355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эрик Берг » Могила на взморье (ЛП) » Текст книги (страница 5)
Могила на взморье (ЛП)
  • Текст добавлен: 11 октября 2018, 15:30

Текст книги "Могила на взморье (ЛП)"


Автор книги: Эрик Берг


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава 9

Пляж Кальтенхусена был усеян трупами. Харри бросилось в глаза то, что почти все гуляющие небрежно проходили мимо высушенных солнцем лоскутов морских водорослей, вскрытых раковин, до неузнаваемости разложившихся медуз, лежащих на спине, жуков, покоящихся на скелетах маленьких рыб, морских звезд с пустыми спинными панцирями, разбойничьего батальона муравьев на мертвом грызуне. Харри учился видеть смерть, повсюду находить ее, даже в идиллических декорациях захода солнца на Пёль. Жизнь означала смерть. Каждый день. Это правило применимо для каждого, но не каждый замечал ее. Только Харри. Иногда ему казалось, что он родился с осознанием бренности жизни или таким его сделала очень ранняя смерть отца. Его первые воспоминания были связаны с этим пляжем: правой рукой мать держала Маргрете, а левой его. Он смотрел вверх на ее доброе, застывшее лицо, замечая на нем жизненные заботы и упрямое, энергичное сопротивление ударам судьбы. Ее черные волосы, уложенные в строгий узел, скрепленный шпильками, казались ему благородным вызовом на бой, не позволяющим опускать руки. Еще он видел бывших друзей: Майка, Лею, Юлиана, Жаклин и Пьера. Под присмотром его матери они строили замки, снова разрушали их, хихикая, носились в волнах прилива, брызгали водой друг на друга, сорились и мирились.

Харри часто приходил сюда, чтобы вспомнить прошлое и хотя бы что-то найти. Хотя, находил ли? Нет. Воспоминания преследовали его. Просто не отпускали, заставляя идти на пляж, посещать дворец. Прошлое по-прежнему дарило ему счастливые мгновения и, окончательно выбивало почву из-под ног.

Дружба. Слово, которое постепенно превратилось в ложь. Он ненавидел его за это. Майк оказался королем лжецов, наихудшим предателем из всех. Но не только он. Все из их компании предали дружбу, либо потому что оставили ее в прошлом, потому что не хотели признавать, либо потому что просто покинули остров.

Каждый раз, когда его навещали подобные мысли, им овладевала ненависть, укутывая все в синий, ледяной туман, от которого замерзало его сердце. Он много лет страдал от приступов, когда в нем поднималась ненависть, но всегда мог ею управлять. С некоторых пор это стало получаться у него не так хорошо. Харри до сих пор никому не рассказывал об этом, даже Пьеру, которому доверял даже свои самые жуткие фантазии. Прежде всего он скрывал от врача, что эти его фантазии были о всей их компании. Всех их, даже свою сестру Маргрете, Харри бы с удовольствием повесил, убил бы…

Наступающий рассвет обеспечил ему достаточное прикрытие, чтобы приблизиться к дому Майка незаметно. На редкость уродливый земельный участок, с наполовину домом, наполовину бунгалом, выражающий манию величия хозяина в виде бассейна, зимнего сада, каминного зала и дополнительного сада на крыше. Харри никогда официально не был в новостройке, хотя Маргрете все подробно ему описала, конечно, только для того, чтобы утереть нос тем, чего добился Майк. Когда-то у них были одинаковые начальные условия, а сейчас один стал миллионером, а другой подсобным рабочим.

Сигнализация была, как обычно, выключена, значит, в доме кто-то был. Каждый вечер, по пятницам, Майк и Жаклин уезжали куда-нибудь поужинать, и дома оставался только сын Майка – Джереми.

Харри наблюдал за мальчиком через окно гостиной. Тот сидел перед телевизором, грыз чипсы и хлопья, запивая их колой и резко отвратительно смеялся, если кто-то пошло шутил в сериале. Харри искал сходство между Джереми и его отцом, когда тот был подростком. Как будто это было только вчера. Мужчина помнил о каждом этапе дружбы с Майком, помнил каждую черту его лица, помнил все прически, которые тот носил тогда, все кости, которые он сломал или вывихнул. Вероятно, он помнил детство Майка лучше, чем сам Майк.

