Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 3. Мальтийский жезл"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

И так же нецеленаправленно, но по-звериному зорко он проводил взглядом просеменившего мимо белоголового человечка, укрывшегося под колоколом зонта. И потянулся за ним, приотстав на дистанцию видимости, неслышно ступая чуть ли не след в след. Следов-то, конечно, на асфальтированной, залитой водой дорожке не оставалось. Ни следов, ни листьев, ни сосновых иголок, все смывали дождевые ручьи. Куда ни глянь – повсюду шипело и пенилось, и хлюпанье шагов не достигало ушей. Только размытая, как сквозь матовое стекло, фигурка старика смутно маячила впереди.

Когда вокруг сомкнулась колючая хвоя лесопосадок, Алексей стал понемногу нагонять торопливо подскакивающую тень. Если к тому моменту у него и вызрел определенный план, то он еще не осознавал его в законченной полноте. Словно подстегнутый изнутри внезапным ударом, метнулся на боковую дорожку и кинулся в обход, слепо продираясь сквозь упругие ветви и тяжело увязая в набухшем песке.

Что сказал он и что потом сделал, встретив спешащего человечка лицом к лицу, напрочь вылетело из головы. Будто это не он, а кто-то, непрошено вселившийся в его телесную оболочку, привел в движение мышцы рук и лица, почти насильно заставив повиноваться приказу. Какому именно? Этого он не понял ни тогда, ни после. Крайностей он, во всяком случае, никаких не хотел. И если бы в то мгновение безумного забытья старичок не проявил неожиданную строптивость и не кинулся на слегка ошарашенного Алексея с раскрытым зонтом, все, наверное, разрешилось бы немного иначе…

Придя в себя, Алексей непонимающе уставился на затоптанный песок, который медленно расправлялся под белой пряжей очистительного дождя. Пусто было на берегу, и внизу под обрывом катились взбаламученные валы.

Он машинально отер расцарапанную острием зонта щеку, зализал ссадину на костяшках сведенных судорогой пальцев. Удивленно уставился на кожаный бумажник с крокодильими пупырышками, неведомо как очутившийся в чугуном налитых руках, осуждающе покачал головой.

«Это не я!» – встрепенулся в нем перепуганный голосок, но оборвался на лопнувшей, как струна, полу ноте.

Затравленно оглянувшись, он спрятал бумажник, подобрал сломанный зонт и зачем-то принялся уминать взрыхленный песок, не понимая еще, что вода и так разгладит предательские борозды. Заметив откатившийся к деревцу браслет, он, не глядя, сунул его в карман.

Ознобным ветром продуло лесок. Слегка ослабевший ливень припустил с новой силой. На обратном пути в поселок Алексей не встретил ни единого человека.

Затворившись на все засовы, он торопливо разжег печурку и собрался было порубить топором зонтик, но вспомнил про металлический каркас. Пошвыряв в огонь сорванные клочья ткани, скрутил стержень и смял спицы, решив закинуть уродливое сплетение металла в озеро. Конечно, не в том месте, не там, а где-нибудь подальше. Бумажник, сберкнижку и паспорт, в который даже не заглянул, он протолкнул кочергой в самый жар топки. Оставался браслет, сделанный из незнакомого серебристо-зеленого сплава, с красным камнем. По рассказам бывалых зеков Алексей знал, что обычно заваливаются именно на таких мелочах. Но камня с незнакомыми буквами – вроде бы русскими и нерусскими одновременно – стало жалко, хотя он и не знал, куда и как его можно приспособить. Поковыряв кухонным ножом, ловко выцарапал драгоценную гемму, слегка выщербив край, и одним ударом расплющил чешуйчатого гада, полурыбу-полузмею.

Алексей думал, что надо было окончательно рехнуться, чтоб вляпаться в мокрое из-за полутора тысяч, разом порушить надежды на какую-то новую жизнь. Следовало затаиться и выждать развития событий. Если все действительно прошло вчистую, то у него есть шанс благополучно выскочить.

Дабы не привлекать к дому излишнего внимания, он плеснул воды из кружки и разворошил дымящиеся уголья. Затем, крадучись, выбрался на улицу запереть ставни. Начинался новый период дневной спячки, сумеречной змеиной активности. За целую неделю его так никто и не потревожил. Работы вокруг почти прекратились. За кольчужной завесой осадков, давным-давно перекрывших всю годовую норму, канули в небытие последние следики. Уже никто на мог прочитать забытые на песке письмена, и сама память о бывшем заволоклась белым паром.

