Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 3. Мальтийский жезл"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

– Вы правы. – Гуров внял замаскированному шуткой предостережению. – Не будем спешить с выводами… Вы, кажется, хотели сказать что-то, Аглая Степановна?

– Дак рази ты чему веришь? – Старуха мелко перекрестилась, нашептывая что-то себе под нос. – Не будет у нас разговора. Я вон ему лучше скажу, – она благосклонно покосилась на Люсина, – когда срок придет.

– И правильно, – сразу же согласился Гуров. – Только не пропустить бы момента, Аглая Степановна. Уж больно время дорого! И так сколько дней потеряли.

– Теперь уж не возвернешь. – Старуха неприметно всхлипнула и поспешила отереть глаза концом косынки. – Да и не к чему.

– Почему вы так думаете? – с проникновенной грустью спросил Люсин, настраиваясь на одному ему ведомую волну.

– А то не знаешь? – Степановна с усилием сглотнула горький комок. – Нету его, батюшки нашего, Егора Мартыновича, нету. Напрасно ищешь. – Она обреченно шмыгнула носом. – Все равно уж теперь…

– Вы в этом вполне уверены? – спросил Люсин, облизывая разом пересохшее небо.

– Да ты и сам так думаешь. – Она словно читала его мысли. – Когда еще в калитку входил, уже все знал. Я по тебе видела.

– Н-ничего я не знал, – через силу выцедил из себя Владимир Константинович и отвернулся.

– Черт-те что творится, – пробормотал Гуров и, вытащив сигареты, выскочил в коридор. Но, сделав две-три глубокие, кружащие голову затяжки, загасил окурок и поспешил возвратиться. – Можно вас на минуточку, товарищ Люсин? – позвал он, задержавшись в дверях.

Владимир Константинович недовольно дернул щекой и поставил на место банку с притертой пробкой, в которой хранилась заспиртованная змея.

– Слушаю вас, Борис Платонович, – удивленно приподнял брови Люсин.

– Вы в самом деле думаете, что Солитова нет в живых?

– Во всяком случае, серьезно это подозреваю, – ответил Люсин, подумав. – А что?

– Ничего, просто так, – отвечая каким-то своим думам, пробормотал Гуров. – Получается, что старуха читает мысли?

– Не обязательно. Скорее предчувствует нехорошее. Такое, знаете, бывает иногда между близкими. Допускаете подобный вариант?

– Отчего нет? Мне, слава богу, за пятьдесят, и я всякого насмотрелся.

– Не сомневаюсь, Борис Платонович. – С пробуждающейся симпатией Люсин скользнул взглядом по лицу Гурова. Как бы припорошенные угольной пыльцой мешки под глазами явно выдавали неблагополучие по части почек. Но взгляд твердый, уверенный, хотя и не без некоторого смятения. Похоже, что какая-то ускользнувшая от люсинского внимания деталь крепко смутила следователя. – Вас что-нибудь беспокоит?

– Я, изволите видеть, первым делом ищу мотивы, если, конечно, есть основания подозревать преступление. На первый план, как вы не хуже меня знаете, всегда выплывает корысть. Впрочем, нельзя исключить страх, ну там боязнь разоблачения и прочие материи. Сильные чувства, вроде ревности, уязвленного честолюбия, мести, тут едва ли подходят. Солитову, как-никак, под семьдесят, жизнь практически прожита, короче говоря, кому он мешал?

– Не скажите, Борис Платонович, не скажите, – живо откликнулся Люсин. – Все-таки заведующий кафедрой химико-технологического института… В принципе я с вами согласен, но всякое ведь бывает. Я по прежним делам знаю. Диссертационные страсти, разная там аттестация… Такое способно потрясти людей и с устойчивой психикой. Если же Георгий Мартынович имел смелость, допустим, баллотироваться в члены-корреспонденты, то ситуация вполне могла обостриться, уверяю вас.

