Текст книги "Могила на взморье (ЛП)"

Автор книги: Эрик Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– Это также дело случая,– добавила Маргрете.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я и села за стол.

Она перевернула страницу журнала.

– Ах, просто так.

– Давай, рассказывай.

Маргрете немного подумала говорить ли со мной об этом, и решила сказать.

– Когда семеро детей одного возраста живут в богом забытом месте, они собираются в банду. Такова жизнь.

Ее слова прозвучали так, будто Маргрете терпела нашу дружбу, а не наслаждалась ею.

– По крайней мере, вы до сих пор поддерживаете контакт друг с другом,– напомнила я ей.

– Мы до сих пор и живем в одной дыре.

– Значит, вы больше не друзья?

Маргрете так резко закрыла газету, что я даже испугалась, что сейчас получу нагоняй. Однако такая реакция Маргреты предназначалась кое-кому другому.

– Как я могла дружить с Жаклин? Эта женщина вообще не знает, что такое работа. У нее нет профессии, да и никогда не было. Если бы у нее были дети, и я бы не убиралась у нее дома, тогда бы она была хотя бы домохозяйкой и матерью. Но она же и пальцем не шевелит. Только немного готовит, если это можно так назвать. На нечищенный лук она смотрит так, как будто должна зарезать свинью.

Я смеюсь, тем самым подбадривая Маргрете продолжить свою тираду.

– У нее есть подруга, жена нотариуса, – подчеркнула Маргрете тоном жены нотариуса, которая говорит об антисоциальной женщине. – Она приходит раз в неделю после обеда, чтобы поболтать с Жаклин и выпить две кружки этого поганого чая-пингпонг, который они обе так любят. Иногда они вместе ходят куда-нибудь поесть. И это все, на что она тратит время. А как она со мной разговаривает! «Маргрете, ты должна что-нибудь делать для своей фигуры»,– постоянно твердит она мне. «Ты должна есть больше здоровой пищи. Тебе нужен более дорогой крем для лица. Тебе нужен чай-пингпонг, он стоит всего 25,50 за сто грамм». Жаклин хорошо говорить, каждые полгода она ездит на четыре недели на курорт в Баден-Баден, а каждые два года к пластическому хирургу в Австрию. У нее уже срок годности больше, чем у полиэстера.

Я снова засмеялась, но, наверное, зря, потому что Маргрете строго посмотрела на меня и перешла к менее веселой части своего обвинения.

– Я ухаживаю за мамой. Ее надо мыть и кормить. А еще на мне все хозяйство и брат, от которого никакого толку. Полчаса за завтраком это мое единственное свободное время за весь день. Я работаю на двух работах, а денег все равно не хватает. Если что-то ломается, мне нужно месяцами копить, чтобы купить что-то новое. Думаешь, мадам Жаклин хоть раз поинтересовалась, как у меня дела? Или хоть как-то помогла? Или, по крайней мере, навестила маму? Ничего подобного.

Итак, мне стало ясно, что Жаклин не пользовалась большим авторитетом у Маргрете. О Майке, который обеспечил своей жене такую жизнь, она напротив не проронила ни слово.

Чтобы еще больше не раздражать мою собеседницу, я спросила:

– Ну а что с Пьером?

– Пьер? Он нормальный, – ответила она мимоходом, будто говорила об утренней программе по телевизору или о новом супе из пачки. – В общем и целом, – добавила она и снова углубилась в журнал.

Она читала журнал «Гео», речь в котором шла о Малайзии. Золотые пагоды, яркие райские птицы и обернутые в красивые платки женщины были яркими пятнами на фоне тускло освещенной кухни.

На лице Маргрете не осталось и следа от маленькой вспышки гнева, тучи рассеялись, и она снова вернулась в вечно недовольное состояние, как будто ничего не произошло. На стене монотонно тикали часы, где-то шумела вода, Маргрете перелистнула страницу.

