Текст книги "Маршал Ней: Храбрейший из храбрейших"

Автор книги: Эрик Перрен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Герцог де Майе, камер-юнкер Месье, с плохо скрываемым пессимизмом сообщает Нею, что граф д’Артуа покинул Лион, когда не смог заставить солдат, находившихся под его и Макдональда командованием, прокричать положенное «Да здравствует король!». Этот отъезд представлен маршалу как движение в направлении Мулена, хотя речь шла о поспешном возвращении в Париж. Ней решает присоединиться к Месье в Роанне. Для подготовки к отъезду, Майе на некоторое время покидает маршала, но по возращении он обнаруживает, что тот поменял планы и намерен идти с войсками в направлении Лон-ле-Сонье, маленького городка в департаменте Юра, куда прибывает в ночь с 11-го на 12 марта: «Нужно идти на Бонапарта!» Ней горько сожалеет, что Лион был легко сдан, даже без попытки организовать защиту на переправе через Рону. Он обвиняет Месье, который должен был сначала направиться в Гренобль, чтобы атаковать Бонапарта, и Макдональда, который не доверяет собственным войскам. «В отступлении невозможно выяснить, собираются ли солдаты исполнить свой долг. Это проверяется в бою». Нею предпринятое Наполеоном кажется счастливым случаем, так как, по его выражению, теперь состоится пятый акт трагедии под названием «Наполеонада», её развязка.

А ситуация, сложившаяся к тому времени, далеко не блестяща: мало патронов, не хватает лошадей для артиллерии. Что же касается солдат, то в казармах их ещё можно было заставить помнить о долге, но в контакте с населением они перестают подчиняться, как только заслышат шаги победителя при Аустерлице. Ней располагает лишь 6000 штыков, в то время как у Наполеона уже 14 000. «Нас будет меньше, но мы его сотрём в порошок, – утверждает маршал, – я возьму ружьё у стоящего рядом гренадера и дам пример другим, покажу, как следует пользоваться оружием».

Пока что, не имея возможности действовать, это он, а не Наполеон находится в клетке, расхаживая по просторному номеру гостиницы «Золотое яблоко». Небритый, в пропотевшей рубашке, князь Москворецкий уже три дня не разувался. Как и прежде, его всклокоченная рыжая шевелюра кажется вершиной большого пламени. Маршал выслушивает тревожные донесения местных начальников, которые преувеличивают самые нелепые слухи о «деспоте, покинувшем остров». Как безумный, он непрерывно шагает по спальне и гостиной своего номера. Отдаёт приказ арестовать офицера, выкрикнувшего «Да здравствует Император!», отправляет на разведку в Макон переодетых жандармов и диктует письма, в частности, письмо, адресованное Сюше: «Мы на пороге большой революции. Только вырвав зло с корнем можно надеяться, что несчастья удастся избежать». Обстановка заставляет маршала реально взглянуть на вещи, в письме он уже употребляет осторожное …можно надеяться, что…». Кажется, в душе Нея уже началась ночь главных вопросов, ночь с 13-го на 14-е.

Наполеон уже в Лионе. На площади Белькур он проводит смотр войск, при крайнем возбуждении и энтузиазме собравшихся. Когда Гривель, инспектор Национальной гвардии департамента Юра, предлагает Нею лично мобилизовать добровольцев в поход на Доль, маршал с раздражением отвечает: «Когда я отдам приказ, добровольцы подчинятся. Здесь все действуют добровольно, мне не нужны ни плачущие, ни хныкающие». Маршалу показывают прокламацию Императора, адресованную армии, он делает вид, что текст его не очень интересует, но тем не менее прочтёт его несколько раз. «Так больше не пишут, обращаясь к солдатам, – признаёт Ней в разговоре с префектом департамента Юра и адъютантом Месье. – Королю тоже следовало бы обращаться подобным образом. Именно так разговаривают с солдатами, когда хотят поднять их». Увидев фразы Императора, услышав их звонкое военное звучание, от которого он отвык в окружении Бурбонов, Ней начинает колебаться. Да, совсем недавно он сказал: «Если бы я мог обеспечить триумф короля, я бы стал освободителем отечества». А по утверждению одного лионского торговца, который, как полагал Наполеон, пользовался поддержкой Австрии, Ней по поводу прокламации с возмущением заметил:

– Пустое! Его обычная болтовня!

