедиться, что Вам предоставлена максимальная широта действий, которые Вы сочтёте уместными».^{66}

В 1799 году Ней служит под командованием Массены в Швейцарии. Между ними также устанавливаются безоблачные отношения.

Ней показывает себя наиболее преданным подчинённым славного начальника, героя Риволи: «Ваше решение определит линию моего поведения. Ничто мне не доставит столь полного удовлетворения, как ощущение полезности при выполнении государственных задач, причастность к славе, которую Вам принесла эта кампания».^{67} Их отношения испортятся много позже, уже при Империи, когда один станет герцогом Эльхингенским, а другой – князем Эсслингским.

Генерал Ней угодничает, и это задолго до встречи с Бонапартом. Реверансы в сторону Бернадота и Массены противоречат его громогласному заявлению, которые станут столь характерны для него: «Я не настолько низок, чтобы служить каким-то персонам. Моё служение всегда предназначалось Отечеству, только ради него я готов жертвовать собой, если обстоятельства того потребуют».^{68}

Став дивизионным генералом 28 мая 1799 года, Ней желает навсегда отказаться от роли выполняющего чужие приказы. Обоснованно уверенный в своем полководческом мастерстве, уже тогда склонный видеть несправедливое отношение к себе, он проявляет строптивость по отношению к некоторым генералам. В октябре 1799 года он пишет генералу Лекурбу, склонному к принятию неожиданных решений, письмо, которое может только задеть его: «В настоящих условиях я не должен играть роль куклы. Когда вы лучше узнаете меня, ваше отношение, определяемое в настоящее время тем, что мы удалены друг от друга, изменится».^{69}

Несмотря на вспыльчивость, генерал Ней приобрёл много друзей в большой семье Рейнской армии, друзей, с которыми долго будет поддерживать добрые отношения и вместе с ними переживёт первые годы своей боевой славы. В их числе – Бернадот, Коло, Тренье, Лорсе, Рюффен, а также Гувион Сен-Сир. Многочисленные письма свидетельствуют об их дружбе.^{70} Генерал Арди также привязан к нему, особенно после событий 1 декабря 1800 года при Ампфингене, когда им вместе удалось остановить натиск австрийцев, организовав знаменитый эшелонированный отход войск с 6 утра до глубокой ночи. Раненый Арди отбыл в свой штаб, где с нетерпением ждал известия от своего товарища. «Ваше молчание, дорогой генерал, сильно меня беспокоит, я отдаю себе отчёт, что с начала кампании Вы постоянно в пути. Тем не менее полагаю, что Вы могли бы найти несколько минут, чтобы написать мне». Арди перестал ездить на лошади, которую ему подарил Ней. Зная обидчивость Нея, он заканчивает письмо следующими словами: «Признайтесь, что именно в этом кроется причина Вашего молчания, но при этом будьте уверены, что я пожертвую самым дорогим, лишь бы сохранить Ваше расположение».^{71}

Военный до мозга костей, Ней подтверждает свою репутацию храбреца тем, что ни разу не дрогнул перед неприятелем. «Я был дважды контужен. Сначала ядром задело левую ногу, второй раз – пулевое ранение в грудь,[26]26
  Оба этих ранения Ней получил в боях под Мангеймом в ноябре 1799 года. К тому времени он уже имел три другие раны. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] но это не помешало мне продолжить командовать дивизией».^{72} Тем не менее ему не хватает некоторых качеств, необходимых лидеру. Он становится невыносимым, если считает, что ущемляются его полномочия. Когда, в ожидании прибытия Лекурба, его временно назначают командующим Рейнской армией, он восстанавливает против себя значительное число офицеров, которых грубо отстраняет от их обязанностей. Ней профессиональный военный, проявляющий замечательные качества в бою, но не приспособленный для другой деятельности.

А как же политика? Можно ли в революционную эпоху избежать участия в ней? Ведь война – это политика, осуществляемая другими средствами. До сих пор генерал Ней плыл по течению, ведомый гражданской властью, он подчинялся ходу событий. Его военные начальники постоянно повторяли, что армия не борется с внутренними врагами, её долг – сражаться с врагом внешним. Ему внушали, что правительство способно само противостоять политическим противникам. Республика втянула Нея в водоворот побед и убедила его, что Франция, будучи образцовой страной, с помощью пушек и штыков принесёт свободу соседним странам, создавая там братские республики. При этом ему ничего не сказали о праве народов самим решать свою судьбу.

Сформировавшись в условиях лицемерной войны, Ней поддаётся общему настроению. Однажды ночью в 1815 году в Лон-ле-Сонье ему придётся самому делать выбор, и тут он проиграет.

Его первая политическая реакция: 10 августа 1797 года в присутствии генерала Гоша произносят тост в поддержку Республики.[27]27
  В этот день отмечалась 5-я годовщина взятия королевского дворца Тюильри революционными парижанами. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] Генерал шепчет Нею, что военные не должны стелить постель для контрреволюционеров, этих отвратительных монархистов из клуба Клиши. «Избавьте нас от необходимости давать сигнал к атаке»,^{73} – отвечает ему управляемый Ней.

Генерал Ней, как все военные той поры, презирает гражданское общество за нестабильность, безнравственность и подлость. Он отдаёт свой голос тем, кто поддерживает антиправительственные речи в войсках. Директория, не пользовавшаяся ни доверием, ни уважением, выглядела особенно неприглядно после принятия законов о заложниках и принудительных займах.