355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эрик Берг » Могила на взморье (ЛП) » Текст книги (страница 4)
Могила на взморье (ЛП)
  • Текст добавлен: 11 октября 2018, 15:30

Текст книги "Могила на взморье (ЛП)"


Автор книги: Эрик Берг


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

– Со старым господином Моргенротом сложно договориться. Могли бы… Не могли бы Вы все же..? Я думаю, Вы и Лея – сестры. Если бы вы были немного похожи…

Сабина засмеялась.

– Вы не имеете никакого понятия. Но мы не похожи. Только не мы. Поверьте мне, Торбен, ваш пациент заметит обман быстрее, чем Вы выдадите овцу за Лею.

Молодой человек не отставал.

– Я не имею представления, о чем он хочет поговорить с Леей. Вероятно, Вы могли бы что-то передать сестре от него. Думаю, что мы теряем?

Торбен пронырливо бил последним козырем. Ничего не теряем. На обратном пути в Берлин она, так или иначе, проедет мимо Визмара, что также не зависело, будет это на час больше или меньше. Кроме того, не было бессмыслицей, чтобы хотя бы попробовать исполнить последнюю волю старика.

Дом престарелых возле старой гавани Визмара неожиданно стал для Сабины настоящим сюрпризом и находкой. Он находился в большом замке, который был восстановлен после воссоединения, в тензейском барочном стиле. Трехэтажный квадрат, состоящий из сорока квартир, обрамленный спокойным озеленением, с высаженными внутри двора гиацинтами, который можно было обогнуть, как в крытой галерее. Казалось, что здесь нет нехватки в персонале, медсестры производили расслабляющее впечатление. По сравнению с его тесным домиком в Кальтенхусене, жилье в старом доме, включая круглосуточный постоянный уход в «Причале», было для Ханса Моргенрота комфортабельной квартирой.

Только, к сожалению, старый господин этого больше не имел. Усталый и немного жалко одетый, он сидел в инвалидной коляске, а Торбен толкал ее вперед. Сабина сразу узнала мужчину, его тонкие, почти аристократические черты лица почти не изменились. И хотя он был одет в пуловер и куртку, а на коленях лежал теплый плед, Сабина не пропустила того, что его части тела стали еще тоньше, чем раньше. Лысая голова была усеяна возрастными пятнами, а руки, хотя они и лежали на коленях, сильно дрожали.

– Извините, это продлилось немного дольше, – сказал Торбен и посмотрел на часы, обе стрелки которых стояли на двенадцати. ― Господин Моргенрот всегда придает особое значение тому, чтобы выходить из дома хорошо побритым.

– Без проблем, – Сабина склонилась вниз к старику и вдохнула его туалетную воду. – Добрый день, господин Маргенрот. Вы знаете, кто я?

Он рассматривал ее, изучал и покачал головой.

– Сабина Малер, – сказала она и протянула руку, которую он схватил после некоторого промедления.

– Сабина, – приглушенно сказал мужчина.

Как странно! Она полностью забыла, что господин Моргенрот всегда произносил ее имя неправильно. Теперь он снова вспомнил о ней. Иначе это его ни в малейшей степени не побеспокоит. Наоборот, по причине, которую она сама точно не могла называть, девушка ужасно радовалась тому, что, вообще, старик узнал ее.

– Да, точно, которая Сабина. Скажите, Вы по-прежнему беспокоитесь о погоде?

Раньше он был метеорологом и заботился о метеостанции на побережье, где-то у города Рерик.

Вопрос заметно ему понравился.

– Подоконник, – сказал вдруг, очнувшись, и показал на Торбена.

– Мы занимаемся с небольшой метеостанцией на подоконнике в гостиной, – пояснил тот. – Я ассистент.

Несколькими словами господин Моргенрот дал понять, что он – помощник, а Торбен ― шеф. Все трое рассмеялись, и лед отчуждения был сломлен.