Алексей не умел долго размышлять об одном и том же. Даже рисуя планы на будущее, ленился продумывать их до конца. Его мысли были коротки и неглубоки. Поэтому они легко забывались, когда он хотел о чем-то забыть. Так было проще. Промучившись в первую ночь, он хорошо отоспался после полудня и затем уже исправно укладывался на боковую с каждым новым рассветом. Его не терзали непрошеные сновидения, дыхание было безмятежным и ровным.

А в следующую пятницу нагрянул патрон с Альбинкой и прочими, среди которых Алексей знал лишь композитора и зава ремстройконторы. Вкусных вещей понавезли видимо-невидимо: и ветчину, и горячего копчения осетрину с янтарным жирком, и огурчики, и грибочки – чего только там не было. Потчуя дорогих гостей, Протасов разрезал пополам подогретые на печке калачи и густо намазывал их паюсной, блестящей шевровым лоском икоркой.

За едой говорили мало – и все о вещах для Алексея не интересных: о каких-то распрях в правлении насчет света и газа, о дороге, сожравшей десятки тысяч, но так и не достроенной, и, конечно, о новой даче, стоять которой предрекали сто лет.

За дачу, понятно, больше всего пили. При этом «Двин» и лимонную водку, перемежали пльзенским пивом, отчего вскоре, по меткому замечанию Альбины, выпали в осадок.

Она-то как раз пила меньше всех, лишь пригубливала, устремив поверх рюмки тягуче-медлительный взгляд. Встретившись с ней глазами, Алексей вдруг понял что-то такое, от чего ему сделалось душно и беспокойно. Горячая волна перехватила дыхание, и уши стали гореть, как в огне. Перехватив еще один такой же взгляд, он поторопился уйти, сославшись на какую-то там работу.

Назад возвратился часа через два, когда все разъехались по домам, а его точно током ударило, пронзив насквозь до малейшей жилочки. Из того, что случилось потом, он запомнил тепло ее тела под смятым шелком и дрожь своих натруженных рук.

Какие глупости он нашептывал, какие обещания и уговоры твердил, вспоминать было и вовсе не к чему. Зря, наверное, он раскукарекался про Тюмень, которую и в глаза не видал, про трубы большого диаметра и заработок в шестьсот рублей. И девку с собой звать было совершенно ни к чему, тем более что он туда и не собирался. Она только подхихикнула в ответ умудренным, все понимающим смехом и разнеженно нашептывала:

– Глупыш, глупыш…

Правду сказала: глупыш и есть! Дарить ей ту каменную печатку никак не стоило. Дураку и то ясно. Хотя, конечно, какая-то память должна быть. Все должно завершаться красиво.

Скорого завершения Алексей, впрочем, не ожидал, воображая картины на будущее – одну слаще другой. Как-никак в его заточение Альбина внесла приятное разнообразие.

Однако уже на следующий день, ближе к вечеру, он был разбужен треском подкатившего к самому резному крыльцу мотоцикла. Перебегая на цыпочках от одного занавешенного окна к другому, ему удалось рассмотреть сквозь щели милицейского лейтенанта в шлеме и сидевшего в коляске Архипа Ивановича, коменданта поселка.

Лейтенант постучал затянутым в кожаную перчатку кулаком сначала в дверь, а затем и по ставням, но Алексей, само собой, не подал признаков жизни. Насколько он сумел разобрать, разговор у мента с Архипом Ивановичем вертелся вокруг его, Алеши, скромной персоны. Лейтенант все больше интересовался, что он за птица, откуда пришел и где может обретаться в данный отрезок времени. Но ни на один из вопросов комендант так и не смог ответить, потому что не знал о протасовском стороже практически ничего.

Видел разок-другой, как тот тюкал топориком, а так чтобы накоротке сойтись, ему без надобности. Лейтенант не стал спорить, и по тому, как он, резко включив зажигание, рванул с места, Алексей догадался, что его положение хоть и трудное, но не пиковое. Пока!

