Текст книги "Трудные страницы Библии. Ветхий Завет"
Автор книги: Энрико Гальбиати
Соавторы: Алессандро Пьяцца
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)
Здесь у тех, кто знает, чем является Библия для католической Церкви, могут возникнуть два возражения.
Во-первых, Ветхий Завет, который сохранялся евреями, жившими в той же литературной традиции, что и священные писатели, в определенный момент перешел к христианской Церкви в сопровождении сложившейся традиции толкования. В свою очередь учили со властью, как толковать Ветхий Завет, апостолы. А вслед за ними, без перерыва, Отцы и Учители Церкви [19]19
Ср. Dei Verbum. nn. 9-10; Е. Gandolfo, Lettera e spirilo, Letlura della Bibbia dalle origini cristiane ai nostri giorni, A. V. E., Roma 1972.
[Закрыть]. Насколько же, в таком случае, могут возразить, – мы должны считать себя оторванными от этой литературной традиции, насколько далекими от духа священных авторов, чтобы прибегать к помощи археологии для восстановления связей с библейским миром, словно только теперь, спустя века и века христианского наставления, мы получили право сообщить что-то новое, а иной раз и представать в качестве открывателей подлинного смысла Библии.
Ответим, обратив внимание оппонентов на то, что Церковная традиция толкования Библии касается почти исключительно религиозного содержания Писания, по поводу которого, действительно, существовало единодушие и установилась преемственность в экклезиастическом наставлении. Что касается других исторических, этнографических, а также литературных особенностей, традиция была утрачена, во всяком случае, частично. Это доказывает тот факт, что Отцы и Учители Церкви еще в первых веках христианской эры были весьма далеки от согласия, что мы еще будем иметь случай показать, когда будем рассматривать некоторые очень интересные вопросы (ср. пар. 45–48). Предшествующее наблюдение находит несомненное подтверждение в авторитетном документе, энциклике «Dei verbum»:
«В дальнейшем мы имеем твердые и несомненные основания надеяться, что наше время также принесет свой вклад для толкования святых книг, более глубокого и более точного… Как трудно было, почти невозможно, для самих Отцов обсуждать некоторые вопросы, мы видим из повторных усилий многих из них истолковать первые главы книги Бытия, как и из различных попыток св. Иеронима перевести псалмы так, чтобы ясно осветить их буквальный смысл, т. е. тот, который выражают сами слова» [20]20
Enchiridion Biblicum, № 555.
[Закрыть].
4. Те, кто слишком поверхностно смотрит на вероучительную истину, по которой Священное Писание есть слово Божие, могут возразить по-другому. Если говорит Бог, скажут они, то Он говорит ясно: Его слова истинны в их самом прямом смысле. Мы повторим то, что уже сказали: слова, внешние формы мысли не имеют однозначного смысла, если они изолированы от соотношения, которое автор желал установить между ними и действительностью. То, что нам кажется прямым смыслом, не всегда было таким для тех, кто жил в литературной среде, отличной от нашей. Истина, которую Бог хотел сообщить человечеству, была – по крайней мере, в первую очередь, – именно смыслом, который, как уже отмечалось [21]21
Ср. Е. Galbiail. II problema della coscienza deli'agiogfafo, in «Scuola Cattolica», 82 (1954) 29–41; Scrilti minori, Paideia I, Brescia, pp. 61–73. Здесь мы исходим из полного смысла и из типического смысла (ср. пар. 105).
[Закрыть], автор-человек хотел придать своим словам. Но дар вдохновения, влиявший на автора библейской книги и делавший его орудием Бога, не низводил его до положения автомата, некоей машины с кнопками, на которые Богу достаточно нажать, чтобы все остальное, вплоть до создания книги, совершилось автоматически. Совершенно очевидно, что это противоречило бы учению Церкви, согласно которому священнописатель – человек свободный и способный оценивать свои действия. Не был автор и стенографом, пишущим под диктовку. Автор-человек прилагал к своему труду все свои способности и оставлял на нем печать своего таланта, вкусов своего времени, а иной раз и отблеск своего темперамента, конечно, не выходя ни на йоту из-под божественного влияния.
