Текст книги "Заговор против маршалов. Книга 1"
Автор книги: Еремей Парнов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
– Но это не значит, что мы должны сидеть, сложа руки. Напротив, необходимо любой ценой ослабить связи с Советами, особенно военного характера.
– На днях в Берлине ожидается посол Буллит, проездом в Москву. По нашим сведениям, он окончательно отговорил французов от займа русским. Боюсь, что Литвинов с Крестинским будут сильно разочарованы.
– Превосходная новость! Оказывается, и среди американцев есть приличные люди. Но я пригласил вас совсем по другому поводу.– Гейдрих потянулся за листом с красным грифом.– Распишитесь в правом углу, Фриц, и ознакомьтесь в моем присутствии. Потом скажете свое мнение.
13
Божий мир, накрытый дымчатой полусферой тверди, цепенел в морозном тумане. Дорога вилась по горному склону, укрепленному каменной кладкой. Внизу клокотал незамерзающий белый поток. Сквозь опушенные инеем буки грозно темнели слоистые нагромождения скал.
Дальний градек [9]9
Замок (чешск.).
[Закрыть] смутно прорисовывался на сизой кайме завороженного леса, словно на ломкой промасленной бумаге старого волшебного фонаря.
«Хорьх» с брезентовым верхом и вместительным багажным ящиком, сбавив ход у накренившегося распятия, свернул на узкую дорогу, плотно обсаженную неказистыми черными ветлами. Прибитая к стволу жестяная табличка указывала направление на Ротенхауз.
Хозяин поместья Макс-Эгон Мария Эрвин Пауль фон Гогенлоэ созвал на охоту друзей. Князь Роган и оба брата д'Эсте уже разместились в замке, остальных ожидали с часу на час.
В машине с комфортом расположились журналист Карл Виттиг, аккредитованный при министерстве иностранных дел Чехословакии, и его давний знакомый Генрих Родац, бывший пилот. Он только что прибыл из Испании, где представлял концерн «Юнкере», и щедро делился местными новостями.
– Все будет зависеть от выборов в кортесы. Бели красные соберут большинство, фаланга нанесет сокрушительный удар. Это очень серьезные люди, можешь мне верить. Я бы на твоем месте срочно перебрался в Мадрид.
– Возможно, я так и сделаю,– согласился Виттиг, дабы лишний раз поддержать репутацию независимого журналиста.
Мысленно он уже прикидывал, как откликнутся на испанские события в Восточной Европе.
– Кто еще ожидается? – исчерпав тему, осведомился Родац.– Советник Траутмансдорф не обещал?
– Честно говоря, не в курсе,– внутренне вздрогнув, Виттиг отрицательно помотал головой.
Старина Генрих никак не должен был знать о его связях с советником министерства иностранных дел рейха.
– Прошлой осенью мы вместе с ним охотились в Беловежской пуще.
– Говорят, он классный стрелок? – словно бы нехотя осведомился Виттиг.
– Недурной,– Родац покосился на новенький, с фирменной этикеткой, ружейный чехол журналиста.– Самозарядное?
– Браунинг,– небрежно кивнул Виттиг. Он впервые собирался принять участие в охоте титулованной знати и ощущал себя не слишком уверенно.
– Давно знаешь Макса? – Генрих явно прощупывал однокашника, с которым не виделся много лет.
– Встречались несколько раз,– Виттиг неопределенно пошевелил пальцами.– В Праге, в Берлине... А что?
– Просто спросил... Ты что, увлекся охотой?
– Какое там! Так, изредка пробавляюсь.
– Хочешь совет? Если Макс предложит тебе другое ружье, не вздумай отказываться. Охота на оленя – это обряд, ритуал.
Дорога вывела на горбатый каменный мостик, откуда открылся вид на замок и деревеньку внизу.
– Чудесная панорама,– восхитился Виттиг.– В стиле немецких романтиков. Максу этому здорово повезло.
– Да, старый товарищ, ему можно лишь позавидовать... Ты уже бывал здесь?
– Как-то не приходилось.
– Получишь громадное удовольствие,– заверил Родац и принялся перемывать косточки высокородным друзьям Макса фон Гогенлоэ.
Как и прочие родовые гнезда австро-венгерской знати, Ротенхауз находился в частном владении. Рухнула лоскутная империя, в Австрии и Чехословакии установился республиканский строй, но право собственности оставалось неприкосновенным. Сыновья застреленного в Сараеве эрцгерцога Франца Фердинанда продолжали безбедно жить в Конопиште. Потомки герцога Рогана, счастливо избежавшего гильотины, тоже не собирались расставаться с дворцом в Сыхрове, где были собраны бесценные полотна и редкие исторические реликвии. Как и во времена Габсбургов, закупались по всему миру экзотические саженцы для регулярных парков и оранжерей, приобретались августейшие манускрипты, с особым тщанием реставрировались мемориальные покои.
В Конопиште, где последний германский кайзер вместе с наследником австрийской короны подготовили убийственную для обеих династий войну, заново отделали спальню Вильгельма.
Во дворце Роганов, куда наезжал не только беглый Людовик Восемнадцатый, но и композитор Сметана, поступили более демократично, отдав предпочтение чешскому гению. Его мраморный бюст украсил музыкальный салон. Все-таки он славно потрудился под гостеприимным кровом пана Рогана, чье галльское имя уже звучало совсем по-чешски. Дыхание почвы и ветры веков не проходят бесследно. Ротенхауз, как и рогановский Сыхров, местные жители тоже давно именовали на свой лад: «Червоный Градек». Однако князья Гогенлоэ во всем придерживались немецкой топонимики: Карлсбад вместо Карловых Вар, Мариенбад вместо Марианских Лазней. Про наследственный феод и говорить не приходится. Словом, республика никому не мешала жить в полном согласии со своими убеждениями. Д'Эсте открыто поносили Адольфа Гитлера, вольнодумец Роган высмеивал и фашистов, и коммунистов. Жуир Макс-Эгон тайно субсидировал судето– немецкую партию Генлейна. Симпатизируя национал– социализму, он тем не менее оставил для себя запасную лазейку – паспорт княжества Лихтенштейн. И это была единственная дань роялистским традициям. Шестой отпрыск знатного рода, он имел право на титул принца с предикатом «эрлаухт» – сиятельство.
Генеалогическое древо светлейших («дурхлаухт») князей Гогенлоэ вело свой корень с 1170 года, от воинственных баронов Франконии, верой и правдой служивших кайзерам Священной Римской империи. В табели рангов императорско-королевского двора Франца– Иосифа значились три родственных дома: Гогенлоэ – Вальденбург – Бартенштейны; Гогенлоэ – Вальденбург – Бартенштейн – Якстберги; Гогенлоэ – Вальденбург – Шиллингсфюрсты старой и новой линии. Княжеские дипломы их были отнесены к единой, но не самой древней дате – 21 мая 1744 года. Поэтому удостоенные первого разряда медитизированных князей, Гогенлоэ заняли место в категории «В». Много выше оказались Лобковицы, Ауэрсперги и Шварценберги. Как и великогерманские родственники из Лангенбургской линии властителей Гогенлоэланда, они стояли на самой верхней ступени. Но какое это имело значение сейчас, когда старый мир лежал в руинах?
Заядлый путешественник и вообще человек современных воззрений, Макс-Эгон не интересовался геральдическими побрякушками. Демонстрируя гостям гербы, развешанные в оружейном зале, лишь бегло перечислял родственные фамилии: «Романовы – цари, а затем императоры Великороссии; Кобурги – английские короли и ныне царствующий монарх Греции; принц Баден– Баден... граф Фобер-Кастель... граф Приттвиц-Гафрон...» Затем следовали уточнения: «Вторая ветвь первой линии», «Первое ответвление второй ветви...»
В длинной череде коронованных родичей попадались и не совсем благородные имена, вроде московских купцов Шишиных. Но Макс-Эгон не стыдился случайных «дичков», привитых к ветвям княжеского древа. Малая толика мезальянсов не портила голубой крови. Напротив, золотая инъекция живительна для любого организма. Родословная любимой жены принца доньи Марии де ла Пиедад Итурбе и Шольц маркизы де лас Навас тоже не избежала бюргерского привоя. Затесавшийся средь испанских грандов немецкий виноторговец Шольц оставил потомкам недурное наследство. К тому же он еще при жизни начал писаться фон Шольц, а это ничуть не хуже, чем фон Сименс. Кстати, именно этот породнившийся с Гогенлоэ магнат индустрии познакомил Макса с графом Траутмансдорфом. С этого момента большая политика незаметно вплелась в патриархальный быт Ротенхауза. В перерывах между тостами и выстрелами охотничьих штуцеров, за лаун-теннисом и партией в бильярд здесь творилась история.
Короче говоря, у молодого принца (тридцать девять – не возраст) были все основания для оптимизма. Поместье находилось в превосходном состоянии, погреба славились редкостной коллекцией вин, а лес – лучшей охотой в Богемии.
В отличие от бережливых д'Эсте – в Конопиште дичь подавалась лишь в особо торжественных случаях – владелец Ротенхауза охотно потчевал гостя мясом оленей и вепрей. Про зайцев с краснокочанной капустой или там седло серны даже говорить нечего. И фазаны бывали, и форель в кипрском вине, и жареные вальдшнепы, и белые лебеди с начинкой из раковых шеек. Птица, само собой, подавалась к столу в оперении и на литых серебряных блюдах. Оленя зажаривали, как правило, целиком.
Вблизи замок выглядел мрачновато. К нему вела прямая, словно по линейке проложенная, аллея.
Гостей встретил дворецкий – сухонький тонкогубый старичок с повадками иезуита.
– Добро пожаловать в Ротенхауз, господа! – не без торжественной нотки провозгласил он, шепнув слуге, куда отнести чемоданы.– Ужин в семь часов, а пока предлагаю немного передохнуть.
Виттиг и Родац проследовали за ним в отделанную темным дубом гостиную, сплошь увешанную рогами оленей, лосей, серн и косуль. Под каждым трофеем белела аккуратная, готическим шрифтом выполненная этикетка с точным указанием даты и места. Пули Макса настигли несчастных животных не только в здешних хомутовских угодьях, но и в лесах Германии, Австрии, Испании, Польши, бог знает где ещё.
Дворецкий приблизился к ампирному столику, трепетно раскрыл переплетенную в шагрень гостевую книгу с гербом и предложил расписаться.
Ступая по устилавшим наборный паркет медвежьим шкурам, гости совершили почетный обряд.
– Где его сиятельство, Курт? – спросил Родац, довольно потирая руки.
– Принц просил извинить, что не встречает вас лично,– старик отдал поклон.– С рассветом он отбыл на место. Позвольте показать комнаты?
– Какие могут быть извинения, Курт? – довольно засмеялся Родац.– Все в полном порядке... Охота, надо полагать, состоится?
– Как обычно, господин капитан... Вот ваша комната. Завтрак будет подан в постель. Ровно в пять. Вам чай или кофе?
– Кофе, Курт, вы очень любезны.
– Прошу за мной, доктор Виттиг,– старый мажордом величественным жестом указал на мраморную лестницу.– Ваши покои в бельэтаже.
После скромного ужина все разошлись по своим комнатам, чтобы как следует выспаться. Виттигу удалось лишь коротко перемолвиться с Траутмансдорфом.
– Зачем понадобилась вся эта канитель, граф? – спросил он; когда они остались наедине.– Не лучше ли было увидеться в Праге? Или в Берлине?
– Учитесь сочетать приятное с полезным,– отшутился советник.– Благо представилась такая возможность... Или вас что-то не устраивает?
– Напротив, все очень мило... Между прочим, мой старый приятель Родац уже спрашивал про вас. Мне показалось, что неспроста.
– Не будьте таким мнительным,– Траутмансдорф беспечно рассмеялся.– Генрих знает меня, а я давно знаю Генриха. Нам нечего делить.
– Полагаете?
– Уверен, милый Карл. Наш испанский друг ангажирован абвером. Неужели вы не догадывались?.. Ну, не беда. Я думаю, у нас будет возможность все как следует обсудить. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, граф.
