Текст книги "Маршал Ней: Храбрейший из храбрейших"

Автор книги: Эрик Перрен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

6 апреля в Красном салоне замка Фонтенбло мы видим Наполеона, смирившегося со своей судьбой, после того как стало ясно, что маршалы отказываются продолжить борьбу по эту сторону Луары. С уважением, тактом и деликатностью – Коленкур подчёркивает это – все присутствующие во главе с Неем, который, конечно, не объявляет о своем переходе на сторону Реставрации, советуют Императору отречься. Император бросает своим маршалам:

– Вы ищете отдыха и покоя, да будет так! Но, увы, вы не представляете, какие огорчения и опасности ожидают вас на пуховых перинах.

Затем на знаменитом столике из красного дерева Наполеон нервно подписывает акт безоговорочного отречения, который Ней, Макдональд и Коленкур повезут царю, предварительно попросив Бертье впредь не передавать в войска приказы Наполеона, если они касаются движения частей. Удаляясь в сумерках от Фонтенбло, Ней полагал, что больше никогда не встретится с Императором.

Три полномочных представителя снова встречаются за ужином у Нея. Войдя в большую столовую, один из адъютантов, сияя от радости, объявляет князю Москворецкому:

– Ваше письмо было благосклонно принято императором России.

Офицер обращает внимание на сверкающую у него на шее награду, полученную от Александра:

– И вот доказательство!

Адъютант добавляет, что Талейран благодарит маршала за высказанные важные замечания. Ошеломлённые Коленкур и Макдональд оборачиваются к Нею, который пускается в путаные объяснения. Он хочет их успокоить и для этого намерен показать злосчастные письма, но секретарь маршала Кассэнь говорит, что после помарок и зачёркиваний прочесть их не представляется возможным. Как бы там ни было, Ней уверен, что поступил правильно. Он лишь хотел защитить Наполеона от Александра и Талейрана, которые бы могли круто изменить судьбу свергнутого Императора. Коленкуру и Макдональду преподан урок.

Маршал чувствует неодобрительные взгляды присутствующих, когда Александр поздравляет его и вручает газету, где приводится письмо Нея Талейрану. Оказывается, последний воспользовался полученным текстом, из которого следует вина маршала в происшедшем, и тут же опубликовал его. Теперь армии известно, что Ней оставил Наполеона, эта новость повлечёт за собой новую волну перешедших на сторону Бурбонов.

– Своим поступком вы оказали отечеству ещё одну очень важную услугу, которая не будет забыта, – говорит ему Александр.

Страницы «Монитёра» не могут вместить все письма с заявлениями о переходе на сторону Людовика XVIII: Журдан, Ожеро, Мэзон, Келлерман, Лагранж, Удино, Латур-Мобур… Сколько славных имён, ещё пахнущих революционным и имперским порохом! Но они по крайней мере не были полномочными представителями Наполеона. Неблагодарный и бесцеремонный по отношению к тому, кто сделал его маршалом, герцогом и князем, Ней отдаляется от Коленкура и.Макдональда, которые, заботясь о своей чести, не предают интересы свергнутого Императора. Эти двое обращаются к царю с несколькими просьбами, касающимися Наполеона. Используя высокопарный стиль, Ней возражает коллегам, полагая, что они слишком заботятся о собственных правах и что с этим следует покончить как можно скорее. Отсутствие совести позволяет ему 9 апреля обратиться с письмом к Императору, где он просит его побыстрее подписать документ, в котором бы говорилось, что полномочные представители должны стремиться «спасти то, что добрая воля царя позволит сохранить». Ней передаёт Наполеону условия, выдвинутые союзниками: «Императрице обещано приличное содержание и достойный образ жизни вне территории Франции, Вашему Величеству на острове Эльба полагается содержание в два миллиона; <…> Вашему Величеству, семье и сопровождающим гарантируются необходимая безопасность и приличные условия для переезда». Лишь бы уехал! Если бы Ней мог отправить Наполеона на Азорские острова, как предлагал Талейран, нет сомнений, он бы так и сделал.

10 апреля, в час ночи, маршал сообщает Бертье о только что закончившемся совещании у князя Меттерниха: «Подписание состоится завтра. Герцог Виченцкий немедленно отправится за подписью Императора. Нет сомнения, что Его Величество будет удовлетворён, все его пожелания учтены. Общий мир станет главным результатом данного соглашения».

Коленкур вручает акт отречения Талейрану, который принимает его с нескрываемой радостью и спрашивает у представителей Наполеона, примкнут ли они к новому режиму. Ней спешит ответить, что для него это уже свершившийся факт.

– Мне это известно, сейчас я обращаюсь к герцогу Тарентскому и к герцогу Виченцскому.

Оба полномочных представителя категорически отказываются.

У Нея не хватает смелости прямо выступать против Наполеона, хотя маршал понимает, что тот прочитал его письмо Талейрану, опубликованное в «Монитёре». В момент отъезда в Фонтенбло Ней, заявляя, что не поедет на встречу с Императором, так как считает свою миссию выполненной, теряет последние остатки уважения в глазах Макдональда и Коленкура.

– Я не поеду за обещанной суммой, – цинично заявляет он, – заставляя Макдональда вздрогнуть от подобной наглости.

Ошеломлённый этими словами, герцог Тарентский сухо отвечает:

– Это я не имею привычки получать такие компенсации, а тем более их просить, – намекая на пятнадцать тысяч франков, – и авансов я не получал. Лично я останусь верным своему долгу и выполню все обещания, данные Императору, все мои обязательства перед ним.

21 апреля Ней пишет генералу Фриану, что один офицер пересказал ему содержание речи, произнесённой Наполеоном перед отъездом на Эльбу перед Старой гвардией, которая не стеснялась своих слёз. Ней не комментирует это прощание, несмотря на остроту сказанных слов. Он предпочитает подробно описать «великолепный приём», данный маршалами на заставе Клиши в честь герцога Беррийского. Ней рассказывает о событии, как будто речь идёт о возвращении в семью исчезнувшего кузена. Интересно, знал ли месяц назад маршал его имя или подозревал хотя бы о существовании этого племянника Людовика XVIII? 23 апреля, когда Наполеон ужинает в одиночестве на пути в Лион, Ней устраивает шикарный бал в своем особняке на улице Лилль. За несколько дней маршал превратился в ревностного роялиста. Своё политическое прошлое он намерен перечеркнуть одним росчерком пера. Особенно красноречиво выглядит его поведение на одном изысканном вечере у мадам де Суза, где Шарль де Флао исполняет республиканские песни. При первых тактах революционной музыки маршал Ней с супругой покидают собрание.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.
Да здравствует император!

Я стал самым счастливым человеком на земле, когда узнал, что снова могу предложить свою шпагу и свою жизнь единственному суверену, который может сделать счастливой нашу дорогую Отчизну. Пусть эти Бурбоны уходят и царствуют, как хотят.

Ней, 16 марта 1815 года

Беззастенчиво Ней разыгрывает карту Людовика XVIII. Князь Москворецкий вспоминает Наполеона, который держал его в узде, постоянно отводя маршалу место подчинённого. В круговороте больших исторических событий, которые всю жизнь предопределяли его судьбу, он может гордиться тем, что отныне играет роль защитника, а не прислужника короля, который, по его детским воспоминаниям, существовал в недостижимых сферах. По салонам гуляет анекдот: когда принц Генрих Прусский позволил себе повысить голос в присутствии Людовика XVIII, Ней заметил ему, что вообще-то не принято, чтобы прусский принц подобным тоном говорил с королём Франции.^{341} Имеющий уши да услышит. Ней выражает свою преданность королевской семье и свое «искреннее и живое» негодование по отношению к тем, кто виновен в смерти несчастного Людовика XVI.^{342}

Его ещё мучает некое раздражение, он не может оставаться равнодушным к тому, как его рисуют другие. Всю жизнь Ней был чувствителен к разговорам о себе. Для встречи с королём взволнованный Ней вместе с другими маршалами прибывает в замок Компьена. У короля хватило здравого смысла отдать должное военной репутации нашего героя. С этого момента Ней переполнен гордости, как в самые счастливые дни Империи. В свою очередь, Людовик XVIII весьма символически подтверждает его титулы герцога Эльхингенского и князя Москворецкого. Быть обласканным наследником восьмивековой монархической династии – разве можно мечтать о большей чести!