Поиск шел, что называется, вслепую. Искали не его, раба божьего, персонально, а на всякий случай проверяли всех и каждого. «Очевидно, обнаружили труп», – рассудил Алексей.

Как бы там ни складывалось, но не прислушаться к такому звоночку было нельзя.

Дождавшись темноты, Алексей пехом рванул в сторону Калинина. Полоса сплошных ливней прошла, и он без осложнений дотопал до четвертой от Синеди станции. Только там решился сесть в электричку. И то выскочив из кустов в самый последний момент.

Освещенная редкими фонарями платформа отсвечивала ледяной пустотой: ни милиции, ни пассажиров. В облачных прорывах купалась промытая до блеска половинка луны. Тревожно гудели медные провода.

Когда сомкнулись резиновые прокладки дверей, он облегченно перевел дух. В пустом вагоне дремал, полураскрыв рот, усталый железнодорожник.

Глава тридцать третья
Абракадабра

По возвращении в Москву Березовский пригласил Люсина провести выходной день в подмосковном Доме творчества.

– Нам нужно обстоятельно потолковать, – объяснил Юра. – Только где? При одной лишь мысли о ресторанах мои истерзанные суставы пронзает дрожь. Ляля же, как назло, затеяла ремонт, что в наше время приравнивается к стихийному бедствию. Так что сам видишь, старик, деваться некуда.

Люсин, недолго думая, согласился. Город купался в промозглом тумане, и непрошено возникшая перед внутренним взором картина погруженного в сон голого леса показалась необыкновенно прельстительной.

Действительность, как и положено, не замедлила внести свою отрезвляющую поправку. Основательно прореженный лесной массивчик оказался малоприспособленным для элегических блужданий. На раскисших дорожках угрюмо блестела вода, местами подернутая ледяной пленкой. Пришлось отправиться на прогулку по асфальтированному шоссе, опасливо сторонясь пролетавших автомобилей, с шипением выплескивавших мутные лужи. Пахло прелью с легким привкусом бензина и болотной неизбывной сыростью. В непроглядном небе то и дело прокатывался гул взлетающих самолетов.

– Зато к обеду будут пирожки с капустой, – попытался подсластить пилюлю Березовский, то и дело вырываясь вперед и угодливо оборачиваясь. – Вку-усные до невозможности!

Люсин удовлетворенно кивнул. Он все равно не жалел, что вырвался на природу. Наташа готовила Тему к химической олимпиаде, и перспектива провести долгий день наедине с собственной персоной отнюдь не вдохновляла. К тому же в доме, по обыкновению, не было ни крошки. А так, по крайней мере, обеспечен обед, к тому же с вкусными пирожками.

– Как съездил, старик? – спросил Люсин и, подобрав кем-то брошенный прутик, со свистом рассек воздух. – По твоим восторженным междометиям я понял, что грандиозно.

– Лучше не бывает! Однако твой несколько пренебрежительный скепсис подействовал на меня, как ушат ледяной воды. Судя по всему, я безнадежно опоздал, и мои герметические разыскания тебе уже никак не нужны. Ты и без них все доподлинно знаешь. Верно?

– Это как взглянуть, Юра. С сугубо оперативной точки зрения, твоя готическая жуть может лишь помешать мне. К чему задуривать себе голову, так ведь? Но есть еще один аспект – нравственный, который неизбежно выходит на передний план. Ты понимаешь меня? Солитов принадлежал к числу людей, чьи дела надолго переживают бренную, как ты говоришь, оболочку. Когда преступник будет задержан, справедливость восторжествует и все такое прочее, встанет вопрос о творческом наследии. Тогда и выяснится истинная цена твоих архивных находок. Вернее, настанет пора для таких вещей.

– Сейчас они тебя не слишком волнуют? – обидчиво помрачнел Березовский, изнывавший от желания поделиться впечатлениями.

– Ты меня просто не понял, Юрок, – поспешно поправился Люсин, словно вспомнив о чем-то важном. – Или же я плохо тебе объяснил. – Он достал сложенную вчетверо, изрядно помятую бумажку. – Это я специально для твоего архива захватил… Может, еще одну книжку сделаешь, чем черт не шутит?

Березовский заинтересованно развернул листок с тусклой фотографией и жирно набранным текстом. «Обезвредить преступника!» – так и хлестнули в глаза красные литеры заголовка.

– С виду даже не скажешь, что преступник, – покачал головой Березовский. – Гажельников Алексей Николаевич, – прочитал он вслух. – Год рождения тысяча девятьсот пятьдесят второй, рост сто восемьдесят четыре… Всесоюзный розыск?

– Да, сегодня четвертый день… Теперь ты понимаешь, как я воспринимаю всякие домыслы вроде снотворного зелья? В ту ночь, когда ты поднял меня с постели…

– Я звонил тебе целый день! – Березовский поспешно подхватил товарища под руку. – Каждые полчаса.

– И не мог дозвониться, – понимающе кивнул Люсин, – потому что именно тогда водолазы обнаружили тело. Я вернулся домой часов в одиннадцать и сразу же завалился спать. Словно одурь какая-то накатила. Даже не знаю, как передать. Такого со мной давно не было. Все внутри содрогается, бьется, а прорваться сквозь оцепенение не могу.

– А тут я со своим звонком! Ты уж прости, старик, ладно?

– Да я не в упрек, Юрик. Просто хочу набросать обстановочку, чтобы ты понял.

– Почему ты на меня тогда наорал, я и без того понял.

– Больно уж некстати ты вылез со своей гипотезой. «Напиток императора Рудольфа», «Тайна мальтийских гроссмейстеров» – все это, конечно, очень мило и завлекательно, но, как говорится, в более подходящий момент.

– Ты целиком и полностью прав. Но я же хотел, как лучше… Постарайся и ты меня понять, отец-благодетель, понять мое состояние. Я тоже как в лихорадке горел. Тем более что, как и ты, шел по следам Георгия Мартыновича. Причем в самом буквальном смысле слова. Твоя идея поднять источники, которыми он пользовался, оказалась поистине гениальной. Мне понадобилось всего шесть дней, чтобы раскрыть реконструированную им рецептуру. Нет, я должен все тебе рассказать! Причем немедленно, не сходя с места! Иначе лопну к чертовой бабушке, и роман, на который ты намекаешь, останется ненаписанным. Тебя устраивает подобная перспектива?

– Нет, – чистосердечно признался Люсин. – Тем более что широкая общественность никогда мне этого не простит. Поэтому я готов смиренно выслушать любую абракадабру. – Он сокрушенно махнул рукой. – Я так и не удосужился узнать, что это значит, хотя и беседовал с весьма компетентными людьми…

– Именно в ней весь секрет, в этой самой абракадабре! – Березовский решительно увлек Люсина на какой-то пустырь. – Погляди на такую штуку. – Очистив ребром ботинка клочок вязкой, как пластилин, земли, он подхватил осколок стекла и принялся вычерчивать букву за буквой, пока не обозначился прямоугольный треугольник:

А	Б	Р	А	К	А	Д	А	Б	Р	А
А	Б	Р	А	К	А	Д	А	Б	Р	-
А	Б	Р	А	К	А	Д	А	Б	-	-
А	Б	Р	А	К	А	Д	А	-	-	-
А	Б	Р	А	К	А	Д	-	-	-	-
А	Б	Р	А	К	А	-	-	-	-	-
А	Б	Р	А	К	-	-	-	-	-	-
А	Б	Р	А	-	-	-	-	-	-	-
А	Б	Р	-	-	-	-	-	-	-	-
А	Б	-	-	-	-	-	-	-	-	-
А	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-

– И что бы это значило? – спросил Люсин.

– Ага! – азартно восторжествовал Юра. – Значит, задело все-таки за живое!

– Задело, не задело – не в том суть. – Люсин действительно почувствовал, как пробуждается остывший, перегоревший, казалось, дотла интерес. – Смысла пока не вижу в подобных упражнениях.

– Чтобы видеть, Владимир Константинович, надо, как минимум, знать. Ну что ты, среднестатистический гражданин, знаешь об этом магическом слове? Для тебя оно не более чем синоним абсолютной бессмыслицы. Я правильно понимаю? Чепуха, белиберда, чеховская реникса?

– А на самом деле?

– В действительности же это одна из сокровеннейших формул алхимии.

– Я так слышал, что заклинание в честь Абраксакса?

– Ого, майор, вы делаете успехи!.. А Абраксакс, по-твоему, чего? – Березовский лукаво прищурился. – Ну-ка!

