Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 3. Мальтийский жезл"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Глава двадцать третья
Речной трамвай

Не застав Наталью Андриановну в институте, Люсин не без колебаний решился позвонить ей домой.

– Не уделите мне часик? – попросил с обезоруживающей откровенностью. – Сугубо лично…

Она согласилась, затаив удивление, и, недолго думая, назначила встречу на пристани у Киевского вокзала, неподалеку от дома.

Люсин узнал ее лишь в самый последний момент, когда она, легко перебежав через дорогу, нерешительно замедлила шаг. Лишь после того как Наталья Андриановна протянула ему руку, он позволил себе улыбнуться. Владимир Константинович никак не ожидал, что память сыграет с ним столь злокозненную шутку. Высокая женщина в коротком, перетянутом пояском плащике предстала невозвратимо чужой и как-то совершенно иначе, нежели запомнилась. Не испытав тайно лелеемой радости и не находя подходящих от нахлынувшего волнения слов, Люсин увлек ее к лестнице, спускавшейся к причалу.

Бело-голубые речные трамвайчики еще курсировали по реке, но пассажиров собиралось совсем немного. Темная вода дышала знобкой осенней сыростью. Косые волны от винтов лениво качали желтые листья, загоняя их вместе с окурками и прочим плавучим сором под дощатый настил. Легчайшая дымка висела над городом, смягчая сверкание окон, воспламененных вечерней зарей. В глянцевых переливах дрожали искаженные отражения домов. Пустынная набережная, перемигивание светофоров, холодный сумрак одетых гранитом опор.

– Покатаемся на пароходике? – неожиданно для самого себя предложил Владимир Константинович, страдая от неловкости и беспричинной тоски.

– Вы странный человек. – Подняв воротник. Наталья Андриановна зябко передернула плечиками. – Какой пронизывающий ветер!

– Дрожь вселенского одиночества, – грустно усмехнулся Люсин. – Так назвал осень один мой очень хороший друг. Она особенно остро переживается в городе, где природа зажата прямолинейностью камня.

– Он поэт, ваш друг?

– Что-то в этом роде. Да и какое это имеет значение? Главное, что он прав. Даже небо не свободно от города. – Люсин кивнул на белые клубы, застывшие над высокими трубами ТЭЦ. – Одурманенное дымом, оно безъязыко корчится в паутине проводов… Я еще помню, когда по Бородинскому мосту ходили трамваи. Кажется, тридцать первый и сорок второй. А тридцатый делал круг возле Киевского, высекая искры и требовательно звеня. Мы с ребятами вскакивали на ходу и мчались, стоя на подножках, навстречу обманчивым осенним ветрам.

– Обманчивым?

– Они всегда обещают несбыточное… Я и сам не помню, в какую шальную минуту перескочил с трамвая на борт рыболовецкого траулера.

– Так вот отчего вас вдруг потянуло совершить эту прогулку!

– Ну как, рискнем? – Не дожидаясь ответа, Люсин просунул деньги в окошко кассы. – До конца и обратно, пожалуйста.

– Вам в какую сторону? – спросила кассирша.

– Безразлично. Дайте, куда подальше.

В полном одиночестве они прошли через турникет. На верхней палубе цепенела старуха с лохматым псом, а несколько поодаль самозабвенно обнималась парочка.

– Здесь слишком ветрено. – Наталья Андриановна капризно наморщила носик. – А внизу душно и пахнет бензином.

– Соляркой, – непроизвольно поправил Люсин.

– Тем хуже. Не переношу угара.

– Если память мне не изменяет, на корме должно быть укромное местечко. И воздух свежий, и от ветра защищено. Все сто двенадцать удовольствий. – Сойдя на две ступеньки, он подал ей руку. – Почему вы решили, что я странный человек, Наталья Андриановна?

– Не знаю. – Она медленно покачала головой, покорно спускаясь по узкому трапу. – Согласитесь, что все сегодня немного странно. И вообще мы явно не о том говорим. Ведь вам нужно о чем-то спросить меня? Верно?

– Еще не знаю, – ушел от прямого ответа Люсин, сильно подозревая, что выглядит в ее глазах чуть ли не идиотом.

– Если у вас действительно есть ко мне дело, мы могли бы увидеться в более подходящей обстановке. – Наталья Андриановна без особого удовольствия опустилась на влажную скамью.

– Например? Я бы скорее утопился, чем рискнул пригласить вас в уголовный розыск.

– Кафедра вас уже не устраивает?

– Не хочу лишний раз мелькать перед вашими сослуживцами. Да и комплекс вины, если быть до конца честным, мешает. Ведь дальше этой проклятой сберкассы мы не продвинулись ни на шаг… Погонят меня к чертовой бабушке – и будут правы.

– Ой-е-ой, какой ужас! Вне милиции вы, конечно, своей жизни не представляете? – заметила она подчеркнуто иронично. – Суровый ветер романтики дует в ваше лицо. Вы прирожденный сыщик – и все такое…

– Зачем вы так, Наталья Андриановна? – Люсин почувствовал себя задетым. – Я ведь вам как на духу признался…

– Как на духу? – Она словно прислушалась к тайному значению слова. – Но я никудышный исповедник, Владимир Константинович. Я жестока и рациональна до мозга костей… Поэтому говорите поскорее, в чем суть.

– А если ни в чем? Если я осмелился побеспокоить вас просто так? Это что, преступление?

– Вы серьезно? – Наташа взглянула на него с веселым удивлением.

– Поверьте, что мне не до шуток, – мрачно потупился Люсин. Усталый, издерганный неудачами, он позволил себе поддаться минутному настроению и не знал теперь, как выбраться из опасной зоны, куда его столь неожиданно занесло. – Я не виноват, что подвернулась эта посудина.

– Разве я вас в чем-нибудь обвиняю? – Откровенно потешаясь, она словно бы поощряла Люсина на дальнейшие излияния.

– В самом деле, куда мне было вас повести? – Уловив перемену в ее настроении, он немного приободрился и обрел спасительный юмор. – В киношку? Для этого я слишком стар. В театр? Но где взять приличные билеты, если я не располагаю ни временем, ни знакомствами? Что же остается, милая моя Наталья Андриановна? Ресторан? – В притворном ужасе он закрыл лицо. – Об этом даже подумать страшно, ведь вы можете как-то не так понять…

– Отвечу откровенностью на откровенность. – Удивительно похорошев, Наталья Андриановна едва отдышалась от беззвучного смеха. – Я обожаю кино и могу спокойно прожить без театра. Не помню, когда и была там в последний раз. Поэтому предлагаю сойти в ближайшем порту и поискать чего-нибудь поинтереснее. – Расстегнув плащ, она вытащила свою электронную висюльку. – Что же касается ресторана, то, как говорят англичане, why по? Не вижу криминала. Но это так, на будущее, потому что сегодня у меня нет настроения.

– Вы изумительны, Наталья Андриановна! – восхищенно признал Люсин. – И если вы позволите мне звать вас просто по имени, то я поверю, что чудесное слово «будущее» имеет ко мне хоть какое-то отношение.

– Охотно. – Она кивнула с видом королевы, приветившей мимоходом пажа. – А теперь выкладывайте, что у вас на уме, – потребовала совершенно будничным тоном.

– Ей-богу, никакой задней мысли.

– Так не бывает в наше время.

– Но поверьте…

– Верю.

– Но вы даже не знаете…

– Знаю! – Она определенно не желала слышать никаких оправданий. – И умею ценить искренность порывов и откровенность чувств. Однако не станете же вы утверждать, что вызвали меня на свидание исключительно в галантных целях.

– Не стану, – вынужденно откликнулся Люсин, отворачивая лицо.

– Да воздастся вам за чистосердечие!

– Но мне действительно очень хотелось увидеть вас, – признался он с непонятной обидой. – И это самое главное…

– Понимаю, – ободряюще кивнула она. – Теперь давайте второстепенное.

– Прямо допрос какой-то! – пожаловался Люсин. – Что за несносная аналитика?.. Если вы так уж добиваетесь правды, то, признаюсь, предлог для встречи у меня заготовлен. На всякий случай.

– Вот и прекрасно.

– Но я хочу, чтобы вы знали: это всего лишь предлог. Я бы не рискнул потревожить вас из-за подобной мелочи… Вам не очень холодно, Наташа?

– Нет, ничего. – Она выжидательно нахмурилась. – Не люблю околичностей.

– Что такое Абраксакс, Наталья Андриановна? – спросил Люсин, словно позабыв о дарованной ему привилегии на более интимное обращение. – А заодно и абракадабра?

– Вы нашли его! – Она испуганно вздрогнула. – Я так и знала…

– Простите? – выжидательно прищурился Люсин. – Вы это о чем? – Он осторожно коснулся ее затянутой в шелковую перчатку руки.

– Не нужно, – с гримасой досады отстранилась Наталья Андриановна. – У меня достаточно крепкие нервы, и я не упаду в обморок… Где он?

– Ей-богу, ничего не пойму! – Люсин умоляюще прижал руки к груди. – Объясните, пожалуйста, в чем дело.

– Вы меня спрашиваете? – Ее испуг сменился растерянностью. – Но разве вы не нашли… Георгия Мартыновича.

– Да с чего вы взяли! – Уязвленный до глубины души, Люсин едва сдерживался. – Разве я стал бы скрывать? Тем более обманывать, плести хитроумные выкрутасы? Мило же я выгляжу в ваших глазах, Наталья Андриановна.

– Простите. – Уголки ее ярких, изящно очерченных губ виновато дрогнули. – Я сама не ведаю, что несу. Но откуда тогда вы узнали про браслет? Ну конечно, – облегченно вздохнула Гротто, – как я сразу не догадалась! Вам рассказал кто-то из наших?

– Час от часу не легче! Какой еще браслет? Никто и ничего мне не рассказывал. С чего вы взяли?

– Тогда почему вас заинтересовало слово «Абраксако?

– Да все оттуда же: из его записей и набросков. Даже рисунок нашел со змеями. Не понимаю, почему это вас так удивило…

– Не сердитесь, – примирительно промолвила Наталья Андриановна. – У меня и в мыслях не было вас обидеть. Просто я страшно испугалась. Вроде бы давно готова к самому худшему, и надежды никакой нет, но стоило вам вспомнить про этого Абраксакса, сердце так и оборвалось… Сейчас все объясню, – заторопилась она. – Дело в том, что это слово было вырезано на камне, который я подарила шефу на его шестидесятилетие. Теперь понимаете?

– По крайней мере, начинаю понимать, – прояснел взором Владимир Константинович. – Вы меня тоже простите за невольный эмоциональный всплеск…

– Меня это ничуть не задело. Даже совсем наоборот. Вы совершенно правильно возмутились. Но не будем сводить мелочные счеты. Инцидент исчерпан и вычеркнут из памяти. Договорились?

– Вы слишком великодушны, Наташа. – Люсину так нравилось повторять ее имя. – Я стараюсь прояснить все до конца, любую мелочь. Отсюда и возник этот чертов Абраксакс. А тут еще впервые за много недель выдался свободный вечер… Странный вечерок, вы совершенно правы, и это душераздирающее буйство заката, и задувающий с оста ветер. Словом, под настроение…

– Вы как будто извиняетесь.

– Так оно и есть, – с проникновенной грустью подтвердил он. – Мне необыкновенно приятно быть с вами. Но у жизни есть дурацкая особенность. То, что еще минуту назад представлялось нам почти пустяком, вдруг неожиданно вырастает и становится исключительно важным. Предлог – вы просто вынудили меня признаться, что я его… почти выдумал, – сделался чуть ли не самоцелью. – Боясь, что будет превратно понят, Люсин умоляюще заглянул ей в глаза. – Расскажите, ну пожалуйста, про этот ваш камешек, Наташа?

– Да-да, конечно. – Мимолетным касанием пальцев она как бы заверила, что все поняла, уловив даже недосказанное. – Это может оказаться очень нужным для вас, потому что Георгий Мартынович никогда не расставался с подарком. Я, надо признать, здорово угодила ему. Дала повод немного позабавиться. Он сам набросал эскиз алхимического змея, а потом уговорил одного знакомого ювелира изготовить браслет из сплава семи металлов и вставить туда камень.

– Семь металлов древнего мира? Семь планетных стихий?

– Вы, я вижу, сильно продвинулись вперед, – одобрительно кивнула Гротто. – Сплав получился серебристо-зеленоватым, не похожим ни на один из металлов.

– Опишите подробнее камень.

– Карнеол-печатка в форме эллипса, притом необыкновенно яркого багряно-огненного оттенка. Он достался мне от бабушки. В самом центре на длинной оси надпись по-гречески: «Абраксакс». Я уже точно не помню, что она означает. Кажется, имя какого-то восточного божества. В древности это слово считалось магическим. Георгий Мартынович как-то объяснял, что перемножение численных значений составляющих его букв дает триста шестьдесят пять – число дней солнечного года. Ему нравилось думать, что печатка была изготовлена во втором или третьем веке александрийскими гностиками.

– А на самом деле?

– Кто его знает…

– Наверное, это большая ценность?

– Только для тех, кто понимает.

– А как она попала в вашу семью?

– Понятия не имею.

– Как, вы сказали, называется этот камень?

– Карнеол, – скрывая улыбку, напомнила Наталья Андриановна. – Однако вы проявили явно повышенный интерес. Прямо-таки стойку сделали, извините за выражение, – добавила она укоризненно. – Неужели вам могут хоть как-то пригодиться все эти подробности?

– Никогда нельзя знать заранее. Вы, надеюсь, помните байку про то, как ловят львов в Сахаре?

– Первый раз слышу.

– Для того чтобы поймать льва, нужна самая малость: перебрать по крупинке песок. Не всегда выходит, но я стремлюсь руководствоваться тем же принципом: отсеиваю все постороннее.

– Долгонько же вам придется дожидаться результата!

– Я и говорю, что мои дела далеко не блестящи… Ну что, поищем подходящее кино? – вспомнил вдруг Люсин, когда теплоходик, врубив на полную мощность музыку, начал подруливать к пристани возле Театра эстрады. – Здесь за углом «Ударник» – шедевр конструктивизма.

– Может, лучше в другой раз? Пропало желание…

– А он будет – этот другой раз, вечно многообещающий и желанный?

– Не знаю. – Наталья Андриановна приподнялась, одернув плащ, и, словно бы нехотя, прошла через пустой салон к трапу. – Мне кажется, что вам не следовало задавать такой вопрос, – бросила она, не повернув головы.

– Вы правы, – удрученно откликнулся он. – Язык мой – враг мой. Не обращайте внимания. Как жаль, что все хорошее так быстро кончается… Это я о нашем путешествии, Наташа.

Она не ответила, и Люсин умолк, запоздало догадываясь, что слова иногда разъединяют вернее любого безмолвия.

Глава двадцать четвертая
Травник Макропулоса

Утро началось для Люсина со стрессовых ситуаций. Не успел он получить от начальства очередное многозначительное напоминание о том, что всякому терпению есть предел, как поступила добрая весть: нашелся долгожданный Петя! Застопорившийся было маховик вновь готовился набрать обороты, и это внушало оптимизм. Однако за неизбежными хлопотами и лавиной телефонных звонков освежающее дуновение радости вскоре растаяло, а вместе с ним притупилось и едкое чувство обиды. В итоге все пришло к общему знаменателю, и вторую половину дня Владимир Константинович провел сравнительно спокойно, хотя и ощущал себя время от времени несправедливо задетым. И это прежде всего мешало ему самозабвенно погрузиться в запутанные лабиринты чужой души.

Жизненный путь Петра Васильевича Корнилова, известного среди московских книжных жучков под кличкой Петя-Кадык, не был отмечен особо патологическими эпизодами. По крайней мере, в масштабах уголовного розыска. Ухватиться было, в сущности, не за что, хотя общий фон рисовался вполне определенно: задержания по подозрению в спекуляции, предупреждение насчет тунеядства плюс ко всему неоднократное знакомство с медвытрезвителями различных районов Москвы. Детально изучив справку, полученную из отделения милиции, Люсин вынес твердое убеждение в том, что сорокашестилетний Петя практически никогда не занимался общественно полезным трудом. Покончив после девятого класса с образованием, он трудоустраивался великое множество раз, но нигде не задерживался дольше пяти месяцев. На иных предприятиях, вроде СМУ № 31, где подвизался в должности моториста водооткачивающей установки, его трудовой стаж вообще исчислялся двумя неделями. Судя по всему, Петя упорно искал свое особое место в жизни и последние пять лет в обескураживающем перечне его мытарств явно указывали на то, что скиталец обрел долгожданный покой под сенью Литфонда. Должность литературного секретаря члена Союза писателей Неликбезова явилась как бы зенитом его карьеры. Во всяком случае, по сравнению с предыдущей ступенькой (упаковщик почтовых посылок) это был несомненный взлет.