Ранний подъем дался Виттигу с неимоверным трудом. Уже сидя в санях, под теплой медвежьей полостью, подбитой зеленым сукном, он впал в сонное забытье. Убаюкивающе поскрипывали полозья. Звездными иголочками переливались синие сугробы. Холодные струйки приятно освежали лицо.
Макс-Эгон сам расставил охотников по номерам. Как наименее опытного, Виттига выдвинули вперед на левом фланге. В ста шагах от него расположился Роган, далее следовали Траутмансдорф, оба д'Эсте и Родац. Хозяин затаился в еловом распадке, куда скорее всего могли выгнать зверя. Все участники были в традиционном охотничьем наряде: зеленая куртка с коричневыми отворотами, гольфы и шляпа с петушиным пером.
Принц выпустил ракету, высоко взметнувшуюся над кромешной грядой букового леса, и протрубил в рожок. Не успел растаять дымный извилистый след, как донесся лай спущенной своры.
Загонщики, загодя обложившие дичь, шли прямиком на засаду.
Спасти оленя могло разве что чудо. Макс-Эгон, Родац и Траутмансдорф не знали промаха.
Красавца быка удалось завалить с третьего выстрела.
– Восьмилеток,– довольно улыбнулся принц Гогенлоэ, сосчитав ответвления тяжелых рогов.
Поджаренную в муке печень попробовали прямо «на крови», согласно неписаным традициям благородной забавы. По кругу пошли фляги с боровичкой и коньяком.
Повар не успевал подбрасывать хворост. Костер трещал, взвиваясь искристым роем к верхушкам елей.
Ветер постоянно менялся, и пахнущий можжевельником дым слегка пощипывал глаза. В закопченном котле тяжело побулькивало гороховое варево. Борзые растаскивали дымящуюся требуху по окровавленному снегу.
– В самый раз успели,– граф Траутмансдорф смахнул снежинки с бровей.– Того и гляди, закрутит метель. Может, поедем?
Переложив флягу в левую руку, Гогенлоэ зачерпнул черпаком и, выждав, пока остынет, попробовал густой суп.
– Добавь копченой грудинки,– приказал он повару и, сделав капитальный глоток, передал флягу Траут– мансдорфу.
Граф покорно приложился.
Виттиг в свой черед молча проглотил порцию и откромсал ломтик печенки. Есть хотелось до умопомрачения.
Пока вырезали пули да рядили, какая из них оказалась смертельной, окончательно рассвело. Резко усилился ветер.
Наконец принц нашел, что горох разварился в самую меру. Хмурый толстяк в переднике, надетом поверх егерьской куртки, роздал сухие хлебцы. Обжигаясь и торопясь, хлебали алюминиевыми ложками из солдатских мисок.
Чтобы не озябнуть, журналист налег на коньяк. Хмель не брал на холоду. Только давило в затылке и поламывало в висках. Не принимая участия в азартном споре – лично ему даже выстрелить не довелось,– он залез под полость и закрыл глаза.
Почетный приз – голова с рогами – достался Родацу, и в честь героя дня прокричали троекратное: «Хох!» Чаши с объятым синим пламенем пуншем увенчали рыцарский праздник.
Только к вечеру следующего дня Виттиг и Траутмансдорф смогли заняться делами. Благо их комнаты находились рядом, о чем своевременно позаботился принц.
– Группенфюрер Гейдрих просил передать вам самый теплый привет,– советник включил «Телефункен» и настроился на Берлин.– Он очень к вам расположен, Карл.
– Благодарю, граф. Я чрезвычайно польщен вниманием группенфюрера.
– От нас ждут конструктивных идей. Как по– вашему, что бы могло катапультировать чехов из договора?
– Катапультировать? – переспросил журналист, словно прислушиваясь к звучанию слова.– Оригинально... Не знаю, что и сказать. Прага пребывает в эйфории. Особенно теперь, когда русские набирают темп. Я уже докладывал вам, что визит Уборевича проходит на волне сплошного восторга. Генерал Фиала во всем идет ему навстречу. Они посетили заводы «Шкода», побывали на артполигоне. Мои друзья из разведслужбы МИДа считают, что заказы последуют без промедления. Вы же понимаете, что это значит: двухсотпятимиллиметровые орудия, трехсотдесятимиллиметровые гаубицы, зенитки, минометы. Про лучшие в мире авиамоторы я уже не говорю.