Джереми был совсем другим, он был более худощавый и более подвижный. Если бы на спортивной тренировке набирали футбольную команду, наверное, он был бы одним из первых, кого бы взяли в команду. Волосы у него были светлее и длиннее чем у Майка. Как и многие, рожденные в новом тысячелетии мальчики, он носил украшения: несколько браслетов из ткани и кожи, а также ожерелье из разноцветных шнуров.

Харри открыл заднюю дверь дома Майка. Уже некоторое время назад он снял копию с ключа Маргрете. С тех пор мужчина проводил массу времени в доме своего врага. Для чего? На самом деле он не делал ничего особенного. Харри все осматривал, брал в руки некоторые вещи и даже однажды кое-что забрал с собой. Некоторые мелочи, несколько носков, например, элегантную шариковую ручку или очки для чтения Майка. Роясь в вещах Майка и отнимая у него то одно, то другое, Харри испытывал кратковременное чувство триумфа. Он хранил украденные вещи в своей комнате и иногда доставал их, чтобы потрогать и понюхать.

Он охотно задерживался в спальне Майка. Супруги спали отдельно. Иногда Харри садился на край кровати и читал журнал, который Майк оставлял накануне на ночном столике. От этого мужчина чувствовал себя лучше, потому что у него складывалось впечатление, что он получал обратно крохотную часть своего детства.

Тем не менее, этим вечером, Харри держал путь на кухню. Помещение было гораздо светлее, чем раньше и ультрасовременно оборудовано, хотя суть проектировки не изменилась.

Он осторожно открыл дверь холодильника и поискал продукты, которые предназначались исключительно для Майка. Наконец, Харри обнаружил упаковку колбасы к пиву. До чего-то подобного Жаклин дотрагивалась только кончиками пальцев, но Майк с детства любил эту колбасу и постоянно делал себе с ней бутерброды. Харри сунул кусочек себе в рот, а остальное спрятал в карман куртки. Маргрете время от времени тоже утаскивала что-нибудь из подвала Майка, бутылку вина или несколько банок консервов, но в отличие от краж Харри, делала это из чисто практических соображений и позже хвасталась дома этим так, как будто бы убила оленя.

Внезапно Харри услышал, как приближался Джереми. Покидать кухню было поздно, поэтому он спрятался за дверью подвала. Через щель мужчина наблюдал, как мальчик вывалил упаковку хлопьев в миску. Неожиданно сын Майка замер и Харри затаил дыхание. Заметил ли Джереми что-то, что показалось ему странным? Может быть, сквозняк? Или запах?

Мальчик вел себя в высшей степени странно. Он так напряженно рассматривал пакетик с арахисовыми орешками, как будто речь шла об увлекательном объекте для исследования. Джереми повертел его в руках, затем положил несколько орешков на столешницу и размельчил кулаком. Он подобрал крошки и положил их в ступку, где превратил в порошок. Харри не понимал, что тот делает, пока Джереми не достал банку чая из кухонного шкафа. Тайный наблюдатель затаил дыхание, на этот раз от удивления. Невероятно, что планировал сделать мальчик!

Чтобы убить Жаклин потребовался бы всего один орех. Харри почти забыл об этом за долгие годы, но у женщины была сильная аллергия, особенно на арахис. Ребенком у нее даже было несколько тяжелых приступов, анафилактические шоки, которые вполне могли закончиться летальным исходом.

Насколько же Джереми должен был ненавидеть свою мачеху, чтобы сделать нечто подобное.

Однако, тринадцатилетний подросток, кажется, боялся последнего шага. Когда дело дошло до того, чтобы высыпать крошки в чай, он помедлил и, наконец, убрал все на место. Со своей миской Джереми покинул кухню, чтобы продолжить смотреть телевизор дальше. До сих пор Харри едва замечал сына Майка. Теперь он почувствовал себя странным образом связанным с ним своей ненавистью – и своей неспособностью последовательно воплотить эту ненависть в жизнь. Может быть однажды…

Едва Харри вошел в свой родной дом, к нему бросилась Маргрете.