Так что Бог говорит не в абстрактной и бесплотной форме: Он обращается к нам через глубоко человеческую книгу [22]22
L. Alonso-Schokel, La parola ispirata, cit., pp. 159–227.
[Закрыть]. При этом не только человеческая мысль соответствует мысли божественной, – перед нами вочеловеченная, воплощенная божественная мысль, во всем подобная нашей мысли, в том числе и в ее слабостях, за исключением заблуждения. Мы должны восхвалять божественную премудрость, научившую этих израильтян рассуждать и писать согласно умственным категориям и литературным жанрам своей среды, не вынуждая их по какой-то чудовищной прихоти выражать себя в категориях западного мира двадцатого века! В течение веков Ветхий Завет был тем духовным достоянием, которое вело за собой грубый, простой народ по пути человеческого и религиозного восхождения, к порогу Евангелия. Мы же, позднейшие читатели, располагаем достаточными средствами для того, чтобы понимать этот древний способ мышления и самовыражения и благодаря этому еще полнее оценивать сокровище божественного Откровения.
В этом вопросе энциклика «Divino afflante Spiritu» также рассеивает нашу неуверенность и наши сомнения:
«Никто, обладающий правильным пониманием библейского вдохновения, не будет удивлен, найдя у священных авторов, как у всех древних, некоторые приемы изложения и повествования, некоторые идиотизмы, свойственные семитическим языкам, сближения, известную гиперболическую манеру говорить, иногда даже парадоксы, имеющие целью лучше закрепить сказанное в уме. Действительно, святым книгам не чужд ни один способ выражения, которым человеческий язык имел обыкновение пользоваться для высказывания своих мыслей у древних народов, в особенности восточных, – лишь бы только употребленные выражения не противоречили ни в чем святости и истинности Бога».
Для того, чтобы объяснить эти последние слова, заметим, что один жанр, очень распространенный на древнем Востоке, магическое заклинание, ни разу не встречается в Библии, так как это – суеверие; то же самое относится к другому жанру, в наше время очень распространенному: чисто развлекательному роману.
Вместе с тем, нельзя априорно утверждать, что в Библии не может быть рассказов дидактической направленности, подобных так называемой «Мудрости Ахиакара», возникшей на арамейском Востоке «нравоучительной новелле с историческим фоном» [23]23
Об Ахиакаре и возможной литературной связи с книгой Товита см. А. Vaccari, La Sacra Bibbia, vol. III Firenze, 1948, p.233; S. Virgolin, Tovia, Edizioni Paoline, Roma 1978, pp. 13–15. См. перевод «Мудрости Ахиакара» в кн.: Apocrifi dell'Antico Testamento a cura di P.Sacchi, U. Т. Е. Т., Torino 1981, pp. 51–95.
[Закрыть].
Литературное выражение духовной реальности
5. Греческая философия дала людям основанное на глубинных размышлениях знание о понятиях, их содержании, объеме, выражении, а также определение каждого из них и точнейшую и единообразную терминологию для их обозначения. К этому добавились тысячелетние труды философов, богословов, психологов. В результате мы имеем в своем распоряжении не только богатейший словарь абстрактных терминов, но также, и в особенности, идеи, соответствующие этим терминам. В достаточно культурной среде, даже если она не состоит из специалистов, они употребляются с точностью, в худшем случае приблизительной. Так что нам показалось бы весьма странным, если бы кто-то говорил о Боге, о божественных деяниях, о духовных реальностях, не пользуясь этой специальной терминологией.
Вот почему, бегло пролистывая страницы Ветхого Завета, можно смутиться и придти в замешательство, видя, как о религиозных вопросах, самых высоких и сложных, говорится языком образным, если хотите, поэтическим, но совершенно не философским [24]24
Van Imschoot, Theologie de I'Ancien Testament, Tome I, Dieu, Paris 1954, P. 28–30; 51–64.
[Закрыть]:
«Десница Твоя, Господи, сразила врага…
Ты послал гнев Твой, и он попалил их, как солому…
От дуновения Твоего расступились воды…
Ты дунул духом Твоим, и покрыло их море…»
(Исх 15, 6-10).
«И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем.
И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых я сотворил; от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю; ибо Я раскаялся, что создал их» (Быт 6, 6–7).
«И обонял Господь приятное благоухание, и сказал Господь в сердце Своем: не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого – зло от юности его; и не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал» (Быт 8, 21).
Однако, если вдуматься, то здесь, как и везде, литературное выражение является только средством для того, чтобы вызвать в уме определенную идею, в данном случае идею Божества, каковы бы ни были Его атрибуты и характер Его действий. Бог Авраама, Исаака и Иакова, говоря словами Паскаля, не есть философская абстракция. Он – Бог живой, личный, совершенно иной по отношению к сотворенной природе и человеку, с которым Он вступает в личные отношения, вмешиваясь в ход истории. Бог, проявляющийся в истории, оказывается значительно более индивидуальным, чем Бог, проявляющийся в природе, с которой Его так легко путают, что, например, характерно для семитских религий. Чтобы энергично и эффективно передать это понятие о личности божества, нет ничего лучше, чем говорить о нем (разумеется, с должной осторожностью), так, как говорят о человеке. Именно таким образом при попытках представить себе Бога появляются антропоморфизмы (внешний облик человека) и антропопатизмы (человеческие чувства и поведение). С другой стороны у израильтян не должно было быть никаких иллюзий: Бог не таков, как люди. В самом деле, в рассказах о явлениях божества, в которых Бог приобретает человеческий облик, боговдохновенные авторы ограничиваются упоминанием о весьма и весьма обобщенных и неясных очертаниях, всегда избегая непосредственного описания божественного облика, словно он действительно соответствует человеческому. Амос (9,1) говорит просто, что Господь стоял над жертвенником; Исайя (6, 1 -13) видит Его восседающим на высоком престоле, но Его внешность характеризуется только наличием бескрайних риз, заполнявших портики Храма; Иезекииль (1, 42, 9) говорит о Нем просто как о «подобии человека», преображенном огненным сиянием, похожим на радугу.
Все это живописные выражения того, что на нашем специальном языке мы называем духовной сущностью Господа и Его трансцендентностью, которые выходят на первый план, благодаря одной практической мере: запрещению делать изображения Божества:
«Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим. Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли.
Не поклоняйся им и не служи им: потому что Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель» (Исх 20, 3–5).
Отсюда видно, что даже понятие о духовности и трансцендентности Бога, столь непостижимое, можно постепенно ввести и закрепить в практическом правиле, не прибегая к абстрактной идее духовной субстанции.
Трудности в выражении духовности и трансцендентности Бога
Но почему не воспользоваться специальной терминологией? По двум причинам: потому что это было невозможно и потому что в этом не было никакой пользы.
Прежде всего, это было невозможно. Так как израильтяне не выработали основанного на размышлении понятия духовной субстанции, у них не было соответствующей терминологии. Оставался метод интуиции, и Ветхий Завет, как хороший педагог, не пользовался незнакомым языком, но посредством образов и конкретных фактов привел человечество к правильному представлению о Боге. Затем мыслители, размышляя об этом представлении, выразили его в абстрактных терминах.
Во-вторых, в употреблении отвлеченных терминов не было никакой пользы. Эти термины холодны, неподвижны, понятны только тем, кто к ним привык, но не производят впечатления на неразвитое сознание. Поэтому религиозные идеи, изложенные в Ветхом Завете, должны были приспособляться к массе грубого, необразованного народа, веками в нем укореняться, чтобы затем двинуться на завоевание народных масс всего мира. Простой, народный язык давал лучшие результаты, чем ученая терминология. Не следует забывать, наконец и то, что, когда эти два способа выражения, примитивный, в котором главную роль играет фантазия, и философский, устраняющий ее, насколько это возможно, говорят о божественной реальности, они находятся на одной и той же плоскости – плоскости аналогии.
Само понятие существа по-разному реализуется в Боге и в разнообразных созданиях. Вот почему во всех наших высказываниях о Боге всегда подразумевается некое отношение, значение которого неуловимо и потому неизвестно. Это заложено в самой природе вещей. Не было никакой необходимости, чтобы древний израильтянин имел основанное на размышлении представление об этой неадекватности его языка и самой его мысли, для того чтобы сохранилась «истинность» его религиозных понятий.
Например, когда я объясняю ребенку, что Сын Божий «сошел с небес», как говорится в Символе веры, мне не кажется необходимым пояснять, что речь идет не о движении в пространстве. Ребенок составит себе верное представление о снисхождении Господа, благоволившего встать на один уровень с человеком, но в своих размышлениях об этой истине ему не обойтись без фантастического образа движения сверху вниз. Если я отниму у него этот образ, с чем свяжу это понятие? Его степень умственного развития еще не позволяет ему воспринимать большую степень абстракции, которая, притом, всегда будет только неким приближением по отношению к непостижимой божественной реальности [25]25
См. также С. М. Martini – Р. Вопаtini, II messaggio delia salvezza, vol. 1, 4 a ed, Elie Di Ci, Torino 1976, pp. 99-101.
