Текст книги "Следы апостолов"

Автор книги: Эндрю Олвик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

37

5 июня 1942 г. Лесная дорога в 30 км от Несвижа

– Ну вот, дружище, а вы переживали, все складывается, как нельзя лучше, – высказал свое мнение по дороге домой Штольберг, – через два дня посылка будет доставлена вашей тетушке Герде под Мюнхен. Останется только дождаться окончания войны и начать жить в свое удовольствие. Вы пригласите меня в гости похвастаться удачными капиталовложениями или просто погреть кости у камина, вспоминая все эти наши несвижские приключения?

– Тетушке Грете, – уточнил Гетлинг. – А не рановато ли нам делить шкуру неубитого медведя? В целом Лотар был доволен организацией мероприятия. Офицеры благополучно загрузили свои ящики на борт транспортника, проводили его взглядом, подождав пока самолет не превратился в маленькую точку над горизонтом, завели «Опель» и поспешили домой. Оставалось совсем чуть-чуть: преодолеть вот этот лес, потом километров десять по открытой местности, потом браму со шлагбаумом на въезде в город… ну а потом пару дней обождать того момента, когда посылка окажется у адресата. «Вот тогда действительно можно вздохнуть спокойно. В принципе все замечательно, но пока расслабляться не стоит», – подумал Гетлинг и в ту же секунду краем глаза заметил подозрительное шевеление по правую сторону дороги.

– Огонь, – скомандовал своим бойцам Тычко.

– На пол, – заорал Гетлинг. Он быстро пригнул голову к рулю и схватив сидящего рядом Эриха за затылок стукнул лбом о переднюю панель. Пуля просвистела над головами офицеров, высадив окна в обеих передних дверях автомобиля. Следом, слившись в один, прозвучали еще два выстрела. Лотар крутанул руль влево, и через несколько десятков метров, поломав бампером несколько молодых деревцев, остановил «Опель» в мелком редколесье. Он успел крикнуть Штольбергу, чтобы тот притворился убитым, а сам, отворив дверь и прихватив с собой пистолет, выскочил наружу и, как волк, на четвереньках, короткими перебежками скрылся в лесу. Через несколько минут, дав небольшой круг по лесу, Гетлинг уже держал на мушке спины трех тихо подступавших к автомобилю мужиков. Расстояние между Гетлингом и партизанами сократилось гораздо быстрей, нежели между последними и «Опелем». Два выстрела, уложивших замертво по бокам Тычко его подчиненных, окрик «Хенде хох!», заставивший старшину откинуть в сторону свою трехлинейку, поднять и сложить за головой дрожащие руки, отказ мочевого сфинктера – все эти обстоятельства в доли секунды заставили Антона осознать, к чему приводит неисполнение приказа и в какое дерьмо он вляпался.

Гетлинг подошел ближе, приставил теплый ствол к бритому затылку старшины, расстегнул кобуру на ремне, достал оттуда его любимый пистолет «ТТ», отсоединил обойму и выкинул ее в кусты. Затем, ударив пленника сзади по ногам, он заставил его опуститься на колени. Лишь только после этого Лотар обошел старшину спереди и внимательно его рассмотрел, продолжая держать на мушке.

В тот же миг из автомобиля появился Штольберг. Он подобрал партизанские винтовки, разрядил и закинул их в кусты, подошел к Тычко и быстро обшарил его карманы. Ничего полезного найти не удалось; кисет с махорокой, фотография какой-то деревенской бабы, спички, перочинный нож, дополнительная обойма к пистолету и никаких подтверждающих личность документов.

– Весьма вам признателен, гаупштурмфюрер, вы опять спасли мне жизнь, – поблагодарил Гетлинга Эрих.

– Пустяки, – отмахнулся Гетлинг, – что будем с ним делать?

– По-моему, вы сами уже ответили на этот вопрос, оставив его в живых, – буркнул Штольберг, – вербовать, что же еще. – Жить хочешь? – по-русски обратился он к стоящему на коленях старшине.

