Текст книги "Утопленник из Блюгейт-филдс"

Автор книги: Энн Перри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Питт ждал, однако Уэйбурн, судя по всему, сказал все, что собирался сказать. Он с вызовом посмотрел на инспектора, ожидая его реакции.

– Могу я поговорить с ним? – сказал наконец Томас.

Лицо Уэйбурна потемнело.

– Неужели без этого никак не обойтись? Несомненно, теперь, когда вам известна истинная сущность Джерома, вы сможете узнать всю необходимую информацию, не расспрашивая мальчика. Все это крайне неприятно, и чем меньше ему будет сказано, тем скорее он забудет трагедию гибели своего брата и потихоньку начнет приходить в себя.

– Сожалею, сэр, но от этого может зависеть человеческая жизнь. – Им обоим не приходилось рассчитывать на легкое разрешение этой проблемы. – Я должен лично встретиться с Годфри. Постараюсь быть с ним как можно мягче, но я не могу принять пересказ с чужих уст – даже от вас.

Сверкнув глазами, Уэйбурн уставился в пол, мысленно взвешивая угрозы: страдания Годфри против возможности, что полицейское расследование затянется. Наконец он вскинул голову и посмотрел инспектору в лицо, пытаясь определить, можно ли будет при необходимости надавить на него силой характера. Однако ему пришлось признать, что подобная попытка обречена на неудачу.

– Ну хорошо, – сказал Уэйбурн, и в голосе его проскрежетала ярость. Взяв шнурок колокольчика, он резко позвонил. – Но я не позволю вам запугивать мальчика!

Питт не стал ничего ему отвечать. Теперь в словах больше не было утешения; Уэйбурн ему все равно не поверит. Они молча дождались прихода лакея. Уэйбурн распорядился пригласить мастера [5]5
  Мастер – обращение к мальчику или подростку в Англии в XIX в.


[Закрыть]Годфри. Вскоре дверь открылась, и на пороге застыл худой светловолосый мальчик. Годфри был чем-то похож на своего старшего брата, однако черты его лица были четче, и Питт предположил, что, когда детская мягкость исчезнет, они станут резче. Строение носа было другим. Для полноты картины инспектору хотелось встретиться и с леди Уэйбурн, однако ему сказали, что она до сих пор не встает с постели.

– Годфри, закрой дверь, – приказал Уэйбурн. – Это инспектор Питт, из полиции. К сожалению, он настаивает на том, чтобы ты повторил ему все то, что рассказал мне о мистере Джероме.

Мальчик повиновался. Не отрывая встревоженного взгляда от Питта, он подошел к отцу и остановился перед ним. Уэйбурн положил руку ему на плечо.

– Повтори мистеру Питту то, Годфри, что ты рассказал мне вчера вечером. Не надо ничего бояться. Ты не сделал ничего плохого или постыдного.

– Да, сэр, – ответил Годфри. Однако он по-прежнему мялся, не зная, с чего начать. Казалось, он находит какие-то слова, но тотчас же их отбрасывает.

– Мистер Джером тебя смущал? – Питт ощутил прилив симпатии к мальчику. Его просили рассказать незнакомому человеку нечто сугубо личное, непонятное и, скорее всего, отталкивающее. Это должно было оставаться семейной тайной, и Годфри сам бы решал, открывать ее или нет, – быть может, понемногу за раз, когда это давалось бы легко. Инспектору было не по себе от того, что он должен был вытягивать эту тайну из мальчика.

На лице Годфри отразилось удивление, он широко раскрыл глаза.

– Смущал? – повторил мальчик, пытаясь осмыслить это слово. – Нет, сэр.

Судя по всему, Питт выбрал не то слово, хотя ему самому оно казалось как нельзя более подходящим.

– Он делал нечто такое, отчего тебе становилось неуютно, поскольку это было чересчур фамильярно, необычно? – предпринял он новую попытку.

Плечи у мальчика чуть поднялись и напряглись.

– Да, – едва слышно произнес он, и на мгновение его взгляд метнулся на лицо отца, однако это продолжалось так недолго, что они ничем не успели обменяться друг с другом.

– Это очень важно. – Питт решил обращаться с Годфри как с взрослым. Быть может, откровенность окажется менее болезненной, чем попытка обходить проблему стороной, отчего будет казаться, что в ней есть что-то преступное или позорное. Надо дать мальчику возможность подобрать собственные слова для рассказа о чем-то таком, что он сам не до конца понимает.

– Знаю, – рассудительно произнес Годфри. – Папа это говорил.

– Что произошло?

– Когда мистер Джером меня трогал?

– Да.

– Он просто меня обнял. Я поскользнулся и упал, и он помог мне встать.

Питт с трудом сдержал нетерпение. Мальчишка смущен, сбит с толку, пытается замкнуться, уйти в себя.

– Но в тот раз это было как-нибудь необычно? – спросил инспектор, стремясь помочь Годфри.

– Я ничего не знаю. – Мальчик наморщил лоб. – Я ничего не понимал до тех пор, пока папа мне не объяснил, что это плохо.

– Конечно, – согласился Питт, наблюдая за тем, как рука Уэйбурна стиснула плечо сына. – Чем это отличалось от других раз?

– Ты должен все ему рассказать, – с усилием промолвил Уэйбурн. – Расскажи инспектору, что мистер Джером положил руку на самую интимную часть твоего тела. – Он сам покраснел от стыда.

Питт ждал.

– Он потрогал меня, – неохотно произнес Годфри. – Можно сказать, ощупал.

– Понятно. Такое случилось всего один раз?

– Нет… не совсем. Я… честное слово, сэр… я не понимаю…

– Достаточно! – резко произнес Уэйбурн. – Мальчик вам все рассказал: Джером к нему приставал, и не единожды. Я не могу позволить вам продолжать разговор. Вы получили то, что было вам нужно. А теперь делайте свое дело. Ради всего святого, арестуйте этого человека и освободите от него мой дом!

– Разумеется, сэр, если вы так считаете, вы вправе уволить мистера Джерома, – ответил Питт, чувствуя, как у него внутри нарастает разочарование. Чувство уверенности умирало, зажатое в грустное, непреодолимое кольцо. – Однако у меня пока что нет достаточных улик, чтобы предъявить ему обвинение в убийстве.

Лицо Уэйбурна конвульсивно дернулось, мышцы тела напряглись. Годфри, которому он продолжал сжимать плечо, поморщился от боли.

– Господи, чего еще вам не хватает? Свидетеля?

Питт постарался сохранить спокойствие. Откуда этому человеку разбираться в строгих порядках полицейского расследования? Один его сын убит, другой не может прийти в себя после извращенных знаков внимания, а виновник этого по-прежнему находится под одной с ним крышей. Почему Уэйбурн должен внимать голосу рассудка? Сердце его обливается кровью. Вся его семья в том или ином виде подверглась насилию, стала жертвой подлого предательства.

– Прошу меня простить, сэр. – Питт приносил извинения за всё преступление, за его грязную сущность, за свое собственное вторжение в него, за грядущие страдания. – Я буду действовать как можно более быстро и деликатно. Благодарю вас, Годфри. Всего хорошего, сэр Энсти. – Развернувшись, он вышел из библиотеки в гостиную, где ждала горничная, по-прежнему в безмятежном неведении, держа в руке его шляпу.

Питт испытывал разочарование, сам не зная почему. Имеющихся данных было недостаточно для ареста Джерома, однако скрывать и дальше все это от Этельстана было уже невозможно. По словам Джерома, сам он в тот вечер был на концерте, и у него не было никаких мыслей относительно того, куда собирался направиться Артур Уэйбурн. Вероятно, тщательная проверка подтвердит его алиби. Не исключено, его видел какой-либо знакомый, а если он возвращался домой не один – например, со своей женой, – будет крайне сложно доказать, что затем он отправился в какое-то неизвестное место и убил Артура Уэйбурна.

Вот в чем заключалось самое слабое место расследования. Пока что не было никаких мыслей насчет того, где произошло преступление. Вне всякого сомнения, нужно было сделать еще очень много, прежде чем получить основания для ареста.

Инспектор ускорил шаг. Можно было представить Этельстану отчет, продемонстрировать прогресс, однако до полной определенности было еще очень далеко.

Этельстан курил превосходную сигару, и весь его кабинет был пропитан ее ароматом. Отполированная до блеска мебель сияла в свете газового рожка, а на сверкающей бронзовой дверной ручке не было ни пятнышка от пальцев.

– Присаживайтесь, – любезно предложил суперинтендант. – Рад, что мы близки к закрытию этого дела. Очень грязного, очень болезненного. Итак, что вам сказал сэр Энсти? Он говорил, речь идет о решающей улике. Что это было?

Питт был удивлен. Он даже не подозревал о том, что Этельстану известно о звонке Уэйбурна.

– Нет, – быстро ответил он. – Не совсем так. Определенно, улика важная, однако ее недостаточно для того, чтобы произвести арест.

– Так что же это? – нетерпеливо сказал Этельстан, подаваясь вперед. – Не тяните кота за хвост, Питт!

Инспектор поймал себя на том, что ему по какой-то необъяснимой причине не хочется повторять Этельстану эту печальную, хлипкую историю. Она была ничем и в то же время всем – чем-то неопределенным и в то же время неоспоримым.

Этельстан раздраженно забарабанил пальцами по бордовой кожаной поверхности стола.

– Младший брат убитого, Годфри, – осторожно начал Питт. – Он говорит, что наставник Джером вел себя с ним чересчур фамильярно, трогал его так, как это делают гомосексуалисты. – Сделав глубокий вдох, он медленно выпустил воздух. – И не раз. Конечно, в свое время мальчик ни словом не обмолвился об этом, потому что…

– Конечно, конечно. – Этельстан остановил его взмахом своей пухлой руки. – Вероятно, тогда он не понял, что это значило, – все это приобрело смысл только в свете гибели его брата. Ужасно… бедный мальчик. Ему потребуется какое-то время, чтобы прийти в себя. Так… – Суперинтендант провел ладонью по столу, словно закрывая что-то, в то время как в другой его руке по-прежнему дымилась сигара. – По крайней мере, теперь мы сможем навести порядок. Не теряя ни минуты, поезжайте и арестуйте этого человека. Несчастный! – Его лицо скривилось от отвращения; он презрительно фыркнул, выпуская носом дым.

– Для ареста этого еще недостаточно, – возразил Питт. – Возможно, Джером сможет предоставить алиби на весь тот вечер.

– Чепуха! – заметил Этельстан. – Говорит, что был на каком-то концерте. Пошел туда один, никого не встретил: вернулся домой уже после того, как его жена легла спать, и не стал ее будить. Абсолютно никакого алиби! Он мог быть где угодно.

Питт внутренне напрягся.

– Откуда вам это известно? – Сам он знал далеко не все из этого, и Этельстану он ничего не говорил.

Уголки губ суперинтенданта тронула легкая усмешка.

– Гилливрей, – сказал он. – Отличный парень. Его ждет большое будущее. И у него хорошие манеры. Он ведет расследование культурно, занимается только тем, что действительно имеет значение – сразу подходит к самой сути дела.

– Гилливрей, – повторил Питт, чувствуя, как у него напрягаются мышцы затылка. – Вы хотите сказать, Гилливрей проверил слова Джерома о том, как тот провел вечер?

– Вам он ничего не сказал? – небрежно произнес суперинтендант. – А должен был. Готов бежать впереди паровоза – не могу его в этом винить. Проникся сочувствием к несчастному отцу – очень некрасивое дело. – Он нахмурился, в свою очередь выражая сочувствие. – И все же я рад, что оно завершено. Можете отправляться производить арест. Возьмите с собой Гилливрея. Он заслужил эту честь!

Питт почувствовал, как у него в груди вскипают ярость и чувство безысходности. Возможно, Джером виновен, однако пока что улик недостаточно. По-прежнему оставалось множество неисследованных вариантов.

– Обвинения против Джерома слишком шаткие, – резко сказал Питт. – Мы даже не знаем, где произошло преступление! Нет никаких косвенных улик, нет ничего, что опровергало бы утверждение Джерома о том, что он находился именно там, где, по его словам, находился. Где происходили эти встречи – дома у Джерома? А где в это время была его жена? И, – начнем с этого, – почему Артуру Уэйбурну понадобилось принимать ванну у Джерома дома?

– Ради всего святого, Питт! – недовольно перебил его Этельстан, стискивая сигару с такой силой, что та согнулась. – Это все детали! Их можно будет прояснить. Возможно, они где-то снимали комнату…

– С ванной? – язвительно уточнил Питт. – Мало какая дешевая комната внаем может похвастаться отдельной ванной, где можно без помех совершить убийство!

– Это ведь будет нетрудно выяснить, так? – отрезал суперинтендант. – В этом и заключается ваша работа – раскапывать подобные вещи. Но сначала вы должны арестовать Джерома и поместить его туда, откуда он не сможет сбежать, чтобы наделать новых гадостей. В противном случае не успеем мы опомниться, как он окажется на борту парохода, пересекающего Ла-Манш, и мы его больше никогда не увидим! Итак, отправляйтесь выполнять свою работу. Или я должен послать вместо вас Гилливрея?

Спорить было бесполезно. Это сделает либо Питт, либо кто-то другой. И несмотря на то что дело было еще далеко не закрыто, в словах Этельстана была правда. Возможны и другие ответы, хотя Питт чувствовал нутром, что это маловероятно. Джером подходит по всем статьям: образ и обстоятельства его жизни обусловливали чувство пустоты, искривление сознания. Недоставало только физической потребности – но никто не мог объяснить, из чего она вырастает и кого соблазняет.

А если Джером один раз пошел на убийство, он, почувствовав, что полиция идет по следу, мог впасть в панику, обратиться в бегство или, что того хуже, убить снова.

Питт встал. Ему было нечего противопоставить начальнику, но, с другой стороны, возможно, сражаться также было и не из-за чего.

– Да, сэр, – тихо произнес он. – Завтра я возьму Гилливрея и отправлюсь за Джеромом – с утра пораньше, но только так, чтобы не поднимать ненужного шума. – Он искоса взглянул на суперинтенданта, но тот не увидел в его словах ничего веселого.

– Хорошо, – сказал Этельстан, с удовлетворением откидываясь назад. – Вот и отлично. Будьте поделикатнее – семье пришлось такое пережить. Разберитесь со всем побыстрее. Предупредите патрульного полицейского, чтобы он ночью присматривал за домом Джерома, хотя я и не думаю, что тот вздумает бежать. Мы еще не подошли достаточно близко.

– Да, сэр, – сказал Питт, направляясь к двери. – Да, сэр.

Глава 4

На следующее утро Питт отправился арестовывать Джерома. Гилливрей шагал рядом с ним пружинистой походкой, радостный и довольный. Питт ненавидел своего помощника за подобное поведение. Арест человека, подозреваемого в таком сугубо личном преступлении, являлся лишь серединой трагедии, которая с этого момента обнажала перед широкой публикой все свои самые сокровенные тайны. Инспектору хотелось сказать что-нибудь такое, что разбило бы вдребезги уютное, безмятежное самодовольство Гилливрея, что-нибудь такое, чтобы тот ощутил в груди настоящую невыносимую боль.

Однако ему на ум не шли слова, способные отразить действительность, поэтому он шел молча, все убыстряя шаг своих длинных, нескладных ног, вынуждая Гилливрея недовольно семенить следом, чтобы не отставать. Однако это мало удовлетворяло его.

Лакей, открывший полицейским дверь, всем своим видом выразил удивление. У него был вид хорошо воспитанного человека, у которого на глазах кто-то совершает вопиющую бестактность, однако его собственные понятия о правилах приличия заставляют его сделать вид, будто он ничего не заметил.

– Да, сэр? – спросил лакей, не впуская их в дом.

Питт уже решил, что нужно будет сначала поставить в известность Уэйбурна, прежде чем производить арест; так будет проще, а также более вежливо, и, возможно, впоследствии этот жест окупится сторицей – до конца было еще далеко. Имелись серьезные подозрения, оправдывающие необходимость ареста. Существовало только одно разумное решение, однако впереди предстояли еще долгие часы расследования, прежде чем можно будет рассчитывать на какие-либо доказательства. Необходимо было выяснить еще множество деталей, как, например, то, где было совершено преступление, и почему именно в тот момент. Что именно ускорило развитие событий и привело к акту насилия?

– Нам необходимо переговорить с сэром Энсти, – ответил Питт, глядя лакею в глаза.

– Вот как, сэр? – Лицо слуги оставалось равнодушным и безучастным, словно у фарфоровой совы. – Будьте добры, пройдите в дом. Я извещу сэра Энсти о вашей просьбе. В настоящий момент он завтракает, но, возможно, он примет вас, как только закончит.

Отступив в сторону, он дал полицейским войти, после чего закрыл за ними дверь плавным и бесшумным движением. В доме еще стоял запах траура, словно где-то по-прежнему оставались невидимые лилии и блюда с поминального стола. Приспущенные шторы создавали полумрак, снова напомнивший инспектору боль смерти, то, что Уэйбурн потерял сына, мальчика, только-только вышедшего из детства.

– Пожалуйста, скажите сэру Энсти, что мы готовы произвести арест, – сказал Питт. – Сегодня утром. И мы предпочли бы предварительно полностью ознакомить его с положением дел, – добавил он уже не так холодно. – Но мы не можем ждать.

Наконец лакей встрепенулся, теряя спокойствие. Питт ощутил бесконечное удовлетворение, увидев, как у него отвисла челюсть.

– Арест, сэр? Это связано со смертью мистера Артура, сэр?

– Да. Пожалуйста, сообщите сэру Энсти.

– Да, сэр. Разумеется. – Предоставив полицейским самим пройти в гостиную, лакей поспешил к дверям обеденного зала, постучал и вошел.

Уэйбурн появился практически тотчас же, с хлебными крошками в складках жилета, сжимая в руке салфетку, которую он сразу же отшвырнул, и слуга бесшумной тенью подобрал ее с пола.

Питт открыл дверь гостиной, пропуская Уэйбурна вперед. Как только все вошли и Гилливрей закрыл дверь, Уэйбурн нетерпеливо сказал:

– Вы собираетесь арестовать Джерома? Хорошо. Отвратительное дело, но чем быстрее мы с ним покончим, тем лучше. Я сейчас пошлю за ним. – Он резко дернул за шнурок колокольчика. – Вряд ли я буду вам здесь нужен. Я предпочел бы не присутствовать при этом. Весьма болезненно. Уверен, вы меня понимаете. Разумеется, я вам очень признателен за то, что вы поставили меня в известность в первую очередь. Надеюсь, вы выведете Джерома через черную дверь, да? Я хочу сказать, он ведь будет… как бы это сказать… в общем, э… я не хочу устраивать сцену. В этом нет… – Его лицо залилось краской, болезненно исказилось, словно он наконец проник в ужас преступления, ощутив его леденящий холод. – В этом нет никакой необходимости, – неуклюже закончил Уэйбурн.

Питт не нашел подобающих слов – на самом деле, если задуматься, вообще ничего хотя бы мало-мальски пристойного.

– Благодарю вас, – пробормотал Уэйбурн. – Вы поступили очень… тактично, принимая в расчет… ну… принимая в расчет все обстоятельства…

Инспектор не смог сдержаться. Он был не в силах притворяться, изображая неведение.

– Дело еще не закончено, сэр. Предстоит еще собрать доказательства, после чего будет суд.

Уэйбурн повернулся к нему спиной, возможно, в попытке отгородиться.

– Естественно. – Он наполнил свой ответ убежденностью, словно с самого начала сознавал это. – Естественно. Но, по крайней мере, этот человек покинет мой дом. Это будет началом конца.

В его голосе прозвучала настойчивость, и Питт не стал спорить. Возможно, все будет просто. Быть может, теперь, когда стала известна значительная часть правды, дальше все пойдет легко, хлынет потоком, и больше не придется добывать правду по крупицам. Может быть, Джером даже сознается в своем преступлении. Не исключено, что ноша стала для него настолько невыносимой, что он испытает облегчение, поняв, что надежды на спасение больше нет, откроет свою страшную тайну, отбросив молчание и всепоглощающее одиночество. Для многих именно эта ноша представляла самое страшное мучение.