Маргрете и Жаклин не были такими уж разными, подумала я. Конечно, они обе наотрез отказались бы от этой мысли, что, впрочем, еще больше подтверждало ее правильность. На первый взгляд между ними не было ничего общего, не считая проведенного вместе детства. Маргрете проводила все дни в работе, не имея времени подумать о завтрашнем дне, не говоря уже о послезавтрашнем или о следующем месяце. Сегодняшний день, 24 часа, это была ее единица измерения. У Жаклин наоборот было полно времени, наверное, поэтому она и думала о следующем празднике, о встрече с подругой в понедельник, о сауне во вторник, о доставке дизайнерской лампы в четверг, об отпуске в июне, о пластической операции в августе.

И все-таки обе эти женщины казались мне какими-то пустыми. Слово «шанс», так же как и слово «возможность» они когда-то положили на дальнюю полку, где уже пылилось множество других слов: «любовь», «экстаз», «изменение», «план», «фантазия», «надежда»... Работа и деньги, как и глянцевые журналы и пудель служили лишь одной цели: заполнить эту пустоту.

Конечно, можно возразить, что я слишком поспешно сделала такое заключение. С Жаклин я поговорила совсем коротко и да с Маргрете не намного больше. Но моя профессия научила меня заглядывать в души некоторых людей. Я фотографировала преимущественно пейзажи, но также делала и ряд фотографий городов и регионов. Чтобы поймать настроение какого-то места, нужно познакомиться с живущими там людьми и попытаться понять, как они ощущают жизнь. Если это произошло, то нужно подождать того момента, который выразит все, чем живут эти люди, их надежды и страхи, радость и разочарование. Но для этого не существует никаких правил или сигналов. То, как женщина средних лет, живущая в ветхом домике, склонилась над картинкой золотого малайзийского храма, может рассказать целую историю.

Войдя и увидев меня, Харри остановился на пороге. Я уже даже подумала, что он развернется и уйдет, как днем ранее. От него этого вполне можно было ожидать. Он выглядел немного не нормальным.

Однако мы действительно обменялись коротким приветствием, и он даже пожал мою протянутую руку. Но зато не посчитал нужным взглянуть на меня.

Харри сел за кухонный стол и склонился над пустой тарелкой, болтая над ней своими длинными, рыжеватыми, соломенными волосами. Он выглядел как человек, который вчера слишком долго праздновал, и даже не поднял головы, чтобы сделать себе бутерброд или выпить растворимого кофе, не говоря уже о том чтобы поговорить.

Интересно, он всегда был в такой апатии или ему не нравились гости за столом, и ее причиной была я. Я понимала, что четыре месяца назад я уже должно быть общалась с ним и Маргрете, и им обоим было не просто делать вид, что они не видели меня почти четверть века. Тем не менее, мне хотелось, чтобы они сделали хотя бы небольшой шаг мне навстречу.

Между двумя глотками кофе Маргрете спросила брата:

– Ты видел маму?

– Нет,– пробурчал он.

– Почему нет?

– Забыл.

Маргрете бросила надкушенную булочку на тарелку.

– Как можно об этом забыть? Ты проходишь прямо мимо ее двери.

Из ее рта выскочила крошка, и мне даже показалось, что она вот-вот заплачет. Абсурдная мысль. Я никогда не видела Маргрете плачущей, также как и Сабину. Они обе были людьми одного склада.

Маргрете встала, опершись обоими кулаками об стол.

– Я посмотрю как она.

– Да оставь ты ее в покое, – проворчал Харри.

– Ах да? А что если ей что-то нужно?

– Что ей может понадобиться? Туалет у нее прямо на теле, а тумбочку ты превратила в кладовую.

– У тебя всегда все просто. Единственное, о чем ты беспокоишься, это твоя дурацкая груда камней.

– Это не груда камней,– он так резко возразил, будто встал на защиту любимой женщины.

Мне было неприятно быть свидетельницей семейной ссоры. Маргрете и Харри по существу были чужими мне людьми, по крайней мере, я не принадлежала к кругу их близких друзей и хотела исчезнуть куда подальше.