Санитар неторопливо толкал инвалидную коляску. Сначала они придерживались направления к гавани, затем гуляли в центре, вдоль каналов тензейского города. Господин Моргенрот радовался водоплавающим птицам, и Сабина купила булочку, которую он справедливо разделил между чайками, утками, лебедями и воробьями. Небо все еще было пасмурным, и воздух был туманным и влажным, но они сели в саду в кафе и заказали себе лимонад, будто май был необычайно теплым.

Господин Моргенрот, который старался пить без соломинки, снова и снова рассматривал Сабину. Как невероятно устало он действовал секунда за секундой. Многие другие, в семьдесят с половиной, еще были полны жизни, в нем же, казалось, напротив, пропала вся сила и только изредка ненадолго загорались остатки.

– Где Лея? – спросил он через некоторое время.

Сабина объяснила ему, почему она, а не Лея посещает его.

– Если Вы хотели что-то выяснить у моей сестры, я с удовольствием ей передам. Я уверена, что она передаст ответ.

«Если нет», – подумала Сабина, ― «я выдумаю какое-нибудь дружелюбное сообщение».

Он качал головой.

– Я надеялся, что увижу Лею еще раз. Я очень любил ее тогда, знаете ли Вы? И я … хотел поговорить с ней о Юлиане, они оба так хорошо гармонировали вместе. Вероятно, она помогла бы мне, помогла… Я должен знать это, прежде чем…

Старик начинал плакать, и Сабина опустила свой взгляд, пока он снова не остановился.

Теперь Торбен стал говорить за своего пациента.

– У господина Моргенрота рак легких. Терапия будет мучительной и с большей вероятностью безуспешной. Через пять, шесть месяцев... – он прервал себя, но не требовалось объяснений, чтобы понять, что парень имел в виду.

– Вы меня понимаете? – умоляюще, спросил Ханс Моргенрот. – Прежде мне нужна уверенность в том, что произошло с моим мальчиком…

Сабина думала недолго.

– Вы уже обращались в полицию?

Снова ответил Торбен.

– Они только отмахнулись от него и меня. И сказали, что это давний случай, что установлено следствием уже давно.

– Это мой долг, – сказал Ханс Моргенрот. ― Я слишком долго ждал, не оказывал никакого давления. Лизбет, моя жена, всегда говорила, что чувствует, что Юлиан мертв. Утверждала, что он был убит. Из-за гитары. Вы знаете? И из-за его любимой еды…

Сабина совсем не могла следовать за старым господином, тем не менее, не прерывал его.

– Но я, – продолжал он говорить все быстрее, – отругал ее за это. Я не хотел думать об этом и твердо был убежден в том, что Юлиан жил своей мечтой, путешествовал по миру и однажды бы возвратился. Теперь слишком поздно. Полиция отказывает мне в помощи, и у меня нет денег для частного детектива. У меня нет сбережений, и ничего больше не остается, совсем ничего. О, Лизбет, ты по-настоящему была права, а я был болваном.

Сабина могла хорошо посочувствовать тому, что умирающий хотел узнать ответ на вопрос, мучавший его всю жизнь, чтобы найти спокойствие. До самого конца господин Моргенрот надеялся, что Юлиан вернется, и теперь цеплялся за мысль о том, что пропавший без вести умер. Вероятно, ему было легче поверить в мертвого сына, чем в бунтаря, который покинул родителей навсегда.

– Почему ваша жена полагала, что его убили? Она упоминала гитару...

– Юлиан оставил свою гитару здесь, – ответил он, с покрасневшими глазами. – Лизбет была убеждена, что наш сын никогда бы добровольно не расстался с гитарой.

С одной стороны, это звучало убедительно. Тысячу раз Сабина слышала, как Юлиан играл, если разучивал свои песни у открытого окна, и его пение разносилось, как дующий над Кальтенхусеном ветер. Скорее бы он оставил там руку, чем инструмент. И даже если хотел расстаться с этим. Он мог бы легко обменять гитару на деньги повсюду, в которых срочно нуждался как путешественник вокруг света. С другой стороны, это был только лишь маленький признак, который еще не оправдывал долгое расследование убийства. Имелись несколько заявлений того, из-за чего кто-то, кто хотел покинуть своих родителей в мероприятии-ночи-и-тумана, не взял с собой гитару.

Похожее было и для второго аргумента, который привел Ханс Моргенрот, а именно, что мать Юлиана сварила в вечер его исчезновения любимую еду Юлиана – лабскаус10 с картофелем. Он определенно ел это уже тысячу раз и от одного раза это не зависело. Тем не менее, все свидетельствовало об определенной бессердечности, оставить это как раз тем вечером, когда его мать проявила такую заботу, и такое не походило на Юлиана. Он всегда был прямолинейным и никогда наоборот.

– Поэтому, – сказал Ханс Моргенрот, – я думаю, что ты могла бы хоть раз поговорить с полицией, Сабина. Но ты же полицейский, не так ли? Когда ты тогда покинула Кальтенхусен, ты хотела идти в полицию, я еще вспоминаю об этом.

– И я, – добавил Торбен, – узнал от брокера, кем вы стали на самом деле.

– Секундочку, – сказала Сабина, – думала, что вы на самом деле искали Лею и я лишь ее замена.

Уличенный Торбин ухмыльнулся.

– Ну, да, не совсем. Я ничего не говорил в Кальтенхусене намеренно, потому что хотел, чтобы вы поговорили с господином Моргенротом прежде, чем вынесете приговор.

Сейчас это был уже второй трюк Торбена. Сначала он заманил ее на Пёль ошибочными предпосылками, а затем к Хансу Моргенроту. Но она все-таки не могла на него злиться.

– Окей, понятно, но теперь играем с открытыми картами, – напомнила она. – Я должна поговорить с моими коллегами в Визмаре. Хорошо, я это сделаю. Но почему вы хотите также поговорить с Леей, господин Моргенрот? Даже если бы моя сестра пришла, в чем я очень сомневаюсь, что она ничем не смогла бы помочь.

Ханс Моргенрот в благодарность подал ей дрожащую руку, что очень тронуло Сабину. Измученный, он закрыл глаза и медленно произнес:

– Кроме Лизбет и меня, Лея была ближе всех к моему мальчику. Он нравился многим, но любили его только три человека. Я бы с удовольствием обменялся с Леей воспоминаниями…

Сабина так и оставила эту просьбу. Но, тем не менее, как только они вернулись обратно в дом престарелых, она отвела в сторону Торбена.

– Я обещаю вам, что позвоню Лее, как только закончу здесь и покину Пёль. Но до тех пор…

– Вы не хотите встретиться с вашей сестрой? Вы не понимаете ее?

– Можно сказать и так. Мы не контактировали уже десятилетиями. И я с удовольствием хочу так и оставить.

– Почему? Вероятно, химия между вами снова…

– Вероятнее всего потому, что химическая связь между Леей и мной создает нитроглицерин.

– Мне кажется, вы должны рискнуть.

– А мне кажется, что в будущем вы должны сконцентрироваться на вашей настоящей профессии. Вы все сделали правильно, и без вас бы дело не сдвинулось с места. Но теперь сдерживайте себя, пожалуйста. Я позвоню вам, как только что-то разузнаю.

– Все ясно, мисс Марпл. Я храбро буду держать оборону и стану делать свою работу.

– Я не смогла бы сформулировать лучше.

По дороге к своей машине, Сабина ощутила покалывание, по которому давно скучала: потребность добраться до сути дела и решить загадку. Поэтому она и стала когда-то полицейским уголовного розыска, и в области борьбы против организованной преступности всегда чувствовала отличную приподнятость. Запутанные структуры, верные клятве группировки, мафиози, рок банды, неонацистские болота, это точно было ее делом. Затем ночная операция против вооруженной банды и выстрел, который изменил ее жизнь.

И каждый раз, когда она вспоминала об этом, то неосознанно ощупывала правое колено. Врачи месяцами оперировали вокруг него, меняли металлические диски, углы и зонды и снова меняли. Хотя Сабина каждый день делала лечебную гимнастику, походка осталась хромающей, которая нарушала в ее собственном воображении не только образ полицейского и знаменитого спортсмена, но и женщины. Хромота явно не была сексуальной. И она присутствовала каждый день. Если непродолжительные отношения разбивались, если доходило после ухаживания до отношений, если старая дружба медленно разрушалась или случайная встреча с более ранними друзьями не оживляла отношений ― каждый раз вдогонку возникал вопрос, могло ли это быть связано с легкими затруднениями. Даже если Сабина всегда это отрицала, она никогда не могла быть в этом уверена. Как непосредственное и недвусмысленное последствие ее нарушения, дорога была в отдел нравов. Для молниеносных захватов она больше не годилась окончательно. Пять лет Сабина провела за горами актов, формулярами и портативными компьютерами, если не полностью была занят тем, что собирала русских или албанских переводчиков. Без сомнения, это пошло на пользу. Но от этой пользы не было никакого напряжения, наоборот, ее клонило в сон. Сабина никогда не понимала до травмы или трансплантации, что стала полицейским не на благо общества. Она хотела стоять в личной борьбе, в чем-то вроде дуэли против мошенников. Раньше, в ее начальном периоде полицейского, она всегда говорила:

– Я не глаз закона, я его нос.

Так как чувствовала преступление прежде, чем его видела. Но в отделе, в котором Сабина теперь работала, и в совершенно особенной новой для себя должности, это слишком слабо ощущалось. Преступление нравственности двадцать первого столетия обнажило ее грудь. Принудительная проституция и торговля людьми открыто выступала ежедневно, имелись даже свои стукачи и сутенеры, которыми, между прочим, стали автобусные компании, которые устраивали маршруты от черноморского побережья в Германию. Здесь, в стороне от этого бесплотного пути, что-то неожиданно проносилось в воздухе Балтийского моря, хотя еще очень слабо, как смутная идея одного старика, но все-таки. Двадцать три года прошло после убийства совсем молодого мужчины, которого Сабина знала лично.


Глава 8

Сентябрь 2013

За долгие годы отсутствия я полностью забыла, что небо над Пёль занимало девяносто процентов горизонта. По нижнему краю располагались пастбища, пруды с древними камнями, камыш, а за ними тонкая полоска моря. На всей остальной части острова преобладали серые или синие цвета в зависимости от погоды. В такие дни, казалось, что ландшафт и жизнь застыли неподвижно, словно нарисованный пейзаж. Только когда обрывки облаков кружили над островом или собирались в жутких газообразных чудовищ, смягчая застывшее спокойствие, Пёль начинал «беспокоиться», даже зарождались какие-то опасения и люди чувствовали себя зависимыми от враждебных стихий.

Тем не менее, день моего повторного возвращения был безветренным, даже несколько сумрачным. Во второй половине дня, на ту часть острова, которую я знала или точнее открывала для себя заново, опустилась зеленовато-синяя дымка.

С террасы Майка и Жаклин открывался вид, захватывающий дух, если вам нравились просторы и размытые, ненавязчивые цвета. Я любовалась гротескными узорами облаков в голубом сентябрьском небе. Впервые после смерти родителей, у меня появилось ощущение, что Пёль – мой дом. Я вздрогнула. Неподалеку от меня снова заработала циркулярная пила, звук которой заставил занервничать. Визгливый звук сильно резал уши, хотя Жаклин вполне спокойно подала мне чашку чая.

– Это всего лишь мой отец, – объяснила Жаклин и налила чай. – Несмотря на свой возраст, он постоянно работает. Люди его поколения просто не могут сидеть спокойно. Мы абсолютно другие, не правда ли, дорогая Лея?

Она протянула руку в поисках понимания. Девочками мы часто ходили, держась за руки. То, к чему Маргрете относилась пренебрежительно, для нас служило знаком тесной связи, равенства и даже любви. Бывало, мы даже невинно целовались. Но чем старше мы становились, тем сильнее наша дружба основывалась на привычке, нежели на одинаковых интересах. Книги, которые я читала, слишком утомляли Жаклин так же, как и мои пристрастия к долгим прогулкам по острову и верховой езде. У нее самой хобби не было. Ну, хорошо, она отлично плавала, но только лишь для того, чтобы покрасоваться в купальнике, как сама мне призналась. Все больше и больше подруга становилась простой наблюдательницей за моими действиями, и когда у меня начались отношения с Юлианом, она окончательно стала «безбилетным зрителем». То, что я тогда рассказывала Жаклин, было настолько ей чуждо, будто я сообщала о полете к звездам.

Теперь мне хотелось снова вернуться к ней. По счастливой случайности, Жаклин, казалось, тоже стремилась к этому. Непрерывно болтая, она давала мне пространные объяснения, будто удовлетворяла заинтересованного покупателя. Я часто убеждалась в жизни на собственном опыте, что беспрерывно болтают либо те люди, которым едва ли есть что сказать, либо одинокие по своей профессии, например, писатели. Последнее никоим образом не относилось к Жаклин. У нее была прекрасная профессия – жена благополучного мужа без детей.

Пока она рассказывала, я изучала ее и внезапно меня озарило. Перед глазами пронеслась яркая вспышка, и я увидела застывшее воспоминание, как на черно-белой фотографии, вызвавшее во мне чувство тревоги. Тусклый лучик света пробился из самой темной части моего сознания, но спустя пару секунд погас. В этом странном воспоминании, Жаклин смотрела на меня широко распахнутыми отчаявшимися глазами, по ее щекам катились слезы, а я обнимала девушку за плечи, видимо, пытаясь успокоить.

– Тебе холодно? – Жаклин заметила, что я покрылась гусиной кожей. – Дни в сентябре уже довольно прохладные. Может, лучше пересядем в гостиную? Пошли, я налью тебе горячего чая.

Все еще немного ошеломленная, я последовала за ней через дверь в огромной стеклянной стене. Гостиная Жаклин выглядела так, будто обстановкой занимался очень современный дизайнер, и очень контрастировала с сумрачной теснотой дома Маргрете. Прямоугольная черная мебель перемежалась пестрыми современными картинами, некоторые из которых были величиной с гандбольные ворота. Повсюду на потолке было вмонтировано точечное освещение, пол был выложен мрамором. Даже не встроенный в стену камин излучал уют. Майк и его вторая жена жили в доме, который раньше принадлежал рыбаку Хайнцу Никелю и его жене. Они увеличили его в три раза и полностью изменили.

– Цуон Цзен, – только и сказала Жаклин, и я предположила, что речь шла об имени самого модного дизайнера десятилетия по интерьерам.

Я вообще не могла ничего сказать о стиле, но все же пыталась найти какие-то слова, которые звучали бы как похвала и в то же время не были бы ложью, и, наконец, выдала:

– Никогда еще не видела ничего подобного.

Улыбка Жаклин растаяла.

– Я имела в виду зеленый чай. Он называется «Цуон Цзен». Он тебе нравится?

– О, он превосходен…

Теперь я все же лгала. Это барахло на вкус напоминало свежескошенную траву.

Жаклин жестом предложила мне сесть на кожаный диван пепельного цвета. Другой рукой она расправила свою юбку лавандового цвета, затем тоже села.

Ее едва ли можно было узнать. Раньше это была красивая сельская девушка с косой, теперь передо мной сидела чересчур худощавая женщина сорока лет со слабостью к черному жемчугу и популярным дневным кремам. От тяжелого запаха ее духов я немного устала.

– Приятно видеть, что ты в порядке, – сказала она. – Повезло, что ты… Ну, счастье – это, вероятно, ошибочное слово. Если я вообще могу говорить о том, что имею в виду…

– Конечно.

– Твой мозг все еще… Я имею в виду твою память… Пьер уже нам… Я в курсе.

– Да, амнезия все еще есть.

Она нервно засмеялась.

– Знаю. То же самое я объясняла тебе в мае.

– Ох.

– Для меня немного странно рассказывать тебе все дважды. Но не важно, главное, что ты снова здорова. И вернулась.

– Я сама не могу в это поверить, – честно ответила я. – Так странно снова видеть наш старый родной дом, остров, деревню и всех вас. То, что ты и Майк теперь женаты… От дружбы в песочнице к большой любви – напоминает романы Розамунды Пилчер. Я очень рада за всех вас.

Жаклин сделала движение головой, будто хотела отбросить со лба прядь волос, но ее обесцвеченные светлые волосы до плеч, казалось, были зафиксированы целым флаконом лака для волос. Даже ураган не смог бы нанести ее волосам никакого вреда, скорее, у нее просто отвалилась бы голова.

– Это не было так уж романтично, – возразила она, и, словно желая это подчеркнуть, придала лицу серьезное выражение. – Мы поженились только десять лет назад. Первый брак Майка закончился крахом. Ах, ну, да… И я раньше гналась за своей актерской карьерой. Актерство было моей детской мечтой, если ты помнишь.

– Еще бы. Ты всегда хотела в Бабельсберг.

Жаклин снова надела маску «Цуон Цзен».

– Бабельсберг. Боже, нет, американское кино.

Я могла бы поклясться, что она хотела быть второй Ангеликой Домрезе, когда мы кричали в небо свои желания во дворце. Имею в виду, я совершенно точно слышала, как в моих ушах звучали имена Катрины Засс и Кати Парвла.

– Ну, в то время я исполнила свою мечту. Кстати, в отличие от многих здесь, в деревне. Я все же поехала в Голливуд.

Я воздержалась от комментариев. То, что Жаклин стремилась сделать карьеру в кино, мне казалось отличным. Но мне не понравилось то, что она рассказывала об этом, задрав нос. Я думала про себя: «Возможно, она даже была одержима Роландом Эммерихом, создавшим «Стоунволл» или Вуди Алленом, который мелькал в кадре на протяжении всего фильма «Сцены в магазине». Возможно, однажды Жаклин взяли даже на роль нацистского секретаря из-за ее замечательного немецкого акцента». Когда в тридцать с небольшим в ней по-прежнему не увидели новую Джулию Робертс, она, как и многие другие до нее, села в самолет и отправилась домой.

Очевидно, Жаклин мягко приземлилась.

– Майк – фабрикант и самый крупный работодатель здесь, на острове, – объяснила она мне. – Его рыбоперерабатывающее предприятие постоянно расширяется. Без него здесь были бы только ныряльщики, ищущие спокойствия туристы и рыболовы. Все здесь работает только благодаря ему, однако, этого все равно мало. Харри по-настоящему его одолевает. Его грызет зависть, и он тащит Майка в суд по всяким пустякам…

– Харри и Майк? Но они же были лучшими друзьями.

– Были! Теперь они страстно ненавидят друг друга. Причем, по моему самому скромному мнению, Майк ни в чем не виноват.

Плохим новостям не было конца.

– Бедная Маргрете, – преувеличенно громко вздыхала Жаклин. – С таким братом она идет по жизни, словно в кандалах. При этом ей итак уже достаточно трудно. Естественно, мы делаем для нее, что можем. Майк дал ей работу уборщицы на фабрике. У нее гибкий рабочий график, чтобы она могла заботиться о своей больной матери. Она также убирает здесь, у нас в доме.

– Наслышана.

Вероятно, Жаклин заметила мое удивленное выражение лица.

– Понятно, странно драить туалет у кого-то, с кем ты в детстве прыгал через веревочку.

– Мне тоже так кажется, – согласилась я с ней.

– С другой стороны, – настойчиво дополнила Жаклин. – Каждый лишний заработанный евро очень помогает Маргрете, и так легко она нигде бы не нашла никакой другой подработки. Если учесть, что ее родной брат делает нашу жизнь настолько тяжелой… Когда ему ничего не приходит в голову, он даже умудряется натравить на нас службу охраны природы Макленбурга.

Своим тонким указательным пальцем, украшенным кольцом с жемчугом, она ткнула в сторону монументального окна в сад, где на ветру Балтийского моря шелестели ярко-красные листья японского клена на английском газоне. В поле зрения попал пудель, а затем позади него появился мальчик, примерно двенадцати ― тринадцати лет, который бросал собаке теннисный мячик.

– Это твой? – спросила я и обрадовалась, что, наконец, увижу ребенка.

– Разве она не прелестна? Истинное сокровище. Шанель уже выиграла несколько призов, а именно в категориях «Прическа», «Элегантность»…

Я прикрыла глаза и вздохнула.

– Я спрашивала о мальчике.

– Ради Бога, нет. Это сын Майка от первого брака с дурацким именем Джереми. К счастью, он живет у своей матери в Ростоке и редко приходит в гости. Мальчик целый день ест чипсы и разбрасывает крошки по всему дому. Они хрустят, когда идешь или стоишь.

Жаклин вскочила и распахнула двери на террасу.

– Сколько еще раз мне тебе повторить, чтобы ты оставил в покое Шанель? Ты портишь ее характер.

Воспользовавшись временем, потребовавшимся Жаклин, чтобы спасти характер пуделя, я несколько раз глубоко вздохнула. Все это действительно было тяжело перенести: манерность Жаклин, ее показушность, гостиную, пуделя по имени Шанель с прической как у Джима Хендрикса… У меня не осталось никаких сомнений в том, что Жаклин никогда больше не сможет быть мне настоящей подругой.

Когда Жаклин вернулась, я сказала:

– Что касается земельного участка…

Она прервала меня резким жестом, и я уже предположила, что сказала что-то не то. Но Жаклин, оказывается, просто заметила соломинку и несколько кусочков земли на полу, которые я, очевидно, притащила в дом. Носовым платком она собрала соломинку и крошки и унесла их в протянутой руке так, будто нашла истлевшего кролика в своей гостиной.

Когда Жаклин, наконец, вернулась – она сбегала помыть руки – то снова обратилась к начатой мной теме.

– Собственно, дело ясное. Земельный участок, на котором расположены руины, до тысяча девятьсот сорок девятого года принадлежали моей семье. Потом это было народным достоянием. Следовательно, после распада это снова стало собственностью семьи Малер.

– Не совсем. Земельный участок с руинами принадлежал согласно документам с тысяча девятьсот шестого года первоначально первым поселенцам Кальтенхусена, а именно семье Бальтус.

– Да, но мои бабушка и дедушка купили его у твоих еще перед войной, – возразила я. – Так, во всяком случае, рассказывали мне наши родители. Мои бабушка и дедушка хотели заниматься там овцеводством, но из-за войны этого так не произошло.

– Такой договор купли-продажи нигде не зарегистрирован, как утверждает мой отец, и, если ты не сможешь предъявить документ, который доказывает противоположное… Для земельного ведомства этот случай неясен, так как все документы сгорели во время Второй мировой войны, поэтому учреждение в случае тяжбы не встанет ни на твою сторону, ни на мою.

– Тяжбы? – вскрикнула я. – Но ты же это не серьезно.

Жаклин подняла в защитном жесте руки.

– Я ничего общего с этим не имею. У нас с отцом плохие отношения с тех пор, как я тогда уехала в Америку. Будь моя воля, я бы признала его недееспособным. К сожалению, барьеры нашего так называемого правового государства слишком высоки. Старый глупец хочет поместить все деньги в строительство летнего дома, окончания которого он, вероятно, не застанет. Я ничего не могу поделать и однажды унаследую незавершенные деревянные дома и кучу долгов.

Перед моими глазами возник образ Руперта Бальтуса. Мужчины, словно сошедшего со страниц Ветхого Завета – седого, бородатого, угловатого, патриархального, бескомпромиссного. Когда стена еще стояла, он был единственным убежденным социалистом во всем Кальтенхусене. Жаклин так сильно гордилась своим отцом, что до осени тысяча девятьсот восемьдесят девятого, когда ей исполнилось восемнадцать, по его желанию, носила нелепую сельскую косу, так же как девушки в русских пропагандистских фильмах, которые прославляли сельскую жизнь. Только косынки не хватало. Поклонение Жаклин своему отцу разрушилось в течении тысяча девятьсот девяностого года вместе с социалистической единой партией, и вскоре после этого она сложила чемоданы, чтобы убежать из восточной Германии в иллюзорный калифорнийский мир. Четверть века спустя Жаклин уже была женой фабриканта, ее собаку звали Шанель, а отец женщины, когда-то верный своим убеждениям, скупал земельные участки на капиталистический манер.

Жизнь порой проявляет свое чувство юмора, правда довольно черное.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю