Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 3. Мальтийский жезл"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Еремей Парнов
Собрание сочинений
^{Том седьмой}

Мальтийский жезл

Глава первая
Взрыв в запертой комнате

Не спрашивай мертвых, они ничего не могут рассказать о себе. Это не они говорят с тобой в омуте сновидений, а твой растревоженный, не знающий отдыха мозг.

Люсину, задремавшему на какой-то миг у себя в кабинете, приснился отец. Протягивая, словно взывая о помощи, руки, он стоял на пороге их старого дома, в котором давно поселились чужие люди, и вдруг отступил куда-то вдаль, когда в сон ворвалось дребезжание внутреннего телефона.

Вопреки стойкой репутации аса таинственных дел Люсин не слишком споро поднимался по служебной лестнице, так и оставался при одинокой майорской звездочке. Товарищи по работе получали новые назначения, уже дважды сменялось непосредственное начальство, и как-то совершенно незаметно Владимир Константинович превратился из подающего надежды работника в ветерана угрозыска, перешел в другую весовую категорию, как остроумно пошутил криминалист Крелин. Внешне Люсин мало переменился за эти годы, разве что погрузнел самую малость… Он замкнулся в себе, став скупее в словах и жестах.

Вызванный по селектору к начальнику отдела, Люсин неторопливо собрал разложенные на столе документы в аккуратную стопку и надел висевший на плечиках китель, скромно украшенный университетским ромбом. Несмотря на несколько громких дел, о которых широко сообщалось в печати, орденов у Люсина не было, а медалей он не носил.

– Разрешите, товарищ полковник? – Люсин приоткрыл дверь в кабинет.

– Да-да, заходите, – озабоченно взмахнул рукой полковник Кравцов, не отрываясь от телефонной трубки. Говорил он тихо, почти не раскрывая рта и в основном короткими междометиями. Больше слушал, сохраняя на лице настороженную безучастность. За окнами хлестал дождь, было хмуро и бесприютно. – Садитесь, – сказал Кравцов, закончив разговор. – Вот, значит, какая история: без вести пропал человек. – Поправив очки, заглянул в бумажку, одиноко белевшую на бездонной глади стола. – Солитов Георгий Мартынович, профессор Московского химико-технологического института, заслуженный деятель науки и техники. Ясно?

– Пока не очень.

– Вот и мне тоже не ясно. Никто не видел, как и, главное, когда он ушел из дому. Зачем-то захлопнул за собой дверь, которую нельзя открыть снаружи… Почему, спрашивается?

– То есть? – позволил себе уточнить Люсин. – Входную дверь?

– Донесение составлено местным участковым – тот еще деятель! Как сквозь джунгли приходится продираться. Но случай, по-видимому, не простой. Наворочено всякого: взрыв какой-то таинственный и вообще полный туман. Нас просили помочь разобраться.

– Помочь разобраться? Но это значит, мы берем дело?

– Вы правильно понимаете. Ситуация, мягко выражаясь, своеобразная, я бы даже сказал, настораживающая. Начальство, не скрою, проявило повышенный интерес, что, как вы понимаете, требует от нас особой оперативности. Словом, выезжайте на место с опергруппой, поглядите, что там и как. Наверняка все окажется значительно проще, чем намалевал этот субчик. Работать будете вместе со следователем горпрокуратуры Гуровым. Постарайтесь поладить с ним.

– А он со мной тоже постарается? – поинтересовался Люсин без тени улыбки.

– Сразу по возвращении доложите. – Кравцов вложил лежавший перед ним листок в папку и, как по льду, отпасовал ее через весь стол Люсину. Разговор был закончен. – Путь неблизкий, поэтому времени не теряйте. Это где-то в районе озера Синедь, деревня Веретенниково.

– Разрешите сперва подумать, товарищ полковник.

– Что? – В невозмутимых глазах Кравцова промелькнуло мгновенное изумление.

– Я хочу сказать, что должен сначала ознакомиться с делом, возможно, навести кое-какие справки и наметить хотя бы предварительный план действий.

– Ну, вам виднее, – последовало после многозначительной паузы. – К концу дня ожидаю с докладом.