– У тебя теплые отношения с «дворцом»? – спросила я Харри, не столько из настоящего интереса, сколько для того, чтобы направить дискуссию в другое русло.

Маргрете презрительно рассмеялась.

– Теплые отношения? Если бы они могли переспать друг с другом, они бы это сделали. Это в духе моего брата, выбрать в качестве объекта обожания руину. Хотя, если вспомнить двух его бывших жен... Они выглядели не лучше и в конце концов стоили столько же.

Харри промолчал, поэтому мой вопрос тоже остался без ответа – по крайней мере, с его стороны.

– Я считаю, что это здорово, когда человек выступает в защиту чего-то,– похвалила я его, чтобы хоть как-то вступить с ним в разговор.

Мне не давало покоя, что он со мной не разговаривает. Я хотела иметь хорошие отношения со всеми из нашей старой компании, не только с Пьером, но и с Харри и Маргрете. Я искала точки соприкосновения, гармонию, да и дружбу тоже. В общем все, за что можно было зацепиться. Мне очень не хватало человеческого тепла.

Однако с Харри я не продвинулась ни на сантиметр. Сестра снова взяла слово как в его защиту, так и против него.

– Выступать в защиту! Если бы он вступился за то, чтобы нам сделали новую крышу, с которой уже кирпичи валятся. Но нет, он лучше будет полоть сорняки вокруг стен, которым уже восемьсот лет.

– Пятьсот,– поправил он.

– Меня это вообще не интересует. В одиннадцать часов кто-то должен будет открыть дверь физиотерапевту, вот это меня интересует. И этим кто-то будешь ты, потому что в пол одиннадцатого мне нужно на фабрику. Так, а теперь посмотрю как там мама.

Я и Харри остались наедине за кухонным столом. Воцарившаяся тишина была такой же, как ранее с Маргрете, или даже еще более удручающей. Наряду со своеобразной манерой поведения Харри, которая все усложняла, я ощущала и его личную неприязнь ко мне.

– Тебе наверняка известно, что я ничего не помню из того, что произошло в мае,– возобновила я свои попытки. – Если между нами произошло что-то плохое, ты должен сказать мне, и мы поговорим об этом.

Он как ни в чем не бывало продолжал отхлебывать кофе, игнорируя меня. Я не знала, что еще сделать или сказать, упорное молчание Харри начинало действовать мне на нервы. Почему он просто не вывалил на стол проблемы, которые у него были со мной? Мое недовольство его поведением смешалось с беспомощностью и даже с каким-то непонятным чувством вины. Та женщина, которой я была когда-то и которая стала для меня самой неуловимой, возможно сделала что-то, чего не должна была делать. И теперь я должна была ответить за это, что было абсолютно правильно. Я была готова к этому. Однако Харри брал меня на измор.

– Ну, хорошо, я не могу заставить тебя говорить со мной. Я протянула тебе руку, больше не могу ничего сделать.

«Надо бежать отсюда»,– подумала я. Было несправедливо по отношению к Маргрете, но я больше не могла выносить атмосферу этого дома, также как и подавленное состояние его обитателей, тусклое, подвальное освещение и подсознательную агрессию, которой здесь было пропитано буквально все.

Уже на выходе из кухни, я услышала, как Харри сказал:

– Почему ты просто не оставишь нас в покое? Ты больше не здешняя. Если уж ты не подохла, то возвращайся туда, откуда пришла.

Я обернулась и встретилась с его провоцирующим взглядом. Я стояла как громом пораженная. Насколько я знала, мне еще никто не желал смерти, и вот теперь появился человек, который сделал это. Почему он хотел от меня избавиться и даже желал моей смерти?