– Сирийский или еще какой-то идол, – не слишком уверенно ответствовал Люсин. – Или нет?

– Идол! Эх, ты… Глаза б мои на тебя не глядели. А основополагающий принцип философии Василия Валентина не желаешь? Эон! Андрогин! – принялся вдруг выкрикивать Березовский с неистовой страстностью. – Тебе хоть что-нибудь такие слова говорят, недоучка?

– Сам-то давно таким умным заделался? – невольно улыбнулся Люсин. – Чего орешь? Писательские мысли распугиваешь? – Он кивнул на двух осанистых мужчин, заинтересованно наблюдавших за не в меру резвым Юрием Анатольевичем, неистово скакавшим над кабалистическим чертежом.

– Пошли отсюда, – сразу же заторопился Березовский, затирая магический треугольник тяжелой от налипшей грязи подошвой. – Почвенная стихия.

– Чего? – не понял Люсин.

– Ладно, не стану тебя больше мучить, – явил нежданное снисхождение Березовский. – Сейчас я тебе такое покажу, что ты ахнешь! Только давай присядем. – Он махнул рукой на бетонированное основание водокачки, маячившей в самом конце пустыря. – Там, надеюсь, нам не будут мешать.

В полном молчании они пересекли поросшее пожухлым бурьяном поле, изобильно усеянное битым кирпичом, и устроились возле сварной металлической вышки, окрашенной в ядовито-зеленый цвет.

– Под сенью змия, – загадочно провозгласил Юрий, вытаскивая неразлучный блокнот. – Ознакомься, пожалуйста, с сей сигнатурой.

Люсин непонимающе уставился на выписанные двумя аккуратными столбиками названия:

Adonis vemalis	Адонис
Berberis vulgaris	Барбарис
Rosa gallica	Роза
Aloe arborescens	Алоэ
Calendula officinalis	Календула
Althaea officinalis	Алтей
Datura stramonium	Дурман
Artemisia absinthim	Артемизия
Betonica officinalis	Буквица
Ruta graveolens	Рута
Acorus calamus	Аир

– Чуешь, чем пахнет?

– Аптекой, – неудачно сострил Люсин. – Сушеной травой.

– Сам ты треска сушеная! – вскипел Березовский. – Прочти, как акростих, бич мурманский.

– Абракадабра?

– Она самая! – Березовский торжествующе вырвал блокнот. – Хошь по-латыни, хошь кириллицей. Полное совпадение!

– Ну-ка! – Владимир Константинович попытался вернуть сокровенный список. – Чего же удивляться, если все названия переводные?

– Переводные? – Березовский ответил негодующим смехом. – А дурман? А буквица? Разуй очи, штурман! Аир тоже, по-твоему, переводное?

– М-да, в самом деле. – Люсин тыльной стороной ладони отер увлажненное лицо. – Интересная пропись.

– Ты хотя бы отдаленно догадываешься, что это за штукенция?

– Если привычка мыслить логически мне не изменяет, то мы имеем дело с эликсиром Розенкрейца. Правильно?

– И ты говоришь об этом так спокойно? – Березовский разочарованно пожал плечами. – Ну, знаешь, тебе ничем не угодишь!

– Почему? Я же сразу сказал, что интересно… Дозировку тебе не удалось размотать? В порядке исторического интереса?

– Полной уверенности еще нет, но мне кажется, что я на верном пути. – Березовский увлеченно вооружился шариковой ручкой и вновь нарисовал буквенный треугольник. – Обрати внимание на первый столбец, составленный из одиннадцати букв «А». Понимаешь?

– Не очень… Уж больно спешишь.

– Одиннадцать «А» видишь?

– Вижу.

– Следующую колонку из десяти «Б»?

– Естественно.

– Какое название стоит в списке первым?

– Адонис.

– А за ним?

– Барбарис.

– Вывод не напрашивается? – Березовский обласкал Люсина взглядом. – А ведь, кажется, кто-то хвастал умением логически мыслить!

– Ладно, сдаюсь, – покорно признал свое поражение Люсин. – Объясни.

– Между тем ларчик, как и положено, открывается просто. – Березовский торжествующе вскинул руки и, словно хирург перед операцией, нетерпеливо пошевелил пальцами. – Более чем! Берем одиннадцать драхм или там гран адониса, десять барбариса, девять розовых лепестков и так далее, вплоть до ирного корня, сиречь аира, коего отвешиваем в количестве одной драхмы. Идея ясна?