Но уже бессознательно он ищет основания и причины не быть верным слову, данному королю. Его обвинения отчётливые и острые, как удары ножа, достаются графу д’Артуа, который «никогда не удостаивал маршала Франции приглашения в свою карету» и который сегодня оставил Нея без войск и без инструкций. Ней также обвиняет короля, который, вопреки его советам, не сохранил Старую гвардию подле себя, и эмигрантов, которые при дворе унижали княгиню Москворецкую. С застывшим и торжественным лицом Ней касается и своих отношений с Императором: «Этот безумец никогда не простит мне своего отречения. Не пройдёт и шести месяцев, как он прикажет казнить меня». Данная фраза выдаёт его озабоченность своими личными интересами, будущим положением в случае реставрации имперского режима. Чаши весов колеблются, Ней взвешивает все «за» и «против». Он весь в сомнениях ещё до того, как приходит приглашение. С этого момента ему трудно примирить своё настоящее положение с прошлым.

На улицах Лон-ле-Сонье маршал, ещё верный королю, призывает солдат и унтер-офицеров объединиться вокруг знамени с лилиями. Он всячески обличает «безумца», который ищет предателей и своими действиями может привести лишь к гражданской войне. Относящиеся без всякой симпатии к Бурбонам солдаты, тем не менее, почтительно слушают его, расходятся и снова собираются неподалёку, чтобы проклясть короля. Они на грани открытого мятежа. Один за другим города сдаются Наполеону: Шалон и – что особенно важно – Макон, откуда Ней намечал нападение на императорскую армию. Понимая всю трудность своего положения, маршал вздыхает: «Обычно, когда все необходимые приказы отданы, я ложусь спать, но сегодня у меня нет ни минуты отдыха».

Решается его судьба. К какому голосу прислушаться? Погружённый в свои мысли, измученный ими до потери дыхания, Ней мечется в пустоте. Ему видится подводное течение, несущее его к неизвестным опасностям. Как и в самые трудные часы Русской кампании, лицо маршала будто охвачено огнём, но тогда солдаты читали на нём надежду на спасение, теперь же оно становится символом войск, брошенных на произвол судьбы. Как он поступит? Что он должен сделать?

Собравшаяся на постоялом дворе «Золотое яблоко» толпа не сводит глаз с окон маршала. Его слова о железной клетке повторяются повсюду. Местная знать спешит к нему в поисках потерянной надежды. Все сознают, что готовится событие огромной важности.

Жители Лон-ле-Сонье, понимая, что верить написанному в «Монитёре» больше нельзя, хотят узнать последние новости от проезжих незаинтересованных людей, которые бесстрастно говорят о положении Наполеона и реальными фактами опровергают все официальные сообщения.

Наступает сырая, ветреная и дождливая ночь с 13-го на 14 марта 1815 года. В мрачной атмосфере проходит тяжёлое ожидание военных событий, какого Ней не переживал даже перед Бородино. Вдруг в номере маршала наступает тишина. Немного продавленные плетёные кресла, шкаф с пожелтевшим зеркалом, туалетный столик, узкая дубовая кровать с ворсистым покрывалом, на которой, не раздеваясь, растянулся Ней. Чего он дожидался целый день? Что ему нужно, чтобы выступить против Наполеона? Ничего! Самое страшное то, что ему нечего ждать. После хвастливых заверений о неизбежной ликвидации досадного инцидента с Бонапартом теперь маршал сомневается в успехе своей миссии, которую предстоит выполнять с ненадёжными полками и офицерами, хотя и преданными, но не менее смущёнными, чем он сам. Мысленно он возвращается к словам Капелля, префекта департамента Эн, явившегося к нему с новостью о переходе 76-го линейного полка на сторону Наполеона.

– Это возврат Революции!

Капелль посоветовал Нею отступить к Шамбери, так как швейцарцы, по его мнению, готовы прийти на помощь королю. После таких слов Ней вскипел:

– Если иностранцы вступят на французскую землю, все французы встанут на сторону Бонапарта!