– Да, сэр, – сказал Питт. – Мы заберем Джерома сегодня утром.

– Хорошо, хорошо.

Послышался стук дверь, и после ответа в гостиную вошел Джером. Гилливрей тотчас же передвинулся ближе к двери, на тот случай если наставник попытается бежать.

– Доброе утро. – Джером удивленно поднял брови. Если это была игра, то актер он был просто блестящий. В нем не было ни капли неуверенности, у него не бегал взгляд, не дрожала жилка, он даже не побледнел.

Зато лицо Уэйбурна блестело от пота. Он заговорил, уставившись на одну из десятка фотографий, висевших на стене.

– Полиция хочет встретиться с вами, Джером, – натянуто произнес он.

Развернувшись, Уэйбурн вышел; Гилливрей открыл перед ним дверь и закрыл ее за ним.

– Да? – спокойным тоном произнес Джером. – Не могу представить, что вам еще от меня понадобилось. Мне больше нечего добавить.

Питт никак не мог решить, то ли ему сесть, то ли оставаться стоять. Почему-то ему казалось, что если он сейчас устроится удобно, это будет непочтительно по отношению к трагедии.

– Сожалею, сэр, – наконец тихо промолвил инспектор. – Но сейчас у нас появились кое-какие новые улики, и мне не остается ничего другого, кроме как произвести арест. – Почему он до сих пор упорно не желал перейти прямо к делу? Этот человек надежно сидел на крючке, еще не чувствуя дыры в губе, не замечая лески, не догадываясь о долгом, безжалостном подъеме из воды.

– Вот как? – Это известие нисколько не заинтересовало Джерома. – Примите мои поздравления. Вы это хотели мне сказать?

Питту казалось, при каждой встрече с этим человеком он в кровь обдирает себе кожу, – и все же никак не мог заставить себя его арестовать. Быть может, все дело было в том, что у Джерома начисто отсутствовало чувство вины, он не испытывал ни страха, ни даже легкого беспокойства.

– Нет, мистер Джером, – ответил инспектор. Он должен принять решение. – У меня есть ордер на ваш арест. – Собравшись с духом, он достал из кармана официальную бумагу. – Морис Джером, я арестовываю вас за убийство Артура Уильяма Уэйбурна, совершенное вечером или ночью 11 сентября 1886 года. Я предупреждаю вас, что все, сказанное вами, будет записано, чтобы впоследствии быть представленным в суде в качестве доказательств.

Казалось, Джером ничего не понял; его лицо оставалось совершенно безучастным. Гилливрей напряженно застыл у дверей, наблюдая за ним, украдкой сжимая кулаки, словно готовясь к внезапному сопротивлению.

Какое-то мгновение Питт растерянно гадал, не повторить ли ему свое заявление. Но затем до него дошло, что, разумеется, сами слова были абсолютно понятны; просто наставник еще не успел в полной мере осознать их смысл. Потрясение оказалось слишком сильным, слишком неожиданным, и Джерому требовалось какое-то время, чтобы прийти в себя.

– Ч…ЧТО? – наконец выдавил наставник, все еще слишком ошеломленный, чтобы проникнуться настоящим страхом. – Что вы сказали?

– Я арестовываю вас за убийство Артура Уэйбурна, – повторил Питт.

– Это же какой-то абсурд! – Джерома охватил гнев от тупости следователя. – Неужели вы действительно считаете, что это я его убил? Во имя всего святого, зачем? Это совершенно бессмысленно. – Внезапно его лицо исказилось горечью. – А я-то считал вас честным человеком, инспектор. Вижу, я ошибался. Вы не глупы – по крайней мере, не настолько глупы. Следовательно, приходится предположить, что вы человек без принципов, соглашатель – или попросту трус!

Обвинения наставника больно ужалили Питта. Они были несправедливыми. Он арестовывал Джерома, потому что обилие улик не позволяло оставить его на свободе. Это решение было вынужденным; оно не имело никакого отношения к корыстным интересам самого инспектора. Было бы непростительной ошибкой оставлять Джерома на свободе.