Поскольку фамилия Неликбезова не всколыхнула в натренированном мозгу Владимира Константиновича даже ничтожной волосинки, он заподозрил липу и позвонил в Союз писателей знакомому консультанту, с которым неоднократно встречался у Березовских. К великому его удивлению, консультант действительно обнаружил искомое лицо в справочнике.

– Автор «Пролетки», – сообщил он дополнительные сведения с торжеством в голосе. – Была, знаете ли, песня такая в предвоенный период… А вообще у нас есть забавная игра. Откроешь на любой странице, и если найдешь среди дюжины хоть одно мало-мальски знакомое имя, то выиграл.

– Будем считать, что на сей раз победа определенно за вами, – пошутил Люсин. – Отпразднуем это дело, как только Юра вернется из Чехословакии.

Ощущал он себя при этом не слишком уверенно. Хоть консультант и посоветовал не относиться серьезно к вырождающемуся институту литсекретарей, следовало признать, что Петя-Кадык обеспечил себя надежным прикрытием. Если создатель «Пролетки» тоже окажется любителем половить рыбку в мутной воде, придется серьезно повозиться. Что-что, а статус писателя котируется достаточно высоко и дает большую степень свободы. В том числе и по части добывания книг. Скажет, например, товарищ Неликбезов, что поручил своему помощнику достать совершенно необходимый для его творческой работы травник – и все, и концы в воду. О каком-то там обыске и заикаться нечего. Никто не позволит. Впрочем, особенно волноваться пока не стоило. Со слов Березовского Люсин знал, что иные писатели даже в лицо не видели своих литсекретарей. Уступая просьбам друзей и знакомых, жаждущих пристроить на какое-то время подающего надежды недоросля, они ставили необходимую подпись и умывали руки. Не столько воображаемые осложнения, сколько логические противоречия не позволяли Люсину наметить основные вехи предстоящей беседы. Подлинное занятие Кадыка явно не соответствовало примитивному стилю его существования. Невольно соткавшийся в воображении образ запьянцовского недоучки определенно не вязался с репутацией тонкого, хотя и хищного, знатока книги. А ведь именно таким слыл Петя среди весьма уважаемых людей. В числе его постоянных клиентов были, наверное, не только Солитов и Баринович. Люсин не сомневался, что в лице Корнилова ему встретился довольно редкий тип подпольного букиниста-профессионала, чувствующего себя в книжном море, как рыба в воде. А это подразумевало определенный уровень образования, интеллекта, культуры, словом, весьма тонкой материи, которой, судя по справке, скрупулезно составленной участковым, Кадык был лишен почти начисто. Оставалось лишь предположить, что это самородок, который, несмотря на разрушительное пристрастие к праздности и пьяным дебошам, до всего дошел своим умом. По крайней мере, научился читать хотя бы названия латинских, старогерманских и прочих редкостных изданий.

Промучившись допоздна, но так и не заполнив заготовленную на такой случай повестку, Владимир Константинович позвонил Гурову.

– С книжником вроде все в порядке, Борис Платонович, – сообщил он с несколько наигранной беззаботностью. – Хочешь взглянуть на субчика?

– С превеликим удовольствием! Как говорится, на безрыбье и рак рыба. Сам на него вышел или соседи подсобили?

– Не без их участия, – дипломатично заметил Люсин, – хотя помощь УБХСС практически не понадобилась – все решила записная книжка.

– Поздравляю, Константиныч! Это уже ощутимый успех.

– Посмотрим, куда он нас выведет.

– Не имеет значения. Без отработки этого звена все равно не обойтись.