Маршал не осмелился признаться Капеллю, как, впрочем, и никому другому, что с этого момента он считал себя проигравшим, что он погубил себя, заявив, что для поднятия духа армии Людовику остаётся лишь приказать нести себя на носилках впереди войск. Думая о непреодолимых трудностях, он с отчаянием воскликнул:

– Я не могу голыми руками задержать море, возвращение Бонапарта докатится до Камчатки!

Сон не облегчил состояние маршала. Задул ветер 1793 года. Ней ощущает желание народа перевешать знать. Ему сообщают о революционном подъёме, вызванном приходом Наполеона в Гренобль и в Лион, о волне, распространившейся по всей стране. Народные выступления в духе якобинцев заставляют маршала думать, что Наполеон готов стать «народным Императором». Ней понимает, что бонапартистский поток всё сметёт на своем пути. Как командовать армией, которая только и думает о том, чтобы обратить оружие против тех, кого она призвана защищать. Следует сравнить слабоволие Нея с благородным поведением Макдональда, который честно и последовательно оставался верен присяге до отъезда короля. Но для Нея мысль о противодействии воле народа неприемлема. Он полагает, что эта воля освобождает его от присяги, данной Людовику XVIII. Как всегда строптивый, Ней сильно озабочен своей честью, которой каждый военный человек, достойный такого звания, придаёт большое значение. Той страшной ночью маршал старается понять, в чем заключается его долг. Он всего лишь солдат, происходящее выше его понимания. Гордость во многом определяет его решение, как, впрочем, и личные интересы. Ни пушки, ни армии противника не могли заставить его отступить, так неужели непредвиденный политический оборот вынудит его повернуть вспять, как Макдональда на мосту Гильотьер? Или он разобьёт Императора, или примкнёт к нему. Третье исключено! Не может Храбрейший из храбрых возвратиться к королю и, припав к его ногам, признаться в собственном бессилии. Для него, обвинявшего графа д’Артуа в беспечности в Лионе, это невозможно. Он всё ещё надеется сохранить за собой главную роль. Несмотря на торжественное обещание, данное Людовику XVIII, Ней полагает, что смог бы покинуть Бурбонов, если бы был уверен в добром к нему отношении Императора. Он воображает, что поставлен перед корнелевским выбором между страстными чувствами по отношению к народу и долгом перед королём. В действительности, его уровень ответственности предполагает только один выбор – выбор между честью и оппортунизмом. У Нея есть безотказный метод для оправдания собственного предательства, который он год назад использовал против Императора: маршал преувеличивает ошибки того, кому намерен изменить, чтобы не замечать собственных. Остаётся признать, что он переходит в другой лагерь в самый удобный для себя момент. Чего ещё можно ожидать от старого генерала Революции, который не сгорел от стыда, становясь под белое королевское знамя? Чего ожидать от князя Москворецкого, который без малейших угрызений принял смену режима в 1814 году? Наполеон не знает, чему он больше обязан – безрассудности своего прежнего соратника или его непостоянству. Когда имеешь дело с Неем, следует быть готовым к любым неожиданностям. С этой бомбой Императору следует обращаться с предельной осторожностью. Он предписывает генералу Бертрану: «Польстите ему, но не слишком, иначе он подумает, что я боюсь его, и заставит себя упрашивать».

Малейший шум заставляет Нея внимательно прислушиваться к происходящему за дверями. Может быть, это новости из Парижа или Лиона, от короля или Императора? Постучав в дверь, входят переодетые в гражданскую одежду офицеры, это эмиссары Наполеона, Ней мгновенно их узнает, но никогда и никому он не назовёт имён. Ней степенно подходит к гостям, скрывая свои чувства и сомнения. Император написал ему приветливую записку, в которой говорится, что если Ней перейдёт на его. Императора, сторону, то тот примет его, как на следующий день после сражения при Москве-реке. Гонцы передают также письмо от Бертрана, утверждавшего, что вся Европа ожидает возрождения Империи, что мирный успех Наполеона обеспечен, и если Ней будет бороться с ним, то на него ляжет ответственность перед Францией за развязанную гражданскую войну и за пролитую кровь. Среди переданных документов был также приказ выступать, подписанный Наполеоном, как будто Ней всё это время оставался под его началом.

Ошеломлённый изложенными взглядами Наполеона, вдохновлённый знаменем добровольцев II года, поднятым против королевской власти, маршал бросается навстречу событиям, как он бросался в битвы: да здравствует Император!

Выбор сделан!

Ней повторяет себе, что нельзя было допустить братоубийственной войны лишь для того, чтобы сдержать обещание, данное королю, тем более что сейчас стало ясно: это обещание невыполнимо. Без всякой пользы он мог бы попытаться организовать сопротивление, но он не располагал соответствующими средствами, теперь в этом не было сомнений. Правдивый Лекурб скажет ему: «Что, по-вашему, мы могли сделать, если солдаты не хотели воевать?» При таком антироялистском настроении войск маршал Ней видит только один выход – переход на сторону Бонапарта. Здесь как раз он и заблуждается. Он взял на себя обязательства перед королём, поэтому из соображений чести он не должен был вмешиваться в происходящее, но такт и чувство меры никогда его особо не обременяли. В новой ситуации, созданной Наполеоном, находилось место и для маршала. Было бы величайшим упущением не принять участие в полёте Орла. Попытки самооправдания не приносят успокоения. Отмечено ли страданием лицо маршала? Только его глаза выдают невыносимую муку, которая, видимо, имеет как физические, так и моральные причины. На суде он будет утверждать, что в тот день ясность рассудка покинула его. Ещё вчера он гордился своей ролью, сыгранной в Фонтенбло, ролью спасителя короля. А сегодня он должен сделать свой окончательный выбор, который сметёт трон Бурбонов, как ничтожную соломинку. Какое впечатляющее предательство по отношению к недавним невоздержанным речам в Тюильри! Ней чувствует раздвоение: как будто он, с виду живой и действующий человек, умер внутри. Импульсивность его поступков – это своего рода освобождение.

Решение принято, и маршалу остаётся только убедить солдат и офицеров. Ней отказывается от сна. 14 марта 1815 года он ожидает рассвет, составляя воззвание, которое прочтёт, обращаясь к войскам. На суде он скажет, что не является автором текста, что воззвание «прислано Бонапартом через специального агента, офицера Гвардии». Многочисленные историки изучали документ, одни видят стиль Наполеона, другие – Нея. Знакомясь с напыщенными фразами, хочется всё же приписать авторство маршалу. Как бы там ни было, с момента публичного прочтения воззвание становится произведением Нея.

В 5 часов Ней показывается на пороге своего номера. Бледный от бессонницы, с вылезающими из орбит глазами, он советуется с двумя помощниками генералами Бурмоном и Лекурбом. Первый – старый шуан,[101]101
  Шуаны – активные контрреволюционеры, действовавшие на северо-западе Франции в 1792-1802 годах. – Примеч. пер.


[Закрыть] второй – бывший сподвижник Моро, вычеркнутый из рядов офицеров после его изгнания. И тот, и другой – известные антибонапартисты. Ней объясняет им, что считает бессмысленным вооружённое сопротивление триумфальному возвращению Наполеона. Собеседники ошеломлены! За недостатком аргументов, в борьбе с собственными внутренними противоречиями, Ней повышает голос и оправдывает свое решение якобы существующим заговором: «Всё давно решено. Ещё три месяца назад мы обо всём договорились». Бурмон и Лекурб категорически не согласны, они отказываются предать короля. Позже Ней обвинит Бурмона, что тот согласился переметнуться, заявив, что нужно перейти на сторону Бонапарта, так как «Бурбоны сделали слишком много глупостей». Существует веское свидетельство против Бурмона: Савари утверждает, что в Лон-ле-Сонье один офицер застал Бурмона у Нея за работой над тем самым знаменитым воззванием. Нет сомнений, что Бурмон вёл себя двусмысленно. Стараясь избежать прямого столкновения, он, тем не менее, совершенно искренне был против решения маршала.^{364} Что касается Лекурба, то его письмо Нею от 16 марта показывает, что он не был настолько враждебен Бонапарту, насколько принято считать, хотя генералу не были чужды угрызения совести: «Передайте Императору, что, если я буду освобождён от клятвы, моё сердце и моё оружие будут принадлежать ему. Тогда я смогу защищать и отечество, и лично его. <…> Но в данный момент я не могу примкнуть к первым перешедшим на его сторону, я должен следовать принципам чести и долга. Подождите, пока я освобожусь».^{365} Налицо более достойная реакция по сравнению с поведением Нея. Таким образом, Лекурб, как и Бурмон, не имел категорических возражений против перехода на другую сторону, видя в этом последний шанс для себя. Но позже они откажутся от поддержки своего начальника, возложив на него всю ответственность.

Башенные куранты Лон-ле-Сонье отбивают 10 часов. Войска Нея готовятся к параду. После барабанной дроби наступает тишина. Сейчас, несмотря на сомнения, следует произнести нужные слова, чтобы покончить с неопределённостью, чтобы убедить войска. Ней должен превозмочь тревогу и неуверенность, царившие в душе, ведь он не выполнил свой долг, нарушил своё слово. Крупное лицо маршала с волевой челюстью застывает, как непроницаемая маска. Мысли ещё не превратились в слова. Перед ним четыре пехотных батальона и шесть кавалерийских эскадронов. Он вглядывается в лица солдат и вспыхивает быстрее, чем сухая трава.

– Дело Бурбонов погибло навсегда! – зычным голосом прорычал он.

Долго сдерживаемый клич одновременно вырывается из всех глоток:

– Да здравствует Император! Затем следует второй залп маршала:

– Законная династия, принятая французским народом, возвратит себе трон. Только император Наполеон должен править нашей прекрасной страной. <…> Миновали времена, когда нации управлялись режимами, действовавшими на основе нелепых предрассудков и правил, когда попирались права угнетённого народа. <…> Не раз я вёл вас к победе, так следуйте за мной и сейчас! Мы примкнём к бессмертной фаланге, которая вместе с императором Наполеоном войдёт в Париж. Совсем скоро вы увидите Императора.

Под шум оваций и приветственные крики солдатские ряды ломаются. Каждый хочет приблизиться и дотронуться до Краснолицего, до его рук, шпаги, мундира. Охваченный волнением маршал обнимается с солдатами и даже с музыкантами. Под возгласы «Долой белую тряпку!» солдаты срывают белые кокарды с киверов и лилии с отворотов мундиров. И в том же порыве они достают из ранцев трёхцветные кокарды, спрятанные с момента возвращения Бурбонов. Ветераны стыдливо отворачиваются, чтобы скрыть наворачивающиеся слезы. Солдаты не скрывают своей радости в предвкушении встречи с Наполеоном, также бурно и искренне они выражают благодарность Нею, который, по их мнению, сделал выбор по зову сердца. Из атмосферы общего ликования выпадают поступки некоторых офицеров: полковник Национальной гвардии из Лон-ле-Сонье ломает перед маршалом свою шпагу, а полковник Дюбален подаёт в отставку. Тем, кто отказывается следовать за ним, Ней заявляет, что «предпочёл бы тысячу раз быть растёртым в порошок руками Бонапарта, чем быть униженным людьми, которые не нюхали пороху». При этом он надеется, что Наполеону удастся объединить нацию.

Наполеон! До встречи с ним Ней старается разобраться в своих противоречивых поступках. Без смущения он вспоминает горделивую радость, которую испытал в Лон-ле-Сонье, зачитывая воззвание, но он не забыл о чувстве неловкости, которое испытывал, когда признавался себе, что вновь капитулировал перед прежним повелителем, к которому больше не испытывал тёплых чувств. Сердце маршала сжимается, когда он составляет письменное оправдание, которое намерен вручить Императору. История не перестаёт бросать его из одного лагеря в другой. Ней ощущает себя орудием судьбы. Такую роль он считает своим долгом, которому следует, не рассуждая. Так Ней движется к катастрофе, считая свой выбор оправданным, примером жертвенности, как её понимали в античные времена.^{366}

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.
Опостылевшая война

Неужели для меня не найдётся пули или ядра?