В мае 1814 года Ней находится в Кудро, где он с удовольствием принимает полковника Жирара. После разговоров о десяти кампаниях, в которых участвовали оба – неиссякаемый источник воспоминаний, – беседа переходит к недавним политическим событиям. Князь Москворецкий подробно рассказывает о прибытии в Париж 12 апреля Месье,[95]95
  Месье (Monsieur) – официальный титул графа д'Артуа, будущего короля Карла X (1757-1836). – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] брата короля, гордо восседавшего на белой лошади, необычайно импозантного, украшенного белой кокардой, которая в некотором смысле должна была быть оскорбительна для генерала революционных войн, но не для нынешнего маршала Нея. Ней признается, что был удивлён приёмом парижан, которые с энтузиазмом размахивали самодельными белыми знамёнами.[96]96
  Белое знамя с золотыми лилиями – официальный символ королевской Франции. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] После краткого и незначительного приветствия Нея, адресованного Месье, Ней был растроган грянувшей «Domine salvum fac Regem»,[97]97
  Domine salvum fac Regem – «Господи, храни короля» (лат.). – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] подхваченной тысячей голосов в Нотр-Дам, у всех присутствующих на глаза навернулись слёзы.^{343}

29 апреля в Компьене имела место церемония, которую в определённом смысле можно рассматривать как возведение на трон Людовика XVIII – короля-подагрика на дрожащих ногах, в красных бархатных гетрах с золотой шнуровкой, какие были в моде у старых английских аристократов. Ему были представлены высшие военачальники Наполеона – девять птенцов, ставших орлами в отсутствии повелителя: Ней, Макдональд, Серюрье, Брюн, Бертье, Монсей, Виктор, Удино и Мармон. Из-за подагры король не мог самостоятельно передвигаться, но, вместо того чтобы опереться на офицеров свиты, он сразу же ухватился за руки Нея и Макдональда. «Я хотел бы всегда опираться на вас, – с достоинством заявил им потомок Генриха IV, – вы всегда были настоящими французами, надеюсь, Франции больше не понадобятся ваши шпаги. Но если когда-нибудь – не приведи Господь – нам опять придётся обнажить оружие, я всегда буду с вами». В замке Компьена Нею поручено командовать гвардейским караулом, что даёт ему право на почётное место за столом; он сидит рядом с королём. Пока Людовик XVIII осыпает его изысканными комплиментами, что окончательно покоряет маршала, тот, в свою очередь, советует суверену приблизить Императорскую гвардию непосредственно к своей августейшей особе, что было бы знаком признания для всей армии. Людовик обещает подумать об этом предложении. Наполеон же позже заметит, что если бы король последовал данному совету, то «его нога никогда больше не ступила бы на французскую землю».^{344}

Захваченный собственным рассказом об этих исторических днях, Ней предлагает полковнику Жирару должность су б-лейтенанта в лейб-гвардии короля.[98]98
  Командные должности в этом элитном подразделении занимали старшие офицеры и даже генералы. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] Жирар, не раздумывая, отвечает, что эти роты будут составлены из дворян, поэтому ему, человеку плебейского происхождения, среди них не место. Ней возражает:

– Такому солдату, как Вы, который десять лет воевал как офицер моего штаба, всюду место. Если бы король знал Вас, как знаю я, он пожелал бы, чтобы его охраняли только такие люди.