– Кто ж не хочет, – пробормотал Тычко.

– Партизан? – перейдя на издевательски любезный тон, поинтересовался Штольберг, стягивая ноги стоящего на коленях старшины ремнем, снятым с убитого мужика, – как зовут?

– Адам Ковальчик, – подтвердив свою причастность к партизанскому движению утвердительными кивками головой, соврал Тычко.

– Поляк, значит, – цокнув языком, обронил Штольберг и тоже покачал головой в знак согласия.

– Поляк, поляк, – не смейте сомневаться, щерясь в заискивающей улыбке, подтвердил Антон.

– Ладно, вы тут без меня разбирайтесь, – прервал допрос Гетлинг, – пойду, посмотрю, что с «Опелем». Похоже на то, что эти скоты вдобавок прострелили нам переднее колесо. Справитесь без меня?

– Не сомневайтесь, гауптштурмфюрер, – разведя руки в театральном жесте, прищурившись и склонив в бок голову, ответил Штольберг. Он исподлобья посмотрел на старшину и, перейдя на русский, продолжил свои вопросы. – А вы молодец, быстро взяли себя в руки, я всегда считал, что если человек обмочил себе штаны, то он морально деморализован и не склонен к вранью. Но вы пытаетесь меня обмануть. Впрочем, если бы вы не описались, я бы поверил вашим словам еще меньше. Вы меня понимаете?

– Не совсем, – вообще ничего не разобрав из слов Штоль-берга, ответил Тычко. Еще несколько минут назад, когда он понял, что проживет чуточку больше своих убитых товарищей, старшина начал подумывать о возможности вырваться из плена. Дотянуться до винтовки, нанести удар сначала одному немцу, потом другому – авось и пронесет?.. Но сейчас, поняв, в зубы каких волкодавов он угодил, был полностью подавлен и лишен любой возможности к активным действиям. Особенно нервировали галантный тон и вопросы этого гауптмана с интеллигентной мордой. Тычко абсолютно не понимал, куда тот клонит, но то, что он не поверил его словам, было ясно как божий день.

– Вы плохо понимаете мою русскую речь или то, что я сказал? – поинтересовался Эрих.

– То, что вы сказали, – ответил Тычко.

– Вы никакой не поляк, – объяснил Штольберг, – будь вы им, то данной ситуации говорили бы на польском языке, потому что вы слабый человек – пятно на ваших галифе яркое тому свидетельство, а у вас даже нет польского акцента. Будь вы человеком сильным… Ладно, у меня нет времени преподавать вам психоанализ. Вы можете назваться хоть Германом Герингом, это ничего не меняет. Сейчас вы напишете бумагу о сотрудничестве с абвером. Я принесу из машины бумагу и ручку, и мы продолжим. Надеюсь, вы не будете совершать глупостей? Антон кивнул: из ситуации, в которую он попал, другого выхода, похоже, не было, разве – пустить себе пулю в лоб после того, как немцы уедут.

– Гетлинг, что в таких случаях пишут твои полицаи? – подойдя к машине, спросил товарища Эрих.

– Да пусть что хочет, пишет, – отмахнулся Лотар, осматривая повреждения на «Опеле», – придумайте сами что-нибудь. Главное пусть подпись и число поставит.

– Подписи и числа маловато будет, – на миг задумался Штольберг. Через секунду в голове у гауптштурмфюрера возникла идея. Он взял из машины фотоаппарат, и попросил Гетлинга, когда он закончит разбираться с авто, подойти к месту допроса. Лотар утвердительно кивнул, и что-то пробормотал себе под нос, мол, стоит поторапливаться.

– Пиши, – приказал Штольберг, протягивая Тычко положенный на папку из гладкой кожи лист бумаги и ручку, – я, Адам, как тебя там дальше… Ковальчик… даю согласие на сотрудничество с немецкой контрразведкой… число… подпись. Молодец, хорошо написал, – пробежав глазами по тексту, похвалил пленника Эрих. Он сложил бумагу вчетверо и спрятал себе в карман. – Гауптштурмфюрер, будьте любезны подойти на минуту, – позвал товарища Штольберг и развязал Антону ноги. – А теперь, дружеское фото на память!

Гетлинг, которому ничего не нужно было объяснять, подвел Тычко к убитым партизанам, заставил его поставить ногу на голову одного из из них, по-братски обнял старшину и расплылся в улыбке перед объективом. – Эй, партизан, лехельн[8]8
  Улыбаться – нем.


[Закрыть], – Гетлинг толкнул Тычко в бок и жестом, растянув пальцами губы на своем лице, призвал его улыбнуться. Антон скривился в тоскливой гримасе.

– Так, теперь еще один ракурс, – Эрих привалил труп убитого мужика к сосне. Разрядил пистолет Гетлинга, вложил его в руку Тычко, и, зайдя сзади, попросил его попозировать над трупом, имитируя расстрел. Антон навел пистолет на своего убитого товарища.

– Эй, не туда целишь, – послышался сзади совет Штоль-берга, – выше бери. В голову. Так, еще разок, нох айн маль, – защелкал затвором камеры Штольберг, – гут, хорошо! Эрих забрал у Тычко питолет, вставил в него обойму и вер-нул Гетлингу.

– Вы уверены, что действительно, все хорошо. Фотографии выйдут? А то мне кажется, что света маловато, – засомневался Гетлинг. – Ладно, заканчивайте, я вам больше не нужен. С машиной все в порядке, если не считать двух выбитых боковых стекол и незначительных царапин на кузове.

– Не волнуйтесь, – убедительно ответил Эрих. – Лейка – самый лучший в мире фотоаппарат. Да и я фотограф хоть куда.

«А вот это уже полный конец», – обреченно понурив голову, осознал все старшина.

– Да-да, – будто читая его мысли, подтвердил Штольберг, – я надеюсь вы понимаете, что теперь, если что-нибудь пойдет не так, то вот это «дружеское» и «расстрельное» фото будет висеть на всех заборах Несвижа. Долго ли вы сами после этого будете в неповешенном состоянии? Я правильно выразился?

– Смысл ясен, – поняв, что теперь ему уже точно не отвертеться, согласился с доводами Антон. Что вас интересует?

– Аллее. Все интересует, – развел руками Штольберг, – и давайте поторопитесь, у нас не так много времени. Кайтесь.

– Слушайте…

Минут через пятнадцать Антон закончил свой рассказ. Штольберг убрал в карман записную книжку, в которой он делал пометки, Гетлинг тем временем задним ходом подогнал к месту допроса «Опель».

– Надо бы поторапливаться, – посмотрев на часы, сказал Лотар, – с минуты на минуту на выстрелы может подоспеть помощь.

– Не тревожьтесь, Гетлинг, никакой помощи не будет, – успокоил его Штольберг, – мне наш новый друг уже предостаточно рассказал. Партизан поблизости нет, и в будущем, когда и где они появятся, мы будем знать в числе первых.

Не так ли, Адам? – Штольберг любезно похлопал Тычко по плечу. Тот в знак согласия кивнул, будто уже понимал немецкую речь. – Вот и хорошо, – подбодрил партизана Штольберг. – Ферштеен? Йа?

– Йа. Фернштеен, – улыбаясь, затряс головой Тычко.

– Заканчивайте с ним, гаптштурмфюрер. Я за руль, – попросил Штольберг. Гетлинг навел пистолет на старшину и, нажав на спусковой крючок, отстрелил ему правое ухо. Тычко схватился за голову и, заорав от боли, волчком завертелся на земле.

– Зачем так жестоко, – поинтересовался Штольберг у усевшегося рядом с ним Лотара, – неужели нельзя было его просто царапнуть пулей по предплечью?

