Текст книги "Могила на взморье (ЛП)"

Автор книги: Эрик Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Глава 27

Сентябрь 2013

После двух часов, проведенных на чердаке, я совершенно устала. Скорее всего, дело было в бессонной ночи и спертом воздухе, а главное, в воспоминаниях. Ничто так не выматывает, как позднее раскаяние и открытые вопросы, и всего этого у меня было предостаточно тем утром. В довершении ко всем неприятностям, я наткнулась на фотографии меня и Юлиана, так сказать мои первые художественные попытки в этой области. В основном это были эстетические фотографии наших обнаженных молодых, гладких, светлых тел. Под ними я обнаружила любовные письма Юлиана, свидетельства его романтической натуры. Прислонившись к мешку с одеждой, я пробежала глазами строки, где-то трогательно улыбалась, а некоторые места проглатывала как лекарство или мысленно переносилась в них. Истории, гимны, тексты песен и стихи сменялись нормальными письмами, под которые много лет назад я засыпала, лежа в кровати, и которые теперь, по прошествии стольких лет, вызывали болезненную улыбку.

«Он бы не ушел», – говорила я себе. Он бы не смог заставить меня ждать целый год. Но одно то, что у него вообще возникла мысль отправиться одному в путешествие по миру, разозлила меня. Так что, избалованный ребенок предпочел сломать куклу, до того как ее получил кто-то другой, пусть и временно. В конце концов, нас разлучила моя собственная гордость. «Гордость – извечный грех дураков» – как писал английский поэт Александр Поп.

Внезапно услышав чье-то дыхание и скрежет лестницы, я затаилась. Но никто не появился.

– Пьер? Это ты?

Раздался свист. Я не слышала эту мелодию целую вечность, однако сразу же узнала ее. Это был гимн, который когда-то сочинил Юлиан для нашей компании.

Когда я поднялась, свист прекратился, а спустившись вниз, я обнаружила, что в помещениях никого не было.

Мне нужно было внести ясность в свой приезд в мае, при этом я не могла обратиться к людям, которым не доверяла полностью, хотя, возможно, была и не права по отношению к ним. Полиция тоже не годилась в качестве собеседника, так как я практически ничего не могла им предъявить, кроме плохого предчувствия, предупреждения слегка слабоумной женщины и собственных фантазий. Ключом ко всему была Эдит Петерсен. Она что-то знала, в этом я была уверена. Что именно, о ком и как она это узнала – обо всем этом я не имела ни малейшего понятия. Но, может быть, я и переоценивала ее осведомленность и у нее была лишь крошечная часть пазла.

Подойдя к дому Петерсенов, я увидела, что машины Маргрете не было на своем месте, стояла только машина Харри. Я уже собралась позвонить, как вдруг заметила, что дверь была приоткрыта, как это часто бывало в Кальтенхузене в солнечные, теплые дни, где все с давних пор знали друг друга. Подняв руку, чтобы постучать, я увидела через дверную щель кухню, расположенную в конце темного коридора, где спиной ко мне сидел за столом Харри. Он ничего не делал, просто смотрел в одну точку перед собой.

Я вдруг поняла, что будет лучше остаться незамеченной. Что, если он будет настаивать сопровождать меня к Эдит? Об этом я заранее не подумала. Ни с того, ни с сего у меня появился шанс незамеченной пробраться к Эдит.

Я на цыпочках подошла к лестнице. Так как я знала, что она скрипела, мне понадобилась целая вечность, чтобы прижимаясь к стене, прокрасться наверх.

Эдит смотрела телевизор, какой-то сериал с красными розами, клятвами в любви и проблемами богатой жизни. Заметив меня, она, видимо, какое-то время раздумывала, кто я, словно перебирала в голове карточки с именами. Через несколько секунд она нашла, наконец, имя, соответствующее моему облику.

– О, Лея, как мило, – сказала она и убавила звук телевизора. Как и несколько недель назад, Эдит протянула костлявую руку, и мне даже показалось, что она стала еще более обессиленной и безвольной. И вообще, пожилая дама выглядела более уставшей, слабой и какой-то обескровленной, чем во время моего первого визита.

– Ты пришла с Пьером? – спросила она.

– Нет, его со мной нет.

– Он мне нужен.

