Текст книги "Лживый язык"

Автор книги: Эндрю Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Спагетти чудесные, Адам, просто объедение. Соус изумительный.

– И вам спасибо, – сказал я, глотнув «Шато Марго». – Вино великолепное.

Крейс поднял свой бокал.

– Ваше здоровье. За вас. За все.

– Ваше здоровье, – вторил ему я, опустив глаза. – Ну что, давайте, я помою посуду?

– Да, но вы же почитать хотели.

Я прокашлялся.

– Гордон, что касается чтения…

– Да?

– Дайте мне часок. Хочу просмотреть свои записи, переделать пару предложений.

В его лице отразилось разочарование.

– Не хотелось бы ударить в грязь лицом перед вами.

– Что ж, ладно. – Крейс бросил взгляд на грязные тарелки, чашки и миски на рабочем столе. – Не трогали бы вы пока посуду. Позже помоете, если захотите. Тут такой беспорядок, одной тарелкой больше, одной меньше – какая разница?

– Хорошо, – согласился я. – Скажите, что вам нужно, пока я не ушел.

Крейс на минуту задумался, протянул мне свой бокал. Я стал наполнять его темной, почти черной жидкостью, а Крейс тем временем ладонью как бы невзначай коснулся моей руки и улыбнулся. Я не знал, как долго еще я смогу терпеть такое поведение, но ничего не сказал.

– Я буду ждать вас, – бросил мне вдогонку Крейс, когда я выходил из кухни.

Я пришел в свою комнату и стал просматривать свои наброски. Героем моего романа был молодой человек по имени Ричард, который не мог смириться с тем, что его возлюбленная, Эмма, положила конец их отношениям. Я описал, как юноша стоит на улице перед домом Эммы, смотрит на ее окна, не в силах понять, почему его отвергли. Он вспоминал то время, когда они были вместе, и млел от счастья. И был Ричард так одержим этим своим прошлым, что ему казалось, будто он и Эмма никогда и не расставались. Он возвращается в свою новую пустую квартиру, по пути покупает продукты и готовит дома вкусный ужин. Накрывает стол на двоих и за ужином беседует с пространством напротив него, словно там сидит его возлюбленная. Он сказал тост и поднял бокал, чокаясь с Эммой, идеальной женщиной, которую он всегда будет любить и которая навечно останется неизменной и нетронутой, по крайней мере, в его памяти.

Крейса я нашел в гостиной. Он сидел, закрыв глаза, хмурился. При моем появлении он открыл глаза, улыбнулся и сказал, чтобы я садился напротив него.

– Устраивайтесь поудобнее и начинайте читать, – радостно произнес он.

Кашлянув, я объяснил, что принес всего лишь небольшой эпизод, который, я надеюсь, со временем разовьется в более крупное произведение. Нерешительно я начал читать. Время от времени я поднимал голову и бросал взгляд на Крейса. Тот слушал внимательно, иногда кивал, одобряя, соглашаясь или в силу привычки. Не знаю, как долго я читал, может, около четверти часа, но к тому времени, когда мое повествование подошло к концу – завершалось оно сценой, когда Ричард за ужином обращается к своей воображаемой возлюбленной, – я заметил, что в глазах у Крейса стоят слезы. Когда я умолк, он был так взволнован, что не мог произнести ни слова.

– Простите, – наконец сказал он, махнув рукой перед своим лицом. – Это… это прекрасно. Восхитительно.

– А мне кажется, что этот отрывок требует доработки, – возразил я, изумленный и смущенный его реакцией.

– Нет, нет, идеально написано.

– Конечно, я буду благодарен вам за любую критику. Может, на ваш взгляд, следует что-то переделать, изменить?

– Нет-нет, не меняйте ни слова. Ни единого слова.

– Спасибо, Гордон. Ваша похвала для меня очень много значит.

– Не стоит благодарности, мой милый мальчик. Вы все написали замечательно. У вас богатое воображение.

* * *

Следующие несколько дней я выполнял свои обязанности: поместил гравюру из книги Франческо де Лодовичи под новое стекло и повесил ее на стену, поправил остальные картины, которые сдвинул с места бывший помощник Крейса, вымыл грязные кастрюли и сковороды, прибрался в гостиной. Работая, я мысленно репетировал сцену разоблачения Гордона, представлял, как изложу ему постыдные факты его биографии. Я войду в гостиную, где Крейс будет читать, и попрошу выслушать меня: я хочу сообщить ему нечто важное. Он поднимет голову, поначалу глядя на меня безо всякого интереса, но потом, когда услышит мою речь, глаза его наполнятся паническим ужасом. Я вновь и вновь прокручивал в голове наш разговор, мысленно произнося каждую фразу с разными интонациями, выделяя то или иное слово, делая паузы. Я остановлюсь и несколько мгновений буду хранить молчание, наблюдая, как меняется в лице Крейс, узнав, что у меня есть предсмертная записка Криса. Да, эта пауза добавит драматизма. Великолепный план.

Однако я должен говорить убедительно, уверенно. В конце концов, не хочу же я, чтобы Крейс исказил мои слова. Оправдаться он не сможет. У меня есть письменные доказательства его вины, там все изложено черным по белому.

Главное – выбрать точный момент. Прежде чем бросить Крейсу вызов, я должен усыпить его бдительность, сделать так, чтобы он испытывал ложное чувство безопасности. Поэтому я исправно выполнял распоряжения старика, старался не сердить его, не восстанавливать против себя. Игнорировал его вспышки раздражительности, грубые выходки, пренебрежительный отказ отвечать на мои вопросы и терпел его жалкие попытки флиртовать со мной. Когда он «случайно» меня касался, пытаясь протиснуться мимо меня в угол кухни, и я чувствовал, как его грудь прижимается ко мне, я просто закрывал глаза, представляя, что я нахожусь где-то в другом месте. С тех пор как я вернулся, его интерес ко мне заметно возрос – почти до одержимости, иначе и не скажешь. Например, когда я сказал, что мне нужно отлучиться из палаццо за новым стеклом для гравюры Франческо де Лодовичи, он едва не расплакался. Уступил лишь после того, как я заметил, что иначе придется повесить гравюру под разбитым стеклом, и пообещал обернуться быстро. Часто я ловил на себе его взгляд: он смотрел на меня с мечтательным выражением на лице, будто вспоминал что-то приятное из своего прошлого.

Однажды вечером, после того, как Крейс сказал мне, что он укладывается спать, я сделал себе горячую ванну. Я погрузился в воду и закрыл глаза, слушая биение своего сердца, звучавшего, как отдаленный прерывистый бой барабана. Не знаю, сколько времени я так лежал. Зато помню ощущение свободы, что владело мной в том темном местечке, где все мои чувства восприятия были притуплены. Пока вода не остыла, я натер себя мочалкой, смыл мыло, выбрался из ванны и только начал вытираться, как увидел, что дверная ручка медленно поворачивается. Я сообразил, что забыл запереть дверь, – в конце концов, Крейс ведь пожелал мне спокойной ночи. Собираясь задвинуть шпингалет, я быстро подскочил к двери, но она уже начала открываться. Я повязал полотенце вокруг бедер, но Крейс, даже не удосужившись постучать, уже входил в ванную. Извинившись, он сказал, что ему надо срочно в туалет. Крейс все еще был полностью одетым – в ярко-оранжевых вельветовых брюках, белой рубашке и светло-коричневом твидовом пиджаке, который он не снимал целый день. Очевидно, он все-таки решил пока не ложиться спать. Его взгляд остановился на моей груди, заскользил вверх-вниз по моему торсу, словно он собирался полакомиться моей плотью.

– Я оставлю вас, – сказал я, чувствуя, что краснею.

– Не стоит выходить из-за меня. В конце концов, мы с вами оба мальчики.

– Все нормально, Гордон. Делайте свои дела. – Я вышел из ванной как раз в тот момент, когда Крейс стал расстегивать брюки.

Стоя в коридоре, я услышал, как старик мочится в унитаз, а через пару мгновений он окликнул меня, сказав, что ванная свободна. Он ждал в дверях, зная, что мне придется протиснуться мимо него. Я улыбнулся, надеясь, что Крейс освободит проход, но он не двигался с места.

– Удивительно это, вам не кажется?

– Что именно?

– Вы и я. Здесь и сейчас.

– Простите, я не совсем вас понимаю.

– Будто это было предназначено самой судьбой, вы не находите? Все, что вы сделали для меня с тех пор, как поселились здесь, ваша доброта, внимание к мелочам. Вы же видели, во что я превратился, когда вы уехали на неделю. Жалкое зрелище. Вы изменили мою жизнь.

– Я рад, что вы счастливы.

– О, да. Давно я не знал такого счастья.

Я шагнул к нему, намекая на то, чтобы он уступил мне дорогу, но он продолжал стоять, как стоял. Я стал нервно переступать с ноги на ногу, якобы пытаясь согреться.

– Какой же я бесчувственный чурбан! Непростительно с моей стороны. Вы ведь не успели вытереться как следует, мерзнете, наверно. Вам нужно немедленно одеться. И чем только я думаю?

Крейс повернулся боком в дверях, предлагая мне пройти. Поддерживая полотенце одной рукой, чуть опустив голову, чтобы не встречаться с ним взглядом, я прошел мимо него, почти ожидая ощутить прикосновение его руки на своей пояснице. Крейс не дотронулся до меня, но уходить не спешил. Так и стоял в дверях со странным выражением на лице. Мысленно я приказывал ему закрыть дверь и уйти прочь, но он продолжал смотреть на меня, словно испытывал мое терпение. Интересно, чего он ждет? Думает, я позволю ему смотреть, как я вытираюсь? Эта мысль вызывала отвращение, так что меня едва не стошнило. Я опять покраснел, во мне закипал гнев, запястье болело от напряжения – слишком сильно я стискивал конец полотенца в руке. Мне пришлось сосредоточиться, чтобы удержать руку на месте, иначе я за себя не ручался. Но как раз в то мгновение, когда я уже готов был сорваться, Крейс шагнул в коридор.

– Что ж вы меня раньше не прогнали? – сказал он. – Бедняга, вы весь дрожите. Не хватало еще, чтоб вы умерли от простуды.

Как только Крейс ушел в свою спальню, я захлопнул дверь и, содрогаясь всем телом, без сил опустился на край ванны. Я не позволял себе думать о том, что могло бы произойти, и продолжал вытираться. Одеваясь, я пытался убедить себя, что это просто еще один пример эксцентричности Крейса. Но не мог позабыть, как он смотрел на меня, когда стоял в дверях ванной. В его взгляде читалось не столько желание, сколько предвкушение.

* * *

Мне снилось, что я в доме родителей, только почему-то коридоры там уходили в бесконечность, а комнат было гораздо больше. Я бегал по дому, искал что-то. Сам не знаю что. Но был уверен, что узнаю это что-то, как только найду. Я стал подниматься по лестнице, ступеньки таяли подо мной. Я шагнул на лестничную площадку, но вместо того, чтобы подняться выше, рухнул в темноту. Я падал и падал, пролетел сотни футов и, наконец, оказался в коридоре рядом с комнатой, которая служила мне спальней, когда я был подростком. Где-то играла музыка – компакт-диск, который, я знал это, я сам купил, однако названия его вспомнить не мог. Я повернул дверную ручку, вошел в комнату и увидел мальчика, сидящего на кровати спиной ко мне. На нем были черные брюки, синий блейзер и белая рубашка – та самая форма, в которой я ходил в школу. Поэтому я решил, что это кто-то из моих друзей-одноклассников. Но, как ни странно, имени его я не знал. Я приблизился к кровати, дотронулся до щеки мальчика. Тот начал поворачиваться ко мне. Я почувствовал, как что-то коснулось моего лица – в том же самом месте.

Я открыл глаза и резко сел в постели. Я был уверен, что прикосновение было реальным, оно мне не приснилось. Из коридора доносились звуки удаляющихся шагов. Я протер глаза и стал вглядываться в темноту, постепенно различия очертания изогнутой спинки кровати, оконных ставней, стола и своего рюкзака в углу комнаты. Я прислушался: в доме тишина; слышно только, как за окнами палаццо плещется вода. Я посмотрел на свои часы, лежавшие у кровати. 3 часа 26 минут.

Прошло всего несколько часов с тех пор, как Крейс неожиданно ввалился в ванную, пока я купался. Теперь же он украдкой пробрался в мою комнату посреди ночи. Я провел пальцами по щеке, потрогал то место, которого он коснулся. Мне казалось, что оно стало другим, что Крейс оставил на нем свой отпечаток. Нервные окончания вибрировали, будто ладонь Крейса все еще лежала на моей щеке.

Я встал с кровати и на цыпочках подошел к двери. Она была чуть приотворена. Я был уверен, что плотно закрыл дверь перед сном. Я отворил дверь, вышел в темный коридор и, ведя руку по стене, на ощупь добрался до портего. В окно холла струился лунный свет. В его сиянии картины и гравюры мерцали пугающими серебристыми бликами. Я прошел в коридор, который вел в покои Крейса, и перед дверью его комнаты остановился. Я был уверен, что слышу, как он возится за стеной. Я уже хотел повернуть назад и отправиться в свою спальню, как дверь начала открываться и темноту прорезал луч света.

– Адам? Это вы? – спросил Крейс, появляясь в дверях.

– Да, – шепотом ответил я.

– Бог мой, что вы здесь делаете?

– В туалет ходил.

– Как вы меня напугали. Я услышал за дверью какие-то звуки и подумал, что это тот парень вернулся.

– Нет, это всего лишь я, – сказал я, притворно зевнув.

– Что-то не спится мне, – пожаловался Крейс, выходя из своей комнаты и открывая дверь ванной. – Нужно таблетки принять. Так, где же они? Ведь здесь должны быть.

Я отправился в свою комнату, но Крейс окликнул меня.

– Не поможете мне? – В его голосе слышалось отчаяние. – Не могу найти эту дрянь. Вечно куда-то деваются. Черт, да где же они?

Все содержимое аптечки – пластырь, пустые тюбики из-под мази против геморроя, кусачки для маникюра, бумажные салфетки, темные пластиковые пузырьки со старыми лекарствами – он вывалил в раковину и теперь рылся в ворохе медикаментов, время от времени кидая через плечо ту или иную ненужную упаковку.

– Гордон, постойте, позвольте мне. – Я встал рядом с ним. – Послушайте… вы идите ложитесь, а я найду таблетки и принесу вам.

– Правда? Вы очень любезны. Даже не знаю, что со мной. Подкосило меня после того… ну, вы понимаете…

Он вскинул свои тонкие, почти невидимые брови в знак признательности и взаимопонимания, но маниакальный блеск его глаз и хищная улыбка вызвали у меня неприятные ощущения.

– Какие таблетки вы ищите? Как они называются?

– Кажется, диазепам.

– Вы идите к себе, я приду через пару минут.

Крейс задержал взгляд на моем лице, потом повернулся и пошел в свою комнату. Я стал перебирать бутылочки со старой микстурой от кашля и жидкостью от солнечных ожогов, тюбики с противоотечным средством и десятки других препаратов, пока не нашел таблетки, которые искал. Я отложил их в сторону, потом убрал аптечку на место. Когда я закрывал шкафчик, в зеркале мелькнуло мое отражение. А может, это был Крис?

Я прошел на кухню, налил в стакан воды и с таблетками вернулся в спальню Крейса. Тот полулежал на своей роскошной кровати в обрамлении занавесей из красного бархата. Голова его покоилась на подушке, приставленной к изголовью из слоновой кости. Ночник у его ложа отбрасывал странные тени на альков и образ Мадонны.

– Что бы я делал без вас?!

Эта фраза не сходила с языка Крейса с тех пор, как я вернулся в его палаццо. Я дал старику снотворное и стакан воды.

– Спасибо, дорогой, спасибо, – сказал он, тонким языком облизывая губы.

Дряблая кожа на его тощей шее затряслась, когда он запивал таблетки. Он накрыл своей рукой мою ладонь, стиснул ее в порыве безмолвной благодарности и так держал, пока я сам не отнял руку, не в силах больше выносить его прикосновение.

– Так, давайте-ка я взобью вам подушки, – произнес я, берясь за подушку у него под головой. – Сейчас уложим вас поудобнее, и вы заснете.

То ли снотворное подействовало, то ли сказался психологический фактор – раз принята таблетка, значит, можно спать, – но глаза у Крейса начали слипаться.

Он боролся со сном, пытаясь поддерживать разговор, но в конце концов сдался. Я задвинул тяжелые занавеси на его кровати, запечатав его в бархатный кокон, и только хотел погасить ночник, как Крейс вдруг глубоко вздохнул. Я наклонился вперед, немного оттянул на себя край тяжелой ткани и услышал, как старик прошептал имя Криса. Я ушел, оставив его в темноте грезить о своем прошлом.

* * *

Каждое утро, покидая свою комнату, я чувствовал себя так, будто выхожу на сцену играть некую роль перед хозяином палаццо Пеллико. Каждый день я говорил себе, что уже осталось недолго, что нужно потерпеть всего несколько недель, и тогда я стану хозяином положения, буду волен рассказать историю жизни Крейса так, как сочту нужным, так, как задумал. Необходимость вести себя определенным образом, быть неизменно учтивым и даже услужливым усиливала мои чувства неприязни и отвращения, которые я испытывал по отношению к Крейсу. Единственной отдушиной для меня был мой блокнот. На исходе каждого дня я доставал его из тайника и изливал на его страницы яд своей души – очищался, так сказать. Мой блокнот стал хранилищем всего темного, что было во мне.

Иногда Крейс замечал мою угрюмость. Спрашивал, что со мной. Мне приходилось опускать глаза, чтобы скрыть свою ненависть. Я был хорошим актером, умел в мгновение ока притвориться радостным и обаятельно улыбнуться старику. Всегда объяснял свое состояние отрешенности проблемами, связанными с работой над книгой. «Нет вдохновения», – говорил я, и Крейс понимающе кивал. Советовал мне вести дневник, записывать в нем свои повседневные мысли и наблюдения. Он на собственном опыте убедился, что это хороший способ поддерживать творческую форму. И добавлял: сам он ни за что на свете не хотел бы снова публиковаться; скорее умрет, чем позволит напечатать свое имя на обложке новой книги.

Теперь, когда мне были известны обстоятельства, вынудившие Крейса бросить писательский труд, я должен был признать, что, несмотря на мое почти что патологическое отвращение к нему, я восхищался тем, что он не изменил своего решения. Интересно, знает ли он о том, что мать Криса умерла? В конце концов, она была единственным препятствием, мешавшим Крейсу опубликовать свою вторую книгу, ведь Крис в своем предсмертном письме матери сказал, как она должна поступить в том случае, если его бывший наставник и возлюбленный попытается напечатать роман «Учитель музыки». Думаю, Шоу большой опасности не представлял. Да, ему известно о существовании этого романа, но теперь, когда я купил его молчание, он вряд ли станет что-либо предпринимать. По сути, все карты на руках лишь у меня одного, будущее Крейса зависит только от меня. Я – знаток истории его жизни, его чревовещатель, его биограф.

* * *

Я сидел в постели, делал записи в своем блокноте и слушал шум дождя, хлеставшего в окно. После вкусной трапезы – на ужин я приготовил linguine di mare<sup>[34]34
  Морской язык (итал.).


[Закрыть]</sup> – я с Крейсом немного почитал в гостиной, а потом, в одиннадцать часов, когда над Венецией уже бушевала непогода, он попросил, чтобы я, как обычно, принес ему стакан воды и две снотворные таблетки. Я в очередной раз посоветовал ему обратиться к врачу, он в очередной раз отказался. Ему невыносима сама мысль, заявил он, что чужой человек будет осматривать его, мять и щипать его тело. Крейс сказал, что за многие годы он скопил кучу таблеток, которых ему хватит до конца жизни. Интересно, зачем он вообще копил эти таблетки? Возможно, затем, чтобы в один прекрасный день покончить жизнь самоубийством. Это единственно разумное объяснение.

С тех пор как я вернулся из поездки, Крейс, казалось, без меня не мог и шагу ступить. Я опекал его круглые сутки. Утром готовил завтрак и стоял рядом, пока он одевался, днем читал ему или слушал, как он рассказывает о своей художественной коллекции, вечером помогал ему раздеться и лечь в постель, потом, по его настоянию, еще некоторое время сидел с ним, пока он не засыпал. Когда я говорил, что мне нужно сходить в магазин за продуктами, у него начинался приступ страха, который перерастал в истерику, если я не успокаивал его, уверяя, что вернусь по прошествии нескольких минут. Только когда Крейс засыпал, я получал возможность заниматься своими делами и делать записи в своем блокноте.

В тот вечер, после того, как я дал ему снотворное, он лег спать. Спустя два часа я вдруг услышал бессвязные, неразборчивые крики, доносившиеся из его комнаты. Может, вернулся бывший помощник Крейса? Я сунул блокнот под подушку и, как был в трусах и майке, выскочил в коридор и помчался в портего. Там я включил свет, озаривший каждый уголок холла, но никого не увидел. Из спальни Крейса по-прежнему доносились испуганные животные вопли. Я тихо постучал в его комнату; поскольку ответа не последовало, а жуткие стенания продолжали эхом разноситься по всему коридору, я открыл дверь и вошел. В спальне было темно. Крейс метался на кровати, дрыгал ногами и руками, сражаясь с бархатными занавесями. Было ясно, что ему снится кошмар.

– Гордон, Гордон, проснитесь, – сказал я, входя в альков.

Я раздвинул темно-красные занавеси и включил ночник. Но кошмар по-прежнему его не отпускал.

– Гордон. – Я тронул старика за костлявое плечо, скрытое под тканью хлопчатобумажной ночной сорочки. – Гордон.

Он выгнул спину. Его лицо тут же исказилось от боли, и он резко очнулся.

– Слава богу, – произнес Крейс, потирая глаза. – Мне снился ужасный сон.

Он сел в постели и посмотрел на меня – на его лице застыло ошеломленное, растерянное выражение.

– Надо ж, как меня проняло, – сказал он, содрогнувшись. – Жуткий сон, все происходило как наяву. Я пошел прогуляться – уже одно это наполняет меня страхом – и вдобавок, когда вернулся, увидел, что… что… вы мертвы.

Слезы застлали ему глаза, когда он стал заново переживать свой кошмар.

– Вы сидели на кухне за столом, повесив голову на грудь. Сначала я подумал, что вы спите. Подошел к вам, попытался разбудить. Вы не шевелились. И были холодны. Я ничего не понимал, стал трясти вас, вы не реагировали.

– Это и впрямь ужасно, но это всего лишь сон, – сказал я, пытаясь успокоить его. – Я здесь, с вами, живой и невредимый.

Он взял мою руку, стал потирать ее своей холодной влажной ладонью.

– Да, да, вы здесь. Вы ведь никогда не оставите меня, да? Мой Крис, ты никогда не покинешь меня. Ничто не разлучит нас теперь.

Он подался вперед, его руки будто сами собой обняли меня за шею. Я почувствовал, как его палец поглаживает мой затылок, спускается вниз к моей лопатке. Свою вторую ладонь он положил на мое плечо, помассировал его, потом переместил на мою ногу.

– Гордон, – ласково сказал я. – Я не Крис, я Адам. Адам.

Крейс вновь начал шептать имя Криса. Я почувствовал, как его язык касается моего уха.

– Гордон, – более сурово произнес я. – Проснитесь! Это Адам.

Когда его пальцы попытались проникнуть между моих бедер, я взял его за плечи и оттолкнул от себя.

– Прекратите, Гордон. Прекратите!

Крейс пару раз моргнул, словно пробуждаясь ото сна, потом, сообразив, что он наделал, закрыл лицо руками. Пальцы у него были длинные, как у людей, изображенных на картинах XV века.

– Адам, простите ли вы меня когда-нибудь? Я вел себя, как осел.

– Не волнуйтесь, – произнес я ровным тоном. – Вам снился кошмар.

– Да, это был ужасный, страшный сон. Даже не знаю, как вымолить у вас прощение. Боже, вы теперь меня ненавидите, думаете, что я грязный мерзкий старикашка.

– Ничего такого я не думаю. Пожалуйста, Гордон, вы только не волнуйтесь…

– Надеюсь, я не отвратил вас от себя? – спросил он, теребя в руках край своей ночной сорочки. – Я пойму, если вы решите уйти. С моей стороны это было абсолютно непростительное поведение. Непозволительное.

– В самом деле, Гордон. Давайте забудем о том, что произошло.

– Все, я теперь не усну, – сказал он, кусая ногти. – Вы не принесете мне еще две таблетки, прошу вас?

– А нужно ли? Ведь две вы уже приняли.

– Нужно. Иначе я глаз не сомкну, буду изводить себя, вновь и вновь вспоминая, как все это было.

– Что ж, если вы настаиваете.

– Да, настаиваю.

Я принес снотворное и воды. Крейс положил таблетки в рот, повернулся ко мне и, глядя на меня с любовью, поблагодарил.

– Теперь я буду спать, как убитый. – Он откинулся на подушку.

Я оставил его и вернулся в свою комнату. Где-то вдалеке гремел гром.

* * *

Я вернулся в свою комнату, но заснуть не мог. Все еще ощущал обжигающее прикосновение пальцев Крейса на своей шее и на ногах, чувствовал, как они ползут по моим бедрам. Страх того, что могло произойти, выбил меня из колеи. В голове моей теснились тысячи изощренных сценариев, один ужаснее другого. Я понял, что дальше так продолжаться не может, и решил, что завтра же сообщу Крейсу все, что мне известно. Выдвину ультиматум, предложу сделать выбор: сотрудничество либо разоблачение. Конечно, нужно быть готовым к неприятным сюрпризам, но это лучше, чем неизвестность. По крайней мере, так у меня появится хоть какая-то определенность. Я сам буду диктовать условия.

За окном сверкала молния, раскалывая ночное небо. С каждым ударом грома во мне нарастало возбуждение, словно гроза каким-то образом была связана с моей центральной нервной системой. Перед тем как попытаться заснуть, я убрал свой блокнот в тайник под полом у моего стола, но потом у меня возникло неодолимое желание просмотреть записи. Все так же в майке и трусах, я встал с постели и прошел в другой конец комнаты. Из ящика стола достал стамеску, спрятанную под стопкой старых газет, и с ее помощью поднял половицу. Под ней лежал мой литературный клад – материалы, которые, как я надеялся, принесут мне славу, а может, даже и состояние. Я стер слой пыли с пакета, развернул его и стал листать блокнот, сам поражаясь тому, как много я написал о Крейсе на основе ежедневного общения с ним. Я проделал огромную работу. Но, вновь перечитав предсмертную записку Криса, я вспомнил, что мне не хватает еще одного документа – рукописи романа «Учитель музыки». Если бы мне удалось найти ее, у меня в руках оказался бы самый главный козырь. Будь у меня эта неопубликованная рукопись, я без труда загнал бы Крейса в угол.

Я вспомнил его слова, сказанные мне перед тем, как я покинул его спальню, – что он будет спать как убитый. Грех не воспользоваться такой возможностью. Я быстро запихал все материалы и блокнот в пакеты и сунул сверток под пол. Положил стамеску в ящик стола, под газеты, и взял ручку с фонариком. На улице гремел гром, сотрясая палаццо до самого фундамента; в окно хлестал дождь. Если Крейс сумел заснуть в такую свирепую непогоду, значит, он и впрямь спит как убитый.

Я открыл дверь, по темному коридору прошел в портего. У входа в тот коридор, что вел в покои Крейса, я остановился, потом еще раз – у его спальни, прислушался. Из-за двери не доносилось ни звука. Я открыл дверь в его спальню и ступил на терраццио. Прежде чем начать поиски, нужно было убедиться, что Крейс крепко спит, поэтому я прошел в альков, где стояла его кровать, и кашлянул – сначала тихо, потом громче. Из-за бархатных занавесей слышалось дыхание, иногда нарушаемое гортанным всхрапом. Я заглянул за полог. Крейс лежал, подтянув колени к груди. Его рот был открыт, в уголках губ пузырилась слюна. Хоть веки его и были опущены, глаза под ними продолжали быстро двигаться в разные стороны – а это вернейший признак, что он пребывает в глубоком сне. Я задвинул полог. Пусть спит спокойно.

Я прошел через спальню к кабинету, открыл дверь. Ручкой-фонариком посветил в темноту. Его лучик выхватил из мрака чернильницу с черепашьей головой, потом другие предметы – редкие вещицы на выставочном стенде Крейса: керамическую бутыль в форме створчатой раковины, изящные вазы, миниатюры в бархатном обрамлении, мраморную плиту с изображением Муция Сцеволы, треугольную курильницу с крылатыми фигурками, медные подсвечники и чашу с изображением Ганимеда, которого похищает орел – олицетворение Зевса. Стены, обитые богатой красной тканью, казалось, были залиты кровью.

Сначала я проверил шкафчик с редкостями – водил пальцами по пустым пространствам между предметами, у задней стенки стеллажа, ища конверт или пакет. Ничего. Я оглядел высившиеся тут и там стопки книг. Некоторые из них, несмотря на все мои усилия, по-прежнему напоминали шаткие башни. У одной из стопок, сложенной из фолиантов огромных размеров, которые Крейс поместил в дальнем углу кабинета, я опустился на колени. Беря по одной книге из стопки, я быстро пролистывал каждую, проверяя, не заложено ли что-нибудь между страницами. Увы, ничего. Я стал рыться в его письменном столе, хотя уже однажды, в первые дни моего пребывания в палаццо, проверил каждый ящик и рукописи не нашел. Ведь могло быть и так, что раньше Крейс хранил этот машинописный текст где-то в другой части дома, а несколько недель назад перепрятал его в свой стол. За время своих изысканий я твердо усвоил одно: все нужно делать тщательно. Полагаться на предположения опасно.

Я выдвинул маленькие ящички в верхней части стола и нашел крошечные золотые ключики и желто-коричневый конверт с соломенной прядью – по-видимому, это были волосы Криса. Однако в глубине этого же ящика лежал еще один конверт, большего размера. Этого конверта я прежде не видел. Я достал его и при свете фонаря разглядел еще одну прядь волос, по цвету такую же, как волосы Криса, но на ощупь менее ломкую. Я вспомнил, как несколько дней назад проснулся ночью из-за того, что моего лица коснулось нечто ледяное. Тогда я подумал, что это были холодные пальцы Крейса, а теперь понял, что, скорее всего, это были ножницы, которыми он срезал локон с моей головы. Я перевернул конверт, и у меня на затылке волосы дыбом встали. На обратной стороне рукой Крейса по-итальянски была написана фраза, которая показалась мне смутно знакомой.

«Io son colei che ognuno al mondo brama, perche per me dopo la morte vive», – прочел я.

В этот момент я услышал за спиной шум. В комнату хлынул свет. Я обернулся. В дверях стоял Крейс – в ночной сорочке и халате. В руке он держал пистолет.

– Нашли что-нибудь интересное? – спросил он, ухмыляясь.

– Гордон… это не то, что вы думаете. Я…

– Что? Я прекрасно знаю, что вы делаете.

– Я просто пытался найти…

– Оставьте свое красноречие, Адам. Хоть раз перестаньте лгать.

Он шагнул ко мне, поднял пистолет, обеими руками навел его на меня.

– «Е se vitio о virtude opera trama», – сказал он. Его звучный голос ласкал слух.

– Что вы говорите?

– Заканчиваю изречение, которое вы начали читать. «Аллегория Славы». При сложившихся обстоятельствах оно как нельзя кстати, вы не находите? На вашем месте я бы его запомнил. Может пригодиться. «…Tal che a le spoglie о al degno imperio arrive…»

Крейс пытался держать пистолет ровно, но руки его тряслись, а вот глаза светились стальным блеском. В них читалась непреклонная решимость. Старик в самом деле собирался выстрелить в меня.

– «Per quello infamia son per questa Fama…»

Я понял, что ждать нельзя. Еще одно мгновение, и он спустит курок.

– «Е a colui per те solo si ascrive…»

He раздумывая, я бросился вперед, отбросив фонарь. Сбил Крейса с ног, и мы оба повалились на персидский ковер. Я услышал, как пистолет с глухим стуком упал на пол. Крейс яростно двигал своими жилистыми конечностями, пытаясь добраться до оружия. Я встал на четвереньки и в поисках пистолета стал осматривать комнату, шаря ладонями по полу.