Текст книги "Лживый язык"

Автор книги: Эндрю Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Как будешь добираться? До Дорсета.

– Поездом… два с половиной часа, от Ватерлоо до Дорчестера.

Я дождался, когда он выйдет из здания колледжа, и последовал за ним домой. В метро держался вне поля его зрения, сел в соседний вагон, спрятался за газетой. Я шел за ним от станции «Финсбери-парк», отставая от него каждый раз, когда он замедлял шаг или, как мне казалось, собирался оглянуться.

– Где остановишься?

– Пока не решил. Наверно, в какой-нибудь дешевой гостинице или, может быть, в пабе.

Перед тем как он свернул за угол, я натянул маску. Чистое позерство, но тогда я считал, что в этом есть смысл. В то утро я зашел в захудалый магазин одежды, купил там безобразную нейлоновую куртку с капюшоном, спортивные штаны и кроссовки. Я также надел черные перчатки из искусственной кожи.

– Что будешь делать там?

– Наведу кое-какие справки.

Я огляделся. Вокруг никого. Отлично.

– В какой части Дорсета?

– В городке под названием Уинтерборн. Это в пятнадцати милях от Дорчестера, по дороге на… Как же это?.. Бландфорд-Форум.

Когда он повернул ключ в замке, я подскочил к нему сзади, обхватил его за шею. Он попытался вывернуться, но я держал его бульдожьей хваткой; он перебирал руками, как насекомое лапками. Я решил, что подавать голос рискованно, и жестом велел ему отдать мне свою сумку.

Он бросил портфель на землю и сказал, чтобы я забирал все, что захочу. Лишь бы не трогал его самого. Жалкий придурок. Его рыжая борода тряслась, в серых глазах застыл страх. И как только Элайза могла польститься на это трусливое безнадежное ничтожество?

Я убрал руку с его шеи, и он повалился вперед, словно тряпичная кукла, жадно хватая ртом воздух, как утопающий, вынырнувший из воды. Уверен, я мог бы прикончить его на месте. Может, и следовало. Но вместо этого я схватил его за правую руку, скрутил ее за его спиной и переломил, как куриную дужку. Хруст ломающейся кости доставил мне удовлетворение. Я толкнул его на землю, он заскулил. Смеясь, я осмотрел содержимое его портфеля, взял кредитную карту, деньги и убежал. Удаляясь, я слышал, как он слабым голосом зовет на помощь. Но я уже скрылся в переулке, где снял с себя тренировочные штаны, куртку с капюшоном, переобулся, сдернул с головы маску, все засунул в рюкзак и вновь превратился в милого порядочного старательного студента: джинсы, белая рубашка, черные туфли из мягкой кожи, которые предусмотрительно взял с собой. Если полиция меня остановит, я прикинусь несведущим. Никто не поверит, что я мог совершить насилие.

* * *

В итоге родителям я решил не звонить до отъезда из Лондона. Не хотел слышать про свои выпускные экзамены. На что мне это знать теперь? Какой бы диплом у меня ни был, отец, я был уверен, все равно останется недоволен. И говорить с ним было бесполезно, он был просто псих.

Мы сидели за обеденным столом. Мама попыталась придать ужину нотку торжественности, поэтому на столе были красивый столовый сервиз, свечи, ножи с рукоятками из кости, хрустальные бокалы. Накануне моей поездки она приготовила блюда итальянской кухни, и ее лазанья оказалась вполне съедобной. Мы выпили несколько бокалов белого просекко, потом бутылку хорошего красного вина. Застольная беседа текла по узкому спокойному руслу, не сбиваясь на такие опасные темы, как мое прошлое или будущее, и все шло к тому, что мы проведем приятный вечер, по окончании которого мама расцелует меня в обе щеки, а с отцом мы обменяемся крепким рукопожатием и расстанемся, пожелав друг другу на прощание всего самого наилучшего. Идиллическая атмосфера изменилась в мгновение ока.

Мама принесла тирамису – любимый десерт отца – и поставила блюдо перед нами на стол.

– Какая красота! – воскликнул отец. – Пальчики оближешь!

Вероятно, мне следовало поддержать его, хотя бы одобрительно хмыкнуть, но я думал о Венеции, о своей новой работе в качестве учителя английского языка, о том, как я буду писать роман. В общем, я витал в облаках.

Должно быть, отец попытался передать мне кусочек десерта, но я этого не замечал до тех пор, пока не услышал, как он грохнул тарелкой о стол.

– Ты в своем репертуаре! – вдруг выпалил он. – Ни о ком не думаешь, кроме себя! Мама так старалась ради тебя, а ты хоть бы спасибо ей сказал.

– Питер, прекрати, ну же, в самом деле…

– Прости, Салли, но я не стану молчать. Не позволю, чтобы он относился к тебе – к нам – вот так. Ему нужно преподать хороший урок.

– Простите? – опомнился я. – Я что-то пропустил?

– Ты прекрасно понимаешь, в чем дело. Почему ты просто не попытаешься – хотя бы не попытаешься – быть нормальным человеком?

– Дорогой, перестань. Для Адама это последний вечер, и я хотела, чтобы мы посидели хорошо – все мы.

Глаза отца пылали гневом.

– Не защищай его. Вспомни, как ты расстроилась, когда узнала, что он натворил.

– Питер, не надо, не сейчас…

– Нет, мам, – перебил я ее. – Если отец хочет высказаться, не стоит ему мешать. Он явно не в духе, так что пусть уж лучше выпустит пар…

Последнюю фразу я произнес с нескрываемым презрением, будто она выражала все его жизненные принципы.

– Ладно, – кивнул он. – Я скажу, что меня беспокоит, если тебе и в самом деле это интересно. Мне даже думать страшно о том, что ты сделал. Когда отец Элайзы позвонил мне, я ушам своим не поверил. От стыда сквозь землю готов был провалиться. Ты поступил отвратительно, но самое ужасное, что ты даже не раскаиваешься в своем поступке. У тебя вообще есть совесть, Адам?

– Питер, успокойся… ты же так не думаешь, честно. Ну же, извинись немедленно. Иначе Адам решит…

– Господи, Салли, неужели ты не понимаешь? Мы уже втолковывали ему это сотни раз, он просто не хочет слышать. Я почти жалею, что Элайза не обратилась в полицию, как на том настаивал ее отец. Зачем только она его выгородила? Может, нам самим посадить его в тюрьму?

– Что за вздор ты несешь?! Ты же так не думаешь, – сказала мама. В ее глазах стояли слезы.

– Ему бы это пошло на пользу. По крайней мере, хоть раз в жизни он ответил бы за свои поступки.

Несколько секунд все молчали. Мама, стараясь не расплакаться, смотрела в стол. Потом резко встала, бросила салфетку на стул.

– Если б ты не держался с ним, как чужой, ничего бы этого не случилось, – проговорила она и ушла на кухню.

– Значит, это я виноват, что у нас вместо сына выросло беспринципное чудовище?

Мое терпение лопнуло. Не сказав ни слова, я вышел из-за стола, схватил в коридоре свои вещи – плащ и рюкзак. На кухне мама счищала тирамису в мусорное ведро с тарелки. Я поцеловал ее на прощание. Она попыталась меня остановить, хотя и не очень усердствовала, понимая, что это бесполезно. Уже на выходе из родительского дома я заметил отца. Он таращился на меня, открыв рот, будто дебил. Я посмотрел на него с ненавистью во взгляде. В кои-то веки я был доволен тем, что я – это я.

– Больше не смей ко мне приближаться, сволочь. Убью на месте, – сказал я и хлопнул за собой дверью.

С тех пор мы с ним не разговаривали. Держались как можно дальше друг от друга. Так нам обоим было спокойнее.

* * *

Я вновь шел по следу Крейса. У меня было такое чувство, что за последние несколько дней – не считая встречи с Лавинией Мэддон – я позволил ему ускользнуть. Мое прошлое слишком часто вторгалось в настоящее, омрачая мои мысли и отвлекая меня от моей истинной цели.

В поезде, следующем в Дорсет, я просмотрел весь собранный о Крейсе материал. Пролистал свой блокнот, в котором теперь было много заметок, еще раз прочитал газетные статьи. Если все пойдет по плану, думал я, в конце этой поездки я буду точно знать, что произошло между «пасынком» мистера Шоу и Крейсом; у меня будет дневник Криса. По возвращении в Венецию я буду вооружен исходным биографическим материалом, который предоставит мне услужливая Лавиния Мэддон. Я также лелеял надежду, что в дневнике описаны события, которые привели к смерти Криса, и я смогу понять, как он умер: покончил с собой или его убили. Убили. Какое странное неестественное слово. Мне до сих пор не верилось, что Крейс способен на убийство.

Поезд, окутанный серым туманом, подъехал к вокзалу Дорчестера. По платформе барабанил дождь. Люди, сутулясь и ежась, спешили спрятаться под крышей. Я вбежал в здание вокзала, промчался мимо билетной кассы и устремился к стоянке такси. Там стояла одна машина с запотевшими изнутри стеклами. Проведя рукой по волосам, я привлек к себе внимание таксиста, молодого толстяка с похожей на тесто кожей. Я спросил, слышал ли он про Уинтерборн, расположенный в пятнадцати милях от Дорчестера, и мы договорились, что он довезет меня туда за восемнадцать фунтов.

Мы заколесили по улицам города, выехали на окраину; «дворники» двигались по лобовому стеклу, словно крылья сломанной механической птицы.

– По делам приехали? – спросил таксист, пытаясь завести разговор.

– Что-то вроде того, – ответил я.

– Прежде уже бывали в этих краях?

– В общем-то, нет. Самое близкое – в Бурнмауте. На каникулах. – Я не лгал. На том и закончилась наша беседа. Тишину салона нарушали только шум дорожного движения и стук дождя по кузову автомобиля.

Мы свернули с оживленной автотрассы, проехали через какое-то селение, мимо полей, потом дорога потянулась через лес. С мокрых деревьев капала вода, по полям гулял ветер. Дорога была такая узкая, что две машины едва ли смогли бы разминуться: темный туннель через лесной массив, у которого не было ни конца, ни края. Ветки и сучья хлестали по такси. Дорога пошла вниз, потом так же резко – вверх, затем последовал крутой поворот, и мы выехали из леса. Слева появилась школа, где работал Крейс: идеально симметричное здание в стиле неоклассицизма, стоявшее посреди полей. По прошествии нескольких секунд показалась возвышавшаяся сразу же за школой церковь – готическое чудище, смотревшееся несуразно рядом с палладианским зданием. Водитель замедлил ход, искоса глянул на строения и повел головой в их сторону.

– Вид что надо, – проговорил он, кивая, будто отвечал сам себе.

– Да, интересный, – подал я голос.

Мы проехали по краю склона, на котором росли деревья, обогнули холм и вновь стали спускаться вниз. Передо мной лежала деревня; на фоне неба вырисовывался силуэт ее церкви. Водитель высадил меня у местного паба под названием «Олень». Это была постройка с соломенной крышей и чудной перекошенной дверью – довершающий штрих к идиллическому сельскому пейзажу. Трудно было представить, чтобы здесь могло произойти что-то плохое.

Я дал таксисту двадцатифунтовую купюру, по усыпанной гравием дорожке подошел к пабу, повернул дверную ручку и шагнул внутрь. На меня обрушилась волна жара, такого сильного, что мне показалось, будто мои щеки обожгло каленым железом. В глубине помещения пылал камин, перед которым лежал старый пес, помесь дворняги и гончей. Посетителей не было. За стойкой бара краснолицая женщина средних лет вытирала бокал, засунув в него скрученное полотенце. Я подошел к ней, кашлянул, но она не подняла головы. Только когда я сел на табурет и положил свою сумку на деревянный прилавок, она моргнула, заметив, что появился клиент.

– У вас есть свободная комната?

Хмуря брови, отчего на ее лбу прорезались глубокие морщины, она смотрела на меня так, будто я задал вопрос на чужом языке. Потом кивнула; дряблая кожа на ее шее затряслась, как у индюка.

– Правда, я не знаю, как долго пробуду здесь, – добавил я.

Ей было все равно. Деньги вперед – тридцать пять фунтов за ночь, и делай, что хочешь.

Неразговорчивая женщина провела меня через маленькую комнатку с низким потолком к лестнице, по которой мы поднялись на верхний этаж и оказались в коридоре. Я увидел три двери, за которыми, вероятно, находились три маленькие комнаты. Женщина завела меня в первую дверь по коридору. Комната была невзрачная и не очень чистая. На подоконнике валялись высушенные осенним солнцем мертвые мухи, похожие на сморщенные ядовитые ягоды. Головой я задел паутину, а когда бросил свою сумку на кресло, стоявшее в углу комнаты, от него поднялось облако ныли.

– Здесь все, что вам нужно. – Моя новая домовладелица жестом показала вокруг себя, словно привела меня в номер люкс в отеле «Савой». На самом деле, кроме кровати, пыльного кресла и мертвых мух, в комнате ничего больше не было. – Так что я оставлю вас.

Она направилась к дверям, но на пороге обернулась и добавила:

– Ванная сразу же по коридору. Ничего особенного. – Я ни на секунду не усомнился в правдивости ее слов.

Я прибрал в комнате – смел паутину и мух – и разобрал свои вещи, положив джинсы и пару свитеров на кресло. Затем достал свой блокнот и нашел номер телефона Шоу. Хотел позвонить ему по мобильнику, но сети не было. Я взял из бумажника несколько монет и спустился по лестнице в паб, где чуть раньше заметил таксофон. Пес все так же неподвижно лежал перед пылающим камином; хозяйка заведения уже опять стояла за стойкой бара и, не торопясь, старательно вытирала бокалы.

Я набрал номер Шоу. Несколько секунд шел вызов, потом в трубке проскрипело:

– Алло?

– Алло, мистер Шоу. Это Адам Вудс. Вы просили позвонить вам по приезде. Так вот, я уже здесь.

– Да, рад вас слышать, – сказал он после того, как немного отдышался. – Очень рад.

Чувствовалось, что настроение у него поднялось. Очевидно, он уже почуял запах денег, предвкушал, как через день-другой будет держать в руках тысячу фунтов.

– Скажите, когда можно к вам зайти? Повидаться с вами… и забрать материал, что вы упоминали.

– Ах, ну да, дневник… дневник. – Шоу прокашлялся. – Приходите сегодня, если хотите. Если вам это удобно.

Меня вдруг захлестнуло чувство омерзения к этому гадкому человечишке, пытающемуся нажиться на своем покойном «пасынке».

– Вполне. Скажем, если я зайду… в пять?

– Очень хорошо. Замечательно, мистер Вудс. Буду ждать с нетерпением.

Шоу объяснил, как добраться до его дома, потом, помедлив в нерешительности, спросил:

– А… в-вы привезли их с собой? Видите ли, я ничего вам не покажу, пока… не… получу причитающееся мне вознаграждение.

– Вы говорите о деньгах? Есть ли у меня деньги?

– Э-э…

– Да, мистер Шоу, не беспокойтесь. Деньги я привез. Можете пересчитать их при мне, если угодно.

– Нет… я не хотел… Просто…

– Не смущайтесь. Я все понимаю.

О, я прекрасно его понимал. Подлый, алчный шантажист. Положив трубку, я подумал, что, возможно, стоит его проучить. В воображении мелькнул образ Шоу. Я понятия не имел, как он выглядит, но представлял себе его высохшим, седым, серым, как пепел, старикашкой, из которого песок сыплется. Я был уверен, что раздавлю его так же легко, как сгоревшую бумагу.

Поднимаясь в свою комнату, я задумался о нравственной стороне вопроса. Если я передам деньги шантажисту, разве я не стану такой же мразью, как он? Меня затошнило при мысли о том, что я могу испачкать руки, замараться, якшаясь с подобными Шоу типами. Ведь я как человек гораздо лучше, порядочнее.

В своей комнате я достал письмо, которое Крейсу прислал Шоу. Интересно, что за игру он ведет? Можно ли ему доверять? Стоит ли отдавать деньги до того, как я увижу сам дневник? А вдруг у него вообще нет дневника? Может, этого дневника вообще не существует? Меня охватил внутренний трепет, горло сжалось, на лбу выступили капельки пота. Нет, я подведу Крейса, если не добуду этот дневник. Я обязан защитить его память. В конце концов, я его избранник. Он надеется на меня, верит мне.

Нужно быть готовым к любой непредвиденной случайности. Я должен быть сильным. От того, как сложатся сегодня события, зависит мой успех. А я уже так много раз терпел поражение. Я не вправе уклониться от того, что должен сделать. Ни при каких обстоятельствах.

* * *

Я отправился на встречу, зная, что приду раньше условленного времени. Ливень прекратился, небо стало проясняться, но ветер продолжал сдувать дождевые капли с деревьев. Ладонями я пригладил волосы назад, оголив лоб. Шагая, я теребил в кармане пачку наличных. Деньги, конечно, я Шоу покажу, а вот получит ли он их – это другой вопрос. На этот счет решения я пока что не принял.

Шоу жил в маленьком ветхом домике, стоявшем на краю поля, за которым высился лесистый горный хребет. Перед домиком проходила узкая дорога, которая вела к деревенской церкви. В пять часов зазвонил церковный колокол – жалкая попытка символизировать порядок. Что-то не то в этом мире.

Я стоял перед маленьким, почти кукольным домиком. Крыльцо и желтая стена были увиты жимолостью. Из трубы вился тонкий дымок. Я постучал. Дверь отворилась почти сразу же. Старичок – маленький, тщедушный, седой, почти такой, каким его нарисовало мне мое воображение, – с удивлением смотрел на меня. Веки его задергались, рот открылся. Чтобы не упасть, он прислонился к дверному косяку. Может быть, я потревожил его послеполуденный сон? Но в таком случае он не отворил бы дверь так быстро. Или он ожидал увидеть кого-то старше?

– Здравствуйте… мистер Шоу? Я Адам Вудс.

Я протянул руку, и старик, поколебавшись, сделал то же самое. Обмениваясь с ним рукопожатием, я отметил, что ладонь у него влажная и липкая, а пальцы дрожат.

– Проходите, пожалуйста, – сказал он, прочистив горло. – Прошу извинить меня, если вам кажется, что я немного не в себе. Просто я не привычен к подобным вещам. Никогда не участвовал в таких сделках. Все это… выше моего понимания, если вам ясно, что я имею в виду.

– Не волнуйтесь, мистер Шоу. Я уверен, мы с вами достигнем соглашения, которое устроит нас обоих… точнее, вас и мистера Крейса.

Входная дверь открывалась в захламленное помещение, передняя половина которого служила гостиной, а задняя – кухней. В воздухе висел затхлый запах пищи – капусты, печени и бекона. Перед печкой, топившейся дровами, на спинке стула сушился бордовый свитер с треугольным вырезом, от которого поднимался пар.

– Угодил в этот жуткий ливень, – сказал старик. – Надеюсь, ваше здоровье… не пострадало?

Я улыбнулся его словам.

– Нет, к счастью, самый сильный дождь я переждал под крышей.

– Садитесь, пожалуйста, чувствуйте себя, как дома. Присаживайтесь.

Все еще дрожащей рукой он показал на небольшой диванчик, на котором могли бы уместиться только два человека.

– Чаю хотите… или кофе? У меня есть кофе.

– От чаю не откажусь.

Посвистывая себе под нос, Шоу стал заваривать чай, при этом каждые пару секунд он поглядывал в мою сторону.

– Вот, держите. – Он подал мне кружку. – Печенье?

– Нет, спасибо, – отказался я. – Я не голоден. Скажите… а вы вообще знали мистера Крейса? Когда он жил здесь?

– Нет. А вот Морин, конечно, знала. Не припомню, чтобы я когда-либо говорил с ним.

– Понятно.

Шоу сел напротив меня, в кресло, что стояло ближе к двери. Я глотнул горячего чаю, поставил кружку на серый ковер и полез за деньгами. Не было смысла зря тратить время.

– Полагаю, вам интересно увидеть это, – сказал я, демонстрируя наличность.

Взгляд старика вспыхнул.

– Это самое малое, что мистер Крейс может сделать для вас. Он крайне признателен вам за то, что вы сберегли для него этот дневник.

Шоу протянул правую руку, горя нетерпением завладеть деньгами.

– Только, боюсь, я не могу отдать вам деньги, пока вы не покажете мне дневник, – сказал я, покачав головой. – Мистер Крейс не подозрительный человек, но он хочет убедиться, что потратил деньги с пользой, это естественно.

Шоу прикусил нижнюю губу, его глазки нервно забегали по комнате. Он поднес палец к губам и стал жевать заусенец у основания обгрызенного ногтя.

– Боюсь, здесь мы можем столкнуться с некоторыми трудностями, – проговорил он.

– Прошу прощения? Я не совсем вас пониманию. Вы же говорили, что дневник здесь, у вас.

– Я могу достать его… легко…

Я сунул деньги в карман и встал. Поднимаясь с дивана, я левой ногой задел кружку с чаем и опрокинул ее. На ковре расплылось похожее на гриб темно-коричневое пятно. Шоу вскочил с кресла. Паника парализовала его.

Он не мог решить, бежать ли ему на кухню за тряпкой или оставаться на месте, чтобы задержать меня.

Я направился в его сторону, словно собираясь попрощаться с ним.

– Не уходите, прошу вас. Позвольте, я все объясню, – захрипел он, тяжело дыша. – Вам не нужно…

Я остановился и сурово посмотрел на него.

– Надеюсь, вы заставили меня ехать к вам издалека не для того, чтобы шутить со мной шутки? Мистеру Крейсу это вряд ли понравится, уж поверьте мне на слово. Он будет в ярости, узнав, что вы обманули его. Вы это понимаете, мистер Шоу?

Старик беззвучно шевелил губами. Я шагнул к нему. Он вздрогнул, схватился за кресло, чтобы не упасть. Я видел, что он боится меня.

– Где дневник Криса? – Я повысил голос. – Где?

– Я могу принести его… мне просто нужно немного времени, вот и все.

– Боюсь, мистер Крейс не может позволить себе такую роскошь. И терпения у него не много. Я немедленно позвоню ему, и он отменит сделку.

– Сомневаюсь, что он на это пойдет, – вдруг заявил Шоу.

Очевидно, ему только что в голову пришла какая-то мысль, вселившая в него уверенность, наполнившая спесью.

– Как я уже сказал, вряд ли он захочет, чтобы вмешалась полиция. Чтобы рылись в его грязном белье. – Шоу в отвращении наморщил нос. – Он такое вытворял… слов нет. Уверен, что власти – и пресса – сочтут это очень интересным чтением. И все это там черным по белому, так сказать.

Краем глаза я увидел рядом с печкой корзину с дровами, за которой стояли каминные щипцы и довольно увесистая кочерга. Я мог бы схватить кочергу и размозжить старику череп, превратив его голову в кровавое месиво. Я повернулся, шагнул в том направлении, но потом остановился, притворяясь, что грею руки над плитой. Мне нужен дневник, напомнил я себе. Я не вправе что-либо делать, пока не заполучу его. А потом мне плевать, что будет с Шоу.

– Так… давайте остынем оба, хорошо? – произнес я. – Для начала позвольте мне найти тряпку. А то пятно на ковре так и останется. А потом мы все спокойно обсудим.

Прижимая тряпку к влажному пятну на ковре, я видел, что Шоу подозрительно смотрит на меня, следит за каждым моим движением. Чувствовалось, что он раздражен, нервничает.

– Итак, начнем сначала, – с расстановкой проговорил я. – У вас есть дневник?

Шоу кивнул.

– Но он не здесь. Так?

– Совершенно верно.

– Вы в состоянии сходить туда, где он хранится, и принести его сюда?

– Да, пожалуй.

– Сколько времени это займет?

Шоу колебался, не желая открывать больше.

– Послушайте… вам нужны деньги или нет? – вспылил я.

– Хорошо, хорошо… я схожу за ним, а вы ждите здесь. Только обещайте, что отдадите мне деньги, когда я принесу вам дневник.

– Обещаю.

– Налейте себе еще чаю. Я вернусь через десять, самое большее через пятнадцать минут.

Шоу накинул на плечи легкую куртку и исчез за дверью, оставив меня одного. Когда его удаляющиеся шаги стихли, я обвел взглядом комнату. На маленьком допотопном телевизоре стояли несколько пожелтевших цветных фотографий в дешевых рамках. На одной был запечатлен Шоу – в свои счастливые годы, когда он был моложе, – вместе с белокурой, пухлощекой женщиной, очевидно, матерью Криса. Загорелые, отдохнувшие после недавнего отпуска, они стояли в обнимку и улыбались в объектив. Подобные фотографии этой же пары я увидел на полке в расположенной рядом нише, но снимков с изображением Криса не было.

По лестнице в глубине кухни я поднялся на второй этаж, толкнул деревянную дверь и шагнул в затемненную комнату – это была спальня. Просачивающиеся сюда запахи пищи смешивались с резкими запахами пота и табачного дыма. В полумраке зашторенной комнаты я все же различил на постельном белье желтые никотиновые пятна, а на наволочке еще и грязный сальный округлый отпечаток головы. У кровати на тумбочке я увидел красную пластмассовую зажигалку, переполненную окурками стеклянную пепельницу и спрей для астматиков. Я сразу же представил, как Шоу сначала вдыхает дым, а потом – аэрозоль: инстинкт смерти борется в нем с желанием жить. Пожалуй, этот бой ему уже не долго вести.

Я покинул спальню и заглянул в ванную. Меня чуть не стошнило, едва мой взгляд упал на грязную ванну и испачканный экскрементами унитаз. Я закрыл дверь ванной и прошел в комнату в глубине дома, заставленную пакетами и коробками. Потоптался на свободном пятачке, глядя вокруг себя. Один из черных пакетов был разорван, и в прорехе я увидел узел женской одежды: переплетенные друг с другом рукава блузок, штанины брюк и чулки были похожи на расчлененные части тела.

Я протиснулся мимо пакетов к дальней стене, где стоял старый картотечный шкаф. Его поверхность была испещрена пятнышками ржавчины. Я рванул на себя верхний ящик, со скрипом и визгом он выдвинулся. Я пробежал пальцами по зеленым картонным папкам и вынул одну из них. В ней лежала пластиковая папка с какими-то документами. Я вынул кремовый квадратный лист с красной печатью, свидетельство о рождении Морин Фрейк, в котором было записано, что она появилась на свет 8 августа 1927 года, и ее свидетельство о браке, сообщавшее, что она вышла замуж за Джона Дэвидсона 16 января 1946 года. Я перерыл весь верхний ящик, но свидетельство о рождении ее сына так и не попалось мне на глаза. В сущности, пока я вообще не увидел ничего такого, что указывало бы на то, что у нее был сын.

Я наклонился, намереваясь осмотреть нижние ящики, немного отставил правую ногу, пытаясь занять более устойчивое положение, и почувствовал, как по икре что-то больно царапнуло. Я резко обернулся и увидел отвертку, торчащую из куска брезента. Я оттянул вверх тонкую ткань штанины и потер травмированное место, выворачивая шею, чтобы увидеть красную царапину – красный глаз посередине икры. Я взял отвертку, осмотрел ее, потрогал окровавленный кончик. Интересно, какие повреждения можно нанести таким вот орудием? Но потом, стянув брезент, я увидел в ящике целый ряд возможностей: моток капроновой веревки, стамеску, киянку, молоток, ножовку. Подняв молоток, я услышал шаги на тропинке, ведущей к дому. Шоу вернулся.

Я спрятал молоток под куртку и быстро покинул комнату. Зная, что Шоу войдет в дом раньше, чем я успею сойти в кухню-гостиную, я забежал в ванную и, стараясь не смотреть на грязь, спустил воду в унитазе. Потом неспешно пошел вниз по лестнице, подгадав так, чтобы молнию застегнуть прямо на глазах у Шоу. Когда он, войдя в дом, закрыл за собой дверь, с верхнего этажа все еще доносился шум бурлящей воды.

– Зов природы? – прокомментировал Шоу.

В одной руке он держал полупрозрачный пакет. Через тонкую пленку я разглядел черный корешок толстой тетради. С улыбкой на губах я направился к нему, чувствуя, как острый конец молотка под курткой царапает мне грудь.

– Значит, принесли дневник?

Шоу кивнул, снимая куртку.

– Можно узнать, куда вы за ним ходили?

– С вашего позволения, мистер Вудс, я предпочел бы об этом умолчать. Садитесь, прошу вас.

Он жестом предложил мне устроиться на диване. Усаживаясь, я незаметно для него поправил молоток под курткой так, чтобы не выпирала рукоятка. Шоу сел рядом, положил пакет на колени и стал медленно его раскрывать, словно разворачивал хрупкую драгоценную упаковку.

Наконец, достав из пакета дневник и положив его на колени, он повернулся ко мне. Я увидел совсем близко его нездоровую серую кожу, желто-черные зубы, почувствовал на себе зловоние его дыхания. Вряд ли он протянет долго в этом мире, подумал я.

– Я показал вам свое сокровище, теперь ваша очередь, – со смехом произнес Шоу.

К моему горлу подкатила тошнота. Я ощутил во рту горечь, но смог сглотнуть. Нельзя было терять самообладание.

– Ах, да, деньги, конечно.

Я внутренне сосредоточился, пытаясь быстро сообразить, как достать деньги и при этом не выронить к ногам молоток. Я согнул в локте левую руку и поджал кисть, придавив под курткой молоток, а правой рукой достал деньги из левого кармана и бросил их Шоу на колени.

– Теперь давайте дневник, – потребовал я.

– Вот, держите. – Шоу передал мне дневник.

Я быстро пролистал записи, чтобы удостовериться, что это действительно личный дневник Криса и что в нем содержатся подробности о Крейсе – несколько раз на страницах я заметил его имя, – потом встал, намереваясь отнести тетрадь на стоявший рядом стол, так как не хотел ее испачкать.

Но, пытаясь удержать в одной руке дневник, а другой рукой придерживая молоток, я почувствовал, что инструмент выскальзывает и вот-вот упадет на пол. Я быстро сгруппировался, пытаясь удержать молоток, но тут почувствовал, что из моей руки вываливается дневник. Я понял, что выбора у меня нет: либо я теряю тетрадь, либо показываю орудие, которое я прятал под курткой.

Дневник выпал из моих рук на кафельный пол. Шоу поднял голову, обеспокоено посмотрел на меня, потом встал с дивана, шаркая ногами, приблизился ко мне и нагнулся за дневником. Я смотрел на голову старика, на сухую кожу черепа у корней волос. Поправил под курткой молоток. Все, время пришло.

Правой рукой я вытащил молоток из-под полы куртки. Услужливая жертва, ничтожный человечишка стоял на коленях передо мной. Я занес молоток над плечом, собираясь ударить изо всей силы. Помедлил пару секунд и вдруг, как раз когда Шоу начал подниматься, а я намеревался размозжить ему череп, заметил, что он, помимо дневника, держит в руках еще что-то. Это была цветная фотография. Я не верил своим глазам.

Я опять спрятал молоток под куртку и оперся на стоявший рядом стол.

– Что это у вас? Что за снимок? – спросил я.

Шоу схватился за поясницу, поморщился от боли.

– Фотография Криса, сделана примерно за год до его смерти, – ответил он, отдавая мне снимок.

На почти выцветшей фотографии был запечатлен молодой симпатичный парень с белокурыми, приглаженными назад волосами. Он был в белой рубашке с расстегнутым воротом и темно-синем свитере с треугольным вырезом, стоял у купы деревьев, на которых совсем недавно раскрылись почки. Я смотрел на фотографию, а Шоу смотрел на меня: я чувствовал на себе его взгляд. Теперь мне стало ясно, почему Шоу, увидев меня на пороге своего дома, в первую минуту оторопел и попятился. Должно быть, он тогда подумал, что это Крис воскрес из мертвых. Я же видел на фотографии себя самого.

* * *

– Что с вами, мистер Вудс? Вам плохо?

Я опустился на диван, слыша, как за моей спиной удаляется свистящее дыхание Шоу. Казалось, тело мое омертвело, будто из него выкачали весь воздух, и мне потребовалось напрячь все силы, чтобы удержать под курткой молоток.

– Вот, держите. Выпейте. – Шоу вставил в мои ладони полный бокал бренди.

Трясущейся рукой я поднес бокал к губам. Бренди обожгло рот и горло, но это было приятное ощущение.

– Увидев вас впервые, я был поражен сходством, никак не мог взять в толк, – сказал Шоу после паузы. – Должен признать, я был немало шокирован, когда открыл дверь и увидел на пороге вас – вылитый его портрет. Подумал, Крис вернулся, чтобы потревожить мой покой. Наказать меня за то, что я сделал. Это глупость, конечно, сущий вздор, но порой такие мысли сами лезут в голову, и ничего тут не поделаешь.