– Остроумно. Ты это сам придумал или были какие-то отправные точки?

– Пока это только гипотеза, – со сдержанной гордостью признался Березовский. – Творение чистого разума, но чем дальше, тем больше она мне нравится.

– От скромности ты не умрешь.

– Фи! Какая унылая пошлость… В самом деле, я абсолютно не вижу противоречий. Все великолепнейшим образом укладывается в схему. И главное, полностью в стиле эпохи! Вспомни всякие магические квадраты и прочие герметические забавы!

– Поздравляю, Юрок, идея действительно конструктивная. И очень привлекательная с чисто эстетической стороны.

– Пол Дирак, предсказавший позитрон, говорил, что выведенное им математическое уравнение слишком красиво, чтобы не быть верным. И что ты думаешь? Вскоре этот самый позитрон обнаружили в космических лучах. Красота дается нам, чтобы мы могли не только умом, но и сердцем постигать гармонию мира.

– Великолепно сказано. Откуда это?

– Тебя интересует автор цитаты? Он перед вами, – с показным смирением потупился Березовский, но, не справившись с ролью, прыснул. – Учись, салага, пока я жив!

– Живи вечно, цезарь! – Люсин с упоением вдохнул студеную сырость.

Тусклый, размытый туманом горизонт с едва проглядывающей щетиной леса странно преобразился, пронизанный свечением необозримых далей. Казалось, что и вовне и внутри спадали тяжелые пропыленные шторы и, соединяя внешнее с внутренним, готов был хлынуть невиданный свет. И мучило ощущение немоты, невозможности определить при помощи слов этот всеохватный космический процесс, когда отовсюду распахивалась и властно звала беспредельность, освобождая от мельтешения и сиюминутных забот.

– Тебе не интересно? – с участием и затаенной тревогой спросил Березовский.

– Я просто не умею сказать, как мне интересно! – Люсин запрокинул голову и закрыл глаза. – Я уже не верил, что оно еще когда-нибудь вернется к нам.

– Оно вернулось, – Березовский понял его с полуслова. – А вместе с ним и чертовски волнующее предчувствие тайны, и печаль о несбыточном. Наверное, мы опять не дойдем до конца, и золотая манящая нить, соединившая материки и эпохи, скроется с глаз в тот самый момент, когда в ушах уже будут звучать победные марши. Что с того, старичок? Мы ведь тоже не вечные. Так возблагодарим богов за то, что они вновь наполнили нашу жизнь манящим блеском. Ввяжемся, как говаривал Наполеон, а там посмотрим, что из этого выйдет. Может, эта игра и вовсе лишена смысла, а может, смысл в ней самой.

– Ты становишься мудрым.

– Я становлюсь старым, что значительно хуже. И ты, между прочим, тоже, отец. Пусть все у нас будет, как прежде, и мы будем просыпаться по утрам с радостным предчувствием близкого чуда.

– Ничего такого уже не будет. Мы меняемся не только потому, что стареем. Беднеет наш мир, когда из него уходят близкие люди.

– Ты прав! Ты безмерно прав! – порывисто вскочил Березовский. – Пустоту нечем, некем, вернее, заполнить. И все же, – запрокинув голову, соединил он пальцы у себя на затылке, – жизнь великолепна… Смотри-ка, солнце уже проглядывает! – закончил вполне буднично.

– Великолепна, – согласно вздохнул Люсин, – хотя дважды нельзя вступить в одну и ту же реку. Прошлое невозвратимо.

– Вздор, старичок! Никогда не повторяй прописных истин. Когда я переходил по Карлову мосту через Влтаву, то всякий раз ловил себя на мысли, что прошлое не исчезает. Оно ждет, словно мир духов у Гете, куда всегда открыта дверь. Стоит лишь по-настоящему захотеть, душевно настроиться. Деревья помнят о минувшем, небо, вода. И камни помнят. Я гладил шершавый, черный от времени известняк статуй и, хочешь верь, хочешь не верь, ощущал биение пульса.