– Да, нервы никуда не годные, – ответил Гетлинг, – с отстреленным ухом его легенда для партизанского отряда будет выглядеть правдоподобней. Пусть придумывает, чего хочет. Поехали быстрей отсюда. Лучше расскажите, что интересного успел сообщить ваш агент, как его… Адам Ковальчик?.. какой способ связи с ним вы придумали, ну и другие детали…

– Он теперь ваш агент, держите, – протягивая Гетлингу подписанную старшиной бумагу, ответил Штольберг. – Охота на партизан – это по вашей части. У меня как у коменданта города полно своих забот. На связь он будет выходить на южном выезде из города, в местечке Альба. Там у лесопарка крест католический установлен. Под ним тайник, из которого вы будете получать оперативную информацию, и отдавать распоряжения. Фотографии я вам сделаю завтра. Подошьете к делу. А теперь о главном, господин Гетлинг: завтра на рассвете партизаны планируют нападение на деревню Липки, так что я вам не завидую, придется побегать, похоже у вас сегодня будет бессонная ночь на подготовку контрмер…

Уже начало темнеть. «Опель-Адмирал» тихо шуршал колесами по самой длинной улице Несвижа Ленинской. Штольберг свернул налево на улицу своего соотечественника Карла Маркса и остановился рядом со своим домом. Не глуша мотор, он вышел из машины и забрал с заднего сидения фотоаппарат. Угрюмый Гетлинг пересел за руль.

– Желаю вам удачи, гаупшпурмфюрер, – произнес Эрих, – и, еще раз спасибо вам. Да, и не забудьте к утру вернуть машину Штраубе. Хайль Гитлер!

– Хайль! – ответил Гетлинг и, взвизгнув покрышками, рванул в сторону комендатуры.

Пожалуй, стоит перекусить, а потом проявить пленку, подумал Штольберг. Хоть лень, и глаза слипаются, но так хочется взглянуть, что же там вышло. Особенно на тот кадр, где мы с Генрихом прыгаем с моста. Пусть даже и в негативном изображении.

38

4 июля, наши дни. Несвиж

С самого утра Григория терзали какие-то неприятные предчувствия, поэтому он совсем не удивился, когда увидел на пороге своего дома Вадима Островского. Тот не стал звонить у калитки, а прошел через сад Серафимы Ивановны.

– Что это ты огородами крадешься? – удивился Григорий. Вот кого ему сегодня совсем не хотелось видеть, так это следователя. Он понимал, что не по-приятельски тот пришел к нему в половине девятого утра, а по делу, от одной мысли о котором портилось настроение. – Сейчас начнет меня колоть, – думал Гриша, испод-тишка рассматривая помятое, несвежее лицо милиционера. – Не спал видно, анализировал… Послушаю, что он там раскопал, может, дело скажет, а, может, и нет. В любом случае теперь с ним придется общаться. Наверняка дело Франца к убийству Юркевского уже пристегнули. Больно уж удар характерный, решили. Логики хреновы…

– Извини, просто не хотелось глаза соседям мозолить, – ответил Вадим, присаживаясь на ступеньку. – Поговорить надо, Гриша, – продолжал он, глядя куда-то вдаль поверх забора. – Серьезно поговорить, обстоятельно. А главное – откровенно. Понимаешь?

– Понимаю. В дом пойдем или здесь будем?

– Ты смотри сам, как тебе удобно. Я бы тут поговорил, на свежем воздухе. В последнее время из-за работы света белого не вижу. Вчера вот до двух часов ночи у себя проторчал.

– Решал, как меня прищучить? – с усмешкой спросил Григорий, присаживаясь рядом.

– Послушай, – вмиг посерьезнел Островский, – ты свою иронию засунь себе в задницу. Я ведь к тебе неформально пришел, без протоколов и повесток решил пока обойтись. Так что и ты уж, будь добр, прояви человеколюбие.

– Ладно, не дави, – буркнул Григорий. – Говори, чего надо. Только без предысторий и параграфов.

– Вот и хорошо, – согласился Островский. – Вижу, ты меня правильно понял. А раз понял, то скажи, пожалуйста, ты зачем позавчера к Францу приходил?

– Просто так, по-приятельски.

– Врешь, Гриша. Франц тебе не приятель. Ты ж не пьешь, так что друг из тебя никакой. Приходил ты к нему не просто так, а по делу, о котором не хочешь мне говорить. И понимать ты, как я вижу, не хочешь, что дело ваше уже стало уголовным и скоро придется отвечать на мои вопросы совсем в другой обстановке.

– Да какое оно уголовное? – заволновался Григорий, вскакивая на ноги. – Это для тебя оно уголовное, а для нас самое обычное, житейское. Франц хотел с выпивкой завязать, с тем ко мне и обратился, мол, помоги по старой дружбе. Денег у него не было, чтобы заплатить. Да я бы и не взял. Решил, помогу так. Для этого и ходил вечером к нему.

Островский улыбнулся.

– Это ты, Гриша, хорошо придумал, – начал он, уже понимая, что весь его первоначальный план разговора начинает рушиться. – Ты ж у нас знахарь известный по этой части. Ничего на скажешь… Только мне твоя версия кажется неправдоподобной.

– Это твои проблемы, – буркнул Григорий, снова садясь рядом.

– Хорошо, – решил зайти с другого конца Островский, – скажи, а что за вещицу приносил тебе Франц неделей раньше?

– Какую вещицу? – вполне натурально удивился Гриша.

– Это я тебя спрашиваю – какую.

Наверняка Алька проболталась, подумал Григорий. Только вот что она ему рассказала? Все? Или не все? Теперь нет смысла запираться, надо как-то обыграть ситуацию, представить ее в ином свете, сместить акценты. Франц, даже если заговорит, точно не расколется. Не в его это интересах.

Островский ждал, вертя в руках сигаретную пачку. Ему показалось, что его собеседник озадачен вопросом и сейчас лихорадочно обдумывает, какой информацией он располагает и от кого ее получил.

– Было дело, – нехотя начал Григорий, все еще не зная, как повести дальше разговор, – приносил он мне какой-то черепок и просил посмотреть. Алевтина еще тогда присутствовала, – на всякий случай уточнил он, чтобы вывести Островского на разговор о свидетельнице. – Собственно, ничего примечательного. Он и раньше ко мне обращался со всяким мусором, который находил. Ты ж знаешь, что Франц одно время кладоискательством увлекался.

– Серьезно увлекался, – заметил Вадим.

– А кто тут через это не прошел, – оживился собеседник. – Ты же сам мне рассказывал, что и тебя сия чаша не миновала. Кроме того…

– Не миновала, только мы сейчас не об этом, – оборвал его Островский. – Мы сейчас говорим об убийстве человека и о покушении на убийство. И только это меня интересует, а ты мне тут зубы заговариваешь. Между прочим, тем самым препятствуя расследованию. За такие вещи и статья предусмотрена, уголовная.

– Не надо меня пугать, – насупился Григорий. – Ты спросил, а я ответил. Не за тем ли ты пришел?

– Я пришел, чтобы услышать от тебя правду! – возвысил голос Вадим. – А вместо этого слушаю неизвестно что.

«Нет, пожалуй, так просто он от меня не отстанет, – размышлял Григорий, сидя на ступеньках своего дома рядом с Островским. – Может, оно и к лучшему. Камень-то утрачен, и найти его мне одному не под силу. Пусть уж милиция поработает, а потом я сумею убедить Вадима дать мне его на денек. Чем не план? Надо воспользоваться ситуацией. Лучше такой союзник, чем никакого».

– Черепок этот, как я думаю, очень интересный артефакт, вещь редкая и необычная для наших мест. Вот я и решил выкупить ее у Франца. Ты же знаешь, что я разными древностями интересуюсь. А он уперся, мол, не продам, не проси. Вот об этом мы с ним в тот вечер и говорили.

– Постой, – вдруг подскочил Островский, хватая Григория за руку, – черепок или камень?

– Скорее, камень, – ответил Григорий, глядя себе под ноги.

– Мне нужно его полное описание. Сможешь сделать?

– У меня фотография есть, – после некоторого колебания признался Григорий. – Успел тайком от Франца щелкнуть телефоном. Снимок, конечно, не очень, но впечатление составить можно.

* * *

Исчезновение одного из пациентов в местной клинической больнице обнаружилось только рано утром, когда дежурная медсестра пришла делать ему укол. Шум решили не поднимать, тем более тут же выяснилось, что сбежавший находится в своем номере в гостинице. После недолгих переговоров по телефону беглый пациент без каких-либо условий со своей стороны согласился написать расписку в том, что претензий к лечебному учреждению не имеет и покинул его по собственной воле вопреки предписаниям лечащего врача. Этим пациентом был ни кто иной, как пан Бронивецкий, доставленный накануне в кардиологическое отделение с симптомами сердечной недостаточности и уже спустя два часа вырвавшийся из-под капельницы с требованием отпустить его немедленно, несмотря на тяжесть диагноза и незаконченный курс процедур. Все же, на всякий случай главврач, оставаясь верным своим профессиональным принципам, послал в гостиницу одну из медсестер, чтобы сделать беглецу укол, передать лекарства и заодно оценить состояние больного. Медсестра исполнила все в точности и по возвращении сообщила, что больной пребывает в невероятном возбуждении, однако тревожных признаков не подает.

Приняв укол и выслушав медицинские предписания, пан Бронивецкий выпроводил медсестру за дверь, после чего принял душ, побрился и позвонил Григорию, не обратив внимания на то, что время для звонков было еще слишком ранним.

– Рад вас слышать, – бодро приветствовал его Гриша, который уже час как не спал, размышляя об известных событиях. – Как ваше здоровье? – участливо спросил он.

– Слава Богу, хорошо, – сухо ответил Ежи, спеша начать важный для него разговор. – Дзенькую бардзо. Мне уже лучше.

– Сегодня собирался навестить вас в больнице. Когда это лучше сделать?

– Нет, нет, не стоит, – запротестовал Ежи. – Это лишнее. Дело в том, что я у себя в гостинице. Да, да, утром выписали по моему требованию.

Далее, поддавшись вдруг охватившему его предчувствию успеха, пан Бронивецкий четко и лаконично изложил свою просьбу, не забыв вставить несколько слов о тяжком бремени обстоятельств, неожиданно свалившихся на его несчастную го-лову вдали от дома.

«Как бы эти обстоятельства не приобрели форму молотка», – подумал на другом конце провода Григорий, снова вернувшийся к своим на время оставленным подозрениям.

– Что ж, – сказал он, выдержав паузу, – заходите. Сумма, конечно, немаленькая, но я готов помочь своему польскому другу, который столько сделал для меня.

Обрадованный успехом, пан Бронивецкий принялся горячо благодарить Григория, пересыпая речь превосходными эпитетами.

– Мне кажется, – мягко прервал его собеседник, – вам не стоит сейчас так волноваться. Приходите, я буду дома.

* * *

Едва дождавшись обеденного перерыва, Алька позвонила журналистке Кате. Та долго не брала трубку.

«Не случилось бы с ней чего», – думала Алька, кусая от волнения губы. Она уже знала о покушении на Франца Куцего со слов одной из сотрудниц отдела. История подробно обсуждалась в курилке.

Наконец в трубке послышался бодрый голос журналистки.

– Привет! – обрадовалась Алька. – Что там с моей просьбой?

– Все готово, – ответила Катя. – Можем встретиться после работы, часиков в шесть.

– Отлично!

После шести ей надо было идти к Григорию, с которым она договорилась накануне. Искусство требовало жертв. Он должен был позировать ей для портрета. «Ничего, – подумала она, – подождет». Честно говоря, Алька уже жалела, что вызвалась писать этот портрет. Ей было жаль времени и себя, тем более теперь, когда все ее мысли были поглощены Вадимом и этой загадочной историей с убийством, которую она рассматривала как увлекательное приключение, достойное ее непосредственного участия.

– Вот, – сказала Катя, когда они встретились несколько часов спустя все на той же скамейке, протягивая Альке четыре сложенных пополам листа, покрытых мелким бисером букв, – тут все.

