Текст книги "Утопленник из Блюгейт-филдс"

Автор книги: Энн Перри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– Одну минуточку, доктор! После этого полицейские следователи просили вас подтвердить диагноз в отношении другого человека, больного сифилисом?

Катлер сухо усмехнулся.

– И не одного.

– Я имею в виду человека, имеющего непосредственное отношение к этому делу, – настаивал Лэнд.

– Мне ничего не говорили – это было бы попыткой оказать давление. – Похоже, врач находил удовольствие в своем обструктивно-буквальном подходе.

– Я имею в виду Абигайль Винтерс! – Прокурор начинал терять терпение. С его точки зрения, позиция обвинения была незыблемой, однако сейчас его выставляли неумелым на глазах у всех, и это ему совсем не нравилось.

– Да, я действительно обследовал Абигайль Винтерс, – подтвердил Катлер, – и она действительно больна сифилисом.

– В заразной форме?

– Несомненно.

– А какая у этой Абигайль Винтерс профессия – или ремесло, если вам так больше нравится?

– Понятия не имею.

– Не будьте наивным, доктор Катлер. Вам не хуже меня известно, чем эта женщина зарабатывает на жизнь!

На широких губах Катлера появилась тень улыбки.

– Боюсь, сэр, тут у вас надо мной преимущество.

В зале раздались смешки, и лицо Лэнда залилось краской. Даже глядя на прокурора сзади, Шарлотта увидела, как у него покраснела шея. Она была рада, что вуаль скрывает выражение ее собственного лица. Здесь было не место и не время веселиться.

Лэнд открыл было рот и снова закрыл его.

– Вы свободны! – наконец в бешенстве выдавил он. – Я хочу пригласить сержанта Харкурта Гилливрея.

Заняв место для дачи показаний, Гилливрей назвал свое имя и профессию. Он выглядел свежевымытым и опрятным, причем создавалось впечатление, что ему удалось добиться этого без особых усилий. Сержант запросто мог бы сойти за благородного джентльмена, если бы не беспокойная дрожь в руках и легкий, но красноречивый налет сознания собственной важности. Истинного джентльмена никогда не волнует, в каком свете видят его окружающие, ему это нисколько не важно – и в любом случае ему нет до этого никакого дела.

Гилливрей подтвердил показания Питта. Затем Лэнд расспросил его о том, как он разыскал Альби Фробишера, разумеется, не заставляя пересказывать показания самого Фробишера. В свое время вызовут и Альби, и он повторит свой рассказ – что будет гораздо более убедительно.

Шарлотта сидела неподвижно. Все было так логично, так хорошо стыковалось между собой. Слава Богу, хоть Эжени не присутствовала при всем этом. Как свидетель она могла находиться в зале только после того, как даст показания.

Гилливрей рассказал о том, как продолжал вести расследование дальше. Он ни словом не упомянул об участии Питта, не сказал, что выполнял прямой приказ своего начальника, который к тому же, основываясь на своей интуиции, обозначил круг поисков. Стоя совершенно неподвижно и глядя судье в лицо, сержант рассказал, как разыскал Абигайль Винтерс и как обнаружил, что у нее есть болезнь, которая, как показало медицинское обследование, является сифилисом.

Место для дачи показаний Гилливрей покидал, пунцовый от гордости. Двести пар глаз провожали взглядом его прямую спину и расправленные плечи, пока он направлялся к своему месту.

Шарлотта мысленно проклинала его – за самодовольство, за то, что он считал свое расследование достижением, а не трагедией. Он должен был бы чувствовать, как у него в груди поднимается недоумение и боль.

Судья объявил перерыв на обед, и Шарлотта смешалась с толпой, покидающей зал, надеясь на то, что муж ее не заметит. Теперь она гадала, не станет ли тщеславие, заставившее ее надеть черную шляпку, ее погибелью.

На самом деле это произошло только тогда, когда она вернулась в здание суда – пораньше, чтобы успеть занять свое место.

Пройдя в коридор, Шарлотта сразу же увидела Питта и остановилась. Затем, сообразив, что этим только привлечет к себе внимание, гордо подняла голову и направилась к двери в зал заседаний.

Томас неизбежно должен был ее заметить. Она была во всем черном и в просто потрясающей шляпе. Такую женщину Питт заметил бы где угодно.

Шарлотта подумала было о том, чтобы склонить голову, но затем отказалась от этой мысли. Это было бы неестественно и вызвало бы у Томаса подозрения.

И даже так он узнал ее не сразу.

Почувствовав его сильную руку у себя на плече, Шарлотта вынуждена была остановиться. Застыв на месте, она обернулась и посмотрела мужу в лицо.

– Шарлотта! – Питт не мог поверить собственным глазам, его лицо приняло смешное выражение. – Шарлотта? Помилуй Бог, что ты здесь делаешь? Ты ничем не можешь помочь!

– Я хочу быть здесь, – не повышая голоса, решительно заявила Шарлотта. – Не устраивай сцену у всех на виду.

– Мне нет никакого дела до того, черт побери, кто на нас смотрит! Отправляйся домой. Тебе здесь не место!

– Здесь Эжени – полагаю, у меня есть веская причина остаться. Быть может, ей понадобится мое участие.

Питт заколебался. Шарлотта ласково взяла его за руку.

– Разве ты не хочешь, чтобы я ей помогла, если это будет в моих силах?

Томас не нашел, что ответить, и Шарлотта это почувствовала. Одарив его обворожительной улыбкой, она проскользнула в зал заседаний.

Первым свидетелем, которого заслушали в вечернюю сессию, был Энсти Уэйбурн. Внезапно весь зал прочувствовал трагедию. Присутствующие затихли, и только кое-где звучал сочувственный шепот. Все печально кивали, проникаясь сознанием соприкосновения со смертью.

Уэйбурн мало что смог добавить по существу – он только подтвердил, что опознал тело своего сына, вкратце описал его недолгую жизнь с ее повседневными мелочами, рассказал о занятиях мальчиков с наставником. Джайлс спросил у него, как он взял на работу Джерома, упомянув про отличные рекомендации своего подзащитного и про то, что ни у одного из его прежних работодателей не было причин на него жаловаться. Высокая профессиональная квалификация Джерома не вызывала сомнений; дисциплина у него на занятиях была строгой, но не жестокой. Нельзя сказать, что Артур или Годфри особенно любили своего наставника, однако – и Уэйбурн вынужден был это признать – ни тот, ни другой не выражали никаких претензий, помимо свойственного всем подросткам недовольства необходимостью подчиняться старшим.

На вопрос о своем личном отношении к Джерому Уэйбурн не смог ответить внятно. Случившееся глубоко его потрясло. Он не имел представления о том, что происходило с его сыновьями. Свое выступление сэр Энсти закончил словами, что больше ничем не может помочь следствию. Судья отпустил его.

Следующим вызвали Годфри Уэйбурна. По залу пробежал ропот возмущения, направленного против Джерома: это по его вине такому ребенку приходилось пройти через это мучительное испытание.

Джером сидел неподвижно, уставившись прямо перед собой, словно Годфри был совершенно незнакомым человеком, который нисколько его не интересовал. Не посмотрел он и на Лэнда, когда тот заговорил.

Показания Годфри были краткими. Мальчик повторил то, что говорил Питту, все в общих словах – что звучало очень расплывчато для всех, кто не знал наперед, о чем идет речь.

Даже Джайлс обошелся с ним тактично, не заставляя повторять болезненные подробности.

Первый день завершился достаточно рано. Шарлотта не представляла себе, что заседание прервется тогда, когда у Питта был в самом разгаре рабочий день. Поймав извозчика, молодая женщина поехала домой. Она пробыла там больше двух часов и успела переодеться в более скромное платье, когда наконец вернулся Томас. Шарлотта стояла у плиты, разогревая ужин. Она ждала взрыва, но его не последовало.

– Откуда у тебя эта шляпка? – спросил Питт, усаживаясь на стул.

Шарлотта облегченно улыбнулась. Только сейчас она почувствовала, как же вся напряглась в ожидании гнева мужа. Это причинило бы ей необъяснимую боль. Ткнув ножом мясо, она зачерпнула ложкой бульон, подула, остужая его, попробовала. Как правило, Шарлотта недосаливала все блюда, но сегодня ей хотелось, чтобы ужин удался на славу.

– Мне ее отдала Эмили, – сказала она. – А что?

– С виду дорогая.

– И это все? – Обернувшись, Шарлотта посмотрела на мужа, наконец улыбнувшись.

Питт не моргнув выдержал ее взгляд, прекрасно понимая, что это означает.

– И красивая, – добавил он, после чего сказал, сияя: – Очень красивая! Но Эмили шляпка тоже шла. Почему она отдала ее тебе?

– Увидела такую, которая ей больше понравилась, – честно призналась Шарлотта. – Хотя, разумеется, Эмили сказала, что купила шляпку для похорон, а затем услышала нелицеприятные вещи о покойной.

– И она отдала ее тебе?

– Ты же знаешь Эмили. – Отхлебнув бульон, Шарлотта добавила соли, чтобы удовлетворить требовательный вкус Питта. – Когда будет давать показания Эжени?

– Когда в дело вступит защита. Возможно, завтра до этого еще не дойдет – скорее всего, послезавтра. Тебе необязательно присутствовать.

– Да, наверное. Но я хочу. Я не люблю, когда мое мнение складывается только наполовину.

– Дорогая, когда это у тебя не было четкого, полного мнения? По какому бы то ни было вопросу?

– Ну хорошо, – тотчас же ответила Шарлотта, – в таком случае, если у меня будет мнение, я хочу, чтобы оно было основано на полной информации.

У Томаса не было ни сил, ни желания спорить. Если Шарлотта хочет присутствовать в суде, это ее собственное решение. В каком-то смысле было утешением, что, если он разделит с ней ношу знаний, его одиночество бесследно растает. Питт ничего не мог изменить, но, по крайней мере, он мог прикоснуться к жене, и та без слов, без каких-либо объяснений поймет, что он чувствует.

На следующий день первым свидетелем был Мортимер Суинфорд. Вся суть его показаний свелась к тому, чтобы заложить фундамент для появления Титуса. Суинфорд подтвердил, что Джером в качестве наставника занимался с его сыном и дочерью. Эти занятия начались вскоре после того, как Джерома взял на работу Энсти Уэйбурн, доводившийся родственником жене Суинфорда. На самом деле именно Уэйбурн порекомендовал ему Джерома. Нет, он ни о чем не подозревал, считая Джерома безупречно порядочным человеком. Его послужной список был просто великолепным.

Титуса продержали всего несколько минут. Он стоял на месте для дачи показаний, расправив плечи, серьезный, но охваченный в первую очередь не страхом, а любопытством. Шарлотта сразу же прониклась к мальчишке симпатией, поскольку ей показалось, что он искренне огорчен случившимся и крайне неохотно рассказывает об этих тревожных вещах, в которые до сих пор не мог поверить.

После перерыва на обед атмосфера в зале полностью переменилась. Сочувствие, рассудительная тишина исчезли, сменившись возбужденными перешептываниями и шелестом одежды. Присутствующие нетерпеливо заерзали на местах, предвкушая возможность утолить свое похотливое любопытство, не заглядывая в чужие окна и не подсматривая в замочную скважину.

В зал вызвали Альби Фробишера. Он показался Шарлотте каким-то маленьким; в нем странным образом смешивались утомленность жизнью, свойственная преклонному возрасту, и детская беззащитность. Однако Шарлотта не была удивлена этим; воображение уже нарисовало ей образ, оказавшийся не таким уж далеким от правды. И все же действительность потрясла ее. Не только в сознании Альби, но даже и в его голосе было что-то суровое и жестокое. Шарлотта почувствовала в нем существо, к чувствам которого не могла прикоснуться, говорившего о таких вещах, которые даже не могли прийти ей в голову.

Альби назвал свои имя и адрес.

– Мистер Фробишер, каким ремеслом вы занимаетесь? – холодно спросил прокурор. Альби был нужен ему – больше того, он играл для обвинения жизненно важную роль, – но Лэнд не скрывал в голосе своего презрения, напоминая всем присутствующим о непреодолимой пропасти между собой и этим человеком. Он не хотел, чтобы у кого-нибудь возникла хотя бы мимолетная мысль, что их отношения со свидетелем выходят за сугубо деловые рамки.

И Шарлотта могла его понять. Она сама также не хотела бы, чтобы ее поставили в один ряд с Альби Фробишером. И тем не менее ее охватила ярость: наверное, это все-таки было несправедливо.

– Я занимаюсь проституцией, – холодно усмехнулся Альби. Он тоже понимал, чем обусловлено отношение к нему Лэнда, и презирал его. Но по крайней мере он не собирался прятаться, изображая лицемерное неведение.

– Проституцией? – В голосе прокурора прозвучало деланое изумление. – Но вы ведь мужчина!

– Мне семнадцать лет, – ответил Альби. – Своего первого клиента я обслужил, когда мне было тринадцать.

– Я не спрашивал, каков ваш возраст! – раздраженно оборвал его прокурор. Его не интересовала детская проституция – это было совершенно другое преступление, до которого ему не было никакого дела. – Вы продаете свои услуги развращенным женщинам, чьи аппетиты настолько непомерны, что их нельзя удовлетворить обычным путем?

Альби надоела эта игра. Все его ремесло было сплошным фарсом, нескончаемой чередой мужчин, притворяющихся порядочными.

– Нет, – категорически возразил он. – В своей жизни я ни разу не прикоснулся к женщине. Я продаю себя мужчинам, преимущественно богатым, респектабельным, которые предпочитают женщинам мальчиков и не могут получить этого бесплатно, поэтому обращаются к таким, как я. Я полагал, все это вам известно, иначе с какой стати вы вызвали меня в суд? Какой бы в противном случае вам был от меня прок?

Лэнд был в бешенстве. Он повернулся к судье:

– Ваша честь, прикажите свидетелю отвечать на вопросы и воздержаться от дерзких высказываний, порочащих честных и порядочных людей, что только мешает работе суда. В зале присутствуют дамы!

Шарлотта нашла это нелепым, о чем с радостью заявила бы во всеуслышание. Все те, кто находился в зале – за исключением свидетелей, которые все равно ждали за дверью, – пришли сюда как раз потому, что хотели услышать нечто шокирующее. Зачем еще присутствовать на заседаниях по делу об убийстве, если известно наперед, что жертва подвергалась сексуальному насилию и была заражена половым заболеванием? Лицемерие было отвратительным, по всему телу Шарлотты разлилась обжигающая ярость.

Лицо судьи побагровело еще больше.

– Вы будете только отвечать на вопросы, которые вам зададут! – резким тоном выговорил он Альби. – Насколько я понимаю, полиция не предъявила вам никаких обвинений. Ведите себя пристойно, чтобы так оно и оставалось. Вы меня услышали? Здесь вам не то место, чтобы рекламировать свое гнусное ремесло и оскорблять тех, кому вы в подметки не годитесь!

Шарлотта с горечью подумала, что на самом деле как раз те, кто пользовался услугами Альби, не годились ему в подметки. Они занимались этим не по неведению и не от безысходности.

Альби никак нельзя было назвать невиновным, но он мог рассчитывать хоть на какое-то снисхождение. Они же лишь ублажали свою извращенную похоть.

– Я не назову никого из тех, кто лучше меня, ваша честь, – скривив губы, сказал Альби. – Клянусь.

Судья подозрительно посмотрел на него, но промолчал: Альби обещал ему то, что он просил. Ему в голову не пришло ни одного замечания.

Шарлотта поймала себя на том, что улыбается с глубоким удовлетворением. Она сама была бы рада возможности сказать то же самое.

– Значит, все ваши клиенты мужчины? – продолжал Лэнд. – Отвечайте только «да» или «нет».

– Да. – Альби подчеркнуто опустил вежливое «сэр».

– Видите ли вы среди присутствующих в этом зале человека, который когда-либо пользовался вашими услугами?

Мягкий рот Альби раскрылся в улыбке, и он принялся нарочито неторопливо осматривать зал. Его взгляд останавливался то на одном, то на другом изящно одетом джентльмене.

Лэнд распознал опасность, и его тело напряглось в тревоге.

– Был ли когда-либо вашим клиентом подсудимый? – громко подсказал он. – Посмотрите на подсудимого!

Изобразив удивление, Альби перевел взгляд с зала на скамью подсудимых.

– Да.

– Морис Джером покупал у вас услуги сексуального характера? – торжествующе продолжал прокурор.

– Да.

– Один раз или неоднократно?

– Да.

– Не притворяйтесь дурачком! – Лэнд наконец дал выход своей ярости. – Если вы будете мешать процессу, вам могут предъявить обвинение в неуважении к суду, и вы отправитесь за решетку, обещаю!

– Неоднократно, – невозмутимо ответил Альби.

Сейчас у него в руках была определенная сила, и он намеревался вкусить ее в полной мере. Практически наверняка больше такая возможность ему не представится. Жизнь его будет недолгой, и он это понимал. В Блюгейт-филдс мало кто доживает до преклонного возраста, тем более если речь идет о людях его профессии. К тому же ему было нечего терять – он мог позволить себе играть с опасностью. Он не мигая выдержал взгляд Лэнда.

– Морис Джером неоднократно приходил к вам в комнату? – Прокурор хотел убедиться в том, что судья в полной мере осознает важность этого заявления.

– Да, – повторил Альби.

– И он имел с вами физические отношения и платил за это?

– Да. – Губы Альби презрительно скривились, взгляд быстро скользнул по залу. – Видит Бог, бесплатно я этим не занимаюсь. Вы ведь не думаете, что это доставляет мне удовольствие, так?

– Я понятия не имею о ваших вкусах, мистер Фробишер, – ледяным тоном произнес Лэнд. У него на лице появилась слабая усмешка. – Они выходят за пределы моего воображения.

В свете газовых рожков лицо Альби стало белым. Он подался вперед, опираясь на перила.

– Мои вкусы очень простые. Смею предположить, они мало чем отличаются от ваших. Мне нравится есть по крайней мере один раз каждый день. Нравится иметь одежду, в которой тепло и которая не воняет. Нравится иметь крышу над головой, жить в сухой комнате и не делить ее с десятью или даже двадцатью другими людьми. Вот какие у меня вкусы, сэр!

– Тишина! – стукнул молотком по столу судья. – Вы ведете себя вызывающе. Нас не интересует история вашей жизни и ваши устремления. Мистер Лэнд, если вы не можете держать под контролем своего свидетеля, лучше отпустите его. Несомненно, вы уже получили от него все то, что хотели. Мистер Джайлс, у вас есть какие-либо вопросы?

– Нет, ваша честь. Благодарю вас. – Защитник уже предпринял тщетную попытку поставить под сомнение показания Альби. Не было смысла демонстрировать суду свою неудачу.

Покинув место для дачи показаний, Альби двинулся по проходу и оказался всего в нескольких футах от Шарлотты. Его мгновение протеста прошло, и он снова казался маленьким и щуплым.

Последним свидетелем обвинения была Абигайль Винтерс. Это была самая заурядная девушка, излишне полная, но с чистой, гладкой кожей, какой позавидовали бы многие знатные дамы. Голова ее была в мелких кудряшках, зубы, чересчур крупные, раньше времени пожелтели, однако она все-таки была достаточно привлекательной. Шарлотте приходилось видеть дочерей герцогов, с которыми природа обошлась менее благосклонно.

Показания были краткими и по существу. У Абигайль не было ни едкой язвительности Альби, ни почерпнутой у других образованности. Она нисколько не стеснялась своего ремесла. Абигайль знала, что таким, как она, покровительствуют благородные джентльмены и судьи, и даже епископы; и знаменитый адвокат без парика и мантии выглядит в точности так же, как клерк без костюма. Если у нее и были какие-то иллюзии относительно людей, к правилам светского приличия она относилась без трепета. Те, кто хотел выжить, руководствовались только своими собственными правилами.

Абигайль отвечала на вопросы спокойно и прямо, ничего не добавляя. Да, она знает человека на скамье подсудимых. Да, он посетил заведение, в котором она работала, – но не для того, чтобы самому воспользоваться ее услугами, а чтобы ублажить молодого джентльмена лет тринадцати-четырнадцати, которого тот привел с собой. Да, подсудимый попросил Абигайль посвятить молодого джентльмена в искусство плотских утех, в то время как сам сидел в комнате и наблюдал за происходящим.

По залу пробежал ропот отвращения, долгий вздох праведного ужаса. Затем наступила полная тишина, поскольку присутствующие испугались, как бы случайно не пропустить следующее откровение. Шарлотте стало тошно – все происходящее вызывало у нее чувство омерзения. Этого не должно было быть, и эти люди не должны были так жаждать насладиться этим. Во имя всего святого, как Эжени сможет вынести такую ношу – а ведь какой-нибудь благожелатель непременно расскажет ей все?

Лэнд спросил у Абигайль, может ли она описать упомянутого молодого джентльмена.

Да, может. Он был стройный, светловолосый, с голубыми глазами. Очень симпатичный и говорил культурным языком. Определенно, это был юноша благородного происхождения, не испытывающий недостатка в деньгах. Одежда его была с иголочки.

Прокурор показал Абигайль фотографию Артура Уэйбурна. Это тот самый юноша?

Да, это он, вне всякого сомнения.

Известно ли ей, как его звали?

Только его имя – Артур. Именно так несколько раз обращался к нему подсудимый.

Джайлс ничего не мог поделать. Абигайль непоколебимо стояла на своем, и после недолгих попыток защитник вынужден был согласиться с тщетностью своих усилий и отпустил ее.

Вечером в соответствии со строгим соглашением ни Шарлотта, ни Питт не говорили о Джероме и вообще обо всем, что имело отношение к судебному заседанию. Они ужинали молча, погруженные в свои мысли, время от времени многозначительно улыбаясь.

После ужина непринужденная беседа касалась других тем: полученное Шарлоттой письмо от возвратившейся из Лестершира Эмили, в котором пересказывались светские сплетни, описывался чей-то возмутительный флирт, кошмарная вечеринка, ужасное платье соперницы – приятные мелочи повседневной жизни. Эмили побывала на концерте; вышел новый захватывающий роман, очень пикантный. Здоровье бабушки по-прежнему остается неважным; однако, сколько себя помнила Шарлотта, оно всегда было таким. Бабушка наслаждалась своими недугами и намеревалась наслаждаться ими до самого конца.

На третий день в дело вступила защита. Говорить было особенно не о чем. Джером не мог доказать свою невиновность, в противном случае ему не было бы предъявлено обвинение. Он мог только все отрицать, надеясь на то, что, если ему удастся предоставить достаточное количество свидетелей, подтверждающих его безупречное в прошлом поведение, это посеет разумные сомнения.

Сидя на своем обычном месте у прохода, Шарлотта буквально физически ощутила волну жалости и беспомощности, когда мимо нее прошла Эжени Джером, чтобы занять место для дачи показаний. Лишь один раз она подняла голову и улыбнулась мужу. После чего быстро, не дожидаясь увидеть, улыбнется ли он ей в ответ, Эжени отвела взгляд и положила руку на Библию, собираясь принести присягу.

Шарлотта подняла вуаль, чтобы Эжени увидела ее лицо и поняла, что в этой безликой любопытной толпе у нее есть друг.

Зал слушал Эжени Джером в полной тишине. Присутствующие колебались, не в силах определиться, то ли она, как жена такого чудовища, является сообщницей и заслуживает презрения, то ли ее нужно считать самой невинной и несчастной из его жертв и относиться к ней с состраданием. Быть может, все дело было в ее узких плечах, простом платье, в ее белом лице, тихом голосе, в том, как она держала взор опущенным, затем, собравшись с духом, посмотрела на того, кто задавал ей вопросы. Это могло быть что угодно из перечисленного, а может быть, и ничего, просто сиюминутная прихоть толпы. Но вдруг, подобно тому как в какое-то мгновение приливная волна замирает и устремляется назад, Шарлотта почувствовала, что настроение зала изменилось и теперь все присутствующие на стороне Эжени. Они горели состраданием, жаждой стать свидетелями того, как она будет отмщена. Теперь и она также была жертвой.

Однако Эжени была бессильна что-либо сделать. В ту ночь она рано легла спать и не могла сказать, когда ее муж вернулся домой. Нет, она собиралась пойти на концерт вместе с ним, но у нее разболелась голова, и она осталась дома. Да, билеты были куплены заранее, и она очень хотела пойти на концерт. Однако Эжени была вынуждена признать, что не очень любит классическую музыку: она предпочитает баллады, что-нибудь с красивой мелодией и словами.

Говорил ли ей муж, какие произведения исполнялись в тот вечер? Разумеется, говорил, и еще он говорил, что исполнение было великолепным. Может ли она вспомнить, о каких произведениях шла речь? Может. Эжени их перечислила, но разве не была программа концерта напечатана и развешана?

Несчастная Эжени не знала, что сказать. Она ничего не читала.

Лэнд заверил ее в том, что любой мог узнать перечень исполняемых произведений, не побывав на выступлении.

Эжени вышла замуж за Джерома одиннадцать лет назад, и все это время он был ей хорошим мужем, обеспечивал семью. Он был непьющим, трудолюбивым и никогда не давал ей повод жаловаться. Определенно, он ни разу не сказал жене оскорбительного слова, ни разу не поднял на нее руку; он не запрещал ей общаться с подругами и время от времени ходить куда-либо одной. Он никогда не ставил ее в стеснительное положение, заигрывая с другими женщинами, никогда не вел себя неподобающим образом на людях, а наедине не был грубым или придирчивым. И уж, конечно, в супружеских отношениях он никогда не требовал ничего оскорбительного, ничего помимо того, что мужчина вправе ожидать от своей законной супруги.

Но с другой стороны, как указал Лэнд, испытывая что-то похожее на смущение, есть много того, что ей неизвестно. И она, будучи порядочной, воспитанной женщиной, ни за что не стала бы ревновать своего мужа к ученику-подростку! Больше того, она, вероятно, даже не подозревала о его склонности к подобным извращениям.

Да, подтвердила Эжени, бледная как полотно, не подозревала. И она до сих пор не верит в это. Если мистер Лэнд так говорит, это, может быть, верно в отношении кого-то другого, но только не ее мужа. Он человек порядочный – больше того, у него очень строгие моральные принципы. Его выводит из себя даже нецензурная речь, и он никогда не употребляет спиртное. Эжени никогда не замечала за ним ничего пошлого.

Наконец ее отпустили, и Шарлотте очень захотелось, чтобы она покинула зал заседаний. Это было безнадежно – ничто не могло спасти Джерома. А верить в чудо было глупо.

Тем не менее процесс продолжался своим чередом.

Другой, не такой предвзятый свидетель, бывший работодатель Джерома, рассказал суду о характере подсудимого. Он был смущен тем, что находился здесь, несомненно, вопреки своей воле. Но хотя этот человек старался не говорить ничего такого, что в глазах присутствующих поставило бы его на одну доску с Джеромом, он не мог утверждать, что уже давно замечал в его натуре какие-либо серьезные изъяны. Он дал Джерому отличные рекомендации – и вот сейчас должен был либо настаивать, что не ошибся, либо выставить себя слепым глупцом. А поскольку этот человек занимал высокое положение в банке, последнего он никак не мог себе позволить.

Он должным образом подтвердил, что Джером, пока жил у него дома и воспитывал двух его сыновей, производил на него впечатление образцового педагога, и уж он определенно не позволял себе ничего непристойного в отношении мальчиков.

– А если бы такое произошло, узнал бы свидетель об этом? – вежливо поинтересовался Лэнд.

Банкир замялся, взвешивая последствия обоих ответов.

– Да, – наконец твердо заявил он. – Несомненно, узнал бы. Естественно, меня волнуют проблемы моей семьи.

Лэнд не стал настаивать. Кивнув, он сел, быстро поняв бесплодность избранной тактики.

Последним свидетелем, говорившим о личных качествах подсудимого, был Эсмонд Вандерли. Это он порекомендовал Джерома Уэйбурнам. Подобно предыдущему свидетелю, Вандерли разрывался между двумя полюсами: выступить в поддержку Джерома или – что было бы гораздо хуже, чем просто показать свою неспособность разбираться в людях, – стать единственным, кто, как никто другой, ускорил разразившуюся трагедию. В конце концов, именно он ввел Мориса Джерома в дом Уэйбурнов, а следовательно, в жизнь Артура Уэйбурна – и в его смерть.

Вандерли назвал себя и объяснил, кем приходится Уэйбурнам.

– Леди Уэйбурн ваша родная сестра, мистер Вандерли? – повторил Джайлс.

– Да.

– То есть Артур Уэйбурн приходился вам племянником?

– Естественно.

– Значит, вы вряд ли подошли легкомысленно или небрежно к вопросу выбора наставника для него, понимая, какое воздействие этот человек окажет на его образование и воспитание? – настаивал защитник.

Чувство собственного достоинства допускало только один ответ.

– Разумеется, – с легкой улыбкой подтвердил Вандерли. Он изящно перегнулся через перила. – Я быстро лишился бы уважения окружающих, если бы давал свои рекомендации кому попало. Это же очевидно, вы согласны?

– Очевидно? – недоуменно переспросил Джайлс.

– Я имею в виду рекомендации, мистер Джайлс. Люди частенько забывают, что ты дал им какой-нибудь дельный совет, – они склонны приписывать все заслуги себе. Но стоит посоветовать им что-нибудь неудачное, и они будут при каждом удобном случае напоминать, что это ты во всем виноват. Больше того, они позаботятся о том, чтобы это стало известно всем.

– В таком случае можем ли мы заключить, что вы порекомендовали Мориса Джерома только после того, как навели справки о его профессиональных качествах – и о его характере?

– Можете. Профессиональная квалификация Джерома блестящая. Конечно, характер у него не слишком приятный, но, с другой стороны, я и не собирался поддерживать с ним близкие личные отношения. Моральные качества у него были безупречными – в той степени, в какой они вообще обсуждались. Понимаете, приглашая педагога для своих детей, о подобных вещах не говорят. Такое спрашивают, нанимая горничную, – точнее, это выясняет домохозяйка. Однако от наставника высокая нравственность ожидается как нечто должное – до тех пор пока не будет установлено обратное. Но в этом случае, разумеется, такого человека уже просто никуда не возьмут. Джером, если уж на то пошло, был немного нудным – самым настоящим педантом. Да, и еще он абсолютный трезвенник. От такого человека ничего другого нельзя ожидать.

Вандерли натянуто усмехнулся.

– Женился на приятной женщине, – продолжал он. – Я ознакомился с ее репутацией. Безукоризненная.

– Детей у них нет? – Это уже вмешался Лэнд, стремясь поколебать свидетеля. Он задал свой вопрос таким тоном, как будто ответ имел какое-то значение.

– По-моему, нет. А что? – невинно поднял брови Вандерли.

– Возможно, это очень показательно. – Прокурор не был готов ввязываться в то, что могло испортить позиции обвинения, произведя впечатление предвзятости. И, конечно, он опасался задеть кого-нибудь влиятельного и опасного. – Мы имеем дело с человеком весьма странных вкусов.

– В миссис Джером нет ничего странного, – широко раскрыв глаза от удивления, ответил Вандерли. – По крайней мере, я ничего не заметил. Мне она показалась самой обыкновенной женщиной – тихой, спокойной, воспитанной, достаточно привлекательной.