[Закрыть].
Глава II. Историческая действительность и литературные жанры
В наши намерения не входит рассматривать все литературные жанры, встречающиеся в Библии [26]26
См. достаточно полный их перечень в следующих изданиях: A. Robert et A Feuiliet, Introduction 5 la Bible, Tournai 1957, pp. 123–142; S. Levie, L'Écriture Sainte, Parole de Dieu, parole de l'homme, «Nouv. Rev. Theol.»88 (1956), 571–581; J. Schildenberger, Realtà storica e generi letterari nell'Antico Testamento, Paideia, Brescia 1969, pp. 13–58; O. Eissfeldt, Introduzione all'Antico Testamento, vol. I, Paideia, Brescia 1970, pp. 87-130.
[Закрыть]. Такая работа производится и скоро будет закончена. Мы ограничимся развитием нескольких положений, которые, как нам кажется, очень помогут истолкованию некоторых из наиболее трудных страниц Библии. Это будет сухой, технический обзор, и все же, думается, обойтись без него нельзя, если мы хотим убедить читателя в существовании научно обоснованных принципов, подкрепляющих экзегетические позиции, которые иначе могут вызвать подозрение в субъективизме и легкомыслии.
Различие между содержанием исторического факта, сущностью деталей и литературной формой
6. Рассмотрим сначала вопрос, очень важный для понимания следующих глав: литературное выражение исторической действительности. Под исторической действительностью мы понимаем не только то, что подходит под определение истории в собственном смысле слова (повествование о событиях из жизни человечества, осуществляемое свидетелями или документами), но также и то, что произошло во времени по причинам сверхчеловеческого порядка. Таким образом, историческая действительность есть и божественное деяние, поскольку оно имеет следствие во времени, как, например, сотворение мира и человека.
Напомним, что в современном смысле история есть возможно полное и точное восстановление какого-нибудь события из прошлого, помогающее выявить и обосновать не только хронологическую, но и причинную связь между отдельными фактами. С этой целью исторический метод собирает все документы, способные пролить свет на это имевшее некогда место событие, и подвергает их строжайшему критическому рассмотрению. То, что остается после такого рассмотрения, составляет материал, который затем приводится в систему, дающую достоверное знание об анализируемых фактах. Добившись этого, историк, с помощью других, уже проверенных данных воссоздает культурную, психологическую и т. п. среду, в которой разворачивается интересующее его событие, и, показывая факты в их истинном свете, вскрывает тайну их причинной связи.
После этих предварительных замечании скажем, что внимательное изучение литературных особенностей некоторых частей Библии дает основание для следующего утверждения: древние восточные писатели иногда при рассказе об историческом факте используют не реально сопутствующие ему обстоятельства, а детали, подчиняющиеся определенным литературным и стилистическим критериям. Эти детали или подробности не принадлежат к объективному содержанию данного сообщения или наставления; они не более чем выразительные средства. В первой главе было уже достаточно сказано о литературном жанре, как отношении между формой выражения и выражаемой реальностью, так что предыдущее утверждение не представляет особых трудностей. Существует историческая реальность, факт, естественно совершившийся с присущими ему подробностями. Автор знает этот факт в его существенных чертах и часто, но не всегда, с большими или меньшими подробностями. Но вместо того, чтобы сказать все, что он знает, или сообщить о главном в абстрактной форме, как это принято в нашей литературе [27]27
Ср. P. Fedrizzi, Giobbe, Marietti, Torino 1972, pp. 7-10; G. Ravasi, Giobbe, Boria, Кота 1979, pp. 9-49.
[Закрыть], он опускает все подробности или часть их и облекает главное в конкретную форму, какой требуют особые психологические или дидактические критерии или же художественные каноны. Есественно, утверждение автора относится к главному событию, но не имеет намерения включать в событие свой способ его изложения.
Очень показательна в этом отношении книга Иова. Она рассказывает о происшествиях из жизни Иова, человека богатого и праведного, подвергнутого Богом испытанию всевозможными бедствиями. Преодолев испытание, Иов щедро вознаграждается еще большим благосостоянием. В этом рассказе нет ничего неправдоподобного. Аналогичные случаи происходили не раз, вполне возможно, даже у нас на глазах. Однако текст изобилует подробностями, которые вставляются в это удивительно соразмерно построенное повествование. Например, указано точно, что Иов имел семь сыновей и трех дочерей, что у него было семь тысяч овец, три тысячи верблюдов, пятьдесят пар волов, пятьсот ослиц, и после испытания все удвоилось. Его дети каждую неделю по очереди приглашали друг друга на пир. Грабители, напавшие на его стада, принадлежали к племенам Савеян и Халдеев. Указаны имена и родина трех друзей, пришедших утешать Иова. Семь дней и семь ночей они сидят на земле, потрясенные зрелищем полного разорения, навлеченного несчастьями на бедного Иова.
Кроме того, между второй и последней главами, написанными прозой, находятся ни больше ни меньше как тридцать девять стихотворных глав, в которых элемент повествования отсутствует. Они представляют собой диалоги, посвященные мучительной загадке, страданиям праведника, разрешаемой в том уроке, который Бог дает Иову «из бури».
Все побуждает полагать, что пролог и эпилог, героем которых является Иов, вытекают из этого весьма долгого разговора. А это означает, что перед нами не историческая книга, а книга премудрости, возможно, берущая за основу события из жизни персонажа, который существовал в прошлом. Если такая постановка вопроса окажется верной и для других книг Ветхого Завета (или их частей), то всякий раз это нужно будет показывать.
Но как в менее очевидных случаях провести границу между тем, что принадлежит факту, о котором рассказывает автор, и тем, что принадлежит способу изложения событий? Это можно сделать, только зная литературные формы, соответствующие критериям автора. Мы видим, что речь идет о деле очень трудном и при нынешнем состоянии библеистики далеко не всегда приводящем к несомненным результатам. В следующих главах перед нами предстанут примеры некоторых из этих критериев, которые создавали как бы предустановленное соотношение между формой и реальностью.
Историческая действительность и приемы редактирования
Что представляет собой редактирование, мы можем уяснить на примере нашей литературы. Взгляните, как подается история родины в книгах, предназначенных для начальных школ. Вся совокупность фактов предстает здесь не только в кратком, но и в упрощенном виде, рассматривается под определенным углом зрения и приобретает нарочитую привлекательность благодаря конкретности изложения. Главный критерий – приспособление материала к детской психологии.
7. Как и детская психология, психология народная любит драматизм в повествовании. В связи с этим напомним слова А. Дюрана: «Прежде чем определить границы редактирования, надо принять во внимание особенности таланта автора, а также, и главным образом, литературные обычаи его эпохи. И вот, вкус древних евреев находит удовольствие в драматизации не только повествования о событиях (к чему его более или менее принуждает отсутствие косвенной речи), но также и перипетий внутренней жизни или тайн невидимого мира. Отсюда берут начало библейские инсценировки, способные ввести в заблуждение недостаточно подготовленного читателя» [28]28
A. Duratici. Inerrance biblique, «Diction. Apologetique de la Foi cath.» t. II col. 772; M. Adinolfi, о. с., pp. 21–45.
[Закрыть]. Вот пример рассказа, драматизированного из-за отсутствия в еврейском языке косвенной речи:
«По смерти Иисуса вопрошали сыны Израилевы Господа, говоря: кто из нас прежде пойдет на Хаианеев, воевать с ними?
И сказал Господь: Иуда пойдет; вот, Я предаю землю в руки его.
Иуда же сказал Симеону, брату своему: «войди со мною в жребий мой, и будем воевать с Хананеями; и я пойду с тобою в твой жребий. И пошел с ним Симеон» (Суд 1, 1–3).
Если учесть, что Иуда и Симеон здесь не два человека, а два племени, становится ясно, что сопутствующие обстоятельства диалога, безусловно были иными. Мы рассказали бы о том же эпизоде в более общей форме: «Колено Иудино предложило колену Симеонову заключить военный союз против Хананеян». И автор священной книги только это и хотел сказать.
Книга Иова также дает нам пример того, как реальность невидимого мира может быть объективирована и как она описывается в драматической форме:
«И был день, когда пришли сыны Божий предстать пред Господа; между ними пришел и сатана.
И сказал Господь сатане: откуда ты пришел? И отвечал сатана Господу, и сказал: я скитался по земле и обошел ее.
И сказал Господь сатане: обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный и справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла.
И отвечал сатана Господу, и сказал: разве даром богобоязен Иов?
Не Ты ли кругом оградил его, и дом его, и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле.
Но простри руку Твою и коснись всего, что у него; – благословит ли он Тебя? И сказал Господь сатане: вот все, что у него, в руке твоей; только на него не простирай руки твоей. И отошел сатана от лица Господня» (Иов 1, 6-12).
А вот комментарий Св. Фомы Аквинского [29]29
Thomae Aquin, In librum b. Job expositio, c. I led. П, Opera Omnia, Veneliis 1746 t. 1 p. 5.
[Закрыть], из которого видно, что наши рассуждения о литературных формах не столь уж новы:
«Здесь прежде всего следует обратить внимание на то, как Господь проявляет Свою заботу о делах человеческих и управляет ими. Это представлено символически, в форме загадки, как обыкновенно бывает в Св. Писании, которое описывает предметы духовные под видом телесных… и все-таки то, что воспринимается посредством чувственных образов, относится не к мистическому, но к буквальному смыслу, ибо буквальный смысл воспринимается прежде всего через посредство слов, безразлично, сказаны ли они в собственном или в переносном смысле».
Похожий пример мы находим в третьей книге Царств:
«Я видел Господа, сидящего на престоле Своем, и все воинство небесное стояло при Нем, по правую и по левую руку Его. И сказал Господь: кто склонил бы Ахава, чтобы он пошел и пал в Рамофе Галаадском? И один говорил так, другой говорил иначе.
И выступил один дух, стал пред лицем Господа, и сказал: я склоню его. И сказал ему Господь: чем?
Он сказал: я выйду и сделаюсь духом лживым в устах всех пророков его. Господь сказал: ты склонишь его и выполнишь это; пойди и сделай так».
(3 Цар 22, 19–22).
О. А. Ваккари комментирует [30]30
A.Vaccari, La Sacra Bibbia, v. II Saiani, Firenze 1947, p. 391.
[Закрыть]:
«Простой разрешительный акт со стороны Бога здесь развит в драматическую сцену на небесах и представлен, как положительное распоряжение, исходящее от Бога; это очень впечатляющий литературный прием».
Этот принцип может иметь очень важные последствия. А. Дюран цитирует слова о. Брукера (P. Brucker) в его этюдах ("Etudes"), 109 (1906), с. 688: "Известно, что автор книги Бытия имеет обыкновение обращать в прямую речь все мысли своих персонажей, так что нет ничего невозможного в том, что весь диалог Евы с искусителем происходил в ее душе".
Проблема синтетического повествования
8. Другое наблюдение относится к синтетическому рассказу. Для краткости автор соединяет в одну картину два в действительности различных действия [31]31
Ha это обращал внимание еще о. А. Дюран, о. с., coi. 706.
[Закрыть].
Есть серьезные основания утверждать, что этот прием иногда применяется в Ветхом Завете. В Евангелии его употребление уже совершенно несомненно: обнаружить его здесь очень легко благодаря существованию многочисленных параллельных рассказов. Попутно заметим, что, так как перед нами прием, употребляемый священнописателями намеренно, он не может свидетельствовать против библейской непогрешимости. Сравним Матф 8, 5 и Лук 7,3.
«Когда же вошел Иисус в Капернаум, к Нему подошел сотник и просил Его:
Господи! слуга мой лежит дома в расслаблении, и жестоко страдает.
Иисус говорит ему: Я приду, и исцелю его.
Сотник же, отвечая, сказал: Господи! я не достоин, чтобы Ты вошел под кров мой; но скажи только слово, и выздоровеет слуга мой» (Матф 8, 5–8).
«Когда Он кончил все слова Свои к слушавшему народу, то вошел в Капернаум.
У одного сотника слуга, которым он дорожил, был болен при смерти.
Услышав об Иисусе, он послал к Нему Иудейских старейшин просить Его, чтобы пришел исцелить слугу его.
И они, пришедши к Иисусу, просили Его убедительно, говоря: он достоин, чтобы Ты сделал для него это,
Ибо он любит народ наш, и построил нам синагогу.
Иисус пошел с ним. И когда Он недалеко уже был от дома, сотник прислал Нему друзей, сказал Ему: не трудись, Господи! ибо я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой» (Лук 7, 1–6).
Можно сказать, что Матфей рассказывает эпизод сокращенно; то, что сотник говорит своим посланникам, сообщается, как сказанное непосредственно Иисусу. Таким образом, картина очень упрощается. Тот, кто прочтет только Матфея, представит себе эту сцену не так, как она выглядела на самом деле, но и Лука, хотя его описание более полно, не отражает это событие во всей его полноте. Сколь многое и здесь приходится дополнять нашему воображению, без всякой уверенности в том, что наши предположения соответствуют действительности. Поэтому больше всего здесь подходит слово приближение, примененное о. Лагранжем к историческим произведениям: «Критическая история есть приближение к истине посредством письменных документов» [32]32
M.-J. Lagrange, La Methode hislorique, 2° ed., Paris, 1904, p. XII; Idem, Evangile selon S. Jean, ed. 8a, Paris 1948, p. 468, по поводу расхождений в рассказах евангелистов об отречении Петра.
[Закрыть].
Изучая критерии, взятые за основу Матфеем, мы приходим к выводу, что он предпочитает синтетическое изложение, и знающий это экзегет сумеет правильно истолковать неизменно схематичные картины, представленные в первом Евангелии: Вот другой пример:
«Когда Он говорил им сие, подошел к нему некоторый начальник и, ланяясь Ему, говорил: Дочь моя теперь умирает; но приди, возложи на нее руку Твою, и она будет жива.
И встав, Иисус пошел за ним и ученики Его (Следует эпизод с кровоточивой женщиной)»
(Матф 9, 18 исл. [33]33
R. Fabris, Matteo, Boria, Roma 1980, p. 222.
[Закрыть]).
«И вот, приходит один из начальников синагоги, по имени Иаир, и, увидев Его, падает к ногам Его,
И усиленно просит Его, говоря: дочь моя при смерти: приди, и возложи на нее руки, чтобы она выздоровела, и осталась жива (следует эпизод с кровоточивой).
Когда Он еще говорил сие, приходят от начальника синагоги, и говорят: дочь твоя умерла; что еще утруждаешь Учителя?
Но Иисус, услышав сии слова, тотчас говорит начальнику синагоги: не бойся, только веруй» (Марк 5, 22–23 и 5, 35–36).
Здесь Матфей сливает в одну фразу то, что случилось в разное время, соединяя: «моя дочь при смерти» и «твоя дочь умерла». Нет ничего удивительного в том, что и в Ветхом Завете содержатся эпизоды сокращенные и слитые в одну сцену. Возможно, в будущем мы больше узнаем об исторической среде, и это поможет нам увидеть эти эпизоды в их истинной перспективе.
9. Другие редакционные приемы, характерные для еврейской историографии [34]34
См. попытку идентификации и документированной каталогизации стилистических канонов повествований В. 3. в кн.: E. Galbiati, La struttura letteraria dell'Esodo, Edizioni Paoline, Alba 1956, pp. 37–89; Idem, Leges compositionis in prosa biblica observatae, «Verbum Domini» 30(1952), 333–355.
[Закрыть]: схематизация фактов в порядке логическом, или психологическом, или художественном, при отсутствии внимания к порядку хронологическому; метод концентрических кругов: этот специальный термин обозначает раскрытие некой идеи или описание события в постепенном изложении, идущем как бы ступенями, приливами и отливами, не по прямой линии, а по спирали. Современный читатель, незнакомый с этим приемом, может подумать, что имеет дело с рядом различных событий или идей; на самом же деле это одно и то же событие или одна и та же идея. Сначала она только обозначается, потом автор возвращается к ней и постепенно раскрывает ее, чтобы таким образом заинтересовать читателя и удержать его внимание. Характерные примеры этого приема можно найти во Второзаконии 12 и в Прологе к Евангелию от Иоанна.
Такие и подобные приемы не делают рассказ менее правдивым, и не дают основания говорить о литературном жанре, пренебрегающем исторической объективностью. Но всякий раз, когда мы не считаемся с этими критериями, мы рискуем впасть в заблуждение [35]35
A. Bea, Di Scripturae sacrae inspiratione, Roma 2a ediz. 1935, p. 108.
[Закрыть]. Следующий параграф содержит более подробные пояснения.