Не говоря ни слова, я вышла из их дома. Открыв калитку Петерсенов, меня передернуло второй раз. Как будто темноту на мгновение осветила вспышка фотоаппарата, и перед моим мысленным взором появился Харри, сидящий на газоне, рядом с тем местом, где я сейчас стояла. Он подогнул ноги и склонил голову к коленям, как обидевшийся ребенок, которого отругали. Несколько секунд спустя воспоминание исчезло навсегда. Было ли оно связано с моим приездом в мае или с моей юностью? Я не знала точно, так как видела Харри лишь смутно.

Медленно повернувшись, я заметила в одном из окон Харри. Отодвинув в сторону занавеску, он подозрительно наблюдал за мной.

Глава 11

Четырьмя месяцами ранее

В приемной начальника криминальной полиции Визмара у Сабины было достаточно времени, чтобы подумать о молодом человеке, из-за которого она была здесь. Вообще-то ей было не свойственно предаваться воспоминаниям, но Юлиан однажды сделал ей подарок, о котором она никогда не забывала.

На двадцать четвертый день рождения Сабины восемнадцатилетний парень написал для нее песню и спел ее в присутствии ее родителей и Леи. Это была песня не о любви, боже упаси, просто что-то безобидное, поэтическое. Однако для нее имел большое значение этот его жест, учитывая, что родители всегда дарили Сабине практические подарки: пуловеры и зимние куртки, рюкзаки и зонтики, и однажды даже шерстяное одеяло, словно она была потерпевшей кораблекрушение и искала приюта в доме Малеров.

Ее младшей сестре они напротив исполняли любые желания: сначала уроки игры на фортепиано в Визмаре, хотя каждый раз возить и забирать ее оттуда было не так-то просто, а через несколько месяцев у нее вообще пропало желание заниматься. Затем последовал отпуск в Болгарии, потому что Лея обязательно хотела побывать там. Родители кое-как наскребли все свои сбережения на эту поездку, чтобы принцесса потом сказала, что Болгария показалась ей просто ужасной. И, в конце концов, апельсиновое деревце в качестве комнатного растения, которое с таким трудом удалось достать и которое через полгода завяло без должного ухода Леи.

Как-то раз Сабина выяснила, что Лея находила вдохновение в романах и стихах. Занятия на фортепиано, Болгария и апельсиновое деревце встречались в каких-то книгах, которые читала ее сестра. Родители, которым она все рассказала, назвали ее причуды просто милыми. А если Сабина в драке с вредным одноклассником случайно порвала куртку, они давали ей меньше карманных денег.

Никому из них не приходила в голову мысль, что она тоже иногда хотела подарок для души, никому, кроме Юлиана. Он действительно был единственным человеком в ее юности, который хотя бы на мгновение заглянул к ней в душу и понял, что у нее тоже есть чувства и желания, и что она тоже была ранима. В его песне речь шла о цветке, который раскрывается, только когда никто не видит. Она уже забыла и название и сам текст, но этот жест был незабываем.

Сабина четко помнила, что сказала Лея в конце выступления Юлиана: «Воспевать мою сестру, все равно, что боготворить кактус».

– Ведьма, – четко и ясно сказала Сабина.

Секретарь приемной удивленно взглянула на нее.

– Осталось недолго, – сказала она. – Господин Амманн сейчас освободится.

Мирослав Амманн из Фэрдорфа был год помолвлен с Сабиной, когда ей было пять лет и должно было исполниться шесть. Они познакомились в детском саду, и оба проявили одинаково сильный интерес к экскаваторам из пластика, что и стало основой их отношений. Будучи подростком, он стал нравиться ей все меньше. Долгое время Сабина не могла объяснить себе все увеличивающуюся антипатию к Мирославу, пока не увидела, как он вел себя на спортивном празднике. В том, как он прислуживал начальникам, было нечто раболепное, прямо-таки заискивающее. Он делал больше, чем просто соответствовать, рассыпался в комплиментах, пел громче всех. Немного погодя Мирослав смог подняться в иерархии FDJ на ступень выше.