– Где ты был? Ты должен был присматривать за мамой! Ты вообще знаешь, что она мне уже все уши прожужжала? А ты даже не можешь побыть с ней один час. Это потому, что с тебя требуют слишком много? Тебе ведь не нужно ничего делать.

Харри прикрыл уши руками и побежал на верхний этаж в комнату, где в итоге не провел много времени. Он тихо подкрался к кровати матери, которая уже спала. Ее дыхание было странно тихим, как будто было вопросом времени, сколько потребуется минут прежде, чем она развалится на куски и скончается. На самом деле, дела уже давно обстояли так.

Когда-нибудь, никто точно не знал когда, ее дыхание остановится, но до тех пор она останется могущественной скалой на его жизненном пути, монолитом, мимо которого Харри просто не пройдет. Собственно говоря, смешно. Она лежала тут, худая и почти невесомая, с искусственным анусом, от которого немного пованивало, и хотя выглядела старой-престарой и немощной – картина беззащитности и страданий – но, по-прежнему, управляла его жизнью. С первого дня он мечтал завоевать ее уважение, но это никогда ему не удавалось. Она была образцом для подражания и в то же время призраком.

Родившись в тысяча девятьсот двадцать восьмом году, она пережила войну, две диктатуры и капитализм, похоронила мужа и всех последующих претендентов на эту роль, вырастила двоих детей, в исправности содержала дом и безропотно выносила все заботы. Ее цепкий характер вместе с жизненной способностью вызывал у него некоторый страх. Харри же нечего было предъявить, кроме поражений, отступлений, разводов, постоянных потерь, которые, к счастью, заканчивались без последствий.

Не раз он сам себе задавал вопрос, как бы сложилась его жизнь без матери, без стремления завоевать ее признание, но еще никогда Харри не задумывался об этом так глубоко, как сегодня вечером. Несомненно, это было связано с дневными переживаниями, под действием которых мужчина все еще находился. Смерть сопровождала его путь с утра до вечера, сначала на работе, где он хоронил женщину одного возраста с его матерью. В полдень Харри переехал Майка, даже если это и случилось в его фантазиях. Пьера, этого жалкого труса, который ежедневно прогибался перед Майком, он бы еще сегодня придушил, когда тот хотел его госпитализировать. На пляже мужчина видел бессчетное множество трупов животных, и, в конце концов, увидел, как подросток некоторое время размышлял о том, как убить человека.

Харри гневался на всех тех, кто его презирал или жалел, но и к себе он испытывал отвращение, потому что ему ничего не удавалось. Вот и сегодня мужчина снова потерпел неизбежную неудачу, как убийца или как кто-то, пытающийся им не быть.

Именно мать и никто другой изначально сделала его таким, каким он являлся сейчас. В детстве мать никогда ничего не требовала от него, и все делала сама: рубила дрова, полола сорняки, мыла полы, даже убирала в его комнате… Она всегда сама залезала на лестницу и велела Маргрете ее держать. Она никогда не просила его ни о чем, во всяком случае, ничего не требовала.

– Принеси нам из булочной пять булочек, но не позволяй себя обмануть.

Позже, после падения стены, она ему посоветовала:

– Держись Майка, он потащит тебя за собой.

Мать Харри была демоном его жизни. Глупо было только то, что он любил ее. Все было бы гораздо проще, если бы он мог ее ненавидеть или забыть.

Подушка, которая неожиданно оказалась у него в руках, была белой, чистой и пахла свежестью. Будет ли это последним запахом, который его мать почувствует перед смертью? Не будет ли такая душистая смерть слишком милосердной?

Сантиметр за сантиметром он приближал подушку к ее лицу, до тех пор пока не почувствовал на своих ладонях мягкость и теплоту ее кожи. Когда он прижал подушку к лицу Эдит, на его глазах выступили слезы, и чем отчаяннее она сопротивлялась своими тонкими руками, тем сильнее он плакал. Но к его отчаянию, она не уворачивалась.