– Если придется задержаться, товарищ полковник, я позвоню.

Люсин знал себе цену и отнюдь не был расположен менять стиль работы, складывавшийся годами. Пусть новое руководство воспринимает его таким, какой он есть. Стоит лишь из-за боязни испортить отношения дать слабину – и пиши пропало. До конца дней своих не выкарабкаешься из мелочной опеки.

И все же от разговора с Кравцовым остался неприятный осадок, запоздалое опасение, что без особой надобности полез на рожон, перегнул палку. Нет, с такими мыслями каши не сваришь. Полное спокойствие, улыбка и сосредоточенность. Владимир Константинович заставил себя отключиться от всего постороннего и, как в омут, нырнул в косноязычные упражнения лейтенанта Мочалина, веретенниковского участкового.

Выстроив разрозненные факты в их временной очередности, Люсин наконец уяснил для себя суть загадочного происшествия на даче Солитова.

Домработница или, вернее, домоправительница профессора Аглая Степановна Солдатенкова, вернувшись после почти недельного отсутствия, обнаружила выбитое окно. Она, естественно, забеспокоилась и кинулась в дом. Но дверь, ведущая в кабинет профессора, оказалась запертой изнутри. Солдатенковой ничего иного не оставалось, как заглянуть в кабинет Солитова со двора. Увидев, что в помещении полнейший беспорядок, она подняла тревогу. Кто-то из соседей принес табуретку и помог Аглае Степановне влезть на подоконник, чтобы как следует все рассмотреть. Не обнаружив Георгия Мартыновича среди разора и запустения, она немного успокоилась и принялась расспрашивать о нем: может, кто чего знает. Но так ни до чего и не доискалась. Решив, что профессор мог поехать на городскую квартиру, старая женщина позвонила в Москву – раз, другой, третий. Телефон не отвечал. Тогда она попыталась связаться с институтом, но профессора не оказалось и там. Лишь на следующее утро, отчаявшись дождаться хозяина и заподозрив, как она объяснила, «худое», Солдатенкова обратилась в милицию. Участковый Мочалин прибыл на место и, приняв необходимые меры для сохранения следов, произвел предварительный осмотр.

По характеру осколков оконного стекла, обнаруженных на достаточном удалении от дома, он предположил возможность взрыва. Эта версия нашла косвенное подтверждение и в показаниях соседей Солитова, засвидетельствовавших, что тот вел на дому различные химические исследования. Проанализировав обстановку, Люсин одобрил действия участкового.

Мочалин хотя и не проявил особой инициативы, но зато ничего не напортил. Погрешности стиля и логические несуразицы, разумеется, были не в счет. Не всякий участковый способен писать, как Сименон.

По своему обыкновению, Владимир Константинович начал со схемы. Очертив в центре бумажного листа квадратик и обозначив его инициалами Солитова, он сделал несколько ответвлений, пометив их соответствующими подписями: «Солдатенкова», «Соседи», «МХТИ», «Московская квартира». Из каждого направления «предстояло извлечь» максимально возможное. Люсин подумал, что в процессе работы число таких ответвлений удвоится, утроится, даже удесятерится. И это только прямые связи. А сколько обозначится косвенных, опосредованных, самым причудливым образом разветвленных. Только выявив их все, до последней, можно надеяться на успешный финал.

Отработав первоначальную логическую схему, Люсин позволил себе задуматься над главным вопросом: жив или нет Георгий Мартынович Солитов, человек, о самом существовании которого он даже не подозревал еще каких-нибудь полчаса назад.

Поставив в известность дежурного по городу, он запросил морги, больницы, направил ориентировку по отделениям и в область. Затем позвонил в отдел кадров МХТИ и, обрисовав ситуацию, попросил ознакомить его с личным делом Георгия Мартыновича.

