Текст книги "Следы апостолов"

Автор книги: Эндрю Олвик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

24

30 июня, наши дни. Несвиж

– Я иностранец, – поспешил объявить сдавленным от волнения голосом пан Бронивецкий, инстинктивно пятясь назад, к лестнице. В голове его уже роились самые черные мысли.

– Мне известно, – успокоил его капитан Островский, приблизившись к нему почти вплотную. – У меня к вам есть несколько вопросов. Надеюсь, вас не затруднит ответить на них? Без лишних формальностей, – уточнил он, заметив смятение на лице поляка.

– Прямо здесь? – потерянно спросил Ежи.

– Можно и здесь, – согласился милиционер. – Если вы, конечно, не возражаете?

Ежи не возражал, он уже понял, что лучше вести себя так, словно ничего серьезного не происходит.

Они прошли в дальнюю часть гостиничного холла и опустились на маленький обтянутый зеленым дерматином диванчик, принявший их тела с глубоким утробным вздохом.

Пану Бронивецкому казалось, что сердце его сейчас выпрыгнет через рот прямо к ногам капитана. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы выглядеть в меру беспечным и, вместе с тем, заинтересованным. В сложившихся обстоятельствах это было очень непросто.

Разговор занял не более десяти минут и закончился так же неожиданно, как и начался. Капитан оказался человеком деликатным, что сразу расположило к нему пана Бронивецкого. Наконец осознав, что ему ничего не угрожает, Ежи заметно воспрял духом и даже позволил себе легкую иронию в отношении данной ситуации.

Милиционера интересовало, не пытался ли кто-нибудь предлагать иностранцу какие-либо предметы антиквариата или просто старые вещи, может быть и не имевшие культурной ценности, зато вызывавшие определенный интерес у коллекционеров.

– Я же знаю ваши законы, – вполне правдоподобно возмутился пан Бронивецкий. – Никаких покупок здесь я делать не собираюсь. Мой визит носит… – он на мгновение запнулся, но тут же продолжил, – носит сугубо гуманитарный, туристический характер.

Капитан Островский улыбнулся.

– Значит, если что – сразу дайте знать. А то тут у нас, знаете ли, разные люди попадаются… Впрочем, как и у вас в Польше. Одни, вот как вы, стремятся строить общение на гуманитарной основе, а другие – делают свой незаконный бизнес.

– Да, да… понимаю, – согласился пан Бронивецкий. – Закон, есть закон. Всегда можете рассчитывать на меня.

– Спасибо за сотрудничество, – поблагодарил его капитан Островский. – Вот вам мой телефон.

После ухода милиционера Ежи еще некоторое время сидел, размышляя о том, что могло заставить милицию заподозрить в нем человека, способного преступить закон. Единственным сколько-нибудь приемлемым объяснением было то, что, возможно, в данный момент других иностранцев в городе не было.

Оставшись вполне удовлетворенным таким объяснением, пан Бронивецкий еще раз заглянул в свой маленький изящный портфельчик и, убедившись, что толстый желтый конверт, полученный им неделей раньше из Ватикана, на месте, отправился в гости к Григорию.

Формальным поводом для визита должны были служить копии документов, которые стараниями одного из братьев-иезуитов удалось обнаружить в библиотеке Ватикана. Когда пан Бронивецкий впервые увидел их, то сразу понял, что наивные и где-то даже абсурдные рассуждения Несвижского чудака вполне могут оказаться правдой. То, что в гуще ветвей генеалогического древа Радзивиллов могли таиться невидимые на первый взгляд побеги, и раньше не вызывало сомнений. Но то, что один из этих побегов вдруг обнаружится здесь, в Несвиже, никто и предположить не мог.

Григорий был дома. Еще днем они договорились по телефону встретиться.

– Парит сегодня, – сказал хозяин дома, пожимая руку гостю. – С приездом.

Пан Бронивецкий вытер лицо платком и оглянулся, ища взглядом, куда бы присесть.

– К дождю, наверно, – заметил он, устраиваясь в кресле. – Дождь – это к урожаю. – И засмеялся, сам не зная почему.

Григорий принес стаканы и бутылку минеральной воды.

– Не помешает, – сказал он, устраиваясь напротив гостя.