Он надавил сильнее. И держал, держал, держал…

Мысленно он видел женщину с побережья, любящую печь пироги, труженицу, домохозяйку, которая засучивала рукава перед горой грязной посуды. Мать, которая всегда любила его, но никогда не обращала на него внимание; мать, которая уделяла все свое внимание его сестре Маргрете, но при этом никогда не любила ее. Даже когда сопротивление Эдит было уже давно сломлено, и ее дыхание остановилось, он продолжал прижимать подушку к ее лицу. В лунном свете его поведение не казалось страшным, скорее его можно было назвать милосердным.

Когда он, наконец, снова приподнял подушку, то нашел там этому подтверждение – его мать выглядела абсолютно умиротворенной. Следовательно, смерть хорошее место и огромное утешение. В конце концов, может быть, христианские церкви, утверждающие, что те, кто страдает на земле, попадут на небо, правы?

Он закрыл глаза и с минуту вслушивался в чудесную тишину, которую не нарушало ни слова.

– Харри?

Мужчина вздрогнул и посмотрел вниз, на кровать. Эдит смотрела на него уставшими глазами.

– Харри, что ты здесь стоишь? Где ты так долго бродил? – пробормотала она, как будто он снова был мальчиком. – А, не важно. Иди спать. Дай мне поспать, ладно?

Подушка, которую он намеревался прижать к лицу матери, исчезла. Смерть Эдит снова откладывалась.

Харри вышел из комнаты и выбежал из дома, чтобы бежать сквозь ночь, во дворец, во дворец желаний. Возможно, он найдет там силу, и все его идеи воплотятся в жизнь.


Глава 10

В среду, через день после моего приезда, утреннее небо над Пёль было размыто персиковыми и зелеными оттенками, смешанными с синим цветом, который я не знала в Аргентине. Из комнаты для гостей Пьера на первом этаже, я смотрела сквозь туманные луга, пашни и море, которые казались тесно связанными между собой. Изменения цветов в буквальном смысле были размытыми, потакая ласковому ровному свету восходящего солнца. Легкий ветер дул мне навстречу, и чем дольше я внимательно слушала тишину, тем более отчетливо слышала, как шумит Балтийское море. Тонкий аромат древесины проникал из внутренней части помещения. Дачный шкаф и кровать, на которой я отлично выспалась, были импозантными единичными вещами, которые прекрасно гармонировали с современными нежно – зелеными креслами. Фотообои с мотивом из камыша на всех четырех стенах предавали комнате в наивысшей степени успокоительную атмосферу. Мне понадобилось несколько минут для того, чтобы я заметила, что находилась в прежней детской комнате Пьера.

Всей нашей компанией мы были здесь не более четыре, пяти раз. Напротив, у меня мы встречались, по меньшей мере, раз в неделю, к неудовольствию Сабины, которая всегда жаловалась на наш смех, который она называла шумом. Также у Майка, Моргенротов и Петерсенов мы провели много вечеров. Только отец Жаклин не хотел видеть нас в своем доме. Старый Бальтус хотя и признавал детей необходимыми для дальнейшего существования социализма и человечества (в этой последовательности), но нас все же не любил, и поэтому мы были высланы из его рабоче-крестьянского домовладения. Напротив, родители Пьера были приветливыми людьми, и его комната была не хуже нашей, но тем не менее, Майк всегда по какой-то причине определял, чтобы мы встречались в другом месте. И Майк был главным.

Мой взгляд упал на небольшую полку на стене, на которой стоял несколько потрепанный путеводитель по балтийскому берегу. Одна глава была посвящена Пёль. Я читала о вещах, которые больше не знала или вообще никогда не догадывалась. С тридцатью шестью квадратными километрами Пёль был седьмым по величине немецким островом, населенным примерно двумя тысячами пятьюстами людьми, что в итоге давало шестьдесят девять жителей на один квадратный километр. Где еще в Германии заселение было таким редким? В наибольших пятнадцати деревнях было менее ста жителей. Говорилось о маленьких гаванях, пляжах, туристских тропах, музеях, рыболовных реях, яхт-клубах, и конюшнях, и почти ничего из этого ни о чем мне не говорило.