Разговор с маршалом произвёл настолько сильное впечатление на Жирара, что через какое-то время ему приснится сон, где он увидит Нея, в парадной форме, с жезлом командующего в руке, парящего над плотным облаком. Вдруг облако темнеет и становится чернильно-чёрным. Жирар просыпается, увиденное во сне перекликается с другим сновидением, предшествовавшим катастрофам в Испании и России, с другим похожим сном, предсказавшим драматический конец наполеоновского господства в Европе.^{345}

Страх падения заставляет маршала Нея всеми способами укреплять свое положение. Особенно его беспокойство усилилось после встречи в Тюильри со знатью, вернувшейся из эмиграции. Эти люди были готовы на любые дерзкие поступки, с нетерпением ожидая возрождения этикета и версальских привилегий. Главных маршалов награждают крестом ордена Святого Людовика и креслом в палате пэров, двумя «безделушками», которыми располагал Людовик XVIII, чтобы подтвердить любезные слова, произнесённые им в Компьене. Помимо этого Ней получил место командующего корпусом королевских кирасиров, драгун, егерей и шевольжеров Франции. 21 июня 1814 года он назначен командующим 6-м военным округом в Безансоне, что нисколько не уменьшило его огорчения, когда он не обнаружил своего имени в списке военных членов временного правительства. Как ещё он мог добиться, чтобы было забыто его простонародное происхождение, которое выступало противоречием двум титулам, присвоенным за военные победы. Не потому ли он замечает в письме военному министру генералу Дюпону, что его титулы герцога и князя должны обязательно приводиться в каждом письме министерства, адресованном ему. «Важность, которую я придаю сохранению этих титулов, – это не просто каприз. Я был их удостоен в разные эпохи, что подтверждается отдельными свидетельствами, к титулам прилагаются самостоятельные дотации. Один титул унаследует мой старший сын, другой достанется второму сыну. Чтобы не лишить никого из моих детей этой части наследства, я должен настаивать на их сохранении в соответствии с заявлением короля от 2 мая, а также согласно Конституционной хартии».^{346}

28 августа 1814 года Ней пишет свояку Жану-Клоду Монье, что подумывает о получении для него титула барона, «чтобы два ваших сына унаследовали его, так как при монархическом правлении это облегчает продвижение как на гражданской, так и на военной службе».^{347}

В сентябре Месье отправляется в поездку по Франции, чтобы пробудить роялистские настроения среди населения. На пути в Лион Ней сопровождает Месье и при этом проявляет такое рвение, что шокирует как откровенного роялиста графа Ларошфуко, так и Рамбюто, в прошлом – камергера Наполеона, а при Реставрации – префекта департамента Луара. По его мнению, «свою преданность королю Ней преувеличивал до такой степени, что считал почти оппозицией наше простое и лояльное отношение к режиму»^{348}.

Чтобы быть уважаемым, нужно быть достойным. Сколько было сказано об «эмигрантской клике», которая вела себя так, словно никакой Революции никогда и не было, будто Наполеон и не существовал вовсе. Ней и ему подобные первыми, игнорируя всякое понятие о такте, полностью отрицали целый период собственной жизни, благодаря которому, как ни парадоксально, они стали послами свободы и равенства. Эти персонажи, дающие клятвы и бесстыдно их нарушающие, эти флюгеры без твёрдых принципов, не стали ли они сами жертвами собственного политического непостоянства? «Что можно сказать о поступках людей, сегодняшнее поведение которых, также как их слова и письменные выступления, находятся в полном противоречии с их недавним прошлым?»^{349} Таким вопросом задаётся герцог Ришелье, блестящий губернатор Одессы, возвратившийся в 1814 году во Францию, чтобы занять место первого камер-юнкера – должность, которая ему доверялась при Людовике XVI. Это был человек умный, доброжелательный и миролюбивый, о чем свидетельствует его ходатайство в пользу князя Москворецкого, когда открылась ещё одна вакансия на такую же должность. «Ней – это единственный правильный выбор», – смело заявил он, но герцогиня Ангулемская возразила, и в конце концов пост достался герцогу де Роган – представителю старой знати.

Нею казалось, что он в милости при дворе, но он вскоре обнаружил, что это не так. Маршал столкнулся с холодностью, насмешками и даже издевательствами… Он часто размышлял: может ли у аристократов кончиться желчь? В Тюильри его супруга чувствует, как на неё смотрят, а ведь она надеялась, что память о мученическом подвижничестве её матери, горничной Марии-Антуанетты, откроет ей все двери. Казалось, дочка Людовика XVI герцогиня Ангулемская не помнила, что малышка Эгле Огийе превратилась в княгиню Москворецкую: на людях она называла госпожу Ней только по имени. Супруги Ней видят в этом попытку оскорбить их, хотя, возможно, речь шла о простой неловкости. К тому же тётка супруги маршала мадам Кампан потеряла свое место начальницы пансиона в Экуэн, и это несмотря на ходатайства Нея, который с первых же недель Реставрации настаивал на публикации хотя бы нескольких хвалебных строчек о ней в «Монитёре». Видимо, не мог представить маршал всю горечь обид герцогини Ангулемской, узницы Тампля,[99]99
  В период якобинской диктатуры будущая герцогиня Ангулемская находилась в заключении в парижской тюрьме Тампль. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] вовсе не готовой распространить свое доброе отношение на тех, чьё имя слишком тесно связано с Революцией и Империей. 28 августа 1814 года по случаю дня Святого Людовика король даёт приём в ратуше. Среди тридцати шести приглашённых дам было только пять супруг маршалов или генералов, все остальные принадлежат миру Старого порядка. Элита Империи чувствует себя обиженной. Впрочем, в данном случае можно допустить, что супруга маршала Нея не была приглашена только потому, что в тот момент находилась не в Париже. Большое значение придавалось королевским ужинам. Об этом говорит тот факт, что в начале Ста дней первый вопрос Наполеона, заданный Нею: кого Людовик XVIII приглашал к своему столу? Во время одного из таких приёмов супруга маршала оказалась по соседству с княгиней де Леон, урождённой Монморанси. Последняя с ужасом обнаружила, что стены зала в Тюильри усыпаны вензелями «N» и наполеоновскими пчёлами.

– Как могло случиться, что все эти непристойности сохранились? – воскликнула княгиня, пристально глядя на княгиню Москворецкую, которая с покрасневшими глазами тут же покинула дворец.^{350}

Раны, нанесённые его достоинству, Ней залечивает у герцога Орлеанского в Пале-Рояле, где чванства не было и в помине, что, конечно, нравилось маршалу. Во всяком случае, в обществе будущего короля Луи-Филиппа можно было с гордостью вспоминать войны последних двадцати лет – ведь сын Филиппа Эгалите сражался в рядах республиканской армии. Нею даже случилось встретиться с ним в марте 1793 года во время сражений при Тирлемоне и Неервиндене. Тогда Храбрейший из храбрых был лишь незаметным адъютантом генерала Ламарша. Герцог Орлеанский и князь Москворецкий предавались воспоминаниям молодости, один собеседник дополнял другого, создавая главу Истории. «Мы вместе перебрали все события прежних войн, – пишет Луи-Филипп своей супруге Мари-Амели 16 апреля 1814 года. – Люди, подобные маршалу, встречаются со мной с неожиданным для меня удовольствием. Ней напомнил о моих боевых делах в Испании, он в то время находился там же».^{351} Позже герцог Орлеанский выберет графа Камилла де Сент-Альдегонда, служившего когда-то адъютантом Нея, и блестящего офицера инженерных войск полковника Аталена, рекомендованного маршалом, на должность руководителей своей военной свиты. 29 декабря 1814 года в своем особняке, одном из самых шикарных в Париже, Луи-Филипп даёт ужин в честь бывших высших сановников Империи. Среди приглашённых мы видим Нея, Ожеро и Гувиона Сен-Сира. В Пале-Рояле собрались люди, разочарованные в первой Реставрации, монархисты по духу, оставшиеся либералами, или искренние бонапартисты.

Одно лишь разделяет герцога Орлеанского и Нея. Луи-Филипп был англоман, а маршал – англофоб. Он ненавидит Веллингтона, своего врага в португальской кампании, а ныне – посла Англии в Париже. Нея раздражает, что тот постоянно и намеренно вмешивается в политику Франции. Возможно, Веллингтон был самым совершенным воплощением английского джентльмена.

– Что он делает здесь? – возмущается Ней. – Разве его официальная резиденция не в Бельгии? Он присутствует на всех парадах, на всех наших праздниках, и всегда на почётных местах. Ему посчастливилось в Испании, но его поддерживала вся страна. Подумать только, Веллингтон – посол в Париже! Может, тогда и Блюхер должен стать послом Пруссии, а Платов – послом России? Это оскорбление нации. Надо набраться терпения! В один прекрасный день хороший удар клинком отомстит за нас благородному лорду.^{352}

К сожалению, и в этом смысле Ватерлоо не принесло удовлетворения Нею…

Если судить по полицейским отчётам о действиях Нея и по его нескольким публичным высказываниям, Реставрация сводила маршала с ума. «Как Вы должны быть счастливы, ведь Вам не приходится терпеть ни оскорблений, ни несправедливости, – доверительно обращается он к Лавалетту. – Эти люди ничего не знают, они не знают, кто такой Ней. Видимо, придётся им объяснить».^{353}

Наверху известно, что он сблизился с Даву, с которым вместе воевал в России. Принц Экмюльский вызывает недоверие правительства. Он ведёт крайне уединённый образ жизни в своих владениях в Савиньи, где написал памятную записку, оправдывавшую его поведение в Гамбурге. Его обвиняют в том, что он приказал стрелять из пушки по белому флагу уже после отречения Наполеона, а также в изъятии денег из банков. Ней заступается за него и старается организовать встречу Даву с Людовиком XVTII, чтобы маршал мог объясниться. Напрасно, маршалу Даву отказывают. Князь Москворецкий искренне возмущён. Он считает, что случай Даву типичен для судьбы всех французских военачальников, которые один за другим станут жертвами вновь пришедших, если не будут помогать друг другу.^{354}

На самом деле Ней не относится к тем недовольным, которые грозят от слов перейти к делу. В союзе со старыми революционерами из предместья Сент-Антуан несколько высших офицеров задумали заговор с целью возвести на трон Наполеона II. В дневнике Екатерины, королевы Вюртембергской, есть запись о том, что Ней, Карно и Лаффит должны были войти в регентский совет, но они, по-видимому, не поддержали проект, а может быть, и вовсе о нём не знали. Заговорщики предлагали передать им власть сразу же после свержения короля.

Нея не интересуют политические комбинации – его больше волнуют утраченные доходы. Он с грустью вспоминает дотации, полученные в прошлом. Всерьёз обсуждается возможность продажи особняка на улице Лилль, Ней вынужден на три четверти сократить расходы на содержание дома. 31 декабря 1814 года мэтр Батарди пишет Жану-Клоду Монье, которому Ней неоднократно помогал деньгами, что финансовые дела маршала «довольно сложны». Монье передаст своему свояку 100 000 франков.^{355}

Упав духом Ней со всей семьёй перебирается в Кудро, надеясь, что сельские радости смягчат тревоги и разочарования. Тем временем попутный ветер наполняет паруса флотилии Наполеона, которая устремилась с Эльбы, где Императору явно не хватало места, к берегам Франции. Возвращение Наполеона дорого обойдётся маршалу.

За двадцать пять лет Бурбоны организовали немало заговоров, поэтому им самим мерещились опасные интриги там, где их не было и в помине. Пренебрегая волей нации, они во всех потрясениях, происходивших с 1789 года, видели результаты деятельности нескольких заговорщиков. Многие роялисты будут утверждать, что безумному предприятию узурпатора предшествовал искусно сплетённый в тиши заговор, что именно он обеспечил успех. Сам маршал Ней, который уже лгал роялистам, преувеличивая свою роль в отречении Наполеона, ещё раз прибегнет ко лжи после переворота бонапартистов, настаивая, что триумфальное возвращение Императора было подготовлено им и другими маршалами. Он даже будет утверждать, что Сульт, военный министр на тот момент, специально расположил войска так, чтобы им было легче перейти на сторону Наполеона. Подобные высказывания придадут больше правдоподобия ложным предположениям о существовании масштабного заговора. В действительности же Ней был простым свидетелем событий. «Я пришёл без предварительного сговора, – скажет Наполеон, – без заключения тайных союзов, без всяких приготовлений. Мне было достаточно прочесть парижские газеты и ознакомиться с речью господина Феррана. Когда я увидел, что пишут об армии, о национальных богатствах, о прямых и кривых линиях, я сказал себе: “Франция твоя!”»^{356} Благополучно прибыв 1 марта 1815 года в бухту Жуан с тысячей верных людей, Император направляется на север. Крестьяне приветствуют его, некоторые даже оставляют свои поля и идут за ним. Солдаты ломают строй и бросаются к Наполеону. Кто сможет его остановить?

Новость о высадке Наполеона Ней узнает 7 марта 1815 от своего нотариуса мэтра Батарди. Накануне маршал получил предписание срочно прибыть в штаб-квартиру своего округа в Безансоне. В документе военный министр не посчитал нужным объяснить, каким важным событием вызван приказ. Услышав новость, маршал не может сохранить хладнокровие. В голове мешаются упрёки, адресованные правительству, ошибки которого сеют недовольство, и ещё более жёсткие нарекания в адрес Императора. Батарди клялся, давал слово чести, что маршал ничего не знал о планах Наполеона и не желал его возвращения.

– Господи, это же ужасно! – повторял он. – Что мы будем делать? Что можно противопоставить этому человеку?

– Вас! – ответили из Тюильри, куда Ней обратился с просьбой о личной встрече с Людовиком XVIII.

7 марта в 11 часов вечера князь Москворецкий входит в малый кабинет короля. Здесь прозвучат исторические слова Нея, который остаётся верным своей репутации. Сказанное маршалом доносят разные источники, это не апокрифы, в их правдивости сомневаться не приходится. Князь де Пуа[100]100
  Вероятно, имеется в виду Шарль Артюр Тристан Лангедок де Ноайль, 6-й князь де Пуа, 3-й герцог де Муши (1771 -1834). – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] и герцог де Дюра присутствовали при разговоре. Позже они подтвердят слова маршала в Палате пэров.^{357}

Крайне возбуждённый, Ней теряется в присутствии Людовика XVIII, который настаивает на немедленных действиях, чтобы задержать продвижение мятежника. Ответ Рыжегривого льва несёт определённо театральные черты, инстинктивно он рычит в ответ:

– Обещаю, что схвачу Бонапарта и доставлю вам в железной клетке!

Дело сделано, слова произнесены! Меньше чем за сутки они станут известны всей столице, в роялистских кругах их будут смаковать, как изысканное лакомство. На слова маршала Людовик якобы откликнулся:

– Об этом я не просил. Будет достаточно, если мне представят его, как маленькую канарейку.

Придворные тут же подхватывают слова Нея, заявляя, что корсиканец будет немедленно выставлен в зверинце ботанического сада.^{358} В Палате аббат Монтескью безостановочно славит маршала. «Монитёр» пишет: «Он отправился навстречу врагу, он сгорает от нетерпения уничтожить его». В Тюильри Эгле превращается в княгиню Москворецкую, которую все балуют и привечают. «Ваш супруг будет нашим спасителем», – слышит она после многократно повторяемых слов маршала, которые сами по себе – целая история. Осторожная супруга маршала предпочитает не обращать внимания на нескромные высказывания, понимая, что муж сам несколько ошеломлён собственным столь ревностным роялистским усердием. «Он исполнит свой долг, но он никогда не говорил, что доставит Императора в железной клетке. Это наговоры».^{359} Ней спешит, держа в руках то, что станет последней картой Реставрации после известий о предательстве войск в Гренобле и Лионе. Сейчас свидетели утверждают, что маршал не просил денег у короля, хотя позже будут настаивать на обратном. 10 марта он прибыл в Безансон, чтобы атаковать фланг Наполеона, если тот продолжит продвижение на Париж через Осер. Маршал так спешил на борьбу с растущей опасностью, что у него не было времени на размышление. А задуматься нужно: захватить Императора – это не обычное сражение! Ней искренне намерен выполнить взятую на себя миссию. Решительно отбросим такие выдумки роялистов, как та, что ходила по Парижу. Мол, прикладываясь к руке короля, Ней сказал: «Он обречён!» Все полагали, что фраза относится к Императору, но позже утверждали, что сказанное касалось Людовика XVTII.^{360} Ней не знал о планах Наполеона, и показания, данные в ходе процесса, опровергают утверждение, что маршал сразу же посчитал обречённой на провал попытку Императора и искренне угрожал своему прежнему суверену ужасными наказаниями.

Почему Нею позволили отправиться одному? В какой-то момент министры обратились к герцогу Беррийскому, чтобы тот его сопровождал, но потом отказались от этой мысли, посчитав, что один из племянников короля должен оставаться рядом с монархом. После предательства маршала ультрароялисты будут утверждать, что герцог Беррийский был задержан в Париже, «благодаря дерзкому заговору, участники которого, проникшие в королевский дворец, опасались его растущего влияния в войсках».^{361} На деле же меры, принятые против Бонапарта, имели много слабых мест. Ней первый удивился тому, что король был не способен дать ему более точные инструкции. Людовик XVIII – это далеко не Наполеон. Генерал Рошешуар, истовый роялист, писал по поводу высадки Бонапарта: «Что было предпринято? Мне трудно дать ясный ответ. Господи, было сделано так много и в то же время – ничего».^{362}

Если для борьбы с узурпатором сразу же подумали о Нее, то не только в силу его популярности в армии, но, в первую очередь, из-за его поведения в апреле 1814 года. Не он ли говорил, что именно благодаря ему произошло отречение Наполеона? В окружении Людовика XVTII ошибочно полагали, что страх перед императорскими репрессиями компенсирует самую опасную черту Нея – недостаточную искренность его роялистских чувств. Но резкость маршала в Фонтенбло, о чем Ней часто с гордостью вспоминал, всё же не переходила во враждебность. Следовательно, отношение к нему Наполеона не могло служить гарантией преданности маршала королю, на что последний рассчитывал.

Ней намерен посадить авантюриста в железную клетку. Он твердо верит, что Франция больше не желает видеть Наполеона, об этом же супруга маршала не раз заявит своей подруге Гортензии, герцогине де Сен-Лё милостью Людовика XVIII. Госпожа Ней говорила: «Мой муж лучше, чем другие, может оценить ужасное положение, в которое вверг себя Наполеон».^{363} Маршал считает предпринятое Бонапартом результатом помешательства или актом отчаяния. Это мнение разделяло окружение короля и, в свою очередь, оказывало влияние на маршала. Ещё 11 марта Ней говорил господину де Бурена, супрефекту Полиньи, что, несмотря на быстрое продвижение Бонапарта, следует идти прямо на него. Маршал выражал уверенность, что ему удастся схватить Наполеона и привезти в железной клетке. Очевидно, выражение понравилось Нею, он превратил его в лозунг. На замечание собеседника, что, мол, лучше было бы доставить Наполеона мёртвым на простой повозке, маршал отвечает: «Нет, вы не знаете Париж. Нужно, чтобы парижане видели его».

Возбуждение маршала нарастает по мере поступления дурных вестей. Едва показав свою легендарную треуголку, Император вернул себе трон. С того момента как полкЛабедуайера перешёл на сторону «разбойника», императорская армия, как катящийся снежный ком, непрерывно росла по мере своего продвижения. Префект Соны и Луары пишет Нею, что жители Шалона хотят помочь Наполеону и препятствуют отправке двадцати артиллерийских орудий, поэтому он, префект, намерен вскорости покинуть город, где уже сейчас открыто носят трёхцветные кокарды. Можно смело сказать, что последней надеждой сторонников короля оставался маршал Ней.