Ней, деревня Катр-Бра

В 1884 году в маленькой деревушке Планшенуа, расположенной примерно в семи километрах к югу от Ватерлоо, ещё проживал девяностодвухлетний старик, который помнил аромат лукового супа, приготовленного им для маршала Нея накануне исторического сражения. Как реликвию старик сохранял пропуск, подписанный князем Москворецким. Пропуск был нужен для поездки за луком.^{367} За исключением истории с супом этот долгожитель ничего не смог вспомнить, хотя и был свидетелем кровавого сражения, в котором ничего толком не разобрал кроме момента окончательного разгрома. Точно также миланец благородного происхождения Фабрицио дель Донго, герой Стендаля из «Пармской обители», видел только конец битвы. Молодой человек во власти мыслей о славе и о свободе, был «охвачен детским восхищением» при виде маршала Нея, отдающего приказы среди свистящих ядер, взметавших тучи земли, среди стонов и криков раненых.

18 июня 1815 года в присутствии Нея Наполеон, склонившись над картами, предсказал:

– У нас девяносто шансов из ста. Скептически настроенный маршал возразил:

– Веллингтон не так прост, как думает Ваше Величество. Если Ней и не утратил своей легендарной храбрости, то всё же он шёл в бой не столько, чтобы победить, сколько из желания скорее со всем покончить.

Маршал Ней снова увидел Императора 18 марта в Осере. Прибыв в этот город, где его встречал Гамо, префект департамента Йонна и свояк Нея, Наполеон, с удивлением поглядев на фасад здания префектуры, расхохотался. По приказу Гамо, «проявившего себя полным глупцом», как скажет потом Император, рабочие старались соскрести лилии, уже одиннадцать месяцев скрывавшие орла.^{368} Наполеон не забыл, что в прошлом году его отъезд в ссылку был воспринят совершенно равнодушно, именно поэтому ситуация представлялась ему особенно забавной. Гамо, недавно награждённый графом д’Артуа за усердную службу, организовал встречу Нея и Императора. К сожалению, исторический разговор состоялся в префектуре при закрытых дверях, поэтому точное воспроизведение некоторыми авторами, в частности, Флери де Шабулоном, слов, сказанных Неем, следует рассматривать как чистый вымысел.

Набравшись храбрости, маршал заявил Наполеону, что теперь не следует больше думать о победах и завоеваниях, но что вероятность серьёзной угрозы Императору крайне мала, конечно, при условии, что он «не намерен снова сделаться тираном». Ней стремился оправдать своё предательство в 1814 году рядом упрёков, адресованных Бонапарту, но тот прервал его, крепко обняв своего старого помощника. Среди солдат Нея ходили разговоры о довольно холодном приёме, оказанном Наполеоном маршалу.^{369} В самом деле, маршал, как всегда, перестарался, что было с раздражением воспринято Наполеоном, особенно когда он увидел откровенную радость последнего. Ней обнимал всех офицеров императорского штаба, не зная, как ещё можно выразить свой энтузиазм от того, что снова находится среди них.

Для Наполеона главное заключалось в том, что он устранил столь порывистого военачальника со своего пути и отныне проявлял по отношению к Нею высокомерное доверие, если так можно выразиться. Он играл с ним, как кошка, отпускающая мышь не дальше, чем на длину своей лапы. Ток взаимопонимания больше не соединял их. О чем ещё они могли говорить, кроме военной ситуации? Взгляды, адресованные друг другу, были гораздо красноречивее. Эти взгляды, выражавшие глубинные устремления души, заменяли слова. Наполеон ничем не показал, что понял растерянность в поведении Нея. Противоречивые мнения относительно князя Москворецкого звучали повсюду, двусмысленность его положения была более чем очевидной.

Узнав о предательстве маршала, Людовик XVIII с болью воскликнул: «Ничтожество! Для него не существует понятия чести!»^{370} Король, переполненный отвращением к Нею, был вынужден бежать из Парижа. Огорчённые роялисты с горькой иронией повторяли двустишие:

 
Кто беды Франции принёс?
То ли курносый, то ль с горбинкой нос.^{371}
 

20 марта, во дворе Тюильри у ворот, ведущих к реке, факелы освещали взволнованное лицо Наполеона. Ликующая толпа, передавая Императора с рук на руки, вносит его во дворец. Однако в самом Париже, по свидетельству герцогини де Майе, возвращение Наполеона не стало большим праздником и не вызвало особой радости горожан. Только особняк маршала Нея был празднично иллюминирован по случаю радостного события.^{372}

Собравшиеся в Тюильри клянутся в верности новому суверену, среди них и те, кто отвернулся от него в 1814 году. Многие отмечают скованный и даже несколько смущённый вид Нея. С неподвижным и безжизненным взором он напоминает лунатика. Маршал признаётся генералу Ламарку в своей растерянности, произнесено слово «предательство». «Господин маршал, – возражает ему Ламарк, – такой человек, как Вы, не предаёт, он принимает ту или иную сторону. Тюренн и Конде не раз меняли знамёна, которым служили. Тем не менее они знамениты и уважаемы».^{373} Но далеко не все разделяют это мнение: роялисты относились к нему с омерзением, некоторые бонапартисты, учитывая его прежнее отступничество – с подозрением. Маршал, никогда не отличавшийся сдержанностью, упорно разглагольствует и однажды договаривается до того, что в присутствии Наполеона упоминает свое знаменитое высказывание о клетке. Ещё один неловкий шаг!

– Ваше Величество, слышали ли вы о моем обещании королю доставить вас в Париж в железной клетке?

– Нет, мне ничего об этом неизвестно, – ответил Император. – Впрочем, я не придаю никакого значения тому, что кто-то мог сказать, написать или даже сделать. Я отдаю себе отчёт, насколько велико влияние обстоятельств. Я сужу о верности и истинных чувствах людей по иным критериям и другим данным.

Наполеон не обманывается, к тому же он беседовал о поведении Нея с королевой Гортензией. В результате он пришёл к выводу, что маршал не смог удержаться и упустить случай прославиться. Смущённый Ней ещё больше путается в своих объяснениях и заявляет повелителю:

– Тем не менее это правда, сир, я сказал такие слова. Мне казалось, что настал момент, когда нужно скрыть свои намерения, чтобы избавить Францию от властителей, прибывших во вражеском обозе.^{374}

Наполеон не отвечает. Он не сомневается, что Ней от чистого сердца пообещал королю поймать его, Наполеона, и что он был намерен сдержать свое слово. Грубая ложь маршала ещё сильнее его дискредитирует, тем более что он, в очередной раз демонстрируя дурной вкус, позволяет себе оскорбительные выражения в адрес Бурбонов в обществе офицеров: «Это гнилое, бесчестное семейство». Зная, что Император в узком кругу называет его «объектом ненависти», Ней больше не появляется в Париже за исключением 1 июня, когда происходит так называемая ассамблея Майского поля,[102]102
  Название политического собрания, восходящего ко временам правления Каролингов, т. е. к VIII – IX векам. 1 июня 1815 года на Марсовом поле в Париже в присутствии высших должностных лиц, войск и национальной гвардии Наполеон огласил так называемый Дополнительный акт (своего рода конституцию), присягнул ему и роздал полкам знамёна с орлами. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] представлявшая собой тщательно организованный, но бездушный, неискренний спектакль. Там мы видели Нея, вновь покорного Императору, Нея, погружённого в свои мрачные мысли. В этот день под гром артиллерийского салюта и грохот барабанов князь Москворецкий со своими коллегами Сультом, Журданом и Груши верхом сопровождает церемониальную карету, в которой восседает Наполеон с непроницаемым лицом. Глядя на него, Ней слишком поздно начинает понимать, что отныне в его душе не будет мира. Наполеон следует своим путём, Ней – своим, только легенды соединяют их. В конце церемонии Император громко приветствует маршала:

– А вот и Вы! А я-то думал, что Вы эмигрировали.

– Мне следовало сделать это гораздо раньше, – сухо отвечает маршал.

В тот же вечер он уезжает в деревню.

Со всех сторон на маршала сыплются обвинения и упрёки. «Армия корсиканца, начиная с господина Нея, – пишет граф Дама, – состоит из ничтожных прохвостов, с которыми не следует церемониться. <…> К черту корсиканскую армию и её начальников, их нужно расстрелять или сослать в Сибирь, или в Кайенну,[103]103
  Т. е. во Французскую Гвиану в Южной Америке. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] или на каторжные работы в шахты».^{375} Имя маршала и его политическое непостоянство породили игру слов, популярную в Париже. По поводу его столь театрального перехода в Лон-ле-Сонье говорили: «Нужно родиться (быть Неем),[104]104
  Причастие от «родиться» (né) и фамилия маршала (Ney) на слух неотличимы. – Примеч. пер.


[Закрыть] чтобы так поступить».^{376}

У Нея нет времени ни на то, чтобы пожалеть себя, ни на глубокий анализ произошедшего. Для финальной сцены драмы Нея уже готовы декорации – Ватерлоо.

Европа разворачивает свои силы, в то время как силы Наполеона на исходе. Столкновение неизбежно, его итог заранее известен. В лагере антинаполеоновской коалиции ненависть к нему достигает предела: он должен быть убит! Разговоры о войне звучат все громче. Ней возвращается в Париж, он озабочен одной мыслью: прибегнет ли Наполеон к его услугам? Всем ясно, что Император решил атаковать прусские и английские войска, пока они стоят отдельными лагерями в Бельгии. Мотивация маршала Нея определяется как искренним желанием сражаться за Францию, как это было в звёздные часы его карьеры, так и ревнивым наблюдением за тем, как его старые соперники, в частности Сульт, получают назначения. Кроме того, если последнее сражение, как он и предвидел, обернётся поражением, такой уход в царство Гадеса,[105]105
  Гадес (в другом написании Аид) – древнегреческий бог, властитель подземного царства мёртвых. – Примеч. пер.


[Закрыть] представляется ему достойным завершением его героической карьеры.

Приглашение Императора заставляет себя ждать. Быстро формируются армейские корпуса, должности отдаются генералам, Ней наблюдает целый вихрь назначений и повышений. Неужели из-за предубеждений Наполеона князь Москворецкий останется в стороне от событий? Ней не может допустить такую мысль. Возможно ли сражение без героя отступления из России? Невозможно! Наконец Наполеон решается написать Даву, своему военному министру: «Вызывайте маршала Нея. Скажите ему, что, если он хочет участвовать в первых боях, ему следует прибыть 14 июня в Авен, где будет развернут мой главный штаб». Тон записки достаточно красноречив: …если Ней хочет…» Это означает, что при необходимости Император обойдётся и без него. Вместо приказа довольно странное обращение, в котором нет прямого выражения воли автора записки. Но маршал видит в этом лаконичном послании лишь одно: он не отвергнут. Ней получил письмо Императора 11 июня, в 11 часов вечера, а в полночь багаж уже собран. Отправив лошадей и свой личный обоз, 12 июня в 9 часов утра Ней со своим первым адъютантом, полковником Эйме, садится в карету. Секретарь и личный интендант сопровождают маршала в другой карете. И… погоняй, кучер! Когда Ней снова чувствует себя маршалом, всё в мире становится на место. Больше его не мучают дурные сны, исчезли сомнения и угрызения совести. Судьба отступника несёт его, как сбившийся с пути корабль. Авен 13 июня, дальше – Бомон. Здесь 15 июня Ней покупает двух лошадей у маршала Мортье, вынужденного задержаться из-за воспаления седалищного нерва, и, без задержки, обгоняя колонны войск, направляется в Шарлеруа. Солдаты, завидев маршала, радостно кричат: «Вперёд! Вперёд! Вот он, Краснолицый!» Они заблуждаются! Эти храбрецы связывают с ним будущее, в то время как он воплощает прошлое. Ней, герой Эльхингена и сражения на Москве-реке, – это уже история. Приближённые к маршалу офицеры замечают признаки нервозности и жестокие приступы меланхолии. Они догадываются об отчаянии, которое неожиданно может накрыть его, как огромная волна. Начиная с событий в Фонтенбло офицеры отмечают: маршал не тот, что прежде. «Его ум подавлен, энергия парализована».^{377} Делор, который будет дважды ранен при Ватерлоо, также констатирует: «Он уже не обладал прежней живостью мысли».^{378} Стоило ли по этой причине придержать его «в карантине»? Наполеон заглушил свои обиды, надеясь, что в бою, от которого зависит личная судьба маршала, тот вновь обретёт себя. Нетрудно представить, что ожидает скандального предателя в случае возвращения Бурбонов.