Во мне господствовало чувство потерянности. Жила ли я вообще когда-нибудь здесь? Ландшафт был знаком. Свет, шум моря и ветра тоже. Тем не менее, я чувствовала себя чужим человеком, оставленным в неизвестной местности.

Я снова думала о своей амнезии. Как холерик в считанные секунды впадает в гнев, так страх напал на меня, и именно неожиданно. Где-то глубоко во мне была скрыта правда, без которой я не могу продвигаться вперед. Часть меня была отрезана, как ампутированная нога, и фантомная боль позволяла мне разочаровываться, так как я понимала, что средства против не было.

Меня охватило желание стучать головой об стену, только чтобы почувствовать настоящую боль и таким образом перекрыть другую, как бы несуществующую боль. Как раз, когда я обеими руками вцепилась в череп, услышала бубенчик велосипеда и вскоре после этого чавкающий шум шин на лугу перед домом.

Воспоминания о моем детстве ожили в тысячах утренних часов, когда почтальон, невысокий господин Мельхиор приносил мимоходом на своем велике почту.

Я подошла к окну, но ничего не смогла увидеть. Мгновением позже в дверь моей комнаты постучали.

– Минутку.

Я была одета только в трусики и растянутую футболку. Быстро проскользнула под одеяло, прижавшись затылком к пуховой подушке, и при этом мои волосы образовали на ней большой черный венок.

– Да, пожалуйста?

Вошел Пьер, балансируя с подносом и из-за края которого он мне улыбался.

– Буенос Диос, сеньора Малер, для вас настоящий макленбургский завтрак, вместе с салатом из сельди, крабами под майонезом, огурцом и укропом… – Он остановился. – Ух ты!

– Что такое?

– Я думал, что что-то подобное бывает только в кино, но кто―то выглядит прекрасно после пробуждения.

Либо он был замечательным лжецом, либо носил розовые контактные линзы. Но за какие-то секунды он умудрился сделать так, чтобы я почувствовала себя лучше. Так же, как быстро появилось паническое беспокойство, так же быстро оно исчезло.

– Как раз это мне еще не совсем удалось еще, – призналась я. – Но теперь… Прошла вечность с тех пор, как я последний раз слышала звонок велосипеда почтальона.

– Ты его и не слышала сегодня. Это звонил я, когда возвращался от пекаря. Я подумал, что тебе понравится. Часто одного шума бывает достаточно, чтобы оживить тысячное утро.

Я улыбнулась.

– Ты милый.

– Ты тоже, – сказал он и сел вплотную рядом со мной на край кровати, примерно на уровне моей груди.

Он был одет в шорты и намеренно, очень высоко закатал рукава своей рубашки, чтобы каждый мог любоваться его загорелыми, покрытыми темными волосами ногами и широкими плечами.

– Что с ним случилось? – спросила я.

На мгновение показалось, что веселость Пьера пропала, затем он снова улыбнулся.

– О, ты говоришь о господине Мельхиоре? После воссоединения немецкая почта дала ему служебный автомобиль, потому что якобы его работа не была эффективной, и он в будущем должен был развозить почту на большей территории. Но он твердо отказался использовать машину. И охотно работал на три часа дольше. Когда однажды под ним сломался велосипед, он получил травму и был отправлен в досрочную отставку. Он тайком похоронил велосипед рядом с кладбищем, о чем рассказал мне как своему врачу спустя годы на смертном одре. Я позаботился о том, чтобы он и его любимец находились на расстоянии метра друг от друга, разделенные только низкой стеной.

В некотором смысле, я нашла историю красивой, хотя и немного печальной.

– Мне он нравился.

– Он нравился нам всем. Всегда раздавал всем сладости с запада. Бог знает, откуда они у него были. Но он был совсем один на свете.

– Спасибо, – сказала я.

– За рассказанную историю?

– В том числе. Но на самом деле я имела ввиду, что ты вернул господину Мельхиору что-то от нас всех.