– С Трудом верится, что маленькая страна способна насытить такого гиганта, как сталинская Россия.
– И совершенно напрасно, граф. Чехословакия – крупнейший экспортер оружия. Удвоить, даже утроить мощности – вопрос времени. Были бы ассигнования. Это тот случай, когда коммерция подкрепляет политику. Боюсь, что нарушить подобный альянс – непростая задача.
– Иначе бы ее поручили не нам с вами, коллега. Рекомендую обратить пристальное внимание на таких господ, как Опоченский и Смутный; нажать на Зенкла, на Берана... Впрочем, все это паллиативы.
– Очень многое будет зависеть от Парижа. Если бы удалось предотвратить ратификацию... Бенеш сразу окажется на мели, и климат в Праге существенно переменится.
– Легко изрекать самоочевидные истины. Смею уверить, что в рейхе пристально следят за перипетиями французской политики, хотя далеко не все понимают значение вопроса.
– Чехи ничуть не заблуждаются насчет наших конечных целей. Люди Гейнлейна прямо-таки толкают их в объятия Москвы. Только ослабив давление, временно конечно, мы получим хоть какую-то свободу маневра.
– Вы сами знаете, что это невозможно,– повысив голос, отчеканил Траутмансдорф.– Воля фюрера диктует политику, а не наоборот.
– Что же тогда остается? Тонкая игра?.. Пока чехи уверены, что я работаю на них, дезинформация может пройти. Но надолго ли? Рано или поздно последует разоблачение, и мы утратим контроль.– Виттиг прижался спиной к нагретому калориферу и, не глядя на собеседника, продолжал размышлять вслух: – Выгода сомнительна, а потери очевидны... Необходим какой-то длительный, постепенно затягивающий процесс. Нечто вроде дипломатической инсценировки?
– Конкретно?
– Пока не знаю. Но пьеса должна быть разыграна по всем правилам.
– Это вопрос техники. Важна идея.
– Идея проста, ибо не имеет альтернативы. Не ослабляя нажима, мы бы могли дать понять, что готовы, при известных условиях, разрешить спор мирным путем.
– И Бенеш поверит?
– А вот это нас не должно волновать. Главное, вовлечь в отвлекающий процесс.
– Дельная мысль, Карл, поздравляю,– Траутмансдорф покрутил верньер приемника: передавали последние новости.– Когда речь идет о жизни или смерти, выбирать не приходится. Хватаются за любую соломинку. Но что мы получим в итоге? Договор с Москвой – козырь в любых переговорах. Бенеш не выпустит его из своих лап. Мы ровно ничего не выигрываем.
– А время? Оно всегда несет в себе новое качество. События могут повернуться так, что нам действительно удастся катапультировать Чехословакию из договора.
– Или Россию из Европы, что намного лучше.
– Или Россию,– с чувством подхватил Виттиг.– Во всяком случае мы ничего не теряем.
– Тихо! – Траутмансдорф предостерегающе поднял палец.
«...спровоцированные коммунистами беспорядки на улицах Мадрида и Барселоны...» – берлинский диктор перешел к обстановке в Испании.
14
В настороженную темень притихшего города шарахнулись пронзительные лучи фар. Черный «Линкольн» комкора Фриновского прошелестел, взметая снег, мимо Политехнического и, не сбавив скорости, свернул на улицу Куйбышева, где в доме № 14 ночь напролет тускло светились занавешенные окна.
Командующий пограничными войсками страны всласть поспал до полудня, но поздний ужин с водкой и коньяком вновь выбил его из режима. Звонок Ежова окончательно развеял надежду на нормальный отдых.
В отличие от Фриновского, Ежов нисколько не тяготился переходом на ночную смену. Перераспределение жизненных ритмов далось ему с незаметной естественностью, стало неотъемлемой частью той воодушевляющей нови, что олицетворяла все советское: энтузиазм, самопожертвование, бескомпромиссная борьба за светлые идеалы.
Он благоговел перед вождем в большом и малом, бесследно растворялся в сиянии его лучезарного облика. Даже присутствуя на ночных допросах, когда сменяющие друг друга бригады следователей держали на «конвейере» обезумевших от многодневной бессонницы арестантов, Николай Иванович ощущал вдохновенный прилив бодрости. Вся страна жила по новым часам: пограничники, сталевары, колхозники. Непрерывная плавка, круглосуточная уборка, постоянная бдительность. Сама природа преклонилась перед сталинской волей, взломавшей проклятое прошлое, развеявшей по ветру прах его привычек и предрассудков. Понадобилось – и мы поставили на дежурство ночь. Захотим – и нам покорятся полярные льды.
Свет мудрости, всепобеждающая ясность гениальных идей. Не останется ни единого темного угла, ни единой укромной дыры. Отовсюду будет выметен железной метлой коварный, притаившийся враг. Он многолик, и имя его – легион. Нет такой мерзости, на какую бы он не пошел в оскале звериной злобы. Порожденный мглой во мгле и таится, вспоенный ядом лжи источает смертельный яд. Видеть сплошь и рядом, знать, ежесекундно помнить, что под маской человека скрывается опасная гадина. Правде чужды колебания, ибо безграничная вера в правоту великого дела и есть правда. И она беспощадна по сути своей. Конспекты сталинских выступлений давали исчерпывающие ответы на все вопросы жизни, втиснутой в ранжир номенклатурной субординации. Кумачовые ширмы лозунгов наглухо отсекали любую память о прошлом, а вместе с ней – и сомнения.
Ежов работал с лихорадочной поспешностью, толкавшей на новое ускорение. Постоянная готовность, как живительный кислород, подстегивала сердечный мотор. Ощущение победного роста требовало полной самоотдачи, абсолютного слияния с символом веры. Самолеты рвались в стратосферу, ширилось стахановское движение, убыстрялась ротация кадров. Москва рукоплескала новым и новым, вчера еще никому не известным героям. Личный успех умножался набиравшим крутой размах победным валом.
Впервые Николай Иванович встретился со Сталиным в Сибири в двадцать восьмом году. Вождь заметил скромного партийного функционера из Казахстана и прозорливо угадал раболепную преданность, переполнявшую все его неказистое существо. Маленький рост, увлажненные счастливым волнением взоры, жалко обозначенные широковатой гимнастеркой костистые плечи – даже внешность оказалась на пользу. В глазах Сталина она удачно дополнила скромную чистоту под стать биографии: выходец из бедной рабочей семьи, комсомольский активист, партийный работник. Ежов с его простецки зачесанными назад волосами и восторженной улыбкой был виден до донышка. И судьба его определилась.
Через несколько месяцев последовал неожиданный перевод в Москву на должность заместителя наркома земледелия, а год спустя он уже заведует Распредотделом и Отделом кадров ЦК. Столь же стремительно следует продвижение и по выборной линии: от делегата с совещательным голосом на Шестнадцатом до члена Центрального Комитета на Семнадцатом съезде. Головокружительный взлет идет по нарастающей: член Оргбюро ЦК, заведующий Промышленным отделом ЦК и заместитель Председателя КПК, плюс к тому член Исполкома Коминтерна. Влияние Ежова ощущается на всех этажах партийного и государственного аппарата. Особенно в кадровых вопросах, где он удивительно преуспел в изощренном искусстве тайной осведомленности. Любое попадавшее на стол вождя личное дело Николай Иванович мог дополнить своими данными.
В тридцать пятом году он становится одним из секретарей ЦК и Председателем КПК. Уже поговаривали, что на ближайшем пленуме его введут в Политбюро, но у Сталина были свои резоны. Он поручил Ежову контроль за деятельностью НКВД. Опытный кадровик быстро разобрался в новой обстановке и приобрел необхо димые навыки. Теперь, когда полным ходом шла подготовка открытого процесса, рассчитанного на широкий захват, он уже активно вмешивался в ход следствия, держа под постоянным прицелом его витки.