– Какая ситуация? – быстро спросил Гуров.

– Гипотетическая, разумеется. Пока мне ничего не известно.

– Значит, вы думаете…

– Как и вы, Борис Платонович, – опередил Люсин. – Я бы начал с корысти. Но, разумеется, не теперь.

– Когда же?

– После осмотра московской квартиры.

– Ценности, деньги?

– Не только! – сдерживая нетерпение, отрывисто бросил Люсин, все устремления которого были сейчас там, в комнате, где священнодействовал Крелин. – Есть еще произведения искусства, дражайший коллега, почтовые марки, книги опять же, до коих, как видно, профессор Солитов был куда как охоч.

– Слишком просто для подобного интерьера, – задумчиво покачал головой Гуров. – Вы не можете этого не ощущать.

– Налет тайны? – понимающе улыбнулся Люсин. – Эдакая трансцендентальная эманация?.. Что ж, встречалось и такое. Тогда приходится искать журавля в небе, и это труднее всего, Борис Платонович, потому что слишком редко человек сталкивается с тайной, за которую могут убить.

– Я немного понюхал там, под окном, – без видимой связи с предыдущим заметил Гуров. – И могу вам сказать со всей ответственностью, что ни о каких тяжелых предметах не может быть и речи.

– Полностью разделяю вашу точку зрения. Взрыв, если он действительно имел место, вряд ли отличался большой силой. Впрочем, не будем залезать поперед батьки в пекло. Пусть выскажется эксперт.

Обнаружив полное сходство мысленного анализа, они вернулись в кабинет вполне удовлетворенные.

– Значит, так, – сказал Крелин, бережно собирая осколки колбы под тягой. – Здесь проводилась экстракция с помощью водяной бани. Судя по всему, процесс протекал достаточно длительно, по крайней мере до тех пор, пока не выкипела вода. Затем колба лопнула и произошел взрыв. Лишь по счастью не случилось пожара. Нагревательная спираль перегорела в нескольких местах.

– Что именно экстрагировалось и чем? – спросил Люсин, поднося к носу помутневшую стекляшку.

– Какое-то корневище, – с сомнением, склонив голову к плечу, ответил Крелин. – Предположительно – спиртобензолом. Окончательный ответ даст лаборатория.

– Вам понятно, товарищи? – спросил Гуров, делая торопливые пометки в блокноте.

– Чего же тут непонятного? – отозвалась Таня. – Мы бензол по химии проходили. Це-шесть-аш-шесть. До сих пор помню.

– Вам хорошо, вы, наверное, отличницей были, а я так все перезабыл, – посетовал Люсин.

Крелин, по опыту знавший, как глубоко тот влезает в проблемы, связанные с криминалистикой, деликатно отвел глаза.

– Что бы еще ты счел необходимым отразить в протоколе, Яша? – спросил Люсин, сосредоточенно глядя себе под ноги. – Пробка от колбы нашлась?

– Да, я обнаружил ее в связке травы, что сушилась над печкой, – утвердительно кивнул Крелин. – Товарищи видели.

– Соскребы делать не будешь? – Люсин критически оглядел забрызганный потолок.

– Нет необходимости. Зная характер жидкости и объем, легко рассчитать силу взрыва.

– Ясно, – удовлетворенно кивнул Люсин, но тут же озабоченно нахмурился. – А температура?

– Пока в бане оставалась вода – сто градусов, а потом не выше температуры кипения жидкости, – обстоятельно пояснил эксперт.

– Наука! – Караулкин почтительно поднял палец. – Выходит, авария у Егора Мартыновича произошла, я так понимаю?

– Верно, отец, – скрывая улыбку, подтвердил Крелин.

– Ну, а он-то куда подевался? Сам, так сказать… Не в окно ж вылетел, прости господи.

– Эка! – осуждающе покачала головой Степановна. – Так они тебе и скажут. – И губы поджала в ниточку.