– До сих пор никто еще меня за это не благодарил.

Наши взгляды встретились. За несколько секунд во мне поднялись слезы, слезы счастья от того, что впервые за многие месяцы я проснулась не в больничной кровати, потому что кто-то сидел возле меня, потому что снаружи кричали чайки, потому что мне в нос ударял аромат кофе и булочек. Намек на рай в комнате, парящий, тяжело осязаемый, летящий… Но и слезы горя, потому что я не знала, достоверно ли была в этом месте вообще и не должна ли быть еще лучше в другом месте, даже если ничего другого мне не приходило в голову.

– Эй, что случилось? – спросил Пьер, который сразу заметил мое состояние.

– Пьер, я… я не чувствую себя, – всхлипывала я, – как пробка, которая в одиночестве дрейфует по морю. Я плыву и качаюсь не зная куда, и не зная когда закончится ночь…

Под сердитым взглядом Пьера мне казалось, что я звучала как стихотворение Рильке. Поэтому я быстро вытащила из сумочки свою жизненную диаграмму (графические временные представления по методике космобиолога Рейнхольда Эбертина) и сунула ему в руку.

– Вот, это моя жизнь, по крайней мере, большая часть. Если это прочитать, то можно прийти к спокойным мыслям, и я знаю что-то об этом. Но я не знаю самых важных вещей.

Он подождал мгновение и затем спросил:

– И что будет?

Я подыскивала слова, которые пояснили бы ему мое положение, но это было далеко не просто. Со мной это происходило как с большинством, кто эмоционально волновался: чем лучше я хотела.

– Лакрица, – сказала я.

– Что, прости?

– Лакрица. Бадминтон. Пампасы.

– Я не понимаю, что…

– Я знаю, что раньше ела лакрицу, но не могу вспомнить ее вкус. Бадминтон ― я могу начать играть, но находила это скучным? Почему я сделала фотосерию Аргентинских пампас? Почему я ношу свои волосы так, а не иначе? На прошлогодних фотографиях у меня другая прическа, но сейчас она мне больше не нравится.

– Хорошо, я думаю, что у тебя…

– Губная помада в моей сумочке,

– Что об этом?

– То же самое касается одежды в моем чемодане. Честно говоря, мне она не особенно нравится, она выглядит немного… экстравагантно. Моя табличка с именем рядом со звонком посеребреная в Буэнос-Айресе, это довольно претенциозно, ты не находишь?

– Ну, мне нужно сначала это увидеть, прежде чем…

– Что заставляло меня ездить верхом? Ничего не знаю об этой странной Лее Малер, практически ничего.

Я начала дико жестикулировать, и на всякий случай Пьер поставил поднос для завтрака. Если он снова повернется ко мне, я брошусь ему на шею.

– Пожалуйста, помоги мне, Пьер, – закричала я и отчаянно вцепилась за него, так же, как за день до этого за меня цеплялась Эдит Петерсен. – Скажи мне, почему я приехала в мае на Пёль. Кто мне позвонил? Это был ты? И потом машина, авария, Сабина… Как это… Почему?

Он крепко держал меня, как раньше лишь немногие мужчины в моей жизни. Правой рукой он обнимал меня за спину, пока левой гладил по волосам.

– Спокойно, спокойно, – шептал он мне в ухо, и на некоторое время замер своей щекой на моей, прежде чем пообещал: – Я расскажу тебе все, что знаю. Вероятно, я тебя разочарую, потому что это немного.

Тем не менее, слова Пьера были для меня откровением. Как заблудшая, я жаждала каждую малую толику информации, которая привела бы меня на обратный путь. Какую-нибудь дорогу.

– Начинай, – попросила я.

Помолчав несколько секунд, он сказал:

– Это была идея твоей сестры, чтобы ты приехала на Пёль.

Я высвободилась из объятий Пьера. Казалось, ему был неприятен мой вопросительный взгляд, но у меня было столько всего в голове, что я не придала этому значения.

Конечно, я предполагала, что причиной моей поездки была Сабина. То, что мы обе в одно и то же время находились в Кальтенхузене, не могло быть просто случайностью. И все-таки мне показалось странным, что я по первому же зову своей нелюбимой сестры все бросила в Нормандии и поспешила на эту встречу.

– Дело касалось руин, – опередил мой вопрос Пьер. – Речь шла о документе, старом договоре купли-продажи, который должен был доказать, что Бальтус не имеет прав на земельный участок.

Объяснение Пьера звучало логично. Меня связывали приятные воспоминания с дворцом, и, если бы я могла предотвратить его снос, сделала бы это.

– Почему ты мне вчера об этом не сказал, когда мы говорили о строительном проекте старого Бальтуса? – спросила я.

– Не обижайся, но вчера ты была немного не в себе, поэтому я посчитал, что будет лучше не начинать разговор о Сабине и обо всем, что связано с ее приездом.

С ее приездом было связано, прежде всего, одно: ее смерть. Пьер поступил правильно, когда повел себя осмотрительно и не стал все сваливать в одну кучу.

– Хорошо, я понимаю. Но больше не надо меня щадить, ладно? – попросила я в порыве смелости. – Значит, Сабина позвонила мне, чтобы узнать, есть ли у меня в бумагах договор купли-продажи. У меня его нет. Что дальше?

Он пожал плечами.

– Ты приехала на Пёль, чтобы поддержать ее.

– Аха. И как выглядела моя поддержка?

– Вы были у вас на складе, больше мне ничего не известно. Я был так взволнован из-за твоего приезда, что не интересовался такими деталями, – сказал Пьер, и я легко в это поверила.

Если он и во время моего первого приезда с таким энтузиазмом смотрел на меня, то я уже тогда должна была заметить его интерес. Как я отреагировала? Спросить его напрямую я не решилась.

– Как долго я пробыла здесь?

– Всего пару часов, может быть восемь. Вечером мы грилили со старой компанией.

Некоторое время я молчала. Вопросы в моей голове приближались к утесам, к пропасти, к концу света, двигались в сторону смерти моей сестры и к концу моей прежней жизни. Я избегала взгляда Пьера. Слышала рев циркулярной пилы. Закрыла глаза и увидела зеленый цвет.

– В тот самый вечер... – начала я, но не смогла закончить предложение.

Пьер налил чаю и протянул мне кружку.

– В тот самый вечер,– мягко сказал он,– у Жаклин был сильный приступ. Может, ты помнишь ее аллергию на орехи, которой она страдала с детства?

– Да, теперь, когда ты упомянул об этом.

– У Жаклин случился анафилактический шок, ей нужно было в больницу. Посадив ее на заднее сиденье, мы с Майком поехали вперед, а ты и Сабина последовали за нами.

Пьер резко замолкает – напрасно. Волна шока от несчастного случая и без того накрывает меня как шумный прибой в темноте, как постоянно повторяющийся, глухой удар, таинственный и пугающий. Прямо в этот глухой удар тем утром вонзился звук острого лезвия пилы, которую Бальтус включил в этот ранний час.

По моей просьбе Пьер закрыл окно, и наступившая тишина сделала обстановку еще более интимной. Еще двадцать четыре часа назад он был далеким, даже можно сказать пустым воспоминанием. Теперь он стоял возле моей кровати... в его доме.

Пьер продолжил прерванный рассказ.

– Мы отъехали от вас слишком далеко и не видели аварии и лишь на следующее утро узнали, что случилось.

– То, что я поехала за вами, удивляет меня.

– У тебя и Жаклин были особенно хорошие отношения, когда вы были подростками.

Я знала, на что намекал Пьер. Жаклин и я были единственными девушками в нашей компании наряду с Маргрете, но она была не в счет, так как не считала себя девушкой. В отличие от Пьера, я бы не стала называть мои отношения с Жаклин «особенно хорошими», скорее они были просто особенными. Мы делились друг с другом безобидными секретами, кроме того она лучше всех, чем кто-либо другой в компании была осведомлена о моих отношениях с Юлианом, которые длились год. Жаклин прямо-таки с азартом отслеживала любую новую информацию о Юлиане и мне.

– Почему Сабина тоже поехала?

– Думаю, потому что, будучи полицейским, она всегда на службе так же, как и врач.

– Как врач, – повторила я и улыбнулась.

Пьер подкинул мне пару кусочков мозаики, каждый из которых восстанавливал картину и чуть-чуть облегчал мне сердце. Я сделала большой глоток чаю и немного расслабилась.

– Ну а как у тебя? – весело спросила я, видимо на волне маленького успеха, которого я добилась.

– Что ты имеешь в виду?

– У тебя есть подруга?

– Нет.

– Еще раз: как такое может быть? Привлекательный, приятный, холостой врач... Прошу тебя, Пьер, мы взрослые люди, и оба знаем, что в таком случае есть всего два варианта. Либо ты голубой, либо Дон Жуан.

Он подал мне поднос с завтраком и при этом так смущенно улыбался, что я тут же влюбилась в эту улыбку.

– Я не голубой, – только и сказал он.

– Так я и думала.

– Тебе еще что-нибудь нужно? В ванной лежат свежие полотенца. Мне надо сделать несколько звонков. Когда будешь готова, спускайся вниз.

– Все хорошо.

Я принимаю его увилививание от ответа, к тому же в этом случае отсутствие ответа тоже ответ.

– Да, еще кое что Пьер...

– Да?

– Ты чудесный человек,– сказала я, снова смутив его.

Он не знал куда смотреть, и что сказать, видимо не привык к комплиментам.

– До скорого.

При прощании в его черных глазах было столько нежности, что в этот момент я почувствовала, что нахожусь в хороших руках, и была неописуемо счастлива. Пьер принял меня с распростертыми объятиями, уделял мне много времени, так что я даже немного продвинулась в том, что касалось воспоминаний. Теперь я знала многое, хотя и не все о моем путешествии на Пёль. Очевидно, что повод и сам ход событий был намного прозаичнее, чем я опасалась. Дело с участком земли, аллергический шок, неудачное стечение обстоятельств. Травма, которую я подавляла, скорее всего, заключалась в моем не очень приятном столкновении с Сабиной, сорок лет вражды, обрушившейся на нас в один день. Все это звучало вполне убедительно. Это значило, что довольно-таки жутковатое предостережение Эдит Петерсен было ничем иным как фантазией психически не совсем здоровой женщины.

Я спонтанно решила посетить ее еще раз, и остаться с ней хотя бы на минуту наедине. Уверена, что она бы не стала повторять свое предупреждение.

Мне очень хотелось позвонить Ине Бартольди в Шверин и сообщить ей, что я приняла правильное решение. Однако я не стала этого делать, так как боялась, что больничный психолог может сказать или не сказать что-то, что разрушило бы мои надежды.

Позавтракав и приняв душ, я сразу же привела в действие свое намерение посетить Петерсен. Пьер обрадовался этому, потому что по его словам, кроме своих детей, пастора и подруги из Кирхдорфа, она больше ни с кем не общалась.

Маргрете открыла мне дверь, пробормотала «доброе утро» и вернулась за кухонный стол, откуда я ее согнала. Углубившись в газету и не поднимая головы, она спросила:

– Все в порядке?

– В общем, да. Вчера я была в доме родителей...

– В твоем доме, – поправила она. – Теперь он твой. Хочешь чего-нибудь перекусить?

Она махнула рукой над столом, где лежали нарезанный хлеб, маргарин, упаковка вареной ветчины, уголки плавленого сыра и растворимый кофе.

– Спасибо, я уже позавтракала у Пьера. Вообще-то я хотела повидаться с твоей матерью.

Маргерете надкусила булочку с колбасой.

– Она, наверное, еще спит.

Полминуты было слышно лишь тиканье настенных часов, затем я сказала:

– Вчера я еще была у Майка и Жаклин. Майка не было. Мне как-то трудно свыкнуться с мыслью, что они женаты. Они... были... совершенно разными людьми. В молодости и когда только дружишь, эти различия не играют никакой роли. Главное добиться своего.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю