Текст книги "Следы апостолов"

Автор книги: Эндрю Олвик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

47

8 июня 1942 г. Несвиж

В семь часов утра поисковая команда, состоявшая из Бронивецкого и его друга по демонтажным работам, была возле Фарного костела. Вооруженные лопатами и кайлом они вгрызались в землю и выжидательно посматривали в сторону Генриха, неторопливо вышагивающего возле башни в ожидании доктора.

– Доброе утро, – буркнул Вагнер, приблизившись. Вид у него был заспанный и недовольный.

– Доброе, надеюсь, что эти двое гробокопателей не подведут нас и сегодня, – ответил Генрих.

– Всю ночь какая-то дрянь снилась, – Вагнер зевнул и приблизился к яме, – сначала стена на меня падала, потом чьи-то кости оказались рядом со мной в постели…

– Я сновидения трактовать не умею, – поспешил заявить Генрих. – Да и не верю я в них.

– А в успех нашего мероприятия верите? – ехидно спросил доктор.

– Что мне еще остается.

Вагнер подошел к краю ямы и заглянул в нее.

– Как думаете, долго им копать?

– Думаю, скоро управятся.

– Тогда предлагаю прогуляться по дамбе, – продолжил доктор, – нет ничего хуже, чем томиться на месте в предвкушении находки.

Не успели они дойти до замка и вернуться назад, как на полпути их встретил Бронивецкий.

– Есть что-то! – крикнул он и указал рукой в сторону ямы. – Кажется, каменная плита.

Генрих бросился вслед за полицаем. Вагнер, так и не сорвавшись на бег, быстро последовал за ними. На дне ямы виднелся угол каменной плиты.

– А ну, попробуй подсунуть под него лопату, – приказал Штраубе Бронивецкому. Тот опустился на колени и попытался выполнить приказ.

– Не лезет, – сообщил он немного погодя. – Чагосци не пускае.

– Обкапывай, – распорядился Генрих. – Да поживее!

– Как думаете, это то, что мы ищем? – перешел на шепот Вагнер. – Плита старая… Может, она прикрывает вход в подземелье?

– Скоро узнаем.

Позабыв обо всем, Генрих с доктором, не отрываясь, следили за работой полицаев. Наконец плита поддалась. Ее край, уступив усилиям, сдвинулся в сторону, открыв уходящий в темноту проем.

– Отлично! – воскликнул Вагнер, приседая на корточки. – Я чувствую, что мы на правильном пути!

Бронивецкий вставил в образовавшуюся щель жердь и налег на нее. Плита заскрежетала и поддалась.

Не выдержав, Генрих спрыгнул в яму и стал помогать полицаям. Втроем они сдвинули плиту почти на полметра.

– Загляните туда! – закричал сверху Вагнер. – Кажется, там что-то сверкнуло.

Генрих опустился на колени и посмотрел в сырую темноту.

– Ничего не видно, – сообщил он, отстраняясь. – Нужен свет.

Вагнер поспешно подал ему фонарь.

– Не томите же, Генрих, что вы там видите?

– Только кости.

– Чьи кости?

– Не знаю. Быть может имя покойника высечено на плите?

Под плитой действительно оказалось захоронение. Желая удостовериться лично, Вагнер сполз в яму и, отобрав у Бронивецкого лопату, принялся остервенело бить ею в дно могилы.

– Нет там ничего, – сказал Штраубе. – Пустышка.

– Бывает, – согласился доктор, выбираясь из ямы. – Все свободны, концерт окончен, – бросил Вагнер полицаям. – Не вешайте нос, мой мальчик, – подбодрил Генриха доктор, – заводите машину и поехали навстречу новым открытиям.

«Вот скотина, – подумал разведчик, заводя машину, – я для него уже «мой мальчик», хорошо, что, как фюрер, хоть по щеке не потрепал».

* * *

После звонка из Берлина, поднявшего начальника лаборатории на ноги в четыре утра, он стал более сговорчив. Штурбманфюрер отдал распоряжение отныне пропускать доктора Вагнера в подвал и, по мере возможности, оказывать ему посильную помощь.

Облачившись в заранее припасенное обмундирование, надев на головы каски, вооружившись фонарями и веревками, Вагнер с Генрихом спустились в подвал. Главный ход, подсвеченный электрическими лампочками, круто уходил вниз в направлении парка. Генрих, прекрасно ориентирующийся в замкнутых пространствах, достаточно точно определил это и без помощи компаса, который он перед спуском, на всякий случай, прицепил себе на запястье. По его предположению они с доктором уже преодолели расстояние около двухсот метров, пройдя под заградительным рвом в северном направлении, примерно в том, куда указывала тень одной из башен (которая из них большая, Генриху с доктором так пока и не удалось определить.) Еще метров через сто туннель раздвоился. Его освещенная ветвь уходила вправо, а другая, зияющая холодной чернотой, направления не меняла и пролегала прямо по курсу.

– Пойдем на свет, – решил доктор, выключая фонарик, – сначала исследуем посещаемые места, а потом все остальное. Вскоре Генрих с доктором достигли очередного перепутья. За перекрытым крепкой металлической решеткой арочным сводом просматривалось хорошо освещенное помещение с несколькими дверями, рядом с которыми несли службу два автоматчика. Один из них подошел к решетке, осветил фонариком лица незнакомых гостей, и ничего не сказав, вернулся на пост. По всей видимости, эти часовые уже были уведомлены о докторе и его спутнике. На этом самом месте освещение заканчивалось. Проложенная по потолку, изолированная проводка уходила в лабораторию, как бы намекая на то, что экскурсия закончена и смотреть тут больше нечего. Несколько дней назад Генрих достаточно хорошо исследовал те подвалы замка, в которые имел доступ, и сейчас с уверенностью мог сказать, что единственный вход, по которому можно было проникнуть к лаборатории, был тот, через который они сегодня вошли. Альтернативных вариантов пока не предвиделось, но было бы очень неплохо, чтобы они отыскались в ближайшие дни.

Влево и вправо от зарешеченного входа в лабораторию уходили еще два неосвещенных туннеля. Немного постояв и подумав, будто витязь на перепутье, Вагнер свернул влево.

– А не пора ли нам, Генрих, подобно Ариадне размотать наши клубки, – пройдя по туннелю несколько сот метров и два раза свернув вправо, предложил доктор. – А то не ровен час можно и заблудиться. И умереть здесь от тоски и голода. Искать нас никто не будет, а начальнику лаборатории наша смерть будет только в радость. Вы как ориентируетесь в замкнутых пространствах?

– Хуже, чем на открытых, но в конкретном случае выход назад нашел бы пока без клубка, – похвастался Генрих. – К тому же я когда-то давно вычитал у Эдгара По методику выхода из лабиринтов, случись беда, у меня была бы прекрасная возможность ее опробовать.

– Не желаете просветить? – попросил доктор, – такое знание никогда не окажется лишним.

– Все очень просто, – начал Генрих. В этот самый миг Вагнер завернул в следующий туннель и с проклятиями провалился под землю. Фонарик выскользнул у доктора из рук и, улетев вниз, разбился на дне провала. Сам же доктор, зацепившись руками за край пола, висел в дыре и кряхтел, пытаясь выбраться наверх.

– Вы не желаете мне помочь? – спросил он у Генриха, в тот миг быстро прикидывающего в голове варианты, к чему приведет бойкот спасения шефа.

– Извините, но, по-моему, я перепугался больше вашего, – ответил Генрих. Он схватил Вагнера за запястье и помог выбраться наружу. – Пусть пока поживет, – решил Генрих, – ведь погибни доктор – мне уже никогда не попасть к лаборатории, это уж точно. И звонок дяди, барона фон Штраубе, из Берлина никак не смягчит сердце начальника лаборатории.

Через секунду доктор изъял у Генриха фонарик и осветил дно провала:

– Ха, ха, вы только посмотрите, дружище, – усевшись на край ямы и свесив вниз ноги, будто ничего не произошло, радостно воскликнул Вагнер, – похоже, мы на правильном пути!

«Стальные нервы, – в который раз подумал о докторе Генрих, – хотя не очень-то и стальные, ведь он впервые применил ко мне слово «дружище»:

– Почему вы так решили? – поинтересовался он, разглядывая торчащие со дна колодца ржавые кованые пики.

– Раз здесь ловушка, – объяснил доктор, – значит мы на правильном пути. Вот черт, – выругался он, – кажется батарея на исходе. Ну ладно, прекрасный повод вернуться, немного отдохнуть и вечером исследовать этот провал. Как вы думаете, Генрих, – спросил Вагнер по дороге к выходу, – в каком примерно месте мы находились? Я имею в виду; под замком, под парком, или может быть под дамбой, ведущей к замку от иезуитской кирхи?

– Полагаю, что под парком, – ответил Генрих, – но меня настораживает другое.

– Что же именно? – без видимого интереса задал вопрос доктор.

– То, что мы находились в непосредственной близости прудов, причем гораздо ниже отметки уровня воды в них, – пояснил Генрих, – я удивляюсь, как все эти ходы до сих пор не затоплены.

– Ах, вот вы о чем, а я об этом даже и не подумал, – уже на улице, усевшись в машину, произнес доктор, – вы считаете, что этого стоит опасаться?

– Береженого Бог бережет, – ответил Генрих, заводя двигатель, – вам в гостиницу?

– Да, – ответил Вагнер, – нужно немного отдохнуть. В 18–00 жду вас. Прокатимся к замку еще раз и спустимся вниз. И не забудьте раздобыть еще один фонарь, а лучше – два. И побольше батарей к ним. Хайль.

Вернувшись к себе, Генрих приказал хозяйке нагреть горячей воды и наполнить стоявшую возле сарая бочку, в которой он пару раз принимал ванны. Надо расслабиться, окунаясь с головой, думал он, прежде чем снова лезть в подземелье с этим Мефистофелем.

– Может самогончику, пан начальник? – услышал он голос хозяйки. – Холодненький, только из ледника. Специально для тебя поставила.

– С удовольствием, бабуля, – ответил он и для верности махнул рукой, мол, давай, неси.

Гнать самогон немцами строго запрещалось, но аборигены не очень-то обращали внимание на табу. Чуть ли не каждый день в управе вспыхивали скандалы, которые обычно заканчивались тем, что самогонщиков, всыпав палкой по заднице, отпускали, обязав их сдать излишки в пользу фронта и доблестного вермахта. Часть изъятого самогона передавалась в госпиталь люфтваффе, а другая, большая часть, незаметно расходилась между чинами администрации.

Махнув стакан, Генрих почувствовал, как к нему возвращается ясность мысли. Самогон ему нравился больше, чем немецкий шнапс, выгнанный неизвестно из какой дряни и неизменно вызывавший после употребления неприятные побочные эффекты в виде изжоги и головной боли по утрам. Изредка попивавшие его Гетлинг и Штольберг вполне разделяли точку зрения своего нового товарища.

«Итак, что мы имеем? – рассуждал он, сидя в горячей воде по самые ноздри и медленно поворачиваясь вокруг. – Кажется, все идет по плану и надо готовить подробное донесение в Центр». Он тут же стал набрасывать в уме текст, сожалея о том, что не может позволить себе не ограничиваться одним стаканом.

После горячей воды и самогона Генриха разморило. Сказывалось также сильное нервное перенапряжение последних дней. «Немедленно спать», – приказал разведчик самому себе, сидя на краю кровати с полотенцем на голове. Он закрыл глаза, после чего тут же повалился на бок и уснул.

В назначенное время Генрих забрал доктора из гостиницы, а через полчаса они вместе уже брели по освещенному электричеством коридору. Все это время доктора терзало вязкое чувство душевного дискомфорта, ему казалось, что идти сегодня в подземелье не стоит и вместо этого нужно поискать другие способы проникновения в замковые туннели. Догадки доктора подтвердились у зарешеченного входа в лабораторию. Едва увидев двух лежащих на земле солдат и одно бездыханное тело в белом халате, он развернулся на сто восемьдесят градусов и быстро побежал к выходу, приказав Генриху незамедлительно следовать за ним.

– Что случилось? – поинтересовался Генрих, краем глаза видевший трупы немцев в помещении лаборатории.

– Не знаю, быть может, сработало заклятие Черной Дамы? – предположил Вагнер.

– Доктор, вы в своем уме? – воскликнул Генрих, предполагая, что шеф опять злоупотребил наркотическим зельем, – неужели вы, безбожный прагматик, верите во всю эту инфернальную чушь?

– Генрих, вы же сами недавно произнесли сакраментальную фразу, что все вероятное возможно, так что будьте последовательны в своих суждениях и не дурите мне голову, – парировал доктор, быстрым шагом приближаясь к «Опелю».

– Подождите пару минут, я сообщу о трагедии начальнику лаборатории, – попросил Генрих и убежал в направлении его кабинета.

– Делайте, что хотите, – буркнул Вагнер, усаживаясь за руль и заводя автомобиль, – машину заберете у гостиницы, я не намерен задерживаться здесь ни на минуту. Завтра в девять у меня, – он нажал на газ и быстро уехал.

* * *

Вечером Генрих зашел к Язэпу. На несколько минут он уединился в комнате, после чего передал старику листик бумаги с написанными на нем цифрами с просьбой немедленно передать донесение в центр. Он также приказал в ближайшее время предоставить в его распоряжение опытного подрывника, готового в любую минуту быть рядом для выполнения важного задания.

– Где внучка, дед? – поинтересовался Генрих, перед тем, как уйти.

– Завтра увидитесь, – ответил Язэп и засобирался по делам.

– И еще, мне пистолет понадобится, – припомнил напоследок Генрих, – желательно револьвер. Чтобы осечек не было.

Ночью под деревней Андруши впервые вышел в эфир радиопередатчик, доставивший в Центр информацию примерно следующего содержания: «Бордель отыскался. Ждем прибытия 12 девиц, в связи с чем перевод бухгалтера дяди Отто в казино «Валгала» переносится на неопределенный срок». («Лаборатория отыскалась. Ожидается, что отыщутся и 12 Апостолов, в связи с чем с устранением Вагнера придется повременить.».)

* * *

После пережитых потрясений, когда в течение суток его жизнь несколько раз висела на волоске, Штольберг вдруг почувствовал дикую усталость. Посылая его в тыл, отец надеялся обезопасить сына от шальных пуль и других трудностей фронтовой жизни, но все складывалось совершенно по-другому. Война есть война, и где приходится сложней, известно одному лишь Богу. Вдруг исчезло желание проводить вечера в ресторане, видеть лубочную рожу Гетлинга, болтать о всякой ерунде и пьянствовать. Знакомый врач велел гауптштурмфюреру несколько дней полежать дома. Попить таблеток для восстановления расшатавшихся нервов, почитать какой-нибудь приключенческий роман Жюля Верна и послушать классическую музыку немецких композиторов. Три дня Эрих релаксировал и вполне восстановился, лишь одна мысль не давала ему покоя – исчезнувшая после визита Генриха неизвестная фотография. На минутку проведать товарища заскочил Гетлинг, с которым Эриха так и подмывало поделиться своими сомнениями. Он сообщил об успешно проведенной операции, о том, что обнаглевшие партизаны намедни взорвали еще один мост, и о своих планах взять в заложники и расстрелять для порядка пару десятков местных жителей.

– А что вы думали, Штольберг, – разводил руками Лотар, – иначе никак нельзя. Иначе они нам совсем на голову сядут. Наверное, завтра этим и займусь.

– Гетлинг, а вам никогда не хотелось немного отдохнуть, – осторожно поинтересовался Эрих у собирающегося уходить товарища.

– А я и не устал, гы, гы, гы, – заржал Гетлинг и захлопнул за собой дверь.

«Да уж, – с огорчением подумал Штольберг, – а я хотел поделиться с ним своими подозрениями по поводу фотографии. И хорошо, что не сделал этого. Иначе через полчаса Генрих в компании с моей хозяйкой уже висели бы у Лотара на дыбе и оба сознались в хищении. Нет уж, будь что будет, но эту загадку я расследую без чьей-либо помощи».

48

6 июля, наши дни. Несвиж

Весь день Григорий со все нарастающим нетерпением ожидал новостей от следователя, но так и не дождался. Островский не заехал и не позвонил.

«Что, если обманул? Решил не выполнять обещание. Или поляк заныкал улики и не выдает их», – рассуждал Григорий, сидя у себя в кабинете перед не дописанным Алькой портретом. Ему не терпелось узнать, что там происходит, но звонить следователю самому он считал неприемлемым. На всякий случай набрал номер Бронивецкого, тот не ответил. «Аппарат абонента выключен или не подключен к станции», – услышал он в трубке механический голос телефонной барышни. В гостинице ему сообщили, что пан Бронивецкий в настоящий момент отсутствует. Не удовлетворившись полученной информацией, Гриша начал было расспрашивать, однако по тону и наводящим вопросам понял – милиция не дремлет, и отключился, не желая привлекать к себе внимание.

«Значит, в милиции наш пан Простофиля дает показания, – решил Григорий. – Негде ему больше быть. Едва ли Вадим упустил его. Если к вечеру не объявится, прощайте мои денежки. Ну, и черт с ними! Игра стоит свеч».

Теперь надо как следует подготовиться к экспедиции в подземелье замка. Во-первых, заполучить ладанку. Без нее придется гадать, когда и в каком направлении начинать поиски. Может статься, что все предположения яйца выеденного не стоят и след этот ложный. С другой стороны, нет оснований не доверять камню. Григорию уже довелось испытать его энергетику, так что с ладанкой или без, у него будет шанс довести задуманное до конца. Во-вторых, надо будет обязательно сказать Виктору, чтобы он заранее приготовил инструменты и снес их в подвал. Потом не будет времени бегать и искать необходимую железяку.

Устав от волнений и мыслей, Григорий не заметил, как задремал. Ему приснился темный каземат с крохотным мутным оконцем под самым потолком и золотая статуя, стоящая в углу на низком постаменте. Он никак не мог приблизиться к ней, чтобы разглядеть лицо. Потом статуя вдруг ожила и превратилась в Островского, который погрозил Григорию кулаком и исчез, оставив его лежать на каменном полу посреди копошащихся скользких тел.

– Аааааа! – закричал Григорий и проснулся. Внизу кто-то барабанил в дверь.

Это была Алька.

– Разбудила? – ехидно спросила она, разглядывая помятую физиономию родственника.

– Почти, – ответил он, пропуская ее в комнату.

Алька деловито колупнула ногтем краску, сняла картину с подрамника и поднесла к окну.

– Что скажете? – спросила она, возвращая работу на место.

– Пока все нравится, – дипломатично ответил Григорий, приглаживая по бокам черепа торчащие в разные стороны остатки волос. – Рано еще давать оценку.

– Тогда продолжим. У меня на следующей неделе практика заканчивается – надо успеть. Вот не думала, что здесь у меня столько дел образуется.

Григорий шумно вздохнул и полез в шкаф за мундиром. Сейчас ему меньше всего хотелось позировать. Он не хотел, чтобы Алька видела его нервозность.

– Что-то вы, Григорий Николаевич, словно не в своей тарелке? – тут же заметила она, словно подслушав его мысли. – Проблемы с алкашами или кризис среднего возраста начался?

– Скорее, кризис жанра, – попробовал отшутиться он.

– А какой у вас жанр? – не отставала Алька, жестом указывая ему, как лучше сесть, чтобы свет, падавший из окна, равномерно освещал его лицо.

– Наверно, мелодрама, – снова попытался обратить все в шутку Григорий. – Ну, может, с элементами трагедии.

– Так вы пишете? – наигранно удивилась Алька.

– Не совсем.

– Жаль, я думаю, из вас мог бы получиться неплохой автор плутовских романов.

Григорий рассмеялся.

– Почему же именно плутовских? – спросил он, следя за ее насмешливым взглядом.

– А потому, что вы сами плут, – ответила она. – Плут и хитрец, а еще немного обманщик.

Григорий перестал улыбаться.

– Это почему же?

– Сами подумайте.

– Даже не догадываюсь.

– Очень плохо, – заметила Алька, скрывшись за полотном. – Неужели ваша совесть молчит?

– Моя совесть? – растеряно переспросил Григорий, чувствуя, что она к чему-то настойчиво клонит. – Может, я ей что-то пообещал и забыл? Может, сболтнул что-нибудь лишнее? Однако ничего такого его память не сохранила, сколько он ни пытался вспомнить их прежние разговоры.

– Алевтина, а нельзя ли без загадок? – наконец сдался он.

Алька перестала писать и, склонив голову набок, задумчиво посмотрела на него поверх холста.

Как она похожа на Серафиму в молодости, отметил про себя Григорий. Рот, нос, глаза и даже эта маленькая складочка в уголке рта. Впрочем, чему удивляться – гены.

– Без загадок? Что ж, можно и без загадок, только и вы уж дурака тут мне не валяйте. Ладно?

– Что это значит?

– Это я хотела бы знать, что значит ваш неуемный интерес к ладанке бабки Серафимы?

– Ах, вон оно, в чем дело. Но в чем же здесь обман? Я совершенно не понимаю…

– Зато я понимаю, – оборвала она его. – Я понимаю, что ладанка нужна вам для чего-то, для какого-то дела, о котором вы секретничаете с моим братом и ради которого готовы многим поступиться.

От неожиданности Григорий даже встал. Он не ожидал услышать ничего подобного и теперь лихорадочно соображал, как ему реагировать на выпад Альки.

– Во-первых, в моем интересе к ладанке нет ничего предосудительного, – начал он обиженным тоном, – а во-вторых, с чего это ты взяла, что ладанка мне нужна для какого-то дела? Тебе тут, видно, скучно, вот ты и додумываешь себе разные истории.

– Ну, конечно, – усмехнулась Алька, бесцеремонно вытаскивая сигарету. – Мне больше делать нечего, кроме как придумывать себе разные истории. Это вы у нас, Григорий Николаевич, мастер по историям. Мои таланты много скромнее.

– Тут не курят, – холодно заметил он, чувствуя, как закипает злость.

– Я выйду на улицу, а вы пока подумайте над тем, что я сказала. И, кстати, ладанка теперь у меня и договариваться придется со мной, хотите вы того или нет.

После этих слов Алька швырнула кисть на стол и выскочила из комнаты, оставив ошарашенного Григория наедине с его черными мыслями.

* * *

Показания пана Бронивецкого наконец-то расставили все точки над «i» в этой на первый взгляд нелогичной и странной истории с убийствами старика Юркевского и Франца Куцего. Мотив преступлений был также ясен, что значительно упрощало проведение дальнейшего дознания и освобождало следователя от изрядного куска тяжелой, кропотливой работы, которая могла затянуть следствие на неопределенное время. Островский торжествовал, предвкушая отпуск и, главное, премию, которая наверняка будет одобрена майором Мироновым, умевшим не только критиковать и отчитывать подчиненных, но и поощрять их неоспоримые успехи на поприще криминалистики. Задержание прошло без осложнений, если не считать таковыми десятиминутный бег с препятствиями по огородам, во время которого Вадим успел потерять свою любимую зажигалку. «Ничего, – решил он, – зато теперь есть кому выставить счет». Преступник был доставлен в наручниках в управление и помещен в изолятор, где тут же выразил готовность сотрудничать со следствием, чтобы облегчить свою участь.

Однако что-то подсказывало Островскому, что на этом история не закончена. Он помнил о своем обещании относительно улик, которое ему пришлось дать под давлением обстоятельств. «Нужно ли ставить в известность об этом Миронова или же, понадеявшись на благоразумие Григория, выдать ему на сутки артефакты и успокоиться? – размышлял он, сидя в машине перед управлением. – Если бы не Гриша, кто знает, как все повернулось бы. Пусть с выгодой для себя, но ведь помог же».

Вадим взглянул на часы и тут вспомнил что в кабинете его дожидается пан Бронивецкий, судьбу которого надо было решать немедленно.

Что ж, оформим явку, и пусть идет, решил он, направляясь к себе. Следствию он помог, будем считать, добровольно, вреда никому не причинил, теперь знает, что надо не только на Господа надеяться, но и самому не плошать. Будет ему наука на всю жизнь. Завтра проведем очную ставку с убийцей, еще раз прогоним его по всем показаниям, сличим их с тем, что покажет задержанный и можно считать, основная часть мероприятий – выполнена. Дальше – одна писанина.

Когда он открыл дверь кабинета, Ежи сидел за столом и, уронив голову на руки, спал. Перед ним лежала раскрытая библия.

Островский осторожно приблизился к нему и заглянул через плечо. A gdy dopelni^ swojego swiadectwa, Bestia, ktora wychodzi z Czelusci, wyda im wojn^, zwyci^zy ich i zabije[14]14
  И когда кончат они свидетельство свое, зверь, выходящий из бездны, сразится с ними, и победит их, и убьет их. – пол.


[Закрыть], и улыбнулся. Подзабыл польский, давненько не ездил. Может уговорить Альку на недельку мотнуться на Балтику? Там через недельку-другую самый сезон, покупаемся, позагораем и назад. Надеюсь, Витька мне голову не оторвет.

* * *

Вернувшись к себе в комнату, Алька завалилась на диван и, воткнув в уши наушники, отключилась от внешнего мира. Она была довольна собой. Судя по всему, слова, сказанные ею, произвели на родственника неизгладимое впечатление. Она с улыбкой вспомнила, как он бросился за ней, обещая все рассказать, если Алька даст ему ладанку на один день и даже не день, а только вечер. Это был миг триумфа, но она не знала, как этим триумфом воспользоваться. То, что Григорий не собирается говорить правду, ей было абсолютно ясно, а именно эту правду она и хотела знать.

– Алевтина, – донесся до нее сквозь музыку голос Серафимы Ивановны, – мне надо с тобой немедленно поговорить.

Алька скинула наушники и прислушалась. «Так, – подумала она, – а вот и бабуля со своей версией семейной саги. Наверно, она уже обнаружила пропажу и сейчас будет вставлять мне. Что ж, этого следовало ожидать».

– Мне кажется, – начала Серафима Ивановна, строго глядя на внучку, – что нам стоит поговорить об одной вещи.

– Если ты о ладанке, то это я ее взяла, – сразу призналась Алька, выдерживая бабкин взгляд.

– Не ожидала я от тебя. – Серафима Ивановна сокрушенно покачала головой. – Как ты могла так поступить?

– Может, выслушаешь сначала меня! – запальчиво воскликнула Алька. – Ты же знаешь, что я пишу портрет Григория. Он захотел, чтобы на портрете ладанка была у него на груди. Странная прихоть, но мне-то что за дело. Я хотела, чтобы было как лучше. Прости…

– Так это он тебя попросил? – перебила ее Серафима Ивановна.

– Нет, – мотнула головой Алька. – Он меня ни о чем не просил. Я сама взяла.

– Верни немедленно, а потом мы с тобой поговорим. Думаю, тебе пора узнать кое-что очень важное.