Вообще-то она имела в виду то, что нуждалась в его уколах и целом арсенале обезболивающих. Возможно, звучало слишком театрально, но, казалось, смерть уже заглядывала ей через плечо. Да еще этот резкий запах, который исходил от нее и пропитал не только комнату, но и весь дом. Еще прошлым вечером я ощутила этот неприятный запах ветхости и упадка. Конечно, Эдит была не виновата в этом и, наверняка, не хотела, чтобы ее жалели, но именно это чувство и испытывал каждый, кто посещал ее. Раньше женщину уважали, считали доброй, любящей детей, с чувством юмора, прилежной, сильной, смелой, жесткой. Все это осталось в прошлом. В настоящем было только сочувствие и больше ничего.

– Смотрите, что я нашла, когда разбирала старые вещи.

Я дала ей фотографию, сделанную примерно тридцать лет назад в ее саду: среди мальвы, помидоров и фасоли стояла смеющаяся Эдит, положив руки на плечи детей Кальтенхузена, как орлица, защищающая своих детенышей. Юлиан даже положил голову на руку Эдит, нежный жест, полный благодарности.

Я дала ей время рассмотреть фото, а сама встала к окну и выглянула в сад, который перестал быть таковым. Не было ни цветов, ни овощей, лужайка заросла клевером и мхом

– Тут и Сабина тоже, – сказала она, в конце концов.

Я кивнула. На фотографии моя сестра стояла позади нее. Она уже тогда была выше Эдит, и по ней было видно, что она не совсем вписывалась в общую компанию, хотя, возможно, и хотела бы этого. У Сабины была робкая, даже неуверенная улыбка, контрастирующая с ее обычным угрюмо-решительным выражением лица. Это один из тех редких снимков, где Сабина была запечатлена вместе с другими детьми. Поэтому я дала Эдит именно это фото. Оно позволяло мне перейти к вопросам, ответы на которые мне срочно нужно было выяснить.

– Харальд совсем не улыбается, – разочарованно сказала пожилая женщина. – Единственный. Опять ему что-то не нравится. Может, он не хотел делить меня с вами, как ты думаешь?

– Ничего не могу сказать на этот счет.

– Он уже в детстве был ужасно чувствительным. Когда с ним говорили начистоту, он на несколько дней уходил в себя, и даже, если его упаковывали в вату, он и ею умудрялся пораниться. После Майка у него не было друзей. Но с Сабиной он хорошо ладил. Ах, Лея, бедная твоя сестра. Почему я должна все это переживать? Почему мое тело такое упрямое? Я больше не хочу быть такой выносливой. Кто-то должен, наконец, задушить меня подушкой. Но они все трусливые. Слишком трусливые.

Она посмотрела на меня, будто искала в моих глазах смелость, которой не хватало ее детям. Разве это не ужасно? Единственное желание, которое было у этой женщины – умереть. Я могла ее понять, впрочем, как и тех, кого она называла трусливыми.

– Это не было обычным несчастным случаем? – совершенно неожиданно я сменила тему. – Нас кто-то преследовал? Поэтому мы ехали так быстро? Что Вам известно об этом?

Глаза Эдит беспокойно вспыхнули, может, потому что она уже ждала моего следующего вопроса. Я должна быть конкретнее. Некоторые вещи нельзя выяснить, если все время ходить вокруг да около.

– Эдит, несколько недель назад Вы предупреждали меня об опасности. Кого или что Вы имели в виду? Отчего исходит опасность?

Дыхание Эдит участилось, она слегка хрипела.

– О, Лея, если бы ты меньше спрашивала, а вместо этого последовала моему совету. Уезжай из Кальтенхузена сегодня, лучше прямо сейчас.

– Я знаю, Вы желаете мне добра. Но Вы должны сказать мне, что здесь происходит. Это как-то связано с убийством Юлиана? С его могилой в руинах, которую вчера ночью раскопала полиция? Мы с Сабиной узнали об этом в мае?

Эдит поднесла дрожащие руки ко рту, ее глаза были широко раскрыты.

– Что ты такое говоришь? – прохрипела она. – Юлиан... О, боже мой. Его...

Я медлила. Разве она еще ничего не знала?