– Да-да, я подошлю человека, – сказал он, включая магнитофон. – Но время не терпит. Поэтому продиктуйте основные позиции, будьте настолько любезны… Нет, список научных трудов пока не надо, с научными трудами можно чуточку повременить…

Разговор практически не дал никаких новых зацепок. Жена Солитова – Анна Васильевна – умерла в позапрошлом году, дочь Людмила была замужем за работником Госкомитета по внешним экономическим связям и находилась в настоящее время за границей. Установив, что квартира профессора была в последний раз поставлена на охрану 11 июля, то есть еще месяц назад, Люсин набросал текст телеграммы в МИД. Без помощи Людмилы Георгиевны было не обойтись. На подобного рода телеграмму полагалась соответствующая виза. Рассудив, что лишний раз мозолить глаза начальству, безусловно, не стоит, Люсин не стал торопиться и послал в институт за личным делом.

Теперь, когда было сделано все, что возможно, следовало заняться подбором опергруппы. Люсин никогда не полагался на случайность. Дежурства дежурствами, очередность очередностью, но он предпочитал работать с людьми, хорошо ему знакомыми. Итак, экспертом, конечно, Крелина, а шофером Кушнера либо Самусю. От собаки, к сожалению, толку не будет, потому как всю неделю город и область заливают потоки дождя. Но порядок есть порядок. Что же касается следователя горпрокуратуры, то начальство не выбирают.

Спустившись во внутренний двор, где уже дожидался желто-голубой милицейский микроавтобус, Люсин не без удовольствия обнаружил, что ливень кончился. Вырвавшись на обновленный, провеянный ветрами простор, солнце спешило излить на землю всю свою нерастраченную мощь. Было даже жарковато с непривычки. Сверкали крыши, деревья, чугунные пики оград.

– С погодкой, командир! – поприветствовал Коля Самуся, включив зажигание. – На Синедь?

– Можно и на Синедь, если приготовил снасти и знаешь верное место. Я слышал, там лещ хорошо берет?.. Здравствуйте, товарищи! Люсин, – коротко представился он пожилому лысому человеку в штатском – следователю прокуратуры по особо важным делам.

– Гуров, – ответил тот церемонным кивком, – Борис Платонович.

Ни внешность его, вполне заурядная, ни манера вести себя никак не раскрывали характера. Лишь желчно опущенные уголки губ и привычка время от времени почесывать переносицу свидетельствовали об известном внутреннем напряжении. Очевидно, Гурова угнетали какие-то сугубо личные заботы. Опытный следователь, он бы не стал заранее волноваться из-за дела, обстоятельства которого еще так неясны.

За окружной по обе стороны шоссе замелькали березы и распахнулись зеленые заплаты окутанных легкой дымкой полей. Люсин вытянул ноги и, опустив веки, предался сладостной дреме. Он бы, пожалуй, даже уснул ненадолго, но неожиданный вопрос следователя вырвал его из блаженного забытья.

– Что вы думаете обо всем этом? Странноватое происшествие…

– Там видно будет.

– Вы верите, что действительно произошел взрыв?

– Как я могу верить или не верить? – Люсин неохотно выпрямился. Принимаю за данность, а далее поглядим.

– Одно лишь предположение, что в доме заслуженного человека, вообще в чьем-то частном доме могло случиться нечто подобное, уже бросает, как бы поточнее сказать, некую тень. Вы меня понимаете? Акцентик! Притом весьма неприятный.

– Мы не выбираем происшествий, – не желая особенно вдумываться в смысл сказанного, откликнулся Люсин. – Это они нас выбирают.

– Известный химик, изобретатель – и вдруг такое… Вас это не наводит на определенные мысли?

– Вы же сами видите – химик… Вот если бы он был стоматологом или, допустим, скорняком, тогда бы я, возможно, и удивился.

– Вы не даете себе труда понять меня?

– Просто не вижу причин для особого беспокойства. Оно по меньшей мере преждевременно. Поживем – увидим. Мало ли ахинеи встречается в протоколах.

– Но ведь взрыв!

– Взорваться могла и бутыль с квасом.

– Завидую вашему спокойствию. Вы, по-видимому, очень счастливый и благополучный человек.

– Не жалуюсь, – сонно пробормотал Люсин, вытягиваясь поудобнее.

Глава вторая
Вертоград

Забрызганный каплями, упавшими с листьев, милицейский фургон остановился возле наглухо закрытых ворот. Люсин, а за ним и другие попрыгали на землю, разгоняя застоявшуюся кровь. Ботинки сразу же стали мокрыми и заблестели на солнце.

– Лейтенант Мочалин, – козырнул Люсину поджидавший их участковый. – Понятые готовы.

– Ну что? – спросил Владимир Константинович, оглянувшись. – Приступим? – И, поманив за собой проводника с собакой, толкнул калитку. Она оказалась незапертой.

Дуновение тревоги коснулось Люсина, едва он увидел вызывающе белую раму на черной стене. Освещение поминутно менялось. Яростный послеполуденный свет то разгорался, то бледнел, смягченный дымчатым фильтром. Солнце сквозь летучие пряди развеянных облаков, угасая и вспыхивая, играло в осколках, усеявших клумбу. Лишь остроугольные дыры в стекле независимо от освещения кололи глаз беспросветной мглой.

«Черная краска, конечно же, ни при чем, хоть, признаться, и влияет на настроение, – решил Люсин. – Это для Подмосковья не слишком привычный колер, а в Европе, особенно на Севере, многие так красят свои дома».

Мысль отогнать легко, но как избавиться от беспокойного ощущения, что нечто подобное уже разыгрывалось на подмостках жизни и, как ни крути, печальной развязки не избежать? Так бывает во сне, когда страдаешь от того, что тебе уже снилось такое однажды и все предрешено, не соскочить с наезженной колеи. Не сон, к сожалению, а явь назойливо повторялась: уединенная загородная дача, закрытый изнутри кабинет, где велись научные эксперименты, и в итоге – пропавший хозяин. Такое он, Люсин, уже однажды встречал. Правда, стекла тогда остались в целости и сохранности. Не то что здесь…

Приступив к будничным и не слишком веселым делам, Владимир Константинович убедился, что ощущение неблагополучия, быть может, даже какой-то ущербности исходит не только от дачного домика, повитого лозами дикого винограда. Неизъяснимой скорбью дышали здесь воздух, всегда прохладный в тени, и обильно политый чернозем, и выцветшее за лето поднебесье, промытое отлетевшей куда-то далеко грозой, и горящие тяжелыми каплями сосны. С изощренной четкостью прорисовывались закопченная печная труба, слишком мощная для скромной двухскатной крыши; перекрестье антенны и моховая зелень шиферных волн, усыпанных слежавшейся хвоей. Что-то удерживало Люсина, мешало ему ступить под этот кров, отмеченный знаком печали. Поблагодарив участкового, он обменялся ничего не значащими замечаниями со следователем прокуратуры и коротко обрисовал стоявшую перед каждым задачу. Все его действия протекали на неуловимой грани профессионального автоматизма, почти не задевая мозга, настроенного на сокровенное дыхание невидимого простым глазом мира.

Нет, не стихийные борения небесной тверди, чья изменчивая игра вечно тревожит спящий инстинкт, заставили Люсина прислушаться к заунывному подрагиванию потаенной струны. Холодное сияние в вышине, и запах щедро унавоженной почвы, и сырое дыхание набежавшего ветерка – все было лишь антуражем, аранжировкой навязчивого мотива, долетавшего из иной, едва постигаемой дали. Глубинные сигналы исходили, пожалуй, из сада, осмотренного хоть и мельком, но схваченного на безошибочном уровне подсознания, примечающего малейшие отклонения. Из них и соткалось неотвязное, как предчувствие беды, ощущение угрозы.

Заботливо ухоженный участок перед домом менее всего походил на сад, невзирая на побеленные стволы и ветви, сгибающиеся под тяжестью яблок, обложенные керамической плиткой куртины и грядки. И к огороду его никак нельзя было причислить, хотя курчавилась местами петрушка и бело-лиловой дымкой обозначился цветущий кориандр.

Поймав неприметный кончик, Люсин бросился за путеводным клубком, напрочь забыв про положенный распорядок и неизбежные формальности. Скользнув сосредоточенным взором по лицу застенчивого участкового, которому не терпелось выложить подробности, он запахнул плащ и нырнул в заросли шиповника, обрушившегося каскадом капель и ворохом лепестков. Молодая почтальонша и владелец соседней дачи, привлеченные в качестве понятых, с явным смущением полезли следом.