– Придет время, скажем, – пообещал Люсин. – А пока я бы хотел переписать заголовки некоторых книг. Может пригодиться.

За окном, зияющим острозубыми, выгнутыми, как парус, осколками, наливалась синью вечереющая даль.

Оставляя без внимания справочники и монографии по специальности, охватывающие чуть ли не все ответвления необозримой химической науки, Владимир Константинович сосредоточил внимание на старинных изданиях, отсвечивающих золотым тиснением кожаных корешков. Вместе с фотокопиями у него получилось около двухсот наименований.

Судя по всему, Георгий Мартынович Солитов был широко и всесторонне образованным человеком. Лишь с помощью его рукописных пометок Люсину удалось кое-как выполнить поставленную задачу. И немудрено, потому что китайские иероглифы, равно как санскритские и тибетские буквы, оставались для него тайной за семью печатями. Как, впрочем, и для подавляющего большинства людей. Не исключено, что и сам Солитов не владел редкими восточными языками и пользовался услугами переводчиков. Но как бы там ни было, а его комментарии, выполненные бисерным каллиграфическим почерком, обильно уснащали фотокопии рукописей: знаменитой «Бэн-цао-ган-му» [1]1
  «Основы фармакологии».


[Закрыть]Ли Шичженя, древнеиндийской «Яд-жур-веды», [2]2
  «Наука о жизни».


[Закрыть]тибетской «Жуд-ши». [3]3
  «Сущность целебного».


[Закрыть]

С рукописью Диоскорида, отснятой со средневекового пергамента, разобраться было куда легче. Это название Люсин перевел на свой страх и риск как «Лекарственные вещества». Сумел разобраться он и с книгами Раймунда Луллия, Теофраста Бомбаста Парацельса фон Гогенхейма, Альберта Великого и Николая Фламеля, иногда писавшего, к радости неопытного переводчика, по-французски. Что же касается «Изборника Великого князя Святослава Ярославовича», переписанного в 1073 году с болгарского свитка, то с ним Владимир Константинович разделался, что называется, шутя.

Изданную в 1789 году в России книгу «Врачебное веществословие, или Описание целительных растений, во врачестве употребляемых» он даже решил включить в список для временного изъятия. Ведь именно это, составленное все тем же Максимовичем-Амбодиком сочинение, буквально раскрытое наугад, дало ключ к пониманию малознакомого старшему оперуполномоченному МУРа слова «вертоград». Узнав, что загадочный вертоград означает и сад, и огород, и одновременно травник, Люсин не только уяснил существо одноименного труда, переведенного в семнадцатом веке Николаем Булевым, но и нашел единственно подходящее определение для ботанических изысканий Георгия Мартыновича. Огороженный дощатым забором земельный участок, где произрастали зелейные коренья и травы, столь поразившие люсинское воображение, и был самый что ни на есть доподлинный вертоград.

– На дворе уже ночь, поди, и ветер поднялся, – заметил Борис Платонович.

– Ветер? – не понял Люсин, возвращаясь из своего далека. – Какой еще ветер?

– А вы посидите здесь часик-другой, тогда узнаете, – желчно поежился Гуров. – Ишь задувает…

– Задувает, говорите? – Люсин задумчиво закусил губу. – Аглая Степановна, голубушка. – Просветленный внезапной догадкой, он подступил к старой домоправительнице. – Как говорится, не в службу, а в дружбу откройте-ка на минуточку входную дверь.

– Это еще зачем? – Она не двинулась с места.

Остальные – кто недоуменно, кто, словно прислушиваясь к чему-то, – уставились на него.

– Ну пожалуйста, бабушка…

– Ведь не отвяжется, будь ты неладен!

Она тяжело поднялась и зашаркала к выходу. В наступившей настороженной тишине было слышно, как звякнуло в сенях неловко задетое ведро. Затем заскрежетал засов и ржаво заскрипели давно несмазанные петли. И тут же холодный порыв из окна подхватил с таким трудом разложенные бумаги, закружил их вокруг печи, отозвавшейся утробным урчанием. Распахнутая дверь подалась и вдруг захлопнулась с пушечным выстрелом, прокатившимся по всему дому.

– Вот вам и первый ответ, – сказал Люсин, отмыкая защелкнувшийся при ударе замок. – Спасибо тебе, Степановна! Можно закрыть.

Глава третья
Болотное зелье

Условившись встретиться с Гуровым на «нейтральной почве» – возле ЦУМа, Люсин заглянул в охотничий магазин на Неглинной, где и приобрел полсотни дефицитных латунных гильз калибра тридцать восемь к своему бельгийскому ружьецу. Забирая у продавщицы мелодично позвякивающую картонную коробку, он мысленно выругал себя за бездумную импульсивность, ибо патроны да и само ружье были ему совершенно без надобности. За всю жизнь он ходил на охоту раза три-четыре – не более. Причем со времени последней вылазки благополучно минуло шесть лет. Промерзнув тогда двое суток на озере, он подранил чирка, который то ли упал далеко в воду, то ли затерялся в камышах. Одним словом, неудобный сверток – к гильзам незаметно добавилась банка пороха и дробь – лишь обременял руки, ничего не обещая душе.

Гуров уже ожидал на скамейке, дымя сигаретой и печально поглядывая на очередь за пирожками. На покупку, которую Люсин деликатно отодвинул подальше, он не обратил никакого внимания.

– Напрасно вы не согласились навестить нас, Владимир Константинович, – упрекнул он. – Могли бы пообедать вместе. У нас, между прочим, недурно кормят.

– Едал я за прокурорскими столами. – Люсин не удержался и чихнул на выкатившееся из-за крыш солнышко. – Больно уж захотелось на свежем воздухе посидеть.

Гуров покосился на него и скептически хмыкнул.

– Есть новости?

– Все новости у вас, Борис Платонович.

– Тогда у нас с вами не густо… Проверили мы Солдатенкову.

– Ну и как?

– Вроде была на Шатуре в те дни.

– Вроде?

– Нет, действительно была. Старуху там знают. Выехала утром двенадцатого, отбыла шестнадцатого. Ее даже провожали какие-то дальние родственники. Но чистого алиби не получается. Знаете, чем она занималась? Целыми днями по лесам-болотам бродила. Якобы за травами.

– Вы так говорите, Борис Платонович, словно у вас есть веские основания подозревать Аглаю Степановну. Не думаете же вы, в самом деле, что она под видом лесной прогулки тайно, причем с самой неблаговидной целью, возвратилась домой?

– Нет, не думаю. Однако стопроцентного алиби у нее нет. Это факт. Если желаете, можете иронизировать дальше.

– Скажите откровенно, Борис Платонович, вам что-нибудь не нравится в ее поведении? Я, например, обожаю таких старух. В них есть настоящее, понимаете? От языческой тайны земли, от материнской силы природы.

– Вот видите, какие мы разные люди. – Гуров нетерпеливо дрожащими пальцами выцарапал из смятой пачки новую сигарету и прикурил от окурка. – Вам нравится, а мне нет. Меня настораживает, что старики, знающие Солдатенкову, пусть полушутя, но называют ее ведьмой. И судимость, как вы понимаете, не приводит меня в особый восторг.

– Судимость? – насторожился Люсин. – Это уже новость! А за что?

– В связи с прерыванием беременности… В сорок шестом году. Вы в своих языческих восторгах попали в цвет.

– Далече копнули, – усмехнулся Люсин.

– Далече не далече, а все-таки штрих! Но и это не все. Куда интереснее представляется мне запись, относящаяся к Солдатенковой, в завещании Солитова.

– Вы нашли завещание? – Люсин с невольным уважением взглянул на следователя. – Ну и ну! У меня даже мысль в эту сторону не лежала.