– Да, его убили, это практически доказано, – с грустью, подтвердила я. – Убили и закопали. Двадцать три года назад.

– Двадцать три...

– Предположительно тридцать первого августа девяностого года.

Эдит вновь начала перебирать карточки в голове.

– Тридцать первого августа, – пробормотала она, полностью погрузившись в себя.

– Прошлой ночью мы случайно нашли его могилу. Меня удивляет, что Маргрете и Харальд еще ничего не сказали Вам об этом. Извините, что Вы таким образом...

Взгляд Эдит, в котором вдруг появился страх, был направлен куда-то позади меня.

Именно в этот момент перед моим мысленным взором вновь появились неподвижные кадры воспоминаний, которые, по мнению моего шверинского психолога, отражали события, произошедшие во время моего приезда в мае. Маргрете стояла перед кухонным столом на первом этаже. Она склонилась над ним, держа в руке кусок ткани, большое полотенце, которое набросила на что-то, лежавшее на столе. Харри стоял рядом с ней, бледный и растерянный...

Картинка угасла.

Я повернулась. В дверях комнаты Эдит с каменным лицом стояла Маргрете.

Глава 28

Четырьмя месяцами ранее

– Вау, ч-черт, не могу поверить, это б-безумие.

Харри держал в руках договор купли-продажи руин. Он прочитал каждое слово минимум три раза, проводя пальцем по подписям отца Бальтуса и дедушки Сабины и Леи. Он по очереди лучезарно улыбался Сабине, Маргрете и Лее, которые собрались вокруг документа на кухне у Петерсенов.

В конце концов, его взгляд снова остановился на Сабине.

– В-вот оно! Мы с-спасены! Это л-лучшее, что могло произойти! Черт, эй, это п-просто безумие.

Маргрете сказала глубоким, звучным голосом:

– Да, здорово. Успокойся уже.

Лея имела в виду то же самое, когда сказала:

– Это же не великая хартия вольностей, Харри, а просто договор о покупке пустыря.

Сабина могла его понять, наверное, единственная из всех. «Дворец» был для Харри символом, святыней, в которой хранилось лучшее, что было в его жизни – память. Наверняка другие члены группы тоже скучали по этим стенам, как многие люди во взрослом возрасте скучают по детской площадке, где раньше играли или по саду бабушки и дедушки, где летом срывали с деревьев вишни. Большинство вынуждено смириться с тем, что вещи не могут сохраняться вечно, они меняются, продаются, уступают место улице или парковке... Но у Харри было не так. Даже через тридцать лет он будет вспоминать в руинах молодость, каждый отдельный день. Может, он даже умрет там.

Он взял Сабину за руку.

– С-спасибо. Большое, большое спасибо. У тебя п-получилось супер.

– Не за что. Мне помогала Лея.

Харри и Лея кивнули друг другу, но их взгляды встретились лишь на мгновение. Они были чужими друг другу, разделенные не только двадцатью тремя годами, в течение которых не общались, но и тем, какой была их сегодняшняя жизнь. Жизнь Харри состояла из Пёля, руин монастыря и погребением умерших, жизнь его сестры – из труда и хлопот. Жизнь Леи, напротив, насколько могла судить Сабина, состояла из работы фотографом, художественного толкования различных объектов, в обращении с опытной, интернациональной публикой и, похоже, из флирта с красивыми мужчинами. В ветхом, как внутри, так и снаружи, доме Петерсенов, она выглядела как свежая лилия в букете засушенных цветов.

– У меня есть к тебе одна просьба, – обращаясь к Харри, сказала Сабина.

– В-все, что хочешь, – подтвердил он.

– Я хочу, чтобы мы все вместе провели вечер. Еще сегодня.

– К-классная идея!– крикнул Харри. – У нас все-таки есть повод отпраздновать.

– Говоря все, я имею в виду всех тогдашних детей Кальтенхузена, короче, вашу компанию и меня.

– Ч-черт.

Это ругательство, конечно, предназначалось Майку.

– Черт, – повторил Харри, закрыв лицо руками.

Маргрете толкнула его в бок.

– Да ладно, не веди себя так. Тебе все-таки удалось сохранить эту дурацкую груду камней, ради этого можно и переступить через себя. Кроме того, вам и, правда, уже пора пожать друг другу руки. Вы же не можете вечно...