– Погоди, лейтенант, – остановил Крелин участкового, лунатически двинувшегося за ними. – Пусть Владимир Константинович сперва сам разберется. Ты лучше нам расскажи. – И он приглашающе махнул рукой следователю Гурову, который задумчиво прогуливался возле выбитого взрывом окна. Усеявшие клумбу осколки однозначно указывали на то, что стекло не было выдавлено снаружи. Крелин с первого взгляда отмел возможность имитации, хотя земля перед домом и была основательно затоптана.

Гуров недоуменно пожал плечами и, достав сигареты, направился к эксперту. Наслышанный о причудах Люсина, он тем не менее впервые встречался со столь откровенным пренебрежением процедурой осмотра, выразив свое неодобрение сердитым попыхиванием. Крелин, работавший с Люсиным двенадцатый год, постарался разрядить обстановку.

– У каждого из нас свой бзик, – виновато улыбнулся он. – Недаром на Востоке говорят, что лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать.

– Мы не на Востоке, – неприязненно поежился следователь, отирая пучком травы ботинки, забрызганные оранжевым молоком чистотела, изобильно растущего вместе с крапивой по краям дорожки. – Лично я предпочитаю сначала выслушать свидетелей.

– Так ведь нет их, свидетелей, Борис Платонович, – развел руками эксперт. – Аглая Степановна. – Он кивнул на мрачнейшего вида старуху, прикорнувшую на лавочке возле крыльца. – Она ведь только на пятые сутки домой заявилась… Правильно, лейтенант?

– Так точно, – оживился участковый. – И сразу по соседям кинулась. Они небось и наследили, где только могли. Каждому, понимаете, надо в окно просунуться! Хорошо еще, что дверь взломать не надумали…

– Непонятная штука, – размышляя вслух, вздохнул следователь и раздраженно вмял в грязь окрашенный никотином окурок. – Зачем ему вообще понадобился этот замок? И почему только с внутренней стороны? От самого себя запирался?..

– Я и говорю: у каждого свои странности. – Крелин снисходительно опустил веки. – Взять хоть ее, – он двинул подбородком в сторону старухи, застывшей, как изваяние, с перекрещенными на коленях руками. – Сидит – не шелохнется, будто ей абсолютно до лампочки.

– Степановна у нас кремень! – уважительно поддакнул участковый. – Каждое слово приходится чуть ли не клещами вытаскивать. А ведь любит она Георгия Мартыновича, души в нем не чает… Вы это очень верно… насчет странностей. Я вот и за собой замечаю…

– Рано, молодой человек, рано, – властно пресек откровенные излияния следователь. – Лейтенантам странности не положены. Вы лучше вот что скажите. – Ловким щелчком он выбил из пачки новую сигарету. – Солитов всегда таким анахоретом жил? У него семья, кажется? Квартира в городе?

– Так ведь лето теперь, – не понял лейтенант, отряхнув прилепившиеся к безупречно отглаженным брюкам колючки. – Георгий Мартынович в институте работает, каникулы у них теперь.

– Каникулы-каникулы, – протянул нараспев следователь. – Вот она, жизнь человечья. Жена умерла, дети разъехались по заграницам, и остался мужик в полном одиночестве. – Он сочувственно поцокал языком, покосившись на мумию в застиранном платочке, безучастно дремавшую под рябиной. – Со Степановной, как я вижу, не очень-то поговоришь… Студенты там, аспиранты всякие не навещают?

– Кто их знает. Может, и навещают.

– В мое время не забывали учителей, – посочувствовал пожилой представитель прокуратуры. – Это теперь никому ни до кого дела нет… Но где же наш старший инспектор? – Он нетерпеливо взглянул на часы. – Чего копается? Дело ведь явно не рядовое…

– Может, оттого и копается, что не рядовое, – заметил Крелин.

Люсин между тем обошел дом кругом, окончательно убедившись, что пристрастия его хозяина были далеки от традиционных.