– А ведь вы были правы, – без подготовки начал пан Бронивецкий, жадно следя, какое впечатление произведут на Григория его слова. – Вполне может статься, что и в ваших венах течет кровь Радзивиллов.

– Вы не шутите? – тихо спросил Григорий, отставляя стакан с минералкой.

– Разве я похож на шутника? – Ежи загадочно улыбнулся. Он чувствовал себя почти пророком, дарующим свет истины тем, кто так долго жаждал ее. – Вот тут, – он небрежно толкнул ногой свой портфельчик, – лежит конверт с копиями документов, косвенно подтверждающих вашу правоту. – Мой друг брат Маурицио проделал большую работу…

Григорий вскочил и забегал по комнате, заламывая руки и бормоча что-то бессвязное. Пан Бронивецкий терпеливо наблюдал за ним, размышляя, в какой момент будет удобно перейти к собственной просьбе.

Наконец Григорий остановился.

– Не томите, пан Бронивецкий! – прошептал он, молитвенно сцепив руки перед собой и, как показалось Ежи, едва не падая на колени.

– А для чего же я, по-вашему, здесь? – успокоил его гость. – Вот посмотрите, – с этими словами он извлек пакет и торжественно вручил его Григорию. – Надеюсь, латынь не вызовет у вас затруднений?

Лицо Григория приобрело страдальческое выражение.

– Признаться, в латыни-то я и не силен. Разве что со словарем…

– Давайте, я переведу, – предложил пан Бронивецкий и полез во внутренний карман пиджака за очками. Мысленно он уже выстроил их будущий диалог. Почему-то Ежи нисколько не сомневался, что Григорий не откажет ему в его маленькой просьбе и, возможно, уже сегодня недостающая сумма будет у него.

Отдавая поляку документы, Григорий почувствовал на своих пальцах легкое покалывание. Ему даже показалось, что между ними проскочила искра, как при статическом разряде. «А поляк-то как наэлектризован, словно батарейка у него в заднице, – подумал Гриша, внимательнее присматриваясь к своему гостю. – Не оттого ли он нервничает, что понимает, чем могут обернуться мои притязания на принадлежность к княжескому роду, который едва ли пожелает признавать их? А поди, как всплывет усердие в этом деле братьев иезуитов? Вот где шуму-то будет…» Он непроизвольно улыбнулся, представив себе последствия такой новости. Перед его мысленным взором на мгновение мелькнули удивленные лица бывшей жены и тещи.

– Вид у вас взволнованный, пан Бронивецкий, – все же заметил Григорий, наклоняясь над поляком, который уже водрузил на нос очки и, наморщив лоб, беззвучно шевелил губами, вникая в суть написанного. – Человек, поддавшийся смятению, может стать легкой добычей темных сил. Так, кажется, говорят отцы-основатели?

– Не совсем так, но близко к истине, – гость старался выглядеть ироничным. – Уверяю вас, этого не может быть, так как я человек глубоко верующий. Темные силы мне не страшны, во всяком случае, пока благодать божья со мной.

– Просто мне показалось, что вы чересчур взволнованы. Еще когда только порог переступили, я сразу почувствовал.

«Пожалуй, вот удобный момент, чтобы заговорить о деньгах, – подумал пан Бронивецкий. – Ну, как тут не верить в провидение Господа?…»

– В некотором смысле вы, конечно, правы, – начал он после короткого раздумья. – Я действительно нахожусь сейчас в хлопотных обстоятельствах, но к темным силам они отношения не имеют. Это всего лишь небольшие затруднения с деньгами, не более. Знаете, как это бывает: рассчитываешь на одно, а выходит другое. Житейские перипетии, от которых никто не застрахован. Однако не могу не отдать должное вашей проницательности.

– Может быть, я в свою очередь могу вам чем-нибудь помочь? – спросил Григорий, рассчитывая на откровенность визитера, но тот только пожал плечами.

– Знаете, – заговорил он, немного погодя, – у меня есть одна просьба, но о ней позже. – Теперь же давайте я прочитаю вам то, что тут написано. Уверен, что это достаточно любопытно, если не сказать сенсационно! Впрочем, сейчас вы сами все узнаете.