– Фантазер! – Люсин растроганно рассмеялся. – Может быть, ты и прав. По крайней мере, ты сам не меняешься совершенно. Седина и неряшливые, совершенно неприличнейшие усы, конечно, не в счет. Это мелочь… Вернемся, однако, к нашим драконам.

– Ты, я вижу, подпал под обаяние Бариновича, – с затаенной ревностью заметил Березовский.

– Допустим, ты верно разгадал эту абракадабру, и нам полностью известен состав, но что дальше? Рецепт приготовления мы едва ли сумеем восстановить.

– Лично я и не ставил себе подобной задачи. И вообще не знаю, кому она по плечу. Солитов, возможно, и разгрыз бы сей твердый орешек, а так… – Березовский безнадежно махнул рукой. – Считай, что к электрическим батареям Вавилова и греческому огню прибавился еще один исторический курьез. А ведь соблазнительная приманка: заснуть на излете жизни, с тем чтобы восстать средь новых поколений. Их «преимущественные величества» знали, что прятать в гроссмейстерском жезле!

– Развей, пожалуйста, эту темку. Тогда, по телефону, я, извини, почти ничего не понял.

– Потому что слушать надо было старика Березовского, а не беситься! Ну да ладно, чего с тебя взять?.. Главное, что прицел был взят верный. Тут целиком и полностью твоя заслуга, вернее, Георгия Мартыновича. Он совершенно правильно расчихвостил мои измышления насчет жезла, наши с тобой измышления, Люсин! Слова «жезл императора мальтийский хранит содружество ключа» мы действительно поняли тогда слишком буквально. Тем более что жезл у императора, сиречь Павла Петровича, был уже не тот. Подлинный скипетр великого магистра Гомпеша с секретной запиской внутри граф Литта куда-то припрятал. Копию всучил, хитрющий иезуит. Видимо, у него были для этого достаточные основания. Павел, таким образом, стал первым из магистров, которого обделили священной прерогативой.

– Значит, раньше каждый новый магистр получал вместе с регалиями и саном своего рода эликсир бессмертия, продления жизни, я имею в виду?

– Совершенно справедливо. Отсюда, возможно, и титул «преимущественное величество». Преимущество, как видим, немалое. Оно позволяло главе ордена как бы продолжить свое попечение за соблюдением устава. Согласно тайной регламентации выборы нового великого магистра могли быть отсрочены единогласным решением капитула на двадцать четыре года. Чуешь, откуда ветер дует?.. Это свидетельствует о том, что уснувший под действием эликсира владыка продолжал оставаться формальным главой ордена. Вот уж власть так власть! Ни императорам, ни папам, ни даже генералам иезуитского ордена такая и не снилась.

– Преимущество и в самом деле заманчивое, – с некоторой долей сомнения заметил Люсин. Стараясь не подпасть под обаяние вдохновенного творческого порыва, он оставался настороже. Березовский умел сочинять на лету. – И кто-нибудь им воспользовался? Из этих, гроссмейстеров?

– Насколько мне удалось установить, никто. Одни собирались, но не успели – опередила смерть, другие не решались, третьим помешали роковые стечения обстоятельств… Интересно, осмелился бы Солитов на такой опыт?..

– С какого примерно времени известен рецепт?

– С начала четырнадцатого века, когда Филипп Четвертый Красивый, обвинив орден храмовников в богохульстве и непотребстве, истребил всю его верхушку вместе с великим магистром Жаком де Моле. Хотя король Франции и сумел в конце концов прибрать к рукам несметные богатства ордена, кое-что отошло к братьям-иоаннитам, которых объявили формальными наследниками. Филиппа прежде всего волновал голый чистоган, поэтому на всякого рода регалии, священные реликвии и прочую дребедень он смотрел сквозь пальцы. Лишь по этой причине рецепт избежал огня, безжалостно пожравшего все орденские архивы, и сохранился для поколений. Тайну свято берегли, но, несмотря на самую строгую конспирацию, кое-что все же просочилось. В замке Рогана в Сыхрове мне удалось узнать, как это произошло. Но это так, замечание по ходу…

– Нет уж, рассказывай! – потребовал Люсин, убаюканный сладкоголосым пением. Годы, разочарования, опыт – все оказалось бессильным. Стоило Березовскому дать волю фантазии, помноженной, однако, на строгую логику исторической достоверности, как он терял бдительность и совершенно незаметно оказывался в плену знаменитых Юриных реконструкций. Так случилось и на сей раз.