В непосредственном соседстве со штамбовыми розами изобильно произрастал, растопырив колючие листья, чертополох, кусты бузины чередовались с волчьей ягодой и дурманом. На узких, высоко приподнятых над поверхностью грядках вместо моркови и огурцов золотились звездочки зверобоя, качались скромные головки тысячелистника. Среди ошарашивающего разнообразия Люсин распознал валерьяну и донник, душицу и мяту, девясил, шалфей и горец. Пятачки целины, оставленные под первозданный подорожник, пастушью сумку и коровяк, надменно покачивавший желтыми стрелами крупных соцветий, чередовались огороженными проволокой квадратами, где, как рептилии в террариуме, зловеще наливались ядом зонтики леха, метелки эфедры, вороний глаз, белена. Лишь обладая поистине нездоровой фантазией, можно было высадить на клумбах ревень заодно с вероникой, календулой и полынью… Сад отрав, огород целебных кореньев и приворотных зелий…

Что ж, рассудил Люсин, каждый волен выращивать на своей земле, что душа пожелает, в том числе и столь экстравагантные культуры. Благо хозяин – профессор, доктор наук и, очевидно, съел на этом деле собаку. Токи воздуха перетекали запахами медуницы, прохладой аниса, щекочущей в горле истомой прелой листвы – до сладостной печали, до горячего прилива, до слез. Теперь Люсин почти наверняка знал, что не ошибся в предчувствии, когда, затворив за собой калитку, увидел геральдический цветок чертополоха, смоляную вагонку за ним и блики света, как на креповых лентах.

– Хотел бы я знать, зачем ему понадобилось так выкрасить дом! – не удержался от невольного восклицания. И, словно устыдившись, что будет услышан, взглянул на часы и поспешил выбраться на тропку. Его погружение в омут снов и вещих ощущений длилось чуть более получаса, и он подивился тому, как стремительно летит время.

– Ну что, товарищи, – спросил с наигранной бодростью, присоединившись к остальным. – Заглянем внутрь?

– Давно пора, – попенял ему следователь Гуров. – Дело к вечеру идет, а у нас еще непочатый край.

– Так уж и непочатый, – лукаво прищурился Люсин. – Не скажите, Борис Платонович, кое-что я все-таки углядел.

– Хотелось бы знать, что именно. – Следователь вновь не удержался от шпильки. – Просто так, для порядка, знаете ли…

– В свое время скажу, – пообещал Люсин. – Пусть пока вас это не смущает. Лучше пройдем в дом.

– С Солдатенковой говорить не будете? – Вялым жестом Борис Платонович указал на старую домработницу, так и не изменившую своей безучастно-задумчивой позы.

– Со Степановной? А зачем? Она уже все рассказала на данном этапе. Нет, мы лучше сами поглядим, что да как.

– Сами так сами, – с неожиданной покорностью согласился следователь.

– Дверь ломать будете? – спросила Степановна, когда гости собрались в сенях. – У кабинете?

– Ни в коем разе, бабушка, – весело пообещал Люсин. Тщательно вытерев ноги о резиновый коврик, он поманил Аглаю Степановну. – Покажите нам дом. Хозяин любил запираться? – спросил вскользь, пропустив вперед понятых.

– Любил не любил, а когда и закрывался, – с некоторым замедлением объяснила Степановна, останавливаясь перед запертой дверью, фанерованной дубом.

– Поточнее, Степановна, когда именно? – Люсин задумчиво очертил пальцем древесный узор.

– Когда, значит, надо ему было.

– И все же? – с величайшим терпением продолжал расспрашивать Владимир Константинович, внимательно исследуя дверной косяк. – Замок вроде бы тут? – Он выжидательно обернулся к эксперту.

Крелин, проведя снизу вверх металлоискателем, согласно кивнул.

– Не хотелось бы портить.

– А сможешь?

– Попробую, – не слишком уверенно пообещал эксперт, отыскивая взглядом розетку. – Найдется куда включить? – размотав шнур дрели, обратился он к Аглае Степановне.

– Давай уключу. – Волоча стоптанные шлепанцы, она потащилась в соседнюю комнату.