Основное внимание, как и прежде, уделялось аппаратной работе. Здесь опыт Николая Ивановича оказался поистине бесценным. Понаблюдав за людьми, он выделил узкий круг доверенных лиц. Чаще других в его кабинеты – на улице Куйбышева и на Лубянке – вызывались Заковский, Люшков, Реденс и Ушаков, о чем Ягода иногда узнавал окольными путями. Наркому оставалось одно: терпеливо ненавидеть, тая гнетущие мысли.
Проведав, что секретарь ЦК начал приближать к себе командующего пограничными войсками Фриновского, Ягода лишний раз убедился, что почва уходит из-под ног. Она сделалась ненадежной и скользкой, словно пронизанный пустотами лед, который уже трещит под неудержимым натиском ледокола. Ожидание неминуемого удара разъедало душу, как кислота цинковую батарейку. Последнее время Сталин принимал Ягоду только в присутствии улыбчивого карлика.
Хладом небытия веяло от этой тихой улыбки.
Напрасно поднаторевший в жесткой борьбе Генрих Григорьевич винил во всех своих бедах выскочившего из грязи в князи соперника. Ощущая могучую поддержку, Ежов не испытывал к нему личной вражды. Догадываясь по ряду признаков, что грозный нарком постепенно выходит в тираж, он шел своим курсом, проложенным провидческим гением вождя. Пока идет следствие, замены в команде, очевидно, не предвидится, а после процесса обозначится иная реальность. Какой ей быть? Делиться намерениями не в привычке хозяина. Он один прозревал грядущее, и завтра каждого принадлежало только ему. Неотторжимое от постов, казенных дач, спецпайков и квартир со всей обстановкой, оно могло однажды не наступить.
Все ходили под богом, и каждый, пока не грянет срок, мог полагать себя любимцем судьбы. Абсолютная зависимость от животворного источника предполагала полную разъединенность.
Фриновского Ежов встретил с обычным радушием. Выйдя из-за стола, протянул для приветствия обе руки и сам проводил на диван.
– Поди, совсем заработались? Ишь, осунулся... Нехорошо, нехорошо,– ласково попенял он,– нужно уметь отдыхать. А не испить ли нам по стаканчику чая? Крепкого-крепкого и с лимончиком?
Вместе со стаканами в мельхиоровых подстаканниках подали птифуры и гору бутербродов с колбасой, осетриной и семгой.
Есть Фриновскому ничуть не хотелось. Приходилось, однако, делать вид, что действительно заработался, до чертиков устал и проголодался.
– Может, водочки? – догадливо прищурился Николай Иванович.
После стакана зубровки пошло живее.
– Я чего хотел спросить? – Ежов доверительно тронул Фриновского за колено.– Что там у вас в Шепетовке произошло?
– У нас? – встрепенулся комкор.– Не у нас, Николай Иванович. Мы тут сбоку припеку. Пропустили по договоренности с иностранным отделом, а там уж они сами прошляпили. Вроде несогласованность получилась... Вместо наблюдения взяли, как говорится, за шкирку. Правда, сразу же спохватились, но сами понимаете...– он досадливо махнул рукой.– Сплошная кустарщина.
– У меня немножко другие сведения.
– Ну? – Фриновский закашлялся и побагровел.– Я сейчас же свяжусь по ВЧ с округом, Николай Иванович, и уточню.
– Не стоит... Нет надобности,– как бы утратив интерес, протянул Ежов и без всякого перехода переключился на другое.– Я, собственно, вот о чем хотел побеседовать,– лукаво прищурившись, он огладил висок.– Любит наш народ пограничников? Как вы считаете?
– Любит, Николай Иванович, даже очень,– встревоженный Фриновский силился понять, куда клонит секретарь ЦК.– Без поддержки населения мы как без рук. Каждый пацаненок в приграничном районе ведет себя, будто настоящий дозорный. Мы поощряем такую установку. Наша пионерия чуть что – сломя голову летит на заставу,– он вновь закашлялся и полез за платком. От водки и напряжения его круглое, несколько одутловатое лицо стало совсем влажным.