– Я знал, что тебя заинтересует этот момент, – мимоходом заметил Березовский, ничем не выказав тайного торжества. – Мне стоило немалых трудов докопаться до истины. Спасибо чешским товарищам, которые ксерокопировали и перевели все нужные мне документы. Так что у чешской милиции я по уши в долгу.

– Интересно, кто тебя туда направил? Чье ведомство?

– Ты, – с достоинством признал Березовский. – Твой уголовный розыск.

– То-то… Ты не у чехов, ты у нас в долгу, метр Березовский. Расплатишься новым романом. Не иначе.

– Ты хорошо помнишь «Три мушкетера»? – согласно кивнув, спросил Березовский.

– Перечитывал раз сто.

– Кто, по-твоему, был из них самый умный, из мушкетеров?

– Лично мне более всех импонировал Атос, невзирая на его явное пристрастие к выпивке, а скорее всего, именно по этой причине.

– Не паясничай, – бегло улыбнулся Березовский. – А как насчет Арамиса?

– Этого мне всегда было жалко. Слишком уж он принимал к сердцу превратности любви.

– Отсюда и его постоянное влечение к духовному сану! – поднял палец Березовский.

– …Которому он в итоге последовал, став генералом иезуитов, – тут же подхватил эстафету Люсин.

– Не кажется ли тебе, что из всех четверых он единственный, кому действительно посчастливилось сделать карьеру?

– Стал ли он от этого счастливее – вот в чем вопрос.

– Это другой разговор, – запротестовал Березовский. – Нас он сейчас интересует как личность, этот верховный иезуит, которому удалось проникнуть в святая святых мальтийского ордена.

– Ты шутишь! Разве это не выдумка? Я Арамиса имею в виду.

– «Записки шевалье д’Артаньяна» тоже, по-твоему, выдумка? Нет, шалишь, братец! Хоть великий Дюма и говорил, что для него история только гвоздь, на который можно навесить любые одежды, вколачивал он свои гвоздики намертво, не подкопаешься. Для настоящей фантазии необходима достоверная стартовая площадка. Мушкетер, избравший себе псевдоним Арамис, и его высокородная любовница герцогиня де Шеврез де Роган, чей портрет я собственными глазами созерцал в Сыхрове, – реальные исторические фигуры. Их богатое эпистолярное наследие, полное недомолвок, иносказаний и пропусков, помогло мне выйти на правильный путь. Усилиями бывшего мушкетера иезуиты уже при Людовике Четырнадцатом прибрали мальтийцев к рукам, а незадолго до Великой французской революции окончательно подчинили их своему влиянию. – Березовский торжественно склонил голову, словно закончивший выступление виртуоз. Пикантная подробность! – плутовски подмигнул он. – Арамис, кажется, не устоял перед соблазном попробовать средство… Но это уже совсем другая история. Вариации на темы романа «Десять лет спустя».

– Поразительно! – Люсин не скрывал своего восхищения. – Ты бесподобен.

– Мерси боку. Вопросы будут?

– Еще сколько! – Люсин на секунду задумался. – Скажи мне, пожалуйста, почему действие средства ограничивалось столь точно фиксируемым сроком? Не двадцать, не тридцать, а именно двадцать четыре? Это не кажется тебе странным?

– Нисколько. Именно на такой период Мефистофель заключил договор с Фаустом и с композитором Леверкюном из «Доктора Фаустуса» Томаса Манна.

– Опять художественная литература, – разочарованно поморщился Люсин.

– Интересно, чем она тебя не устраивает? Гениальнейшие творения, подобные «Фаусту», вобрали в себя концентрированный опыт минувших эпох: исторический, художественный, духовный, научный – какой угодно! Я уж не говорю о том, что почти вся утечка информации о деятельности всякого рода тайных обществ осуществлялась через литературу. Сознательно или же бессознательно – это другой вопрос. Примером тому знаменитые «Розенкрейцерские рукописи», «Божественная комедия», «Граф Габалис», «Рукопись, найденная в Сарагосе» и, конечно же, «Фауст». Так что будь поосторожней… «Средство Макропулоса» Карела Чапека смотрел? «Ромео и Джульетту» Шекспира помнишь?