Однажды она высказала ему прямо в лицо все, что о нем думает. Для покорных людей, которые любят притворяться, нет ничего непростительнее, чем услышать правду о себе. Таким образом, симпатия Мирослава к Сабине переросла во вражду. Позже он пошел в народную полицию, где до 1990 года и заведовал вместе с двумя старшими по возрасту коллегами мрачным полицейским участком на Пёль.

В настоящий момент он занимал довольно высокую должность в криминальной полиции Визмара. Зайдя в его бюро и представившись, она увидела на его лице двоякие чувства. С одной стороны удивление, что она выбрала ту же профессию, что и он, а с другой стороны удовлетворение от того, что он был главным комиссаром, а она "лишь" комиссаром, как будто они вот уже четверть века соревновались друг с другом и он теперь издевательски махал ей рукой с финиша.

– Садись, – сказал он, широко улыбнувшись. – Хочешь кофе?

Он сразу перешел на «ты», что должно упростить разговор, вынуждена была признать Сабина. Она терпеть не могла, когда нужно было строить сложные предложения, только потому что не знаешь как обращаться к собеседнику. Но это была, пожалуй, единственная заслуга Мирослава.

– С удовольствием. Черный, пожалуйста.

– Без проблем. Сейчас будет.

Его тон был не просто дружелюбным, а чересчур дружелюбным. Он даже сам встал, чтобы принести ей кофе и подал ей чашку с почтительностью слуги.

– Могу я еще что-нибудь сделать для твоего хорошего самочувствия? Мы всегда стараемся быть приветливыми с коллегами из других земель.

– Это заметно.

Он остановился рядом со своим стулом и посмотрел на Сабину узкими глазками. Мирослав сильно изменился внешне, носил пуловер 52-ого размера при 58-ом размере фигуры под пиджаком 62-ого размера. Из рта у него пахло картошкой-фри и освежающим спреем для рта, вперемешку с нотками спирта.

– Судя по фамилии, ты не замужем,– сказал он. – Или ты убедила мужа взять твою фамилию?

– Твое первое предположение верно.

– Дети?

– Нет.

– У меня четверо,– сказал он. – И все девочки, представляешь. Старшая в том возрасте, в каком были мы, когда ты дала мне отворот поворот.

Сабина готова была воспротивиться. Дать отставку можно было только тому, с кем до этого были интимные отношения. Но так же как не следует говорить сотруднику банка, в котором хочешь получить кредит, что у него ужасный галстук, так же и здесь Сабина не решилась осадить Мирослава Амманна. Если ему нужны были маленькие победы, ну что же, пусть он их получит. По крайней мере, в данный момент.

– Чего не сделаешь по молодости,– ответила она.

Он казался удовлетворен такой банальностью, наверное, решил, что Сабина признала свою ошибку.

Убедившись в своей значимости, он устало опустился на стул и сказал:

– Ну, хорошо. Чем я заслужил после стольких лет удовольствие, пардон, честь твоего визита?

– Дело Юлиана Моргенрота.

– Моргенрот, Моргенрот... Ни о чем мне не говорит.

Вообще Мирослав Амманн не производил впечатления человека, до которого часто что-то доходит. Указательным пальцем тяжелой, правой руки он медленно набрал фамилию в компьютере.

– Это старый процесс. Даже очень старый. Удивляюсь, что мы его вообще оцифровали. И что дальше?

– Мне бы хотелось узнать о нем побольше. При каких обстоятельствах пропал Юлиан? По каким направлениям велось расследование? Проходили ли допросы?

Указательный палец Амманна парил над клавиатурой как Дамоклов меч.

– Сначала скажи мне, почему криминальная полиция Берлина интересуется этим делом. И вообще, существует служебный порядок.

Сабина могла себе представить, что служебный порядок в жизни Мирослава Амманна имел примерно такое же значение как Книгге для главного портье «Вальдорф Астории».

– Честно говоря, я здесь не как комиссар, а как частное лицо.

Дамоклов меч метнулся вниз, указательный палец завис над клавишей «Escape».