– Верная точка зрения. Но никогда не надо починать на лаврах. Мы будем еще выше поднимать авторитет защитников наших границ. Летчики, красноармейцы, танкисты – это все хорошо, правильно, но доблестных часовых родины надлежит окружить особым вниманием. Как вы считаете?
– Совершенно с вами согласен,– Фриновский промокнул пот.– Мало еще пишут о нашей работе.
– Ну, не то чтобы мало но, согласен, недостаточно... Кстати, а почему бы вам самому не выступить в «Правде»?.. Завтра же поговорю с Мехлисом. Не ударите в грязь лицом?
– Спасибо, товарищ Ежов. Я постараюсь. До мая вон сколько времени... Владимир Ильич подписал декрет об учреждении пограничной охраны двадцать восьмого мая,– на всякий случай напомнил Фриновский, думая не столько о почете, сколько о связанных с публикацией хлопотах и всяческих подводных камнях.
– Факт бесспорно примечательный,– Ежов задумчиво запрокинул голову.
– Как своего рода начальная веха,– догадливо подхватил Фриновский.– Ведь сперва погранвойска находились в подчинении наркомфина, а не ОГПУ,– торопливо добавил он.– Нынешним могуществом и расцветом мы целиком и полностью обязаны отеческой заботе товарища Сталина.
– Основные тезисы, как вижу, у вас на руках,– удовлетворенно кивнул Ежов.– Остается добавить несколько ярких эпизодов и упомянуть наиболее отличившихся пограничников. Не боги горшки обжигают?..– он встал с дивана и, подойдя к окнам, слегка раздвинул занавеску.– Вы очень своевременно упомянули о помощи населения,– сказал, прислушиваясь к глухому рокоту ночи.– Каждый советский человек должен стать добровольным помощником пограничников, чекистов вообще. Чем безнадежнее положение врагов, тем охотнее они будут хвататься за крайние средства. Надо помнить это и быть бдительными.
– Непременно, Николай Иванович,– Фриновский счел своим долгом подняться.– Я постараюсь особо выделить именно эту мысль,– пообещал он, скрипнув новенькими подошвами.
– А знатные у вас сапожки! – неожиданно восхитился Ежов.– Прямо-таки генеральские. Сразу видно, что по особому заказу.
– Уж вы скажете, Николай Иванович... Генералов мы в гражданскую порубали.
– Не всех,– порывисто обернулся Ежов.– Многие ушли за кордон и стали там оголтелыми прислужниками фашизма. Но это враги, так сказать, явные, а есть немало тайных – перекрестившихся, что со всей очевидностью выявилось в процессе чисток. Вы согласны?
– Целиком и полностью,– Фриновский почувствовал, как сжалось сердце.– Целиком и полностью...
– Со статьей, пожалуй, тянуть не стоит,– Ежов мимолетно коснулся лба, словно ловя промелькнувшую мысль.– Она окажет мобилизующее влияние... И не забудьте упомянуть наркома. Он немало сделал для укрепления наших рубежей.
– Непременно,– Фриновскому удалось скрыть испуг. По его сведениям, отношения между Ягодой и Ежовым были совсем непростыми. Лавировать час от часу становилось труднее. Неожиданное предложение подозрительно попахивало откровенным подвохом.
– Вы, надеюсь, не обиделись, что я назвал ваши сапоги генеральскими? Они мне действительно нравятся. Такие и должны быть у красного командира. Носите, как говорится, на страх врагам.– Ежов хлопнул себя по кургузому голенищу.– Кому что нравится, словом. И вовсе я не о сапогах, а снова и снова о бдительности. Взрывы на шахтах, крушения воинских эшелонов, злодейские заговоры – о чем все это свидетельствует? Прежде всего, об усилении классовой борьбы. Но не только. О притуплении бдительности – тоже. Не в последнюю очередь о притуплении. Особо пристальное внимание должно быть обращено на всякого рода примазавшихся и перерожденцев. Они есть повсюду: среди партийцев, хозяйственников, командиров Красной Армии. Вы это знаете.