– Может, возьмешь на себя? – предложил Люсин. – А я посижу в сторонке, послушаю, понаблюдаю…

– Тебя что-нибудь смущает? – насторожился Гуров.

– И сам толком не знаю. Уверенности как-то в себе не нахожу, понимаешь? Неясен мне этот тип – и все тут. Наверное, испортить боюсь, Борис Платонович. Вдруг здесь нечто большее, чем просто звено?

– Будь по-твоему. Вызови его на следующий вторник часам к десяти. Я подойду. Психологически так будет эффектнее. Ты прав, тут тебе и угрозыск, и прокуратура, но все корректно: по повестке и без драматических сцен.

– Так ведь и повода нет для драматизма. В конце концов, что мы против него имеем? Спекулирует книжками?

– Это еще доказать надо.

– Вот и я про то! Да и не наша это забота. Во всяком случае, не моя… Я рад, что ты меня правильно понял, Борис Платонович. Все нужные материалы я тебе подошлю.

– Сам зайти не сможешь?

– Почему не смогу? Зайду, если надо.

– Ну и ладушки. Попробуем разработать сценарий.

Сценарий они с грехом пополам наметили, но Петя с первых же слов дал понять, что писано было явно не про него. Начав с того, что явился с опозданием на целый час, когда его почти перестали ждать, он сразу же захватил инициативу.

– Кто тут Гуров? – вызывающе осведомился он, помахивая повесткой.

– С вашего позволения, это я, следователь горпрокуратуры, – коротко представился Борис Платонович.

– А этот товарищ? – не удостоив Люсина взглядом, Петя как-то боком дернулся в его сторону.

– Моя фамилия Люсин, старший оперуполномоченный. – Владимир Константинович с любопытством взглянул на явно нескладную фигуру в коротких брючках и затрапезной курточке, надетой поверх застиранной ковбойской рубахи. На дурно выбритом лице виднелись запекшиеся царапины, костистый выступ, словно взломавший изнутри тонкую шею, оправдывая прозвище, назойливо бросался в глаза. – Садитесь, пожалуйста.

– Куда, хотел бы я знать? – Петя вновь дернулся и, запустив ногти в спутанную проволоку волос, медленно закачался, восстанавливая утраченное равновесие. – Единственный стул, насколько я понимаю, занят угрозыском, хотя вызывала меня прокуратура. Правильно? – Он обнажил в ухмылке крупные, прокуренные до черноты зубы.

– Вы совершенно правы, – Люсин осветился ответной улыбкой и, водрузив свой стул посреди комнаты, пересел на диванчик. – Можете не обращать на меня никакого внимания.

– Ага! – Петя Корнилов плотоядно осклабился и решительно хлопнул по столу, припечатав повестку. – За каким чертом я вам понадобился? – деловито осведомился он, продвигаясь вместе со стулом.

Слегка шокированный следователь потянулся за сигаретой.

– Мне тоже дайте! – потребовал Петя, но тут же отшатнулся с гримасой крайнего отвращения. – «Дымок»?! Вы, случайно, не в такси работали, если потребляете такую дрянь? – Поковырявшись в кармане, он вытащил согнутую «беломорину» и, осыпая табаком колени, прикусил мундштук. Затем, не дав Борису Платоновичу опомниться, завладел коробком и, ломая спички, зажег папиросу, корча в дыму совершенно немыслимые рожи.

Люсин с радостным изумлением следил из своего уголка за этой бесподобной клоунадой. Петя-Кадык превзошел все его ожидания. Если он и играл заранее приготовленную роль, то делал это талантливо, более того, виртуозно.

– Не стоит поминать черта, Петр Васильевич, – ласково посоветовал Гуров, перестраиваясь на ходу. – Мы пригласили вас в качестве свидетеля. Согласно закону вы обязаны ответить на все интересующие следствие вопросы. Причем ответить правдиво, ибо за дачу ложных показаний свидетель может быть привлечен к уголовной ответственности. Я обязан предупредить вас об этом. Таково требование закона.

– Ничего не понимаю! – Зажмурясь, Петя покрутил головой. – Бред какой-то.

– Ваша фамилия, имя, отчество, год и место рождения. – Не обращая внимания на реплику, Гуров заправил в пишущую машинку бланк протокола, плавным движением подвинул микрофон, включил запись.

– А то вы не знаете, кто я есть!

– Знаю, но существуют формальности, которые нам с вами, хотим мы этого или нет, придется выполнить.

Корнилов для вида слегка погримасничал, но в конце концов подчинился.

– Ваш паспорт, пожалуйста.

– Не верите никак!

– Просто хочу списать данные.

– Ну и ну! Порядочки!

– Можно подумать, что вы такой уж новичок, – укорил Борис Платонович, ловко передвигая каретку. – Невинный агнец… Не создавайте лишних трудностей ни нам, ни себе, Петр Васильевич… Подпишите, пожалуйста, здесь, что предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний. – Разгладив слегка свернувшийся лист, он показал нужное место.

– Только этого мне не хватало! Ничего подписывать не буду. Судите, если можете! – Демонстративно ухватившись за локти, Петя принялся ковырять спичкой в зубах.

– За отказ от свидетельских показаний я действительно могу передать ваше дело в суд, – холодно разъяснил Гуров. – Надеюсь, вам, как и мне, ни к чему подобная канитель?

– Мое дело?! – взвился Корнилов. – Это оскорбление! Нет у вас на меня никакого дела!

– Вы совершенно правы, Петр Васильевич, нет… Но оно появится, если вы и далее станете отказываться от выполнения своих обязанностей. Мы в прокуратуре приучены чтить букву закона.

– Я никому ничем не обязан.

– Ошибаетесь. У каждого из нас есть равные обязанности перед обществом.

– И права тоже!

– Совершенно справедливо: и права. Обвиняемому, например, закон дозволяет уклониться от дачи показаний, свидетелю – нет… Надеюсь, вы не сделаете из этого неверный вывод, что положение обвиняемого предпочтительнее?

– Что вы все плетете свои юридические кренделя? – Петя без спросу выхватил сигарету, раскурил, закашлялся и затушил в пепельнице. – Ведь вы даже не удосужились объяснить мне причину вызова! Сразу какие-то требования, угрозы… Чего вы добиваетесь?

– Как? – удивленно заморгал Гуров, медленно снимая очки. – Неужели я допустил подобную промашку? Вы вправе жаловаться, Петр Васильевич, честное слово, вправе… Это не оправдание, но я просто-напросто забыл. Впрочем, я был уверен, что вы знаете…

– Ничего я не знаю и знать не желаю. Оставьте меня в покое раз и навсегда. Это единственное, чего я хочу!

– Вы хорошо знали Георгия Мартыновича Солитова? – успокоительно кивая, осведомился Гуров.

– Ну, знаю, и что с того? – не проявляя признаков волнения, поморщился Петя. – От меня вам чего надо?

– Правдивых показаний, не более, – отрезал, замкнувшись, Борис Платонович. – Ставлю вас в известность, что профессор Солитов при невыясненных обстоятельствах пропал без вести и вы были последним или одним из последних, с кем он общался в тот день.

– Быть того не может, – отмахнулся с явным облегчением Петя Корнилов. – Мы не виделись с ним месяцев пять-шесть.

– Можно занести ваш ответ в протокол?

– Хоть в газете пропечатайте.

– Подписывать будете? – Гуров услужливо пододвинул ручку.

– Вот напасть на мою бедную голову! Ну, давайте, давайте, раз вам так хочется. – Петя поставил размашистую закорючку. – Мне ведь правды бояться нечего. Я перед законом чист.

– Вот и ладненько… Надеюсь, далее у нас с вами все пойдет как по маслу. Значит, когда вы видели Георгия Мартыновича в последний раз?

– Весной вроде…

– Поточнее нельзя? В марте? В апреле? Весна, напомню кстати, была ранняя.

– В апреле, кажется. Лужи уже подсыхали.

– У вас во дворе?

– У меня, у него – какая разница?

– Разницы никакой, – согласился Борис Платонович, неторопливо возвращая назад листки перекидного календаря. – Но для освежения памяти мы с вами попробуем возвратиться в недавнее прошлое… Значит, лужи уже подсыхали, мальчишки гоняли мяч, а девочки прыгали через веревочку… Или, может, чертили на асфальте классы?