– Спасибо! – выпалила Алька, разворачивая листы. – А у Островского все то же? – тут же спросила она, кинув на журналистку тревожный взгляд.

– Не совсем, – ответила та с улыбкой. – В этот раз я записала все подробно, не упустив ничего.

* * *

– Будем считать, что мы друг друга поняли, – сказал Островский, похлопав Григория по плечу. – Теперь к Францу, – решил он, глянув на часы. – Если тот в сознании, постараюсь убедить врача разрешить задать ему пару вопросов. Без его показаний слишком много неясностей.

– Считай, как хочешь, – откликнулся Гриша, довольный, что на этот раз разговор окончен в его пользу.

– Вечером еще раз заскочу к тебе. Часиков в восемь, а?

– Это зачем? – насторожился, расслабившийся было Григорий. – Мы же вроде обо всем уже поговорили.

– Нет, Гриша, – покачал головой Островский, – мы только начали разговор, а когда мы его закончим, решать буду я.

– Как хочешь, но сегодня вечером я не могу, – заупрямился собеседник.

– Это почему?

– По кочану, – огрызнулся Григорий. – Встреча у меня. Важная.

– А когда освободишься? – настаивал Вадим, мысленно пытавшийся определить причину резкой перемены настроения собеседника.

– Алевтина придет писать портрет. Мы еще раньше договорились. У нее практика скоро закончится, так что надо торопиться. Я вчера специально в Минск ездил, чтобы купить все необходимое. С ног сбился, пока все достал. Пришлось весь город облазить. У нее губа не дура.

«Так вот оно в чем дело, – подумал Вадим, едва сдержав улыбку. – А я-то уже версии строил…»

– Вон, какой список мне написала, – он достал из заднего кармана штанов листок и протянул его Островскому. – За такие деньги Пикассо можно было купить, подлинник, – пошутил он.

В мыслях Вадим был уже в больнице и потому, бросив рассеянный взгляд на бумажку в руке Григория, собирался уходить, как вдруг ему показалось, что где-то он уже видел похожий листок, только при других обстоятельствах.

– Дай-ка, – потребовал он.

Григорий протянул ему список.

– Так вот кто наш добрый самаритянин, – пробормотал Вадим, спрятав бумажку во внутренний карман пиджака на глазах у удивленного Григория. Ну, Алька-пулеметчица… Ничего не сказала ведь. Он вспомнил, как она подробно выспрашивала его об обстоятельствах дела Юркевского. Тоже мне мисс Марпл. Сказала бы сразу, так, может быть, и Франц бы сейчас был здоров, а не валялся в реанимации с проломленной головой. Детский сад…

Приехав в больницу, Островский покурил перед входом и, не заходя в палату, сразу прошел в кабинет главврача.

– Состояние стабильное, – сообщил тот. – Сейчас он в реанимации и разговаривать сможет едва ли, а вот дня через три – вполне, если, конечно, не будет осложнений. Травма все же тяжелая, черепно-мозговая. Мы вообще думали отправить его в Минск, так как наши условия, увы, не идеальные, но побоялись, так как больной явно нетранспортабелен.

– Скажите, доктор, – спросил Вадим, внимательно выслушав пояснения врача. – А это никак не отразится на его памяти?

Тот снисходительно улыбнулся.

– Видите ли, мозг – дело тонкое. Никогда нельзя быть пол-ностью уверенным, что все произойдет именно так, как мы предполагаем. Динамика следующих двух-трех суток покажет, на что мы можем рассчитывать. Вот так. А что касается памяти, то не возьмусь давать вам какие-то прогнозы. Мужик он крепкий, будем надеяться на лучшее.

Островский собирался задать еще пару вопросов, которые волновали его, но тут в коридоре послышался какой-то шум.

– Что там еще? – удивился главврач, направляясь к двери, ко-торая в тот же момент с силой распахнулась.

В комнату влетела медсестра. Рукав ее халата был в крови.

– Убили! – истошно заорала она, падая на руки главврача.