Тонкое сверло мягко вошло в доску. В коридоре повеяло легким душком древесной пыли.

– Вот и все, – сказал Крелин, энергично продувая отверстие.

Присев перед раскрытым чемоданчиком, он выбрал подходящий крючок. Затем осторожно просунул его внутрь, небрежно повертел туда-сюда, и дверь с натужным вздохом отворилась. Сделав несколько снимков, он, словно бы крадучись, переступил через порог.

– Входите, товарищи, – пригласил Люсин.

Он хотел было объяснить понятым смысл предстоящей работы, но осекся на полуслове и замолчал. При первом взгляде на комнату тошнотно зашевелилось знакомое ощущение пережитого сна.

Кабинет доктора химических наук Георгия Мартыновича Солитова напоминал лабораторию и одновременно старинную аптеку – вроде той, что была восстановлена в Таллинне. Рабочий стол находился у самого окна. Заваленный книжными грудами, папками и ворохом фотографий, скорее всего, разбросанных взрывом, он находился на одном уровне с широким подоконником, где тоже валялись обрушенные стопки книг. Переплеты, усеянные осколками и вдобавок забрызганные какой-то маслянистой жидкостью, покрывал солидный слой пыли.

– Мы возьмем это для анализа, – сказал Люсин, невольно любуясь экономными, отточенными движениями Крелина, методично отбиравшего вещественные доказательства.

– Оно понятно, – уважительно закивал Караулкин, сосед.

– Георгий Мартынович, надо думать, опыты какие-то ставил, – безучастно уронил Люсин, скользнув взглядом по капитальной печи и обрушенным полкам с химической посудой. Почти все, как тогда, в том деле с красным алмазом: уединенная домашняя лаборатория, древние книги, экзотические растения. Судьба определенно возвращала его на круги своя. Разумеется, с некоторыми вариациями. Запертая дверь, бесследно пропавший хозяин – все повторялось, мешаясь с тягостными осадками оборванных телефонным вызовом сновидений.

На фотографиях, которые разбирал Крелин в надежде найти отпечатки пальцев, были запечатлены аллегорические рисунки и тексты, переснятые с неведомых манускриптов, написанных главным образом по-латыни. Для Люсина, изучавшего этот язык врачей и юристов в университете и к тому же почти в совершенстве владеющего французским, не составило особого труда догадаться, что Солитов интересовался древней лекарственной рецептурой. Об этом свидетельствовали и многочисленные выписки из травников, лечебников и всякого рода алхимических сочинений.

Сортируя уже просмотренные Крелиным фотокопии, Владимир Константинович собрал «Салернский кодекс здоровья» Арнольда из Виллановы и «Ботаники первоисточные основания», изданную в Санкт-Петербурге Максимовичем-Амбодиком.

– Лекарства варил, – вздохнул Люсин, рассматривая на просвет пузырьки из темного стекла, снабженные латинскими этикетками. Судя по почерку и тщательно пронумерованным листам фотокопий, Солитов отличался скрупулезностью, граничащей с педантизмом. – Перегонял, экстрагировал…

– К нему тут многие обращались, – вздохнул Караулкин. – Мою Марью Никитичну он почитай с того света возвернул. Да… Травку ей прописал от камней в почках.

– Ну и как? – заинтересованно спросил следователь.

– Как рукой сняло. И месяца не прошло. А ведь мучилась-то, мучилась…

– Что он, у себя в институте не мог заниматься? – ни к кому персонально не обращаясь, но как бы с затаенной обидой сказал Гуров. – Зачем же на дому, кустарно!

– Мы еще ничего не знаем о том, что он мог, а чего не мог делать на кафедре, – хмуро ответил Люсин, выдержав долгую паузу. – Дайте срок, будем знать.

– Кое-что уже сейчас вырисовывается, – подал реплику Крелин, извлекая из-под бумажного вороха недопитый стакан чаю. – Судя по грибку, действительно прошло несколько дней. – Он показал следователю разросшиеся пятна бледно-голубой плесени.

– Более определенно сказать не можете?

