Текст книги "Утопленник из Блюгейт-филдс"

Автор книги: Энн Перри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Всего хорошего, сэр. – Коснувшись поля шляпы, извозчик тронулся в темноту и полностью скрылся из виду еще до того, как доехал до третьего фонарного столба.

– Счастливо.

Развернувшись, Питт поспешил под защиту стен участка, к слабому теплу пузатой печки. На этот раз дежурил другой констебль, но на столе рядом с его локтем стояла неизменная кружка чая. Назвав себя, инспектор сказал, что уже приходил сюда, чтобы опознать труп Альби.

– Здравствуйте, мистер Питт, – весело приветствовал его констебль. – Что вы хотите от нас сегодня, сэр? Боюсь, новых трупов, которые заинтересовали бы вас, у нас больше нет.

– Новых мне не нужно, спасибо, – ответил Питт. – Я и этот-то не получил. Просто хочу узнать, как продвигается расследование. Поскольку я знал этого человека, я могу чем-нибудь помочь.

– Тогда вам лучше переговорить с сержантом Уиттлом, сэр. Дело ведет он, какое оно есть. Хотя, если честно, не думаю, что у нас есть надежда узнать, кто это сделал. Вы сами понимаете, мистер Питт, таких бедолаг убивают каждый день, по той или иной причине.

– Значит, через вас их проходит много? – спросил Питт, чтобы поддержать разговор. Он оперся о стол, показывая, что не торопится встретиться с начальством.

Констебль растаял от подобного внимания. Многие предпочитают обращаться по меньшей мере к сержанту, и ему было приятно, что у него спрашивал совета инспектор.

– О да, сэр, время от времени. Речная полиция часто приносит их нам – здесь и в Гринвиче. И, разумеется, в Уоппинг-Стэрс – это самое естественное место.

– Убитые? – спросил Питт.

– Бывают и убитые. Хотя трудно сказать наверняка. Много утопленников, а как узнать, сами они упали в воду, спрыгнули или их столкнули?

– Какие-нибудь отметины? – вопросительно поднял брови инспектор.

– Храни нас господи, у большинства и так полно отметин, задолго до того как они попадают в воду. Есть те, кому, похоже, нравится колотить других, вместо того чтобы вести себя так, как подобает порядочным людям. Видели бы вы, каких к нам доставляют женщин, совсем еще девочек, моложе, чем была моя жена, когда выходила за меня замуж, а ей тогда было семнадцать. Конечно, кое-кого из девочек лупят сутенеры за то, что они пытаются утаить деньги. Все это, а еще течение, удары об опоры моста… так что иногда бывает трудно признать в трупе человеческое существо. Я вам скажу, порой мне хочется плакать. У меня внутри все переворачивается, точно говорю, а это просто так не бывает.

– Рядом с доками много борделей, – тихо произнес Питт после непродолжительного молчания, в течение которого оба полицейских перебирали свои страшные воспоминания. Это был не вопрос, а утверждение.

– А то как же, – согласился констебль. – Самый большой порт в мире, Лондон! – Он произнес это с определенной гордостью. – Что еще можно ожидать? Моряки вдали от дома, после долгого плавания, и все такое. И, наверное, когда полно женщин, и мальчиков, те, у кого есть такие наклонности, – констебль брезгливо поморщился, – они, естественно, приходят сюда и из других мест, зная, что найдут здесь все, что хотят. Не раз бывало, я видел, как извозчик останавливается перед подобным заведением, и из него выходит какой-нибудь разодетый джентльмен. Но, наверное, вы сами все это знаете, поскольку сами из такого же района.

– Да, – подтвердил Питт, – знаю. – Хотя с тех пор как его произвели в инспекторы, он занимался более серьезными делами, не сталкиваясь больше с обязанностями обходчика, старающегося хоть как-то бороться с пороками.

Констебль кивнул.

– Мне больнее всего видеть, как во все это втягивают детей. Наверное, взрослые могут делать то, что им вздумается, хотя я не могу видеть, когда женщина падает так низко, я всегда вспоминаю свою мать, но дети – это совсем другое. Знаете, странно, сюда приходили две дамы – настоящиедамы, все разодетые, говорят правильно, и красивые, как герцогини. Они приходили вчера, сказали, что собираются бороться с детской проституцией. Хотят привлечь внимание общества. Не думаю, что они чего-нибудь смогут добиться. – Он грустно усмехнулся. – Этим грешат те, кто может заплатить за свои прихоти большие деньги. И нечего притворяться, будто те, от кого что-то зависит, ничего не знают! И все же не скажешь благородной даме в лицо, что всем этим занимаются мужчины ее круга, правда? Сам я их не видел, но констебль Эндрюс, он тогда был дежурным, сказал, что дамы пожелали взглянуть на труп, выловленный из реки, – тот, ради которого вы приезжали. Обе побелели как полотно, но не закатили истерику, не хлопнулись в обморок. Можно только восхищаться ими. Просто посмотрели на труп и поблагодарили Эндрюса, вежливые и любезные, и уехали. Надо признать, силы духа им не занимать!

– Это точно…

Питт был изумлен. Одна его половина была в бешенстве, другая испытывала глупую гордость. Он даже не стал спрашивать, назвали ли женщины себя и как они выглядели. Свои замечания на этот счет надо будет придержать до возвращения домой.

– Я так понимаю, вы хотите поговорить с сержантом Уиттлом? – как о чем-то само собой разумеющемся спросил констебль, не подозревая о мыслях Питта и даже не заметив то, что они отклонились от предмета разговора. – Он у себя, наверху, по лестнице и первая дверь направо. Не ошибетесь.

– Спасибо, – поблагодарил Питт.

Улыбнувшись, он вышел, а констебль поспешил снова схватить кружку, пока чай не до конца остыл.

Сержант Уиттл оказался печальным мужчиной, со смуглым лицом и остатками черных волос, тонким слоем прикрывавших макушку.

– А, – вздохнул он, когда Питт объяснил цель своего визита. – Ну, думаю, особыми успехами мы похвастаться вряд ли сможем. С такими бедолагами подобное происходит сплошь и рядом. Даже не могу сказать вам, сколько я их уже повидал за годы службы… Конечно, из них не все убитые, по крайней мере не в прямом смысле – а в косвенном, обстоятельствами жизни. Присаживайтесь, мистер Питт. Хотя я даже не знаю, что вы хотите услышать.

– Я пришел неофициально, – поспешно сказал Томас, пододвигая стул к печке и усаживаясь на него верхом. – Это дело ведете вы. Я просто хотел узнать, смогу ли чем-нибудь помочь.

– Значит, вам что-то известно? – поднял брови Уиттл. – Мы знаем, где жил бедняга, но это нам ни о чем не говорит. Совершенно анонимное место. Туда может прийти и уйти кто угодно – в этом весь смысл. Никто не хочет, чтобы его видели. И это понятно: быть замеченным в подобном месте… И все остальные обитатели стараются не лезть в чужие дела. По своей природе их ремесло не любит огласки. Это все равно что пилить сук, на котором сидишь, – говорить всем, кто сюда приходит и уходит.

– Значит, у вас нет абсолютно ничего? – спросил Питт, стараясь не давать волю надежде.

Уиттл снова вздохнул.

– Есть кое-что, совсем немного. Как-никак речь идет об убийстве. Вероятно, его сдадут в архив как нераскрытое, но недели две мы ему посвятим. Похоже, этот Альби был смелым парнем – не держал язык за зубами. Его хорошо знали. По слухам, водился с кем-то из высшего общества, если можно этому верить.

– С кем? – нетерпеливо подался вперед Питт, чувствуя, как у него сдавило горло. – С кем из высшего общества?

Уиттл печально усмехнулся.

– Ни с кем из тех, кого вы знаете, мистер Питт. Я читал газеты. Если бы это был кто-нибудь, причастный к делу, я обязательно дал бы вам знать – как знак вежливости. Хотя я и не вижу, какой вам может быть от этого прок. Преступника вы поймали. Почему вас по-прежнему интересует это дело? – Сержант потер глаза. – Полагаю, есть нечто большее? – Он покачал головой. – В таких делах всегда есть что-то еще, но вы вряд ли это когда-либо узнаете. Благородные господа ведут себя очень скрытно, когда речь заходит о том, чтобы спрятать личные проблемы. Вы полагаете, молодой Уэйбурн сам наведывался в подобные заведения? Вполне возможно – но какое это теперь имеет значение? Юного повесы больше нет в живых, и нет никакого смысла доказывать, что в деле было много лжи.

– Что верно, то верно, – как можно вежливее произнес Питт. – Но если вы найдете свидетельства того, что Альби водил дружбу с кем-то из нашего района, о ком вам захочется узнать подробнее, возможно, я поделюсь с вами кое-чем полезным – правда, только подозрениями и неофициально.

Уиттл усмехнулся, впервые демонстрируя искреннее веселье.

– Мистер Питт, вы никогда не пробовали доказать, что какой-нибудь благородный господин был хотя бы случайно знаком с таким типом, как Альби Фробишер?

На этот вопрос можно было не отвечать. Оба понимали, что подобная профессиональная оплошность совершенно бессмысленна; больше того, полицейский, предъявивший такие обвинения, скорее всего, сам пострадает от собственной глупости больше, чем тот джентльмен, кому они были предъявлены. Хотя, конечно, поднимется скандал, но в первую очередь придется плохо начальству этого бедолаги, взявшему на службу такого тупицу и олуха, который понятия не имел, о чем можно говорить вслух, а о чем можно только строить предположения.

– Даже если это будет то, что нельзя использовать в качестве доказательств, – наконец сказал Питт, – мне все равно хотелось бы об этом знать.

– Чисто из любопытства, да? – Улыбка Уиттла стала шире. – Или вам известно что-то такое, о чем я не догадываюсь?

– Нет, – покачал головой Томас, – нет, мне известно катастрофически мало. И чем больше я узнаю, тем меньше, как мне кажется, понимаю, что к чему. Но все равно спасибо.

Питту потребовалось десять минут шагать по холоду, прежде чем он наконец смог поймать извозчика. Назвав адрес, забрался в экипаж, и только тут до него дошло, что его рассудок перевел в слова мысль, которая еще только начинала смутно вырисовываться на задворках сознания. Он возвращался в бордель, в котором жила Абигайль Винтерс, чтобы выяснить, известно ли кому-нибудь из девочек, куда именно она уехала. Инспектор боялся за нее, боялся, что она, мертвая и раздутая, лежит в реке на дне какого-то омута, или, быть может, течение уже унесло ее тело в открытое море.

Три дня спустя Питт получил письмо из полицейского участка в маленьком городке в Девоншире, в котором говорилось, что Абигайль Винтерс приехала туда и устроилась у дальней родственницы, живая и, по-видимому, в полном здравии. Единственная грамотная девушка в борделе сказала инспектору, куда именно уехала ее подруга, но тот решил не полагаться только на ее слово. Он лично разослал телеграммы в шесть полицейских участков, и из второго поступил ответ, которого он ждал. Как следовало из письма местного констебля, выведенного старательным почерком человека, не привыкшего много писать, Абигайль перебралась в деревню из-за своих легких, страдающих от лондонского тумана. Она рассудила, что воздух Девоншира, более мягкий и не содержащий дыма заводских и фабричных труб, поможет ей поправить здоровье.

Питт перечитал письмо несколько раз. Все это было просто нелепо. Письмо пришло из маленького провинциального городка – самое неподходящее место для того, чтобы заниматься тем ремеслом, которое выбрала для себя Абигайль. Кроме одной дальней родственницы, знакомых у нее там нет. Вне всякого сомнения, через год она вернется в Лондон, когда шумиха вокруг дела Уэйбурна утихнет.

Почему Абигайль уехала? Чего она испугалась? Того, что она солгала, – и если останется в Лондоне, то под давлением рано или поздно скажет правду? Питт поймал себя на том, что уже давно пришел к подобному выводу; единственное, он не знал, как все произошло. Абигайль заплатили за ложь – или же ее натолкнули на это расспросы Гилливрея? Догадалась ли она – по невысказанному слову, выражению лица, жесту, – чего хочет от нее сержант, и дала ему это в обмен на какие-то послабления в будущем? Гилливрей молод, сообразителен и более чем привлекателен. Ему была нужна проститутка, больная венерической болезнью. Как упорно он ее искал, насколько легко успокоился, обнаружив ту, которая удовлетворяла его запросам?

Это была ужасающая мысль; однако Гилливрей не стал бы первым, кто ухватился за удачно подвернувшиеся доказательства, чтобы осудить человека, по его искреннему убеждению виновного в гнусном преступлении, которое может повторяться снова и снова, до тех пор пока преступник будет оставаться на свободе. Это чистосердечное стремление предотвратить новое отвратительное деяние является естественным, особенно для того, кому совсем недавно приходилось видеть жертву. Понять это можно было легко. И в то же время это не имело оправданий.

Вызвав Гилливрея к себе в кабинет, Питт предложил ему сесть.

– Я разыскал Абигайль Винтерс, – объявил он, пристально следя за лицом сержанта.

Глаза Гилливрея тотчас же вспыхнули и забегали. Внутри у него разгорелся жар, лишивший его возможности говорить. Такого очевидного признания вины Питт, скорее всего, не добился бы и за целый час допросов, как бы ни давил на Гилливрея и сколько коварных ловушек ему ни ставил. Внезапный испуг оказался более действенным, возложив на сержанта необходимость дать ответ до того, как тот успел полностью осмыслить сказанное Питтом и скрыть вину в своем взгляде.

– Понятно, – тихо произнес инспектор. – Я предпочел бы считать, что вы не подкупили Абигайль Винтерс в открытую. Но вы недвусмысленными намеками подвели ее к лжесвидетельству, не так ли? Вы ее пригласили, а она приняла ваше предложение.

– Мистер Питт!.. – Лицо Гилливрея стало пунцовым.

Томас знал, что последует дальше – многословные рассуждения и объяснения. Он не хотел выслушивать их, потому что знал все наперед, и еще ему не хотелось, чтобы Гилливрей оправдывался. До сих пор он считал, что не любит сержанта, но теперь, когда наконец наступил решающий момент, он решил избавить его от унижений.

– Не надо, – тихо промолвил Питт. – Я знаю все ваши объяснения.

– Но, мистер Питт…

Инспектор протянул ему лист бумаги.

– Произошло ограбление, похищено много дорогого серебра. Вот адрес. Отправляйтесь туда и займитесь этим.

Гилливрей молча взял адрес, поколебался мгновение, словно намереваясь продолжить спор, затем развернулся на каблуках и вышел, с силой хлопнув за собой дверью.

Глава 11

Питт стоял под новым электрическим фонарем на набережной Темзы и смотрел на черную воду, которая танцевала в отсветах яркими искрами, после чего утекала дальше в непроницаемый мрак. Круглые шары вдоль балюстрады напоминали многочисленные маленькие луны, висящие прямо над головами изящной и модной толпы, которая прогуливалась в этот морозный зимний вечер, кутаясь в дорогие меха, звонко стуча каблуками по затянутой коркой льда мостовой.

После того как Джерома повесят, все, что Питт выяснит об убийстве Артура Уэйбурна, уже не будет иметь никакого значения. Однако останется еще Альби. Кто бы ни убил его, это определенно не Джером; когда было совершено преступление, тот был надежно заточен в самом сердце Ньюгейтской тюрьмы.

Связаны ли между собой оба убийства? Или же это не более чем случайное совпадение?

Какая-то женщина рассмеялась, проходя мимо Питта, так близко, что край ее юбки скользнул по его брюкам. Ее спутник, в лихо заломленном набок цилиндре, склонился к ней и что-то шепнул. Женщина снова засмеялась, и Питт интуитивно догадался, чтосказал ей мужчина.

Повернувшись к ним спиной, инспектор стоял, уставившись в непроницаемую пустоту реки. Он хотел узнать, кто убил Альби. И ему по-прежнему казалось, что в деле Артура Уэйбурна оставалось еще много лжи, лжи очень важной, хотя рассудок его пока что не мог предложить объяснений, что это за ложь и какое она имеет значение.

Сегодня вечером Питт снова ездил в Дептфорд, но не узнал ничего существенного, лишь множество подробностей, о которых можно было и так догадаться. В числе клиентов Альби были весьма состоятельные мужчины, готовые идти на многое, только чтобы их странные вкусы не получили огласку. Неужели у Альби хватило глупости повысить уровень жизни за счет шантажа, тем самым застраховав себя от того времени, когда он уже не сможет больше сам назначать цену за свои услуги?

Но все же, как правильно заметил сержант Уиттл, гораздо вероятнее Альби стал жертвой обычной ссоры с одним из клиентов, который задушил его в пылу ревности или неутоленного вожделения. Или, быть может, имела место самая заурядная драка из-за денег. Быть может, Альби просто проявил чрезмерную алчность.

И все же Питт хотел знать всю правду; вопросы без ответов не давали ему покоя, раздражая его подобно непрекращающейся ноющей боли.

Выпрямившись, Томас направился вдоль ряда фонарей. Он шел быстрее праздно гуляющих, которые кутались в шарфы, чтобы защититься от пронизывающего ветра. Рядом с ними медленно катили экипажи, готовые забрать их, как только им надоест разминать ноги. Вскоре и Питт поймал извозчика и поспешил домой.

На следующий день в полдень встревоженный констебль постучал в дверь кабинета Питта и сказал, что мистер Этельстан немедленно требует его к себе. Ничего не подозревая, Томас направился наверх; все его мысли в настоящий момент были поглощены проблемой возвращения похищенного серебра. Он решил, что суперинтендант хочет выяснить у него, какова вероятность вынесения обвинительного приговора.

– Питт! – взревел Этельстан, как только инспектор вошел к нему в кабинет. Суперинтендант стоял, в большой пепельнице из полированного камня лежала смятая сигара, топорщась рассыпавшимся табаком. – Питт, клянусь Богом, я вас раздавлю! – Его голос поднялся еще выше. – Руки по швам, когда я с вами говорю!

Питт послушно сдвинул каблуки, изумленный багровым лицом и трясущимися руками Этельстана. Очевидно, суперинтендант был на грани того, чтобы полностью потерять над собой контроль.

– Не стойте как истукан! – Обойдя вокруг стола, Этельстан оказался лицом к лицу с Питтом. – Я не потерплю тупое неповиновение! Вы полагаете, вам сойдет с рук все что угодно, да? Только потому, что какому-то сельскому помещику-выскочке вздумалось обучать вас вместе со своим сыном, и теперь вам кажется, будто вы умеете говорить как джентльмен? Что ж, Питт, позвольте вывести вас из заблуждения – вы полицейский инспектор и обязаны соблюдать дисциплину, как и любой другой сотрудник полиции. Я могу повысить вас по службе, если сочту, что вы того достойны, и также запросто могу разжаловать в сержанты или даже простые констебли, если увижу на то причины. Больше того, в моем праве просто выгнать вас из полиции! Я запросто могу выставить вас на улицу! Как вам это понравится, Питт? Ни работы, ни денег. Как вы в таком случае будете содержать свою жену, благородную даму, привыкшую ни в чем не испытывать нужды, а?

Томас едва не рассмеялся вслух: как все это было нелепо! У Этельстана был такой вид, будто он того гляди свалится в обморок, если ничего не предпримет. Но Питту также стало страшно. Пусть Этельстан выглядит смешно, стоя посреди кабинета с багровым лицом, выпученными глазами и раздутой, как у индюка, шеей, стянутой удушливо-жестким белым воротничком, но он находится на самой грани самообладания и запросто может уволить Питта из полиции. Томас любил свою работу; он считал, что приносит обществу пользу, распутывая клубки тайн и устанавливая истину – порой нелицеприятную. Это позволяло ему чувствовать, что он чего-то стоит; просыпаясь по утрам, Томас знал, почему ему надо встать, куда он должен будет пойти, и это наполняло его жизнь смыслом. Если бы его остановили на улице и спросили: «Кто вы такой», он в ответ перечислил бы все то, чем он являлся и почему; и речь шла не только о внешней стороне ремесла, но и о его сути. Этельстан даже не представлял себе, насколько сильным ударом явилась бы для него потеря этой работы.

Но, глядя на багровое лицо суперинтенданта, Питт понял, что тот хотя бы отчасти сознает, какое значение имеет для него работа. Этельстан хотел запугать его, принудить к послушанию.

Значит, дело снова касалось Альби и Артура Уэйбурна. Ничего другого настолько же важного больше не было.

Внезапно Этельстан вскинул руку и ударил Питта по лицу. Боль была жгучей, но инспектор поймал себя на том, что удивляться было глупо. Он стоял, вытянувшись по швам.

– Да, сэр? – ровным голосом спросил он. – В чем дело?

Похоже, до Этельстана дошло, что он до последней капли растерял собственное достоинство, позволив себе отдаться неконтролируемым чувствам в присутствии подчиненного. Кровь по-прежнему приливала к его лицу, но он медленно сделал глубокий вдох, и руки у него перестали трястись.

– Вы снова ездили в дептфордский полицейский участок, – уже гораздо тише сказал суперинтендант. – Вы вмешивались в расследование, которое ведется там, и запрашивали сведения о смерти подростка-проститутки Фробишера.

– Я отправился туда в свое свободное время, – ответил Питт, – предложить свою помощь, поскольку нам уже многое известно об этом человеке, а дептфордская полиция столкнулась с ним впервые. Если вы помните, он жил в нашем районе.

– Не дерзите мне! Разумеется, я все помню! Это извращенец, торговавший своим телом, к услугам которого прибегал Джером! Он заслужил такую участь! Сам обусловил свою погибель! И чем больше такого сброда убивает друг друга, тем лучше чувствуют себя в нашем городе порядочные люди. А нам с вами, Питт, платят именно за то, чтобы оберегать порядочных людей! Не забывайте это!

Слова вырвались у Питта, прежде чем он успел подумать.

– Порядочные люди – это те, сэр, кто спит только со своими женами? – Он хотел, чтобы его замечание прозвучало наивно, но все же в его голос прокрался сарказм. – А как мне узнать, сэр, которые порядочные?

Этельстан уставился на него. Кровь прилила к его лицу и тотчас же отхлынула.

– Вы уволены, Питт! – наконец сказал он. – Вы больше не работаете в полиции!

Томасу показалось, будто его со всех сторон стиснул ледяной холод, словно он оступился и упал в реку. Инспектор сам не узнал свой голос, наполненный бравадой, которую на самом деле он не испытывал.

– Быть может, сэр, так оно и к лучшему. Я все равно не смог бы достоверно определять, кого нам следует защищать, а кому можно позволить убивать друг друга. Я ошибочно полагал, что мы должны предотвращать преступления и задерживать преступников, насколько это в наших силах, причем общественное положение и моральные устои жертвы и нарушителя не имеют значения, – мы должны обеспечивать закон и порядок, «без злобы, страха и предпочтений».

Горячая краска снова нахлынула на лицо Этельстана.

– Вы обвиняете меня в предпочтениях, Питт? Вы хотите сказать, что я продажный?

– Нет, сэр. Вы сами это сказали, – ответил Питт. Теперь ему больше нечего было терять. Этельстан отнял у него все, что только мог отнять, и теперь у него не было над ним власти.

Суперинтендант сглотнул комок в горле.

– Вы меня неправильно поняли, – с едва сдерживаемой яростью произнес он, но уже тихо, внезапно снова стараясь взять себя в руки. – Временами мне кажется, что вы нарочно притворяетесь глупым. Ничего такого я не говорил. Я имел в виду только то, что Альби Фробишера и ему подобных рано или поздно ждет плохой конец, и мы ничего не можем с этим поделать – только и всего.

– Прошу прощения, сэр. Мне показалось, вы сказали, что мы не должны ничего делать.

– Чепуха! – Этельстан замахал руками, словно прогоняя саму такую мысль. – Я не говорил ничего подобного. Разумеется, мы должны прилагать все усилия! Просто это дело безнадежно. Неразумно тратить лучшие силы полиции на расследование, в котором нет никаких шансов на успех! Так диктует здравый смысл. Из вас никогда не получится хороший администратор, Питт, если вы не научитесь понимать, как лучшим образом использовать ограниченные силы, имеющиеся в наличии! Пусть это послужит вам уроком.

– Едва ли я когда-либо стану администратором, поскольку у меня нет работы, – заметил Питт.

Холодная реальность постепенно запечатлевалась у него в сознании. Сквозь первое потрясение начинало проглядывать беспросветное будущее. Это было по-детски нелепо, но ему к горлу подкатил клубок. В это мгновение Питт ненавидел Этельстана так сильно, что ему хотелось его ударить, избить до крови. После чего он выйдет из участка, где все его знают, и спрячется в сером унылом дожде, чтобы совладать с желанием расплакаться. Но только, разумеется, это желание возникнет снова, когда он увидит Шарлотту, и тогда он опозорится перед ней, показав себя слабым и безвольным.

– Так! – раздраженно фыркнул суперинтендант. – Ну… я человек не злопамятный… и готов закрыть глаза на это нарушение, если в будущем вы будете вести себя более осмотрительно. Можете по-прежнему считать себя сотрудником полиции. – Взглянув Питту в лицо, он поднял руку. – Нет! Я настаиваю, не спорьте со мной! Мне прекрасно известна ваша чрезмерная импульсивность, но я готов предоставить вам определенную свободу. У вас на счету отлично проведенные расследования, и вам можно простить редкие ошибки. А теперь убирайтесь с глаз моих долой, пока я не передумал. И больше ни словом не упоминайте об Артуре Уэйбурне и всем остальном, связанном с тем делом – даже косвенно! – Этельстан снова махнул рукой. – Вы меня услышали?

Питт недоуменно заморгал. У него возникло ощущение, что суперинтендант обрадован таким исходом не меньше его. Лицо Этельстана все еще оставалось багровым, в глазах сквозила тревога.

– Вы меня услышали? – повторил он, повышая голос.

– Да, сэр, – ответил Питт, изображая некое подобие стойки «смирно». – Да, сэр.

– Вот и хорошо. А теперь уходите и занимайтесь своими делами. Убирайтесь!

Питт повиновался, однако, дойдя до застеленной ковровой дорожкой лестницы, он остановился, внезапно охваченный слабостью.

Тем временем Шарлотта и Эмили с воодушевлением продолжали борьбу.

Чем больше они узнавали от Карлайла и из других источников, тем более серьезным становилось их дело – и тем сильнее нарастал их гнев. В них крепло чувство своей ответственности, потому что судьба – или Господь Бог – избавили их самих от подобных страданий.

В ходе своей работы сестры в третий раз навестили Калланту Суинфорд, и именно тогда Шарлотте наконец удалось остаться наедине с Титусом. Эмили была в гостиной, обсуждая с хозяйкой дома новую информацию, а Шарлотта тем временем удалилась в кабинет, чтобы снять копии с документов, которые нужно было распространить среди других светских дам, желающих присоединиться к движению. Она сидела за письменным столом с откидной крышкой, выводя строчки аккуратным почерком, как вдруг, подняв взгляд, увидела перед собой довольно симпатичного подростка с золотыми веснушками, в точности как у Калланты.

– Добрый день, – вежливо поздоровалась Шарлотта. – Должно быть, вы Титус.

Она не сразу узнала его; у себя дома мальчик казался гораздо более спокойным, чем на месте для дачи свидетельских показаний. В его движениях больше не было того отвращения к происходящему.

– Да, мэм, – учтиво ответил Титус. – А вы подруга мамы?

– Да. Меня зовут Шарлотта Питт. Мы работаем вместе над тем, чтобы положить конец очень плохим вещам. Я так понимаю, вы знаете об этом. – Отчасти Шарлотта хотела дать мальчику почувствовать себя взрослым, посвященным в тайны; но она также еще не забыла, как они с Эмили частенько подслушивали за дверью, когда их мать принимала гостей. Сара же считала подобные занятия ниже своего достоинства. Хотя, конечно, им никогда не приходилось слышать ничего такого поразительного и щекочущего юношеское воображение, как борьба с детской проституцией.

Титус посмотрел на нее с открытостью, чуть приправленной некоторой неуверенностью. Он не хотел признаваться в том, что ничего не знает; в конце концов, перед ним была женщина, а он уже был достаточно взрослый, чтобы начинать чувствовать себя мужчиной. Детство с его обидами и унижениями быстро сдавало свои позиции.

– О да, – вскинув подбородок, подтвердил мальчик. Затем любопытство взяло верх. Упускать такую прекрасную возможность было нельзя. – По крайней мере мне известна определенная часть этого. Конечно, как вы понимаете, я также не должен забывать о своих занятиях.

– Конечно, – согласилась Шарлотта, откладывая перо. У нее внутри всколыхнулась надежда. Еще не слишком поздно – если только Титус изменит свои показания. Но только ни в коем случае нельзя было показывать ему свое возбуждение.

Сглотнув комок в горле, Шарлотта постаралась произнести как можно спокойнее:

– Времени нам отведено немного, и тратить его нужно с умом.

Пододвинув стульчик с мягким сиденьем, Титус сел.

– Что вы пишете? – Он был хорошо воспитан, а его манеры – безупречны. Его вопрос прозвучал как дружеский интерес, возможно даже, с оттенком снисхождения, но ни в коей мере как нечто настолько вульгарное, как любопытство.

Шарлотта и так собиралась все ему рассказать – по сравнению с ее собственным любопытство Титуса было бледным и детским. Она скользнула взглядом по листу бумаги, словно напоминая себе, о чем там идет речь.

– А, это? Перечень заработной платы, которую люди получают за то, что распарывают на отдельные детали старую одежду, чтобы другие смогли сшить из них новые вещи.

– Зачем все это? Кому нужны вещи, сшитые из чьей-то ношеной одежды?

– Беднякам, у которых нет денег, чтобы купить новую одежду, – ответила Шарлотта, показывая мальчику лист, с которого снимала копию.

Титус посмотрел на нее, посмотрел на список.

– Но это очень маленькие деньги. – Он снова пробежал взглядом по колонке одних пенни. – Похоже, это не слишком хорошая работа.

– Совершенно верно, – согласилась Шарлотта. – На одну только такую зарплату не проживешь, и людям часто приходится заниматься чем-либо еще.

– Если бы я был бедняком, я бы определенно занялся чем-нибудь другим. – Мальчик вернул список.

Под бедняками он имел в виду тех, кому вообще приходится работать, и Шарлотта это поняла. Для него деньги были чем-то само собой разумеющимся – их не нужно было доставать.

– О, некоторые как раз и занимаются другим, – как бы мимоходом заметила Шарлотта. – Вот этому-то мы и пытаемся положить конец.

Ей пришлось подождать несколько мгновений, прежде чем Титус задал вопрос, который она и хотела от него услышать:

– Миссис Питт, почему вы боретесь с этим? По-моему, это несправедливо. Почему люди вынуждены распарывать старую одежду за гроши, если они могут зарабатывать деньги чем-то другим?

– Я не хочу, чтобы люди возились со старым тряпьем. – Теперь Шарлотта бесцеремонно употребила это слово. – По крайней мере, не за такие жалкие гроши. Но я также не хочу, чтобы они занимались проституцией, особенно если речь идет о детях. – Она помолчала, собираясь с духом. – И в первую очередь о мальчиках.

Мужская гордость не позволяла Титусу признаться в собственном неведении. Он находился в обществе женщины, которую находил очень привлекательной. И ему было очень важно произвести на нее впечатление.