– Л-ладно, все, я тебя услышал, – прикрикнул Харри на сестру.

– Не плохо. Но вот понял ли ты?

Харри внимательно рассматривал документ, который держал в руках, ощупывал бумагу, после чего снова бросил на Сабину благодарный взгляд.

– Хорошо. Д-договорились, – он встал. – Но прежде я хочу посмотреть на глупое лицо Бальтуса, когда принесу ему благую весть.

Сабина взяла договор и, сложив, убрала его в карман кофты. Втроем они смотрели из окна кухни, как Харри, словно веселый мальчишка, выбежал из дома и окунулся в сумерки, опустившиеся на Кальтенхузен.

– Я удивлена, – сказала Лея, дотронувшись до плеча Сабины. – Приятно удивлена. Предложение провести вместе вечер, могло быть высказано и мною.

Сабина улыбнулась. Для того, что она намеревалась сделать, такой вечер был просто необходим. Но, к сожалению, вечер не будет хорошим.

Глава 29

Сентябрь 2013

Маргрете силой вытащила Лею из комнаты матери. Она испытывала глубокую неприязнь по отношению к своей бывшей подруге, которую выразила одним единственным жестом, толкнув Лею в сторону лестницы. Та чуть не упала, но вовремя успела схватиться за поручни.

– Слушай, что это значит? – спросила Лея.

Ничего не сказав, Маргрете прогнала ее вниз по лестнице.

Еще когда они были детьми, Маргрете недолюбливала Лею и поэтому иногда, катаясь на велосипеде, оттесняла ее к канаве, и выдавала все это за случайность, чтобы не злить Майка. Потому что Майк, да и вообще все, любили Лею больше, чем она заслуживала, даже мать Маргрете. А кто тысячу раз помогал Харри и Майку выбираться из какой-нибудь неприятной истории? Она, Маргрете. Кто тогда больше всех помогал с расчисткой этих проклятых руин, не боясь ни шипов, ни крапивы? Маргрете. Кто достал запчасти для отслужившего свой век велосипеда Майка и починил его? Кто несколько раз стаскивал дурацкую кошку Леи с дерева? Кто мотивировал Жаклин заняться спортом? Кто обеспечивал алиби Юлиану, когда он хотел тайком встретиться с Леей? Маргрете, одна Маргрете. Наряду с Майком, она была самой активной, самой смелой, прилежной и надежной.

Но как это часто бывает в несправедливом мире – любят не тех, кто старается, а тех, кто очаровывает собой. Их улыбка уравновешивает тысячу часов напряженной работы, а одно слово сто поступков. Лея была хрупкой, поэтому автоматически вызывала у парней защитные инстинкты, которые охотно принимала. А если она закидывала голову назад, смеялась и трясла волосами, то вообще была самой красивой девушкой в округе. Так как ее мать происходила из образованной, городской семьи, Лея много читала и грамотно разговаривала. Помимо всего прочего, у нее было чутье, как расположить к себе других людей. Она всегда напоминала Маргрете конькобежку, изобилующую талантом и красотой, которой достаточно пробежать восьмерку, чтобы получить десятку, а те, кто старался изо всех сил, должен был довольствоваться семеркой.

Но все это в те времена имело одно смягчающее обстоятельство, а именно то, что дом и участок Петерсенов вместе с руинами был центром и самым частым местом встречи их компании, а мать Маргрете взяла на себя роль доброй покровительницы. В связи с этим Маргрете чувствовала себя более значимой.

В настоящем все было по-другому. Сегодня Жаклин пила чай «Пингпонг» в тени японского клена, Пьер изо дня в день сидел в белом халате и одноразовых перчатках в своем белом приемном кабинете, где получал сто евро за рукопожатие, а Майк вообще был владыкой острова. У Маргрете, напротив, не было ничего, кроме работы уборщицей, придурковатого брата и угасающей матери, которую она уже тысячу раз мысленно спрашивала:

– Когда ты, наконец, помрешь?

Еще никогда Маргрете не воспринимала свою жизнь такой жалкой и убогой, как в тот момент, когда Лея, похожая на ангела, появилась из ниоткуда, красивая, эффектная, бойкая. В доме Маргрете, над которым висел серый саван тягостных будней, Лея выглядела как фреска в мрачном гараже.