– А у меня лежала, и именно в эту сторону, – порозовев от скрытого торжества, подчеркнул Гуров. – Согласно завещанию Солитова, депонированному в городской нотариальной конторе, дача в случае смерти завещателя переходит в полную собственность гражданки Солдатенковой. И часть денег тоже. С его личного счета в поселковой сберкассе. Есть и доверенность вкладчика на ее имя. Сумма, положенная на вторую сберкнижку в сберкассе по месту основного жительства, завещана дочери. Такие дела…

– Поздравляю, Борис Платонович. Быстрота и натиск. Гроссмейстерский стиль.

– Чего уж, – Гуров устало поморщился. – Помните, как у этих АББА? «Мани, мани, мани…» И немалые, должен вам сказать.

– Ничего удивительного. Профессор, завкафедрой… У него десятки внедренных изобретений, запатентованных лекарств.

– Лекарств? – Гуров заинтересованно поднял бровь. – Ах да, я и забыл! Конечно… Эту линию придется отработать как следует. Тут тоже далеко не все так просто, как кажется. Я не Солитова, конечно, имею в виду. Что с него взять? Он весь как на ладони. Эксцентричный, доверчивый человек.

– А вы не сгущаете краски? – Невольно отдавая должное профессиональному мастерству следователя, Люсин внутренне ощетинился. Оценивая факты, которые можно истолковать в любую сторону, Гуров безапелляционно раздавал ярлыки, не утруждая себя поиском альтернативных решений. Годы неизбежно разрушают юношеский максимализм, сглаживая остроту эмоциональных всплесков. Однако опасное поветрие подозревать всех и каждого счастливо минуло Владимира Константиновича. Как и прежде, ему глубоко претил механистично-выборочный подход к людям. За ним частенько угадывалась нравственная слепота. – Приглядитесь поближе к Аглае Степановне. Не тянет она на роль злого гения, никак не тянет, – посоветовал он.

– Тянет, не тянет… Что за терминология, батенька? – Гуров настороженно подобрался. – Я ведь к внутренним голосам не прислушиваюсь, потому как это чушь собачья – внутренний голос. Я факты исследую, а факты – вещь упрямая. Думаете, я по одним сберкассам шастал? Ан нет! Я и в аптекоуправлении успел побывать.

– Интересно, – протянул Люсин, не понимая, куда клонит собеседник.

– А вы как думали? Кое-чего поднабрался у специалистов по фитотерапии. Не интересовались такой наукой?

– Почему не интересовался? Как раз сейчас читаю Максимовича-Амбодика. Причем с увлечением.

– Значит, идем параллельным курсом, – удовлетворенно потер руки Гуров. – Думаю, будет навар.

– Рано или поздно, – подал выжидательную реплику Люсин. – И что же вы узнали в аптекоуправлении?

– О, прелюбопытные вещи! – Гуров достал из внутреннего кармана сложенную вдоль школьную тетрадку. – Мне, понимаете, стало вдруг интересно, почему наша уважаемая Аглая Степановна выбрала для своей, так сказать, командировочки именно этот период, а не какой-то другой? Улавливаете?

– Улавливаю, – невольно улыбнулся Люсин. Увлеченность следователя была по-своему трогательна. Работал он мастерски. Ни единой ниточки не упускал, всесторонне исследуя алиби. – Надо полагать, нашли что-то особенное против нашей ведуньи?

– Против? Не знаю, – нервно передернул плечами Гуров. – Это уж как посмотреть. Но вот «за» определенно не нашел… Смотрите, что у нас получается. – Он надел старомодные, подлатанные проволочкой очки и раскрыл тетрадку. – Всякое лекарственное растение содержит в себе одно или несколько действующих начал. Так? Иногда эти целебные свойства бывают присущи всему растению, но чаще активные вещества сосредоточиваются только в определенных его частях: цветке, семенах, листьях, корневище. Согласны?

– Полностью вам доверяю, Борис Платонович.

– Не мне – науке. Я только законспектировал показания экспертов… Переходим, однако, к главному. Эффективность действующих начал, содержащихся в лекарственных травах, – прошу сосредоточить на этом внимание, – не одинакова в различные периоды роста и сильно колеблется в зависимости от сезона. Поэтому время сбора приурочивается к моменту наибольшего содержания целебных соков.

– Я вас от души поздравляю, Борис Платонович!

– Нет, погодите! – С рьяностью неофита Гуров спешил обнародовать обретенную истину. – Тут не только общие рассуждения. Тут, можно сказать, конкретно! – Он торжествующе погрозил пальцем. – Так, например, если в дело идет все растение целиком, то сбор приурочивают к началу цветения. Тогда же заготавливают и растения, у которых наиболее активна надземная часть, или, говоря попросту, травы. Семена и плоды собирают в период их полного созревания, кору – весной, когда пробуждается сокодвижение, корни – преимущественно поздней осенью.

– Прямо календарь! – прокомментировал Люсин.

– Мало сказать! – хитро прищурился Гуров, – Учитываются и синоптические особенности. В частности, сбор надземных частей растений, в особенности цветков, производится исключительно в сухую погоду и по сходе росы, иначе все сгниет к чертовой матери или саморазогреется от всяких там микробов. – Он отер лоб изжеванным платком и бережно спрятал тетрадь. – Короче говоря, Владимир Константинович, я задался вопросом: что именно надеялась собрать Солдатенкова в середине августа, когда многие травы уже отцвели, семена перезрели, а корни еще не нагуляли веса? Ей что, в окрестных лесах стало тесно? Или места на участке не хватило? В чем дело, я вас спрашиваю?

– Притом все эти дни шли дожди, – со вздохом заключил Люсин, разматывая клубок причин и следствий. – Ваши подозрения обретают серьезную почву.

– С дождями как раз неувязочка, – досадливо цыкнул Гуров. – Между двенадцатым и пятнадцатым на Шатуре было ясно. Я справлялся.

– Не сомневаюсь. Вы все и всегда доводите до конца?

– Да, все и всегда.

– Тогда вам остается проверить немногое. Прежде всего, – загнул палец Люсин, – требуется установить, какие растения все же продолжают цвести в середине августа. Это раз. Затем я бы на вашем месте поинтересовался, какие виды шатурской флоры дают именно в этот период семена высшей кондиции. Я уж не говорю о том, что всегда есть надежда отыскать у соседа нечто особенное, чего не найдешь в собственном огороде.

– Вы это серьезно? – Голос Гурова обиженно дрогнул.

– Вполне. Довожу до логического завершения вашу идею.

– До абсурда доводите!.. Разве вам не все ясно?

– Пока ясно только одно: когда мы мокли под ливнем, в Шатуре стояла отличная погода. Остальное – в области гипотез.

– В принципе вы правы, – вынужденно признал Гуров, – но это временная правота формалиста и буквоеда. Тем не менее я проверю. Но Солдатенковой придется облегчить наши ботанические разыскания. – Он иронично скривил губы. – Пусть посвятит в тайны своей знахарской кухни, а мы проконсультируемся потом у специалистов. Надеюсь, вы не против? Тогда и поговорим про цветы, про семена…

– Можно и так, – кивнул Люсин, задумчиво покусывая губу. – Надеюсь, мы не совершим большого греха, если слегка совместим следственные действия с розыскными?

– Что вы имеет в виду?

– Не будете возражать, если с ней побеседую я, Борис Платонович?

– Нет, разумеется, но почему обязательно вы?

– А вдруг она и вправду не захочет говорить с вами? – Беглой улыбкой Люсин дал понять, что шутит. – Нет, в самом деле, нам очень нужно как-то сориентироваться во времени. Когда произошел этот злосчастный взрыв? Когда ушел из дому Георгий Мартынович: до или после?.. Без ответа, пусть хотя бы приблизительного, мы не сдвинемся с мертвой точки.

– У вас есть конкретные идеи?

– Есть. Но я вам расскажу после экспертизы. Из чистого суеверия, Борис Платонович.

– Вам виднее. – Гуров поспешно поднялся. – Значит, отказываетесь от совместной трапезы?

– Только сегодня, – уточнил Люсин.

Люсин вернулся к себе в управление, что называется, в растрепанных чувствах. Добытый Гуровым материал, причем в рекордно короткие сроки, спутал все карты. Факты были вескими, требующими самой серьезной проверки. Такие, даже при самом сильном желании, не сбросишь со счетов. Впрочем, не это главное. Труднее всего оказалось примириться с мыслью, увы, справедливой, что в результате всего претерпело жесточайшее потрясение хлипкое сооружение, возведенное Люсиным. Дымом развеялись приблизительные контуры, начертанные им в безвоздушном пространстве. «Картинка», так он именовал первоначальную интуитивно угадываемую модель, рождавшуюся где-то на зыбких границах подсознания, была загублена на корню. Она не вырисовывалась в воображении, а без этого он не мог приступить к работе над версией. Гурову удалось поколебать самый остов, нарушив, да что там нарушив – перемешав до неразличимости исходную расстановку сил. Владимир Константинович понимал, что не сможет теперь абсолютно непредвзято, с легким сердцем и чистым взглядом провести встречу с Аглаей Степановной. А без этого разговора может и вовсе не получиться. Огромный массив провернул Борис Платонович, нужный, важнейший, да вот беда – немножечко рано. Не для работы в целом, разумеется, а лишь для него, Люсина. Преждевременно возникли эти деньги, сберкнижки и прочие аккумуляторы людских вожделений, вытесняя со сцены что-то неизмеримо более важное, чему еще только предстояло выкристаллизоваться.

Угрюмо-сосредоточенный Люсин в поисках хоть какой-нибудь опоры поднялся в НТО, [4]4
  Научно-технический отдел.


[Закрыть]хотя твердо знал, что анализы еще не готовы. Здесь, среди сверкающего кафеля стен, звона лабораторного стекла и убаюкивающего гудения мигающих индикаторами электронных блоков, ему было не так одиноко, не так беспросветно пасмурно на душе.

– Рано вы, голубчик мой, препожаловали, – встретил его седой розовый старичок в безупречно отглаженном белом халате. – И что за нетерпение такое?

– Нет, Аркадий Васильевич, вовсе не нетерпение. – Люсин напустил на себя благодушно-угодливый вид. – Так, маюсь со скуки, не ведаю, куда руки приложить.

– Будто я вас не знаю! Слава богу, вот уже… Сколько лет мы с вами знакомы? Десять?

– Пятнадцать, Аркадий Васильевич.

– Вот видите! А вы все не меняетесь. Вынь да положь! Судьба ваша зависит от этих минут? Жизнь?

– Иногда и зависит. Не моя, конечно, чужая.

– Но ведь так у всех здесь. Не у вас одного. Или вы все-таки уникум, Люсин? Вундеркинд, который не замечает, что давно вырос из детских штанишек?

– Не обижайтесь, мой дорогой, мой добрый Аркадий Васильевич. Но я и правда просто так к вам зашел. Не ради анализов, будь они трижды прокляты. Анализы подождут.

– В самом деле? – недоверчиво покосился на Люсина старичок и пощипал куцую бороденку. – Это что-то новое. Так и есть. Вы придумали совершенно особенный фортель! Сознавайтесь, я вас насквозь вижу.

– Я вам правду говорю, Аркадий Васильевич. Может быть, первый раз в жизни.

– Льстецы не знают, что такое правда.

– Я сбросил эту презренную маску.

