Текст книги "Следы апостолов"

Автор книги: Эндрю Олвик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

16

25 июня, наши дни. Несвиж

Но Григорий его не слышал. Он стоял, раскачиваясь, посреди комнаты с закрытыми глазами и тихо повторял какие-то непонятные слова. Его лицо было мокрым от пота. Со стороны он был похож на молящегося бедуина.

Аля попробовала приподняться, но какая-то неведомая сила удерживала ее, не давая пошевелиться. Так продолжалось не более пяти минут. Наконец, камень потускнел, и в тот же момент лампочка на столе снова зажглась, осветив измученное лицо Григория. Из прихожей выглянул Франц.

– Что это было?! – взвизгнула Алька.

– Чертовщина какая-то, – прошептал Франц, осторожно вынимая из рук Григория камень. – Никогда бы не поверил, если бы сам не увидел. Ну, ты, Гриша, и дал сегодня… Фокус, что ли какой?

– Никакого фокуса, – обиделся тот. – Этот камень из Тибета, часть древнего каменного колеса, на котором был высечен священный текст. Колесо должно было венчать одну из девяти башен тайного города, спрятанного где-то высоко в горах. Колеса должны были притягивать космическую энергию. Всего этих колес было девять. Когда-то каждое из них распилили на двенадцать частей, чтобы они не достались врагам, осадившим тайный город, а эти части раздали жителям, которые обязаны были передавать их своим детям, те же, в свою очередь, – своим, и так до тех пор, пока не наступит день, в который все части можно будет снова соединить в единое целое. Однако враги узнали об этом. Их предводитель велел схватить всех оставшихся в живых защитников города и привести к нему. Но двенадцати удалось ускользнуть, спрятавшись в одной из глубоких пещер высоко в горах. Несмотря на пытки, ни один из захваченных горожан не выдал место, где спрятал свою часть каменного колеса. Позднее их всех казнили. Захватчики сорок дней обыскивали каждый закоулок в городе, но так ничего и не нашли. Согласно преданию, когда Иисус путешествовал по Востоку, он получил в знак признания своей мудрости от одного из старых жрецов сразу двенадцать частей одного каменного колеса. Уже позже Иисус раздал эти части своим ученикам, сказав, что камни никогда не позволят им расстаться и всегда укажут дорогу друг к другу. Спустя полвека, проделав долгий путь, камни оказались у Византийского императора Юстиниана I Великого, а тот, в свою очередь, передал их вселенскому патриарху Евтихию как ценнейшую реликвию, связанную с жизнью Иисуса и Апостолов. Когда турки в 1453 году оказались у стен Царьграда, патриарх Афанасий велел слугам спрятать камни в двенадцати золотых Апостолах и отправить их на север в отдаленный монастырь, где они должны были храниться до лучших времен.

– Откуда ты все это знаешь? – прервал его пораженный Франц.

– Отсюда, – и Григорий указал на камень. – До того, как я взял его в руки, мне про камни ничего не было известно.

– Не хочешь ли ты сказать, что этот кусок камня может привести меня к Апостолам?

– Так и должно быть.

Франц быстро спрятал свое сокровище в портфель.

– Я знал, что рано или поздно мне повезет, – пробормотал он, обводя присутствующих торжествующим взглядом.

– И что же вы будете делать с этим золотом, – не удержалась от вопроса Аля.

– Сначала надо найти, а уж что с ним делать, я потом решу.

– А вы знаете, что все, найденное в земле, по закону принадлежит государству? Правда, нашедший клад может рассчитывать на вознаграждение, что-то около 25 процентов.

– Ты еще будешь меня учить! – раздраженно бросил гость, и лицо его перекосилось в злобной гримасе. – Да мне это государство всю жизнь должно! Сколько я на него вкалывал, сколько от него всего натерпелся, а теперь – отдай и утешайся какими-то крохами. Нет уж, ничего оно от меня не увидит!

– Зря ты, Франц, – вмешался в разговор Григорий, – в тюрьму ты по своей глупости попал, а про то, что ты где-то вкалывал, мне не рассказывай. Ты ж, кроме как в магазине грузчиком, нигде не работал.

– Не твое это дело, Гриша, – вдруг спокойно и даже ласково заговорил Франц. – Не время сейчас былое вспоминать, когда тут такое. – Он многозначительно похлопал растопыренной пятерней по своему портфелю. – Поможешь мне, я и тебя не обижу. Ты лучше скажи, что тебе там камень еще поведал интересного?

– Ты сам лучше скажи, где ты его взял? – ответил вопросом на вопрос Григорий.

– А разве ты не знаешь? Ведь ты все видишь, все знаешь…

– Все да не все.

– Ладно, так и быть, скажу тебе. Нашел я его два дня назад. А где нашел – не спрашивай.

– Погодите, – воскликнула Аля, – что-то тут не вяжется.

– Что не вяжется? – насторожился Франц.

– Если кусков колеса двенадцать, – продолжала она, – то каждый должен быть спрятан в одном Золотом Апостоле. Выходит, что один кусок из статуи кто-то достал.

– А ведь точно, – согласился владелец камня. – Может ты, Гриша чего напутал? Девчонка права.

– Ничего я не напутал, – разволновался тот, – все дословно пересказал. – Выходит, камень специально достали, чтобы он мог привести к остальным. А что, вполне логично.

– А разве одного Апостола нашли? – усомнился Франц. – Что-то я ничего об этом не слышал.

– Ты много чего не слышал, – отрезал Григорий. – Оставь камень, может, что-нибудь еще удастся узнать. Сегодня уже сил нет…

– Извини, Гришка, камень я тебе не оставлю. Ты сам посуди, он же теперь вроде ключа к разгадке. А вдруг ты меня обманешь? Или еще что-нибудь. – Он выразительно посмотрел на Альку. – Понимать должен…

Вместе они вышли на улицу. Аля увидела сквозь листву сада светящееся окно бабкиной комнаты и почувствовала укол совести.

– Мне пора, – спохватилась она. – Засиделась в гостях. Бабка там, наверно, уже таз икры наметала.

– Спасибо, что зашли. Может проводить вас?

– Нет, Григорий, не стоит. Не маленькая, сама дойду. Спасибо за рассказ и интересный вечер. Зайду на днях, сделаю пару эскизов.

Спустя каких-нибудь пару минут Алька была уже у себя в мансарде. За окном загадочно темнел сад. На столе она увидела кувшин с простоквашей и улыбнулась. Как в детстве, подумала она. Забравшись под одеяло, Аля открыла журнал и принялась читать. Однако сосредоточиться на чтении ей так и не удалось. Все ее мысли целиком занимала эта невероятная история с камнем, которая разыгралась на ее глазах часом ранее в доме Григория. Она извлекла из сумки сигарету и, не надевая кроссовки, босиком спустилась вниз и выскользнула на улицу. «Покурю за домом», – решила Алька, осторожно ступая по еще не успевшей остыть бетонной отмостке.

За углом было совершенно темно.

– Вот черт, – ругнулась она и, вытянув вперед руку, чиркнула зажигалкой, чтобы осветить себе путь. В тот же момент ужас сковал ее, но она успела испустить хриплый душераздирающий крик, от которого у мгновенно проснувшейся Серафимы Ивановны едва не остановилось сердце.

17

5 апреля 1942 г. Несвиж

– Ну, что там у вас случилось? – рявкнул на Бронивецкого Гетлинг. – И почему докладываете мне, а не своему непосредственному начальству?

– Аллее дорт, ин дер штрассе, – указал на выход Бронивецкий, – все там, господин гауптштурмфюрер, на улице. Сами все увидите. А начальство в отъезде, я за старшего остался, вот и докладываю.

На улице возле ресторана стояла телега с запряженным в нее гнедым задумчивым мерином. Рядом собралась небольшая группа из немецких солдат и местных жителей, состоящих на службе в полиции. Возле телеги топтался худой полицейский, совсем еще мальчишка, который при виде гауптштурмфюрера вытянулся в струнку. Форма на полицае болталась, было видно, что подходящего размера для парня не нашлось. Приложив руку к кепке и дрожа от страха, он пытался что-то доложить Гетлингу, но из его рта вылетали только обрывки польской и немецкой речи, сопровождаемые всхлипыванием, к концу доклада перешедшим в плач.

Гетлинг отодвинул мальчишку в сторону, потрепал коня по морде, подошел к телеге и заглянул внутрь. Там покоились два трупа, одетые в полицейскую форму. Они лежали на спине и смотрели в темное небо стеклянными глазами. На мундире у каждого в районе сердца было по черному пулевому отверстию с небольшим кровавым ореолом по периметру.

К повозке подошел Штольберг. Одновременно с ним подбежали две бабы, упали на колени и заголосили на всю округу, причитая над телами своих убитых мужей.

– Пистолет. Метко. Хоть и с близкого расстояния, – указывая на ранения и отводя Штольберга в сторону, оценил ситуацию Гетлинг. – Видели, как прицельно сработано, прямо в уголок кармана пули положил. Два выстрела, два трупа. Прямо в сердце и никаких лишних дырок. Похоже, что не новичок стрелял… Ты-то, как живым остался? Отвечать! – повернулся Гетлинг к полицаю. – И подбери сопли, хлюпик, пока я тебя рядом с ними не положил! Ты почему сам не стрелял? Или нечем было? А это что? – Гетлинг вырвал из рук полицая винтовку, – тебе для чего вот эту штуку выдали? Пугало из себя изображать? Под стражу его. Все, хватит! Всем немедленно разойтись, – прикинув, что толку сегодня все равно ни от кого не добьешься, заорал на окружающих Гетлинг. – Завтра утром подробный доклад мне на стол. Кто, где, кого, и из какого оружия… И заткните этих баб, кто-нибудь!

* * *

Той ночью, когда Адам ушел из дома матери пани Ирэны, было особенно темно. Небо закрывала серая туманная мгла. Свернув на главную улицу, Адам лоб в лоб столкнулся с гужевой повозкой. Клацнул винтовочный затвор, в глаза ударил свет фонаря, и требовательный голос попросил Адама предъявить документы.

Сработала реакция, Адам выхватил наган и двумя выстрелами уложил полицаев. Они, обняв друг друга будто пьяные гуляки, рухнули в телегу, выпустив из рук винтовки. Последний раз дернувшись в посмертных судорогах, полицаи дыхнули в небо самогонным перегаром и затихли. Подобрав фонарик, Адам рассмотрел трупы. Одному из них на вид было лет пятьдесят, второй приходился Адаму ровесником. Старшего он опознал. Это был кондитер из Несвижа, державший раньше свой магазинчик на Бенедектинской. Да, подумал Адам, у мужика были веские причины пойти на службу в полицию. Судьбу мелкой буржуазии новая власть решала быстро. Вероятней всего, с приходом советов магазин конфисковали, а сам хозяин лишь чудом вырвался из ежовых лап НКВД. Второй убитый, тот, который моложе, был Адаму неизвестен. Но это не исключало того, что убитый не смог бы опознать Адама.

«Что сделано, то сделано, – решил Адам, глупо, конечно, полиции на глаза попался, но теперь поздно горевать. Нужно хоть как-то следы замести – отогнать телегу подальше от деревни, чтобы никто никогда и не подумал, что полицаи убиты в Нелепово». Он уже взял коня под уздцы, как сзади раздался выстрел. Пуля обломала ветку сирени в метре над головой, и Адам, решив больше не испытывать судьбу, перемахнул через забор и огородами, минуя небольшое поле, скрылся в лесу. Раздались еще четыре выстрела, но палили уже куда-то в сторону, совсем не в направлении беглеца. Немного отдышавшись на опушке, Адам сделал крюк и тихо вернулся к своему дому. Он велел матери немедленно утром уехать из деревни к своей двоюродной сестре в Столбцы, объяснив просьбу тем, что из-за сегодняшнего происшествия немцы обязательно организуют карательную акцию.

– А может все и образуется, мать. Кому вы тут нужны? Вас и так тут на всю деревню душ десять осталось. Вряд ли немцы на вас карателей поднимут. Скорее, на другой деревне отыграются, там, где людей побольше, – быстро проговорил Адам. – Ладно, мать, за меня не беспокойся, никто меня тут не видел, и ты ничего не знаешь.

– Погоди, сын, – остановила его пани Ирэна, – возьми вот, надень на шею образок наш семейный. Носи с собой все время, не расставайся с ним, мне уже и помирать не страшно, а тебя пусть он убережет. Ты о нем все с детства знаешь.

Адам обнял мать, и второй раз за эту ночь покинул дом.

Вечером следующего дня в Несвиже Адам стучался в дом связника Язэпа Гамулки, который должен был переправить его в партизанский отряд. Его сапожная лавка с флюгером в виде женской туфельки на крыше дома располагалась в центре городка и, по мнению начальства, считалась идеальным местом для встреч.

Яркое воображение Адама тут же подсказало ему, что лавка Язэпа скорей всего использовалась разведками всего мира еще со дня основания Несвижа, своей видной издалека медной туфелькой показывая агентуре дорогу к дому сапожника. Мол, не надо нервировать местное население опостылевшими вопросами, где проживает связник Гамулка, и так по флюгеру все понятно.

Адам грустно усмехнулся, внимательно осмотрелся по сторонам, изучая возможные пути отхода, и раскрыв дверь под звук брякнувшего колокольчика, вошел в мастерскую. Там он уселся на стул, снял с ноги сапог и протянул его Язэпу:

– Посмотри, дед, что сделать можно. Гвоздь, курва, внутри колет.

Язэп поставил сапог на железную лапу и стукнул по нему молотком.

– Издалека, путь держишь? – поинтересовался сапожник, – что-то я тебя не припомню.

– Это хорошо, дед, что не припоминаешь, – ответил Адам, – это очень хорошо. Адам потянулся и зевнул. – Да, весна нынче ранняя, наверно, озимые хорошие будут. Ну, что дед, тяжело сейчас в полях?

– Не то слово, внучек, сорняк совсем заел, – отозвался на пароль Язэп. Мастер загнал в подошву несколько латунных гвоздей и протянул сапог Адаму. – Готово. Значит так, можешь выспаться наверху, а потом тебя из города выведут. – Язэп проводил гостя на чердак, и указал на кушетку. – Ни о чем не беспокойся, можешь спокойно отсыпаться, тут тебя никто не побеспокоит. И на вот, поешь, – дед поставил рядом с кушеткой чарку самогона, миску с нарезанным салом, очищенной луковицей, несколькими кусками черного хлеба и соленым огурцом.

Адам и сам чувствовал, что располагает несколькими часами для отдыха, когда не нужно прислушиваться, вздрагивать при каждом шорохе и хвататься под подушкой за рукоятку нагана. Он быстро проглотил принесенный Язэпом ужин, выпил самогонку, скинул с ног сапоги, блаженно вздохнул и растянулся на кушетке.

– Спасибо, дидо, – поблагодарил Адам, – сколько времени у меня есть?

– Часа три-четыре, – ответил Язэп. – Отсыпайся. Тебя разбудят.

* * *

– Эй, солдатик, – выдернул Адама из сна девичий голос, – просыпайся. Холодные пальцы потеребили его за ухо, постучали ноготками по лбу и несколько раз ласково щелкнули по носу. Адам проснулся, но продолжал жмуриться, не желая расставаться с приятными ощущениями от прикосновений незнакомки. Он посапывал и загадывал про себя, что же предстанет перед его взором, как только он откроет глаза. Как бы там ни было, но мне нравится это знакомство вслепую, уродина не может обладать таким приятным голоском. Не может так ласково прикасаться к моему лицу. Мне кажется, что я в нее уже влюбился.

– Стефания, – послышался снизу голос Язэпа, – ну, что он там?

– Спит, дед, никак просыпаться не хочет, наверно, сильно умаялся с дороги, – ответила незнакомка.

«Стефания, – мысленно произнес Адам. – Все, решено, теперь я знаю имя моей возлюбленной. Вот сейчас открою глаза и поцелую ее, пусть даже увижу перед собой царевну-лягушку. Нет, сначала поцелую, а потом открою глаза». Адам сгреб девушку в охапку и на несколько секунд прильнул к ее губам.

Открыть глаза и окончательно проснуться Адама заставил крепкий удар коленом в пах, которым наградила его будущая возлюбленная. А то что это именно она, его настоящая любовь, уже не вызвало у гостя никаких сомнений. Скрючившись и держась рукой за причинное место, Адам сидел на кровати и сквозь пелену непроизвольно брызнувших слез разглядывал Стефанию.

– Может пан еще и по голове хочет атрымаць? – напротив стояла темноволосая девушка, замахивалась на Адама его же сапогом. Лягушку Стефания никак не напоминала. На вид ей было лет двадцать – двадцать пять, определить возраст более точно в чердачных условиях было сложно. Гость отметил большие карие глаза, смотревшие на мир с еще детской непосредственностью, правильный овал лица, темно-русые волосы, собранные сзади в тугой строгий узел, стройную фигуру и эти тоненькие пальчики, заставившие Адама забыть обо всем на свете. Взгляд Стефании сверкал, но в нем не было злобы, скорее всего, действия Адама не вызвали у девушки сильного отвращения. Она изучала наглеца и была готова к игре с ним. – Ой, а чего это у нас слезки капают? – отложив сапог в сторону, спросила Стефания издевательским тоном. – Больно? Да?

– Да нет. Смешно, – ответил Адам, – ты всех кавалеров между ног бьешь? А вообще, ты меня извини, я после контузии плохо соображаю, вот и набросился на тебя. Думал, сплю еще, а оказывается, что сон уже закончился, – начал дурачится Адам. – Ты сапог-то отдай.

– Ладно, давай одевайся, контуженный, – промолвила Стефания, – пора уходить. Звать-то тебя как, немощный?

– Адам, – представился гость, протягивая руку – а вас как, пани?

– Стефания, можно Стеша, или Стефа, – ответила девушка, пожимая Адаму руку. – Смотри у меня, еще раз полезешь, так я тебе всю твою морду наглую расцарапаю. Пойдем.

Стефания вывела Адама за город, где на небольшом пятачке у дороги их ждала гужевая повозка. На козлах сидел угрюмый мужичек и курил. Он прятал цигарку в кулак, будто скрывая ее от проливного дождя.

– Дальше с Гришей пойдете, – пояснила Стефания, – он тебя в отряд доставит. А с тобой, контуженный, – Стефания опять прикоснулась к подбородку Адама своими холодными пальчика-ми, – чуть позже в отряде увидимся. Удачи.

Утром Адам Ковальчик был представлен командиру партизанского отряда «Неман» Николаю Шмелю. Николай с начальником штаба и особистом, знавшим об Адаме все, что положено, уже давно ждали гостя. В то время отряд только зарождался, постепенно прирастал кадрами, превращаясь в крупную боевую единицу, исполняя директиву советского правительства о крупномасштабной партизанской войне в тылу врага.

Партизаны создавали схроны с оружием и продовольствием, строили дополнительные лагеря на случай смены дислокации, обрастали агентурной сетью, внедряли свои кадры в органы местного самоуправления, налаживали бесперебойную связь с командованием и к лету 1942 уже были полностью готовы для выполнения серьезных задач. Отношения в руководстве сложились замечательные, что редко бывает в военных коллективах. Каждый занимался своим делом, стараясь не лезть в работу друг друга. Даже особист – бывший оперативник Столбцовского угрозыска, оказался на редкость неплохим парнем. Он был хорошим психологом, умело фильтровал пополнение, отводя каждому кандидату достойное место. Кого, в зависимости от заслуг, ставил на мелкие командные должности, кого определял на хозяйственные работы, а кого, в зависимости от наличия вины, ласково уводил на последнюю прогулку до ближайшего болота. Начальник штаба, худой очкарик в звании капитана, изучал карты местности, занимался стратегическим планированием и за неимением редактора партизанской газеты, который погиб при десантировании (не раскрылся парашют), выпускал боевой листок под названием «Свинцом и словом». Бедолага военкор был фаталистом. Он предвидел свою гибель. И в предсмертной записке, найденной в его кармане, сообщал, что очень боится летать, слабо верит в то, что парашют раскроется, и в случае беды просил именовать газету звонким, придуманным им лично названием. Теперь, по приказу Шмеля, начальник штаба исполнял волю покойника, отвлекаясь от важных дел на составление пропагандистских текстов и прося небеса прислать нового редактора, не позабыв раскрыть над ним парашют.

В первый же день знакомства офицеры нашли общий язык. Шмель назначил Адама заместителем командира отряда по диверсионной работе, потом обмыли должность и разошлись спать по своим землянкам. В ту ночь Адам ночевал у Шмеля, лишь на следующий день ему отвели место в новеньком блиндаже, добротно срубленным на окраине партизанского поселка. Застекленное окошко – амбразура смотрело на поле, выход – в лес, потолок перекрыт тяжелыми бревнами, в углу – печка-буржуйка. Все по правилам, подумал Адам, раскатывая матрас на верхней полке нар, хозяйки только не хватает.

О принадлежности Адама к органам госбезопасности и его офицерском звании знали только начальник особого отдела и командир отряда Шмель. Остальные лишь терзались смутными предположениями, почему новый боец сразу оказался в относительно привилегированном положении. В первый день своего прибытия Адам размышлял о тупости своего начальства в работе по формированию подпольных структур. Вместо того чтобы комплектовать кадры из офицеров НКВД, ранее не проживавших в этом районе и потому никому там неизвестных, они это делают из агентуры, сформированной еще в мирное время. Совсем бы не хотелось столкнуться нос к носу в Несвиже с кем-нибудь из тех старых знакомых или, упаси Господи, врагов, кто может меня узнать.

Дурные предчувствия оправдались уже на следующий день, причем случилось это не в Несвиже, а партизанском отряде:

– Неужели пан Ковальчик собственной персоной? – похлопали его сзади по плечу.