– Не могу, Борис Платонович, – досадливо отмахнулся Крелин. – А вот отпечатки, кажется, есть! – Привычным движением он наложил прозрачную липкую ленту. – У тебя тоже что-нибудь нашлось, Володя? – спросил, не оборачиваясь.

– Как не найтись? – понимающе усмехнулся Люсин, беря двумя пальцами очередную склянку. – Вырисовывается понемногу картинка.

– Выходит, он врачеванием увлекался, – отвечая на какие-то свои мысли, заключил следователь. – Знахарством?

– Знахарством? – Люсин прислушался к звучанию слова.

– Иначе зачем все эти банки с травами, какими-то корешками и прочей корой.

– Едва ли такой термин подходит к дипломированному фармацевту.

– Фармацевту? Вы точно знаете? – спросил Гуров.

– Навел кое-какие справки, прежде чем выехать, – кивнул Люсин. – Солитов закончил фармацевтический факультет, кандидатскую степень получил без защиты в Военно-медицинской академии, докторскую – за работу по теории бесконечно-разбавленных растворов.

– Бесконечно-разбавленных? Такие действительно есть? – не отставал Гуров.

– Очевидно, если дают соответствующие дипломы.

– Вода, которую мы с вами пьем ежедневно, не что иное, как бесконечно-разбавленный раствор. – Смекнул Крелин, сливая подернутый плесенью чай в пробирку.

– А деньги он за лечение брал? – обратился следователь к заскучавшему Караулкину.

– Что вы! Как можно? Это у него брали, кому не лень…

– Кто же, например? – вкрадчиво поинтересовался Борис Платонович.

– Мало ли… За дрова, например, крышу, починку забора. Давал всем, сколько ни спрашивали.

– Много тут шаромыжников шастало, – проворчала Аглая Степановна. – Чистые грабители! Носют и носют, погибели на них нет.

– А чего «носют-то», бабушка? – Люсин непроизвольно воспроизвел интонацию.

– Да книжки окаянные! Чего же еще? Чистое разорение.

– Ну об этом у нас будет особый разговор. – Люсин обменялся с Борисом Платоновичем многозначительным взглядом. – Может, и вы, Таня, скажете нам что-нибудь интересное? – ободряюще улыбнулся он почтальонше.

– Я? – Она удивленно раскрыла подведенные глаза. – Так не знаю я ничего такого. Они корреспонденцию на московский адрес получали, а сюда только «Вечерку» переводили. Брошу в ящик – и дело с концом.

– И то правда, – махнул рукой Люсин. – Вы девушка здоровая – кровь с молоком. Вам эта фармакопея, в сущности, ни к чему.

– А вот и нет! – обозначив симпатичные ямочки на щеках, просияла она. – Мне бабушка Аглая бородавки заговорила. Правда, бабуся?

– Может, и так, – кряхтя, откликнулась старуха. – Много вас, голоногих, ко мне бегало. Всех разве упомнишь?

– Подумать только! – скорее наигранно, чем действительно возмущенно, всплеснул руками Гуров. – И это в конце двадцатого века! Да они бы и так прошли, ваши детские бородавки!

– Ждать? Очень нужно! – Растопырив ухоженные пальчики, она полюбовалась свежим маникюром. – Я не люблю, когда некрасиво.

– Вы и вправду умеете заговаривать? – полюбопытствовал Люсин.

– Не хочешь – не верь. – Аглая Степановна строго зыркнула прищуренным глазом. – Кому заговаривала, а кому и чистотелом свела. Вон его у нас сколько, – кивнула на окно, туже подвязывая косынку.

– Так можно договориться до нечистой силы, уважаемая Аглая Степановна, – строго, но не без потаенной мысли заметил Гуров.

– А ты рази не видишь, чьих это рук дело? – без тени улыбки сказала она, плавно взмахнув рукой.

– И то правда, – мягко поддержал ее Люсин. – Одна печь чего стоит. Чистый алхимический горн. Разве что воздуходувка взамен мехов приспособлена. А снадобья? Какие-то кости толченые, ракушки… Я даже банку с рассыпным жемчугом обнаружил. Так что вы поосторожнее на поворотах, Борис Платонович, а то как бы чего не вышло, – закончил с нажимом.