– Годфри Уилбурн показал, что вы неоднократно приставали к нему, демонстрируя гомосексуальные наклонности, – строго произнес Питт. – Мы не можем оставить без внимания такое серьезное заявление.

Джером побледнел и как-то весь обмяк, словно осознав наконец в полной мере весь ужас своего положения.

– Это немыслимо! Это… это… – Он вскинул руки, словно собираясь закрыть лицо, но тотчас же безвольно их уронил. – О господи… – Наставник обернулся, но Гилливрей с решительным видом встал у двери.

Питт вновь почувствовал себя неуютно: разве не смог бы такой великолепный актер, настолько тонко и полно владеющий мастерством перевоплощения, гладко идти по жизни, изображая бесконечное обаяние? Джером сумел бы добиться для себя гораздо большего, чем то, чем он обладал сейчас; его влияние было бы огромным, если бы он приправил свое поведение дружелюбием или толикой юмора, вместо того чтобы ограждать себя стеной напыщенности, как он упорно вел себя с Питтом.

– Сожалею, мистер Джером, но мы вынуждены забрать вас с собой, – беспомощно произнес инспектор. – Для всех будет лучше, если вы без сопротивления последуете за нами. В противном случае вы только сделаете себе хуже.

Наставник поднял брови, давая волю изумлению и гневу.

– Вы угрожаете мне насилием?

– Нет, разумеется, – в бешенстве ответил Питт. Это предположение было нелепым и абсолютно несправедливым. – Я лишь хочу избавить вас от ненужных унижений. Вы предпочитаете, чтобы вас тащили силой, вырывающегося и вопящего благим матом, на глазах у кухарок и лакеев?

Лицо Джерома вспыхнуло, однако он не нашелся, что сказать в ответ. Этот кошмарный сон развивался слишком быстро; наставник судорожно барахтался, все еще стараясь что-либо возразить на главное обвинение.

Питт шагнул к нему.

– Я к Годфри и пальцем не прикоснулся! – воскликнул Джером. – Я ни к одному из них никогда и пальцем не прикоснулся! Это гадкая клевета! Позвольте мне поговорить с ним – и все сразу же встанет на свои места!

– Это невозможно, – твердо ответил Питт.

– Но я… – Резко дернув головой, Джером застыл. – Инспектор, я позабочусь о том, чтобы вас за это строго наказали. У вас не может быть никаких оснований для подобного обвинения, и если бы я был человеком состоятельным, вы бы ни за что не посмели так со мной обращаться! Вы трус – как я уже говорил! Жалкий, презренный трус!

Была ли в этих словах правда? Не было ли то чувство, которое Питт ошибочно принял за сострадание к Уэйбурну и его семейству, на самом деле лишь облегчением, обусловленным тем, что ответ дался так легко?

Встав по обе стороны от Джерома, полицейские проводили его по коридору, через дверь, обитую зеленой байкой, на кухню, затем вверх по лестнице и на улицу, к поджидавшему извозчику. Если бы кто-то и обратил внимание, что они вошли в парадную дверь, а вышли через черную, это, скорее всего, списали бы на то, что сначала им был нужен лично сэр Энсти. А если проследить за тем, каким путем кто-то входит в дом, удается не всегда, то указать, каким путем этот дом нужно покинуть, не составляет никакого труда. Кухарка одобрительно кивнула. Давно уже пришла пора поставить этих полицейских на место. А к наставнику кухарка никогда не питала теплых чувств: напыщенный, высокомерный, ведет себя как джентльмен только потому, что умеет читать по-латыни – если от этого может быть хоть какой-нибудь прок!

Все трое не проронили ни слова до самого полицейского участка. Там задержание оформили по всем правилам, и Джерома препроводили в камеру.

– Вам пришлют одежду и туалетные принадлежности, – тихо произнес Питт.

– Как все цивилизованно – вы говорите совсем как рассудительный человек! – насмешливо заметил Джером. – И где я якобы совершил это убийство? Помилуй Бог, в чьей ванне я утопил несчастного мальчишку? Едва ли в его собственной – даже вам такое не могло прийти в голову! Даже не буду спрашивать вас почему. В вашей голове может родиться столько гнусных поводов, что мне плохо станет. Но мне все-таки хотелось бы знать, где? Вот что мне хотелось бы выяснить.

– Как и нам, мистер Джером, – ответил Питт. – По очевидным причинам, как вы сами сказали. Если у вас есть желание поговорить об этом, буду вам очень признателен.

– Такого желания у меня нет!

– Кое-кто…

– Эти кое-кто, вне всякого сомнения, виновны! Я нахожу весь этот кошмар отвратительным. Вы очень скоро обнаружите свою ошибку, и тогда я потребую, чтобы вас примерно наказали. Я не виновен в смерти Артура Уэйбурна и вообще во всем том, что с ним произошло. Я бы предложил вам поискать подобного извращенца среди людей его же общественного положения! Или я требую от вас слишком большого мужества?

– Я и поискал! – нанес ответный удар Питт, в конце концов выведенный из себя. – И пока что нашел лишь утверждение Годфри Уэйбурна о том, что вы к нему приставали! Похоже, что у вас есть слабость, которая могла бы послужить мотивом, и у вас была возможность. Ну, а средство очень простое – вода, она есть у любого.

На этот раз в глазах Джерома мелькнул страх – всего одно мгновение, прежде чем его погасил рассудок, – однако вполне настоящий. Этот характерный вкус нельзя было ни с чем спутать.

– Ерунда! Я был на концерте.

– Но никто вас там не видел.

– Я хожу на концерты слушать музыку, инспектор, а не для того, чтобы заводить глупые разговоры с едва знакомыми людьми и мешать им получать наслаждение своими просьбами высказывать мне такие же пустые банальности! – Джером презрительно смерил взглядом Питта как человека, который не слушает ничего лучше пьяных песен в пивной.

– И в этих ваших концертах не бывает антрактов? – тем же самым ледяным тоном спросил Питт. Обладая высоким ростом, он вынужден был смотреть на Джерома сверху вниз. – Это ведь вполне естественно, так?

– Инспектор, вы любите классическую музыку? – В голосе наставника прозвучало резкое язвительное недоверие. Возможно, порожденное стремлением защититься. Джером нападал на инспектора, на его ум, опыт, рассудительность. И это было вполне объяснимо; отчасти Питт даже сочувствовал ему. Однако в целом подобная высокомерная снисходительность больно его задела.

– Я люблю фортепианную музыку, исполненную хорошо, – ответил он, глядя Джерому в глаза. – И, бывает, мне нравится скрипка.

На какое-то мгновение между ними установилась родственная связь, приправленная удивлением; затем Джером отвел взгляд.

– Значит, вы ни с кем не разговаривали? – Питт вернулся к допросу, к неприглядной реальности настоящего.

– Ни с кем, – ответил Джером.

– Вы даже не делали замечаний по поводу выступления? – Томас легко мог в это поверить. Ну кто, прослушав прекрасную музыку, захочет обратиться к такому человеку, как Джером? Который мог только разбить волшебство, испортить горьким уксусом сладостное наслаждение. В его натуре не было мягкости или улыбки, не было даже тончайшего налета романтики. Почему ему вообще нравилась музыка? Неужели она исключительно ублажала его чувства, размеренным порядком и благозвучностью взывая к мозгу?

Томас вышел из камеры; у него за спиной с лязгом захлопнулась дверь, тяжелый засов скользнул на место, и тюремщик повернул в замке ключ.

Отправив констебля за личными вещами задержанного, Гилливрей и Питт провели остаток дня в поисках дополнительных улик.

– Я уже побеседовал с миссис Джером, – заявил Гилливрей веселым голосом, за который Питту захотелось его поколотить. – Она не знает, когда ее муж вернулся домой. У нее разболелась голова, и она не очень-то любит классическую музыку, особенно камерную, о которой, судя по всему, и шла речь в тот вечер. Программа концерта была напечатана заранее, и у Джерома она была. Миссис Джером предпочла остаться дома. Она легла спать и проспала до самого утра.