Уже по одной этой причине, она бы охотно столкнула Лею с лестницы, чтобы завершить то, чего не сделала авария. Маргрете понимала, что в ней говорила зависть и недоброжелательность. Но радоваться чьему-то успеху было в тысячу раз легче, когда сам можешь продемонстрировать успех. Но Маргрете уже давно не хватало сил на доброту.

В тот день к ее общей ненависти добавилась еще и ненависть особая.

– Кто дал тебе право рассказывать маме о Юлиане? – накричала она на Лею, едва за ними закрылась дверь в кухню.

– Извини, я думала, вы уже давно рассказали ей. Почему бы и нет?

– Тебе, видимо, не пришло в голову, что это могло бы ужасно взволновать ее.

– Но когда-то же она должна узнать об этом.

– Ах, да? Кто это сказал? И кто принимает такое решение? Уж не ты ли?

Маргрете несколько раз тыкнула пальцем себе в грудь.

– Только я могу решать, мадам. Все, что касается мамы, решаю я.

– Я не понимаю твоего волнения. Почему Эдит не должна знать, что произошло с Юлианом?

Маргрете ушла от ответа.

– Кто тебя вообще пустил к ней?

– Харри сидел как в трансе на том стуле. Я не хотела ему мешать и...

– Когда я пришла, его здесь не было. И в его комнате тоже. Где, черт побери, опять пропадает этот идиот?

– Это вопрос не ко мне. Как я уже сказала, четверть часа назад он еще был здесь.

Внутри Маргрете как ядовитый бульон кипела ярость, и она не знала на кого лучше выплеснуть ее – на Харри, Лею или старого Бальтуса, который своей вчерашней выходкой и заварил всю эту кашу. В конце концов, удар приняла на себя грязная посуда, за которую взялась Маргрете, словно у нее с ней были открытые счеты.

Целую минуту Маргрете не делала ничего другого, и когда она уже думала, что непрошеная гостья ушла, Лея подошла к ней, взяла полотенце и начала вытирать тарелки и стаканы. Этот жест еще больше разозлил Маргрете.

– Прости, – сказала Лея, и хотя Маргрете по прежнему стояла, повернув к ней свою широкую спину, продолжила: – Я подумала, может нам всем собраться сегодня вечером и немного поговорить о старых временах.

– Для чего все это? – пробурчала Маргрете.

– Из-за Юлиана, ты же знаешь. У нас так много хороших общих воспоминаний. Например, о десятом ноябре восемьдесят девятого года. Это была идея Юлиана в тот вечер выкрикивать наши желания в небо.

– Да, абсолютно дурацкая идея, – сказала Маргрете.

– Я считаю твое высказывание слишком грубым.

– Ну и что, он же все равно не слышит.

Иногда Маргрете не выносила саму себя, презирала свой язык, который звучал так, как будто она была из глухой местности, не тронутой цивилизацией. Но такова была нищета, глухая и беспощадная.

– Мы все в этом участвовали, – терпеливо продолжала Лея. – И ты тоже. Я точно помню, будто это было сегодня. Ты смело встала под дождь...

– ...и говорила всякие глупости.

– Желания никогда не бывают умными. В этом-то и заключается вся прелесть.

Маргрете закатила глаза и бросила щетку в воду. Так мог говорить только тот, чьи желания исполнились и еще жили. Ее желания, напротив, начали медленно умирать сразу, как она закончила школу домоводства. Она хотела поехать гувернанткой в Париж, затем в Марокко, Болонью, Рим... Но не успела Маргрете получить аттестат, как Эдит заболела раком кишечника, и, конечно же, она не могла бросить мать в такие трудные времена. Одна за другой, всевозможные болезни набросились на ее мать как хищники. Тогда у них впервые возникли финансовые трудности и, так получилось, что Маргрете и ее мечты, и желания медленно разошлись в разные стороны, а потом и вовсе потеряли друг друга из виду.

Лея сказала:

– Маргрете, я хотела сказать, что восхищаюсь тем, что ты делаешь. Многие дочери на твоем месте уже давно сдали бы Эдит в дом престарелых. Я бы так не смогла, так как слишком эгоистична для такого. Это требует не человеческих душевных и телесных сил, а взамен иногда не получаешь даже благодарности. Я снимаю перед тобой шляпу и ...

– О, пожалуйста, – сказала Маргрете, оттирая засохшую поварешку щеткой. – Оставь это подхалимство. Ты, именно ты, появляешься здесь ни с того ни с сего через двадцать три года, произносишь напыщенные речи, и все сразу увиваются вокруг тебя. Майк организовывает тебе фотовыставку, Жаклин приглашает на чай, Пьер засовывает тебе язык в рот... и кто его знает, что еще...

– Уровень нашей беседы стремительно падает.

– Это мой дом, у меня здесь свой уровень. Знаешь, сколько раз Жаклин приглашала меня? Ни разу. Мне никто ничего не бросает вслед, кроме дерьма, которое есть в этом мире.

«Противно»,– думала она про саму себя. Маргрете как будто смешала все пренебрежение, все покрывшиеся плесенью мечты и фантомную боль, сварила, а потом ложками ела этот горький соус. Те же воспоминания, которые заставляли жить ее брата, пожирали Маргрете изнутри.

– Мне тоже не всегда было легко, – оправдывалась Лея, но тем самым только усугубила ситуацию.

Маргрете громко и глухо засмеялась.

– Ты даже не представляешь, как тебе было легко.

– О, Маргрете, ты видишь только то, что хочешь видеть, а именно красивые стороны моей жизни. Ты также завидуешь моему выкидышу одиннадцать лет назад? Или второму, четыре месяца назад?

– Да, – на полном серьезе ответила Маргрете.

Лея узнала, что такое любовь и, по крайней мере, на несколько месяцев, материнство. Сильную, отдающую в сердце боль из-за потерянного ребенка, Маргрете охотно поменяла бы на свою собственную, глухую, фантомную боль. Много лет назад она любила одного единственного мужчину, но была отвергнута. После того как Лея двадцать три года назад отказала Юлиану быть его девушкой, Маргрете в первый и единственный раз «вышла из укрытия» и предложила себя ему в качестве замены. Однако он лишь покачал головой. Конечно, они были бы странной парой, крепкая, сильная Валькирия и музыкальный романтик. Но разве они не могли хотя бы попытаться? Вместо этого просто качание головой. На этом все.

– А авария, в которую я попала? – допытывалась Лея. – Ты и этому тоже завидуешь?

Маргрете больше не хотела продолжать разговор.

– Знаешь что, Лея? Оставь это. Честно, ты до того действуешь мне на нервы этой твоей умудренностью жизненным опытом, дурацкими изречениями из календаря и литературными цитатами. Вот это, – она что-то достала из кармана, – единственная помощь, которая может мне понадобиться, а не твоя пустая болтовня.

Она показала ей чек на пять тысяч евро, который выписал ей Майк. Маргрете без зазрения совести приняла деньги, в отличие от своего брата, который днем ранее порвал на кусочки чек, который дал ему Майк в знак примирения.

Она бережно убрала чек обратно в карман штанов.

– Ты ничего не поняла, Лея, совсем ничего, и если бы ты не была вместе с Пьером, я бы давно тебе врезала. Все-таки он мне еще друг. А ты... ты никогда не была моей подругой. Ты в шоке? Дать тебе ромашкового чаю для успокоения? Или имбирного печенья? Вон! Убирайся!

– Маргрете...

– Никаких Маргрете. Давай, вон из моей кухни, пока я окончательно не вышла из себя. Не хочу тебя больше видеть.

Маргрете держала себя в руках, до тех пор, пока Лея не покинула дом и прилегающий к нему участок. На пару секунд воцарилась абсолютная тишина, часы и те стояли уже несколько дней. До нее донесся запах помоев вместе с таким родным и одновременно ненавистным запахом затхлости старого дома.

– Юлиан, – сказала она голосом, в котором слышалась грусть, которую Маргрете всегда скрывала от окружающих и себя самой. – Юлиан.

Бывший друг был живее, чем в последние двадцать лет. Он словно вернулся назад.

Одновременно он был мертв. Он был мертв. Мертв.

Одним единственным, сильным движением руки, Маргрете сбросила всю посуду на пол, где она с грохотом разбилась на осколки.