Пан Бронивецкий снова склонился над документом и начал читать, сначала медленно, запинаясь на каждом слове, потом все быстрее и быстрее, Григорию даже пришлось попросить его немного сбавить темп.

Когда чтение было закончено, Ежи вытер лоб платком и, отложив бумаги, поднялся. Он чувствовал, что ему не хватает воздуха. В комнате было душно.

– Как же парит, – прошептал он, останавливаясь перед репро-дукцией портрета Доминика Радзивилла.

Григорий молчал. Мысли его были слишком далеко, чтобы так быстро вернуться к прерванному разговору. Он думал о том, что произошло в тот сырой ноябрьский вечер 1812 года, когда войска генерала Чичагова были уже под стенами замка.

– Это не прямые доказательства, – наконец, сказал он, разгля-дывая бумаги. – Тут требуется еще долгая кропотливая работа, изыскания в архивах, анализ… Однако уже вполне достаточно, чтобы больше не опираться на предположения, а следовать согласно заданному направлению. Как вы считаете?

Пан Бронивецкий хотел сказать, что даже в случае обнаружения прямых доказательств еще нет никакой гарантии, что это будет признано на должном уровне, как вдруг где-то за домом громыхнуло. Вспышка молнии озарила комнату, изменив привычные очертания предметов. Порыв ветра с силой распахнул неплотно прикрытую раму окна. Какие-то бумаги взметнулись со стола и с громким шелестом разлетелись по полу. С полки упала книга, и в ту же самую минуту внизу раздались громкие удары в дверь.

25

3 июня 1942 г. Берлин

Транспортный самолет Юнкерс-52, прозванный в Вермахте и Люфтваффе «Тетушка-Ю» был готов к вылету. Летчики разогревали двигатели и ждали пассажиров. К трапу подъехал черный «Опель», водитель выбежал из автомобиля и распахнул дверь перед Отто Вагнером и Генрихом. Доктор и его спутник поднялись на борт, водитель достал из машины их скромный багаж, передал его встречающему гостей бортстрелку, гаркнул «Хайль Гитлер!» и пожелал пассажирам приятного полета.

Борт-стрелок поднял трап и закрыл дверь. Самолет вырулил на взлетную полосу и остановился. Летчик добавил газ, убрал ноги с тормозов, и через несколько секунд машина взмыла в небо, взяв курс на восток.

– Вот вам новые документы, – произнес развалившийся в кожаном кресле у окна Вагнер. Он протянул Генриху удостоверение офицера, – теперь вы оберштурмфюрер военной контрразведки Генрих Штраубе. Менять имя не было смысла, я лишь только присвоил соответствующее вашему возрасту звание. Документ обезопасит вас от лишних расспросов, не окажись меня рядом. А погодка-то не ахти, – добавил он, – чувствую, что нас сегодня здорово поболтает.

– Благодарю, доктор, – улыбаясь, ответил Генрих, рассматривая документ на котором красовалась такая же фотография, как и на его швейцарском паспорте, только владелец удостоверения был одет в офицерский мундир.

– Чему вы улыбаетесь? – поинтересовался Вагнер.

– Не припомню, чтобы я снимался в мундире, – ответил Генрих.

– Ах, вы об этом, – улыбнулся и доктор, – для вас, конечно, такие фокусы в диковинку, а я уже не обращаю на них внимания. Обыденная работа для наших специалистов. Ничего сложного. Боитесь летать? – бросив взгляд на побледневшего Генриха, когда самолет провалился в первую воздушную яму, спросил Вангер.

– Да, – коротко ответил Генрих.

Ну, наконец-то, обрадовался про себя Отто, у нашего героя появился хоть один недостаток и, предвидя ответ, придвинул к нему парашют:

– А вот этой штукой пользоваться умеете?

– Знаю только, что нужно дернуть за кольцо, – прикрыв рукой рот и давя в себе рвотные спазмы, ответил Генрих, – бросьте шутить, доктор, я лечу третий раз в жизни, скажите лучше, где здесь можно хорошенько проблеваться.

– Дергать ни за что не нужно, достаточно надеть на себя парашют, прицепиться карабином вот к этому тросу и покинуть борт, – рассмеялся Вагнер, – а с вопросом опорожнения желудка обратитесь к борт-стрелку. По-моему в этой машине клозет находится где-то сзади, но он вам подскажет точнее.

До посадки в Варшаве Генрих страдал между оборудованных дополнительными топливными баками шпангоутов хвостового отсека и оглашал салон выворачивающими нутро звуками. Вагнер в это время развлекал себя разговорами с летчиками в пилотской кабине. На варшавском аэродроме Генрих выбрался из самолета и рухнул в васильковое поле. Пока летчики выгружали и загружали в самолет ящики и мешки с почтой, он лежал на траве и вдыхал в себя свежий воздух, тихо радуясь хоть на время прекратившейся болтанке.

Вагнер бросил на Генриха пренебрежительный взгляд и расположился под крылом на раскладном стуле. Он вынес из самолета кожаный походный саквояж и поставил его рядом с собой на землю. Со стороны казалось, будто доктор тихо дремал. Он медленно отбивал ступней несложную синкопу, и тихо посапывал, иногда делая небольшие паузы на вдохе. Вскоре из-за туч выглянуло солнце, ветер стих, из травы повылезли букашки и, расправив крылья, весело зажужжали над аэродромом.

К самолету подъехал легковой «Мерседес», и порученец, взметнув руку в нацистском приветствии, протянул Вагнеру конверт. Не вставая со стула и чуть оторвав ладонь от подлокотника, доктор жестом ответил солдату, небрежно взял конверт, и разрешил удалиться, опять погрузившись в медитацию. Откуда ни возьмись, к нему подошел большой серый кот и стал тереться о ноги. Доктор открыл глаза, встав со стула, взял кота на руки, посмотрел ему в глаза и велел летчикам заводить двигатели. Генрих поднялся с земли и обреченно побрел к трапу.

– Смотрите, Генрих, какую погодку я нам наколдовал. Просто загляденье. А вот какой попутчик к нам прибился, полюбуйтесь, – демонстрируя кота за шкирку, сказал Вагнер, – мне кажется, что он голоден. Думаю, у летчиков найдется банка тушенки для этого пассажира.

– Шутите, доктор, вы хотите взять его с собой? Зачем вам это? – спросил Генрих.

– А черт его знает. Просто так, – ответил Отто, – мне нравится этот зверь. Да и какой польский кот сможет похвастаться перелетом из Варшавы до Баранович. Быть может, это животное в следующей жизни заберет меня с собой в путешествие к другим планетам. Щуря глаза, облизываясь и прижав хвост к груди, кот смиренно висел между большим и указательным пальцами доктора, и всем своим видом будто призывал Генриха к союзничеству.

– Делайте что хотите, – поднимаясь по трапу, буркнул тот, – только оставьте меня в покое.

– Зря вы кипятитесь, Генрих, – усмехаясь, произнес Вагнер, когда самолет оторвался от земли. Он сноровисто вскрыл армейским ножом банку тушенки и поставил ее перед котом. – Я сделал все возможное, чтобы хоть как-то скрасить вам дальнейшее путешествие, разогнал тучи, сбалансировал атмосферное давление, а вы ведете себя как взбалмошная девка во время месячных, – доктор погладил кота, утонувшего головой в консервной банке. – Генрих, помогите придумать имя нашему попутчику.

– Вашу мать, доктор! Назовите его Шульц, – громко ответил по-русски Генрих и тихо пробормотал по-немецки: «Мне хочется послать к чертовой матери вас обоих». Ну, скорей бы уже закончился этот полет. Сколько можно издеваться над живыми существами.

– Отличное имя, – разобрав из русской тирады Генриха лишь последнее слово, согласился Вагнер. Он помог коту высвободить голову из опустошенной банки и уложил сыто замурлыкавшего зверя себе на колени. – Эй, Шульц, – позвал доктор кота. Тот на секунду приподнял веки и мгновенно уснул, уткнувшись своему новому хозяину носом в пах. – Ладно, будешь Шульцем, хотя ты больше похож на какого-нибудь Тадеуша, ведь ты же польский кот.

Генрих сидел в кресле по другому борту и рассматривал пейзажи за окном. Тошнота закончилась. «И все благодаря таблетке от морской болезни, которой угостил меня второй пилот, а не из-за твоего шаманства», – думал он, бросая на Вагнера косые взгляды.

– Отпустило? – поинтересовался Вагнер, вскрыв конверт. Он достал несколько сложенных вчетверо бумаг, одну из которых протянул Генриху. – Изучайте, чтобы не терять зря времени.

– Что это? – разворачивая лист, спросил Генрих.

– Планы Несвижского замка, – пояснил доктор, – причем до-вольно-таки древние. Наши ребята из исторического отдела нашли их в архивах Варшавского музея. Говорят, на них есть комнаты, которых не существует на более поздних чертежах.

– Хотелось бы сравнить.

– Их предоставят нам на месте, а пока внимательно изучите то, что есть, – Вагнер развернул над Шульцем свой лист и начал задумчиво водить по нему пальцем, украшенным серебряным кольцом с символикой Аненербе. Этот перстень на руке Отто Генрих видел впервые.

– Раньше не видел на вас этого украшения.

– Да так, надел вот, – пояснил доктор, – даже на неосведомленных людей эта штука действует не хуже, чем генеральские погоны на солдата. А мы с вами путешествуем как гражданские лица. Не буду же я разворачивать перед каждым болваном удостоверение оберштурмбанфюрера и хвастаться подписанным Гиммлером рекомендательным письмом.

Мучения заканчивались. Генрих бросил взгляд на несколько раз отклонившиеся вниз рули высоты. Слегка заложило уши, земля медленно приближалась навстречу самолету. Изученные планы накрепко зафиксировались в памяти разведчика. Случись нужда, теперь он без труда мог бы воспроизвести их по памяти.

Рассеченный желтыми грунтовками светло-зеленый сельскохозяйственный пейзаж сменился темной лесополосой. Земля была уже рядом. В это время по днищу Юнкерса застучало тяжелой дробью, правый двигатель задымил, самолет, чиркнув крылом по верхушке ели, на секунду завалился в крен, салон наполнился дымом. Кот Шульц проснулся и убежал в пилотскую кабину. Сзади застучал пулемет борт-стрелка, Вагнер уткнулся носом себе в колени и сложил ладони на затылке.

– Прыгаем? – спросил его Генрих, хватаясь за парашют.

– Вы, что, идиот? – прокричал доктор, – делайте, как я!

26

30 июня, наши дни. Несвиж

«Наверно, Алевтина прискакала», – думал Григорий, осторожно спускаясь по скользким лакированным ступенькам вниз. Он невольно улыбнулся, вспомнив, как она переполошила своим истошным криком все окрестности вечером в день приезда, едва не доведя бабку до инфаркта. Проводив ее и вернувшись в дом, он обнаружил на столе Алькин телефон и убедившись, что свет в окнах дома Серафимы Ивановны еще не погашен, поспешил через сад, чтобы вернуть забытое средство связи. Со стороны двора было темно, так что ему пришлось пробираться вдоль стены дома. Когда до угла оставалось уже каких-нибудь пару метров, путь Григория неожиданно осветил вспыхнувший на уровне лица огонек, и в тот же самый момент у него по спине пробежали мурашки ужаса. Алькин крик оглушил его и совершенно лишил воли к действию. «Чуть не обоссался от страха», – признался он себе, подходя к двери.

За ней оказался следователь несвижского управления внутренних дел Вадим Островский, с которым, благодаря событиям последних двух недель, у Григория уже успели сложиться вполне дружеские отношения. Именно капитан Островский вел дело о загадочном убийстве старика Юркевского.

– Я к тебе, как Каменный гость, – засмеялся Вадим. – Не помешал?

Григорий пожал его крепкую руку, и они вышли на крыльцо.

– У меня там человек издалека, – пояснил Григорий. – Ты уж извини.

– Я ненадолго, – сказал Вадим, доставая сигареты. – Так хоть покурю, а то ты в доме не разрешаешь.

– Не люблю запах…

– Послушай, – перебил его Островский, – тут у меня к тебе несколько вопросов по поводу дела Юркевского родилось. Может, покумекаешь на досуге? – Он заглянул Григорию в глаза.

– Надо было сразу реагировать, когда предупреждал, а не кидаться в крайности. Я только и делаю, что кумекаю об этом.

– Ну, ты же голова! За то мы тебя и ценим.

– А где медаль? – спросил Григорий, шутливо похлопав себя по левой стороне груди.

– Вот поможешь распутать это дело, мы тебя и представим, – заверил его Островский, давясь от смеха. – И звание дадим. Обязательно.

– Полковника?

– Нет, Гриша, на полковника ты еще не наработал, но лейтенантские погоны точно заслужил.

– Хорошо, – сдался тот, – валяй, выкладывай свои вопросы, только быстро.

«Совпадение, просто совпадение, – думал пан Бронивецкий, собирая дрожащей рукой с пола разлетевшиеся бумаги. – Что этот Григорий может знать? Ничего!» Последней он поднял книгу и, машинально перелистав несколько страниц, поставил ее на полку рядом с одиноким двадцать вторым томом Большой советской энциклопедии, среди страниц которого невидимые постороннему глазу покоились несколько купюр с портретами американских президентов. Немного постояв в нерешительности, Ежи уже собирался вернуться в кресло и налить себе в стакан минеральной воды, когда из приоткрытого окна до его слуха донеслись обрывки разговора, происходившего внизу на крыльце. Голос показался пану Бронивецкому настолько знакомым, что он не смог сдержать любопытства и, быстро приблизившись к окну, стал вслушиваться в диалог.

– Так ты думаешь, старика только из-за бумаг грохнули? – спросил Островский, глядя с преувеличенным вниманием на огонек своей сигареты.

– Уверен, – ответил Григорий. – Вероятно, убили не предна-меренно: стечение обстоятельств.

– Я тоже думал… Не похоже, что готовились. Но ведь мог и кто-то свой. Как считаешь? Чужого бы не впустил в дом.

– А чего там впускать? Старик, поди, и дверь-то не запирал. Кого ему было бояться?! Он же не бизнесмен или банкир какой-нибудь… Пенсионер, ветеран… Нет, Вадим, ты как хочешь, а я думаю, что это чужой. Свой мог бы документы и так украсть. Юркевский этот выпить не дурак был, вся округа знала. Напоил бы старика и всех делов – без мокрого.

– Ну, хорошо, тогда возникает вопрос: кто навел? Наводчик-то уж точно свой.

– Тут ты прав, – согласился Григорий. – А что, дочь больше ничего интересного не вспомнила?

Вадим шумно вздохнул.

– Дочь ничего толком вспомнить не может… Сегодня снова к ней заезжал. Странная она баба… Говорит, крутился, мол, вокруг какой-то мужичонка, но не из местных. Спрашивал, не надо ли дров привезти. Родственник у него, якобы, недорого продает. Старик вроде отказался. Она точно не знает. Соседи тоже ничего нового не вспомнили. Их в момент убийства, вероятно, вообще не было дома. Вот и все.

– Негусто, конечно.

– В том-то и дело, – в сердцах бросил Вадим. – Если бы тебя еще раз озарило, Гриша… Мне, понимаешь, хоть одну зацепку надо! Такую, бля, малость, – он сунул Григорию под нос, зажатый между большим и указательным пальцем догоревший до фильтра окурок. – Начальство уже волком зыркает. Спрашивает, где наработки. А какие тут к чертям собачьим наработки, когда я даже толком не могу узнать, что это за бумаги были и только ли их взяли. Кому-то ж они, сука, понадобились…

– Бумаги… – задумчиво произнес Григорий.

За разговором они не заметили, как из-за кустов появилась Алька.

– Здорово, Григорий Николаевич, – по-мужски приветствовала она родственника, выбрасывая окурок. – Извините, что помешала вашей интимной беседе.

– Вовсе нет, – с улыбкой ответил Григорий, подмигнув Вадиму. Тот, завидев Альку в коротких белых шортиках и лиловом топике, тонкая ткань которого озорно топорщилась на груди, сразу весь как-то подобрался и даже расстегнул еще одну пуговицу на рубашке. По его лицу было заметно, что он приятно удивлен. – Алевтина, моя родственница, внучка Серафимы.

– Вадим, – представился Островский и сделал попытку поймать Алькину руку.

– Это не обязательно! – воскликнула она. – Гусарство оставьте для жены. Ей будет приятно.

– Увы, – с наигранной грустью обронил Островский, – я холост.

– Неужели?!

– Вот Гриша не даст соврать.

– Да, – сухо подтвердил тот. – От рождения.

– Я собственно хотела пару эскизов сделать к портрету, пока есть настроение. Потом может не быть…

Вадим с удивлением взглянул на Григория.

– Живописью увлекается, – пояснил тот. – Решил запечатлеть себя в масле, чтобы у потомков не оставалось иллюзий. Традиция предков…

– А вы к нам надолго? – обратился Вадим к Альке, нескромно разглядывая ее почти в упор, чем нисколько девушку не смутил.

Заметив интерес к своей персоне, Алька приосанилась.

– Недели две-три, – она насмешливо посмотрела в глаза Островскому. – У меня практика. – И игриво добавила: – Если не будет причин задержаться.

– В какой области практикуетесь? – вкрадчиво спросил Вадим, придвигаясь к ней поближе.

– Юриспруденция.

– Так мы коллеги! – обрадовался Вадим. – Готов поделиться опытом прямо сейчас.

– Она в исполкоме письма разбирает, – пояснил Григорий. – Жалобы старушек, кляузы разные, словом, обеспечивает диалог между населением и властью.

– Так и будем на улице стоять? – спросила Алька, чувствуя тепло внизу живота. Вадим ей понравился с первого взгляда: крепкий, явно с хорошим чувством юмора, всем своим видом располагаю-щий к себе. Она невольно попыталась сравнить его с Сережкой и чуть не расхохоталась. «Вот настоящий мужик», – подумала она, уже покоряясь силе его мужского обаяния.

– У меня там гость, – спохватился Григорий. – Может, с эскизами повременим полчасика?

– Правильно, – подхватил Вадим. В этот момент он уже размышлял, а не заказать ли ему сразу столик на вечер или ограничиться чаем у бабки Серафимы. – А мы с Алевтиной пока прогуляемся.

– Не скажу нет, – охотно откликнулась та, позволив Островскому слегка приблизиться к себе.

Когда Григорий вернулся в свой кабинет, пан Бронивецкий сидел в кресле, зажав в руке пустой стакан. Выглядел он совершенно подавленным. Услышанное настолько поразило его, что он никак не мог найти в себе силы, чтобы поднять глаза и взглянуть на хозяина дома. Теперь Ежи было ясно, почему события стали развиваться не по сценарию.

– Прошу прощения, – извинился Григорий. – Знакомый заехал не вовремя. Так на чем мы остановились?

Но пан Бронивецкий не слышал его. Он думал о том, так ли уж случайна его сегодняшняя встреча со следователем и чем это все может обернуться. От былой уверенности не осталось и следа. Теперь он уже не сомневался, что по его следу идут. «Это только вопрос времени», – пробормотал он.

Обнаружив перемену, произошедшую с гостем, Григорий решил, что все дело в тех хлопотных обстоятельствах, о которых Ежи говорил получасом ранее. Он осторожно тронул гостя за плечо.

– Вам плохо? – участливо спросил он, присаживаясь перед Бронивецким на корточки. – Может, хотите прилечь?

Увидев прямо перед собой лицо Григория, Ежи вздрогнул.

– Нет, нет, – запротестовал он, вскакивая на ноги. – Мне надо идти. Простите, поговорим в другой раз. – Он совсем забыл, что соби-рался попросить своего белорусского друга о небольшом одолжении.

«Я должен немедленно известить куратора о сложившихся обстоятельствах, – думал он, пересекая двор в сопровождении хозяина дома. – Это ужасно, и мне надо как можно скорее покинуть Несвиж. Я поддался искушению и вот итог. В конце концов, там, в Ватикане, обязаны понять, что есть вещи, на которые он, Ежи Бронивецкий, не способен».

– Ну вот, теперь в этой непонятной головоломке одним фрагментом стало больше, – пробормотал Григорий, возвращаясь к себе. Он вспомнил, как поляк в одном из своих писем очень подробно расспрашивал его о планах подземелий замка. Особенно его интересовало, не было ли открыто в последние годы новых галерей. Уже вступив на последнюю ступеньку лестницы, Григорий вдруг остановился, пораженный догадкой.

– Матерь Божья! – воскликнул он. – Они тоже!