– Ну-ну, – покровительственно усмехнулся Корнилов. – Поглядим, что у вас получится.

– Без вашей помощи у меня ничего не получится, Петр Васильевич… Вы когда были у Солитова? Вечером? Днем?

– Ближе к вечеру.

– На даче?

– Зачем на даче? В Москве.

– И по какому, позвольте полюбопытствовать, поводу?

– Одна, но пламенная страсть, гражданин следователь. Книги.

– Надо полагать, привезли Георгию Мартыновичу какую-нибудь редкость?

– Ничего я ему не привозил. И вообще, за кого вы меня принимаете? Книги – мое хобби. Я коллекционер, а не торговец. Иногда, конечно, продаю кое-что, но больше меняюсь со знакомыми библиофилами. Имею право?

– Экий вы, голубчик, чувствительный. – Гуров неторопливо снял очки и, подышав на стекла, протер их кусочком замши. – У меня и в мыслях не было покушаться на ваши права. Обменивайтесь себе на здоровье. Речь ведь идет лишь о воссоздании обстановки. Разве мы с вами не договорились?.. О чем вы беседовали с профессором, не припомните?

– Допустим, об Альбрехте Дюрере. Вас это устраивает? О факсимильном альбоме.

– Вполне… А от Солитова куда направились?

– Думаете, я помню? – Петя негодующе пожал плечами. – Надо полагать, прошелся по ближайшим букинистическим и вернулся домой… А может, в кафе поужинал. Это в детстве один день на другой непохожим казался. Нынче время летит, мешая события и лица. Все как в мясорубку проваливается.

– Своеобразное сравнение, Петр Васильевич, ничего не скажешь… Однако предположим, что в тот вечер вы вернулись домой, даже после ужина в ресторане… Что по телевизору показывали, не обратили внимание?

– Я уже забыл, когда врубал ящик в последний раз. Каждый день одно и то же.

– Позвольте мне вмешаться в вашу беседу. – Люсии слегка привстал с дивана. – Если я не ошибаюсь, профессор Солитов переехал на дачу в последних числах марта, двадцать седьмого, коли быть абсолютно точным. Как вы полагаете, Петр Васильевич, почему он оказался в тот день в Москве?

– А я знаю? Он же в институте работает, на кафедре. Мало ли какие могли быть дела… Вспомнил! – Петя торжествующе рассмеялся. – У них на другой день субботник намечался! Так что Георгий Мартынович загодя прибыли.

– Вот мы и установили с вами точную дату. – Борис Платонович вернул календарь на прежнее место. – У них, как вы изволили выразиться, намечался субботник. Как и все советские люди, Георгий Мартынович готовился встретить праздник труда… Больше вы с ним не виделись?

– Нет.

– И не звонили?

– И не звонил.

– Боюсь, что на сей раз память вас основательно подвела. Мы располагаем сведениями, что вы все-таки говорили с ним по телефону после той встречи. По крайней мере, один такой разговор имел место 16 августа.

– Интересное кино! – Петя закинул ногу на ногу, обнажив спущенный носок, к которому пристали какие-то колючие семена. – У них, видите ли, сведения есть, а я вот почему-то не помню. Поглядим, что вы мне шьете…

– Были за городом недавно, Петр Васильевич? – благодушно поинтересовался Люсин.

– Так-так… Похоже, я нахожусь под колпаком. Мои телефонные разговоры подслушивают, за мной следят – и все такое прочее. На каком, хотелось бы знать, основании? С чьей, позволительно спросить, санкции?

– У вас мания преследования, Корнилов! – Люсин порывисто поднялся и, пройдя к окну, слегка прислонился к широкому подоконнику. – Кому вы нужны? Просто я совершенно случайно обратил внимание на облепившие вас колючки… Однако должен предупредить, что вам действительно грозят серьезные неприятности, если вы не перестанете валять дурака. Имейте в виду, что профессор Солитов пропал без вести сразу же после вашего звонка. Вам придется напрячь свои мозговые извилины и сообщить нам, где вы были в тот день и что делали, минута за минутой. Надеюсь, с августом дело пойдет легче, чем с более отдаленным апрелем… Извините, пожалуйста, Борис Платонович.