– Значит, не станете больше делать вид, что ни с того ни с сего совершенно, взадых увлеклись количественным анализом? Что прямо тут же на места умрете, если вам не показать, как синеет раствор, когда меняется валентность меди?

– Как вы все хорошо помните.

– И бутанскими марками меня соблазнять не будете?

– Кончились бутанские марки. Та серия попалась мне совершенно случайно в киоске «Союзпечати» на улице Горького. Я наврал вам про друга из Монте-Карло.

– Тогда я отказываюсь понимать, что с вами творится. Значит, вы просто больны, Люсин.

– Очень даже возможно… Помните у Леконта де Лиля? «Я воплощу любой твой бред: скажи, в чем дело?» – «О дьявол, я ему в ответ: все надоело».

– Мерси на добром слове. Выходит, я дьявол?

– Я, быть может, и был когда-то льстецом, но не до такой же степени.

– А что? Остроумно. – Сунув руки в карманы халата, Аркадий Васильевич принялся методично покачиваться с каблуков на носки. – Кроме шуток, Люсин, эти ваши анализы действительно не терпят промедления? Уж больно сложное дело вы нам подкинули. Вроде той дохлой кошки, помните?

– Я-то помню. Как вы не забыли?.. Дело и вправду непростое. Судите сами: бесследно пропал человек, кстати, ваш коллега химик. В его доме до или после произошел взрыв. И хотя «после этого» не означает «вследствие этого», какая-то связь между этими событиями, несомненно, есть… Кстати, вам не встречалось имя Георгия Мартыновича Солитова? Может, в научных трудах? Он профессор.

– Э, друг мой, нынешняя химия – что твой океан! Я и по специальности-то далеко не все читать успеваю. Полистаю иногда реферативный журнал, и будет с меня, пенсионера… Значит, взрыв, говоришь. Что же, вполне реальная штука. Смесь паров эфира и спирта – это не шутка.

– Как «эфира»? – не сдержал удивленного восклицания Люсин. – Разве не спиртобензол?

– Кто сказал подобную ересь?

– Крелин… Правда, предварительно, в порядке предположения…

– Тоже мне эксперт! Химик! Трассология, баллистика, извини меня, кровь – это его дело, тут он кумекает.

– Не суть важно, пусть будет эфир. А маслянистые пятна тогда откуда?

– Смолы и прочие экстрактивные вещества. Жутко трудная смесь. Нам в ней не разобраться. Впору специальное НИИ создавать. Да и спирт не простой оказался. Я бы даже рискнул сказать – особенный. Нечто вроде коньячного.

– Шутить изволите?

– Нет, я серьезно. Твой профессор самогоноварением не увлекался? Сейчас многие балуются.

– Только этого мне не хватало… Силу взрыва рассчитать сможете? В самом первом приближении.

– Плевое дело.

– Большего мне пока и не надо. А на смолы наплюйте – не до научных открытий…

– Спасибо, Люсин, снял камень с души. У меня от этих смол головокружение. Все хроматографические колонки загружены.

– Извините. Это мы по безграмотности задание неправильно сформулировали. Главное – взрыв… Мы еще вам корешок какой-то сдавали. Если не очень сложно… Короче говоря, хотелось бы знать, что за диковина такая.

– Попробуем, чем черт не шутит.

– Возможно, мы узнаем тогда, какой гомункул вызревал в реторте, – пошутил Люсин.

Визит в лабораторию, несмотря на полное отсутствие каких бы то ни было конкретных результатов, все же принес известную разрядку. Люсин был рад и тому, что хоть немного успокоился, переключился. На своем столе он нашел должным порядком оформленное заключение дактилоскописта. Обнаруженные на стеклянных предметах отпечатки принадлежали одному и тому же лицу, которое в картотеке не значилось.

Скорее всего, сам Солитов – напрашивался единственно приемлемый вывод.

Перелистав перекидной календарь, Владимир Константинович позвонил в МХТИ, на кафедру.