– Прости, но мы так не делаем,– сказал Амманн. – Так может любой войти и потребовать доступ к делу. До чего бы мы тогда докатились?

– Как ты уже сказал, это очень старое дело, официально даже нет преступления. Я же не вмешиваюсь в текущее расследование.

Собеседник Сабины еще раз открыл страницу, чтобы проверить ее слова. И конечно же, он увидел, что дело Юлиана Моргенрота вoобще-то и не было делом как таковым. Было принято заявление о пропаже, и таких было много в те дни и недели после падения стены. Как будто ночью открыли огромный вольер, множество птенцов ринулись на следующее утро за безграничной свободой. А большинство старых птиц напротив лишь на короткое время покидали родные места.

– Думаешь, с ним что-то случилось? – вздохнув, спросил Амманн со скучающим видом. – Здесь написано, что на это ничто не указывает.

Сабина не стала указывать главному комиссару на то обстоятельство, что правда и то, что написано в бумагах не всегда совпадают. Она часто сталкивалась с тем, что доклады имели субъективную окраску, как специально, так и случайно. Хотя криминальная полиция в общем и целом работала профессионально, следователи никогда не были освобождены от личного мнения, в каждом отделе процессы/прецеденты/события имели важное значение. Нехватка времени и сотрудников, а также хроническая усталость довершали общую картину.

В независимости от этого, ситуация на востоке Германии летом тысяча девятьсот девяностого года была очень специфичной. Это было «время между временами». ГДР должно было прекратить свое существование, а вместе с ним и множество учреждений. Они еще продолжали работать, в том числе и народная полиция. Но мысли сотрудников уже были устремлены в будущее. Многие спрашивали себя, что с ними будет дальше, переведут ли их насильно на новую должность, понизят в звании или уволят. В некоторых местах царил настоящий хаос, связь между ведомствами была прервана, процессы не проводились, попадали в архив или терялись при перемещении из пункта А в пункт Б. Политичиские изменения любого рода всегда были лучшим временем для того, чтобы совершить преступление.

– Я бы хотела, чтобы это оказалось не так,– дипломатически ответила Сабина. – Если бы я знала некоторые подробности...

Амманн вздохнул. Отказаться от служебного порядка, видимо, стоило ему невероятных усилий, так же как страстному любителю горячего душа зайти в холодную воду.

– Ну что же, как по мне, то я не против. Видимо пропавший просто мечтал посмотреть мир. Незадолго до исчезновения закончились его отношения с одной молодой девушкой. Вместе с ним исчезли паспорт, одежда и рюкзак. В общем и целом типичная картина, классический дезертир. В этом ты со мной согласна?

Сабина кивнула. Что-то другое, кроме как согласиться с ним, было бы для нее сродни предательству. На первый взгляд обстоятельства исчезновения действительно подходили под типичную картинку любящего свободу подростка, странствующего по свету.

– Странно только, что Юлиан не оставил прощального письма.

– Бессердечно, да. Но и такое уже случалось.

– Может быть не столько важно, что Юлиан взял с собой, сколько то, что он оставил. Что насчет гитары? Она была у него, когда он пропал?

Амманн прокрутил страницу вверх вниз.

– Об этом здесь ничего не написано.

– Его отец говорит, что гитара была его сокровищем, что я могу подтвердить.

Ее возражение не произвело особого впечатления на главного комиссара Амманна. Чтобы изложить насколько тщательно работала народная полиция Пёля, он начал приводить другие доказательства. Тогда рассматривались две основные версии, несчастный случай или самоубийство.

В тот вечер, когда пропал Юлиан, от причала вблизи Кальтенхузена отвязалась пришвартованная там небольшая весельная лодка. Два дня спустя ее прибило к противоположному берегу бухты. Так как стояла хорошая погода, это происшествие показалось загадочным, но никто не связал его с исчезновением Юлиана. Это было поздним летом тысяча девятьсот девяностого года, молодой человек вполне мог доехать на автобусе до Визмара, оттуда добраться до западной Германии и дальше куда угодно в мире. Против несчастного случая говорил тот факт, что согласно сообщениям, море в тот день было очень спокойным. Самоубийство было еще более неправдоподобной версией. Кто будет брать с собой паспорт и одежду, если собирается броситься в море?

Если предположить, что исчезновение Юлиана было как-то связано с лодкой, то напрашивался только один вывод. Если несчастный случай можно было исключить, и Юлиан не покончил жизнь самоубийством, то вполне возможно, что его, живого или мертвого, сопровождал убийца.

– Криминальная полиция большого города сразу во всем видит преступление,– с издевкой сказал Амманн. – Ты так же, как и я знаешь, что большинство утопленников где-нибудь да прибивает к берегу.

– Во-первых, не всех прибивает к берегу,– ответила Сабина. – И во-вторых: даже если между исчезновением Юлиана и лодкой нет никакой связи, это не значит, что его не убили.

– В этом ты абсолютно права. Во время своих странствований его мог зарезать ревнивый турецкий дервиш, у которого он увел девушку, или из него сделали закуску на островах Фиджи.

Сабина проигнорировала издевку собеседника и вместо этого спросила:

– Правда, что версия преступления даже не рассматривалась? Например, обыскивали ли окрестности?

– Окрестностями в этом случае можно считать весь остров. Кем обыскивались-то? Мной и моими коллегами, которые вот-вот должны были уйти на пенсию? Мы что, должны были втроем прочесывать луга?

– Если ты задаешь такие провокационные вопросы, то получишь провокационный ответ: Да!

Дамоклов палец Амманна окончательно нажал на клавишу «Escape», но Сабине было все равно. Судя по всему она получила максимум информации по этому так называемому делу, больше там ничего не было написано. Нечто подобное бывало и в Берлине. Дело получило какую-то печать и на двадцать три года положено на дальнюю полку, как Спящая Красавица, погрузившаяся в сон, прерванный лишь цифровой революцией, которая переместила его из коробки в компьютерный файл.

Три минуты спустя, после того как бывший жених из детского сада выпроводил ее на улицу, Сабина стояла перед зданием полиции, обдумывая следующие шаги.

Во второй раз за день Сабина пересекла дамбу в сторону Пёля, ведущую через залив Брайтлинг, расположенный между материком и островом. Разговор с Мирославом Амманном только укрепил ее в намерении не сдаваться. К проснувшемуся в ней желанию разобраться в этом деле, добавился стимул показать самоуверенному Мирославу, что и она знает толк в своей работе. Сабина могла понять нехватку персонала и особую ситуацию в тысяча девятьсот девяностом году, но вот самоуверенность и несознательность были выше ее понимания.

Ошибки и промахи всегда были, есть и будут. Она тоже сделала много ошибок, не в последнюю очередь полученное ею ранение случилось из-за нетерпения и легкомыслия, и винить в этом было некого, кроме себя самой. Она делала выводы о характере человека не по количеству сделанных им ошибок, а по тому, как он с ними справлялся. В то время ответственные органы провели поверхностное и безучастное расследование, но ведь до сих пор не найденный молодой человек заслужил нечто лучшее, чем то, что его судьба тихо и незаметно перекочевала в картонную коробку или файл.

Мысли Сабины то и дело возвращались к Юлиану и написанной им песне. Как она хотела ошибиться, но если с Юлианом действительно что-то случилось, то самое меньшее, что она могла для него сделать, это наверстать то упущенное лето, которое они с Леей провели, словно в трансе. Даже если ничего не получится, то, по крайней мере, она сможет подойти к пожилому господину Моргенроту и сказать: «Я сделала все, что могла».

Она оставила машину недалеко от Кальтенхузена, на краю сочно-зеленого луга, где не было видно ни начала, ни конца. Пока Сабина была в Визмаре, прошел легкий дождь, и теперь на землю опустился туман. Сабина в сапогах прошлась по мокрой траве. Не было видно ничего, кроме очертаний далеких домов, аллеи и лесочка, а также белого, холодного солнца на небе. По ощущениям было начало марта, хотя в календаре стояло нечто другое.

Таинственную тишину нарушила сирена откуда-то с моря. Был ли это сигнал мощного судна-контейнера, прогулочного парохода, шведского парома или рыбака из Пёля, могли различить только уши местных жителей. Такие как у Сабины. Хоть она и неохотно сознавалась в этом, но до сих пор, после многих лет, проведенных ею вдали от Пёля, она сразу поняла, что это была сирена рыбака.

Будучи ребенком, она часто смотрела с берега, как ее отец передвигался на лодке по бухте в сторону открытого моря. Сабина махала ему так же, как и другим рыбакам кооператива, отцам Майка, Харри и Маргрете. Эти выносливые мужики называли ее Сабиночка и даже сделали ее своим талисманом, потому что в те дни, когда маленькая девочка махала им с берега, у них был особенно хороший улов. Слова «Сабиночкина удача» и «Сабиночкина погода» на несколько лет прочно вошли в их лексикон, пока ее отец не решил, что его старшая дочь стала слишком взрослой, чтобы быть талисманом, и придумал слова «Леалитина удача» и «Леалитина погода». С тех пор, Сабина перестала стоять на берегу бухты.

Снова послышалась сирена, и ей ответила вторая, одинаковая по звуку.

На Пёле осталось не так уж много рыбаков. Уже на протяжении ста лет их количество сокращалось по самым разным причинам. Две войны и две политических системы, рухнувшие монархии, диктатуры и открытые рынки постепенно уничтожили их, каждого по-своему. Сегодня они считались экзотами, о которых на телевидении снимали документальные фильмы. Некоторые из них, включая старого Петерсена, умерли прямо в море. Это были героические смерти, по сравнению с жалким концом жизни большинства других, которым банки отказали в необходимых кредитах на модернизацию кораблей.

Сабину обдало холодным ветром. Она застегнула куртку и направила все мысли на причину ее появления здесь. Как ей поступить? Она еще никогда не занималась таким старым делом. В отделе, занимающимся организованным криминалитетом, дела, которые не раскрывались в течение нескольких недель, уже считались старыми. Тогда почти всегда занимались тем, что еще только должно было случиться, например, как узнать и предотвратить очередную контрабанду наркотиков или махинации торговцев оружием, лиц, занимающихся отмыванием денег или угонщиков автомобилей. С тех пор, как она попала в полицию нравов, Сабина никак не была связана с прямым расследованием, а оказывала исключительно услуги поставщика и другую помощь.

Если речь шла об убийстве, то возникал простой вопрос, состоящий из пяти частей: Когда, кто, где, как и почему был убит Юлиан. «Когда» уже было известно. Родители Юлиана заявили о его пропаже первого сентября тысяча девятьсот девяностого года, а видели его в последний раз в послеобеденное время тридцать первого августа. Значит вечером либо ночью того дня произошло что-то ужасное. «Где» и «как» это произошло было трудно выяснить по прошествии стольких лет. Поэтому этими двумя пунктами нужно было заняться в конце расследования. Поиски мотива наоборот обещали быть более успешными, потому что за мотивами скрывались истории, а у историй не было срока годности, их рассказывали и годы спустя. Мотивы и стоящие за ними истории были как фары, отбрасывающие свет на людей. С этого Сабина и должна была начинать.

Теоретически вечером тридцать первого августа тысяча девятьсот девяностого года Юлиана мог убить совершенно посторонний человек. Но как тогда объяснить отсутствие паспорта и рюкзака с одеждой? Может он договорился с кем-то о месте встречи и там был убит? В этом не было на данный момент никакого смысла. Или он даже знал своего убийцу?

Сабина вспомнила фразу, которую много лет назад обронил ее коллега по отделу убийств, когда они сидели в столовой: