Текст книги "Следы апостолов"

Автор книги: Эндрю Олвик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

– Матка Боска! – в следующее мгновение вырвалось у него.

43

7 июня 1942 г. Несвижский замок

– Оставим машину у этой кирхи, – указав рукой на иезуитский костел, распорядился Вагнер, – и пройдемся пешком. Сегодня прекрасный день для новых начинаний.

– Доктор потянулся, бодрым шагом спустился с крыльца гостиницы и, перейдя дорогу, направился в сторону замка Радзивиллов. Генриху ничего не оставалось, как поспешить за своим боссом. По дороге к замку, проходящей по дамбе между двух прудов, Вагнер не проронил ни слова. Он глубоко дышал полной грудью, щурился на солнце и, казалось, даже наслаждался пением не только птиц, но и одному ему слышных ангелов. В таком приподнятом состоянии духа Генрих не видел доктора ни разу.

В теньке под деревом возле мостика через замковый ров Вагнера поджидали два угрюмых полицая, вооруженные киркой, кувалдой и совковой лопатой. Доктор жестом приказал полицаям следовать за собой и уверенно прошествовал в замок через арочный вход, проложенный в крепостной стене. Он остановился на площади замкового строения, на секунду задумался, ориентируясь в незнакомой обстановке, и наконец-таки заговорил:

– Нам туда, господин Штраубе, – доктор уверенно указал на вход в то крыло замка, где находилась обнаруженная Генрихом комната. – И переведите этим землекопам, что их ждет обычная работа – немного помахать их шанцевым инструментом, а то мне на них больно смотреть. Генрих, ну взгляните на это ничтожество, – Вагнер указал на покрытого потом Бронивецкого, прижимающего к груди кирку, – стоит, трясется как осина, того и гляди в штаны навалит, если уже не наложил.

Генрих и сам чувствовал исходящую сегодня от доктора пиковую энергетику. Сам он умел хоть как-то противодействовать ему, ставя психологические барьеры и возводя крепостные стены на пути к своему сознанию, но что говорить об этих двух деревенских, продавших родину рекрутах? Того и гляди, чтобы они сейчас точно не обкакались. Он перевел полицаям слова Вагнера, и вслед за ним проследовал в замок, будучи уже уверенным в том, что он подведет к тому самому месту, которое разведчик пытался от доктора скрыть. Интересно, размышлял Генрих, как долго босс будет пребывать в таком высоком состоянии духа? Если долго, то мне несдобровать. Он быстро обесточит не только меня, но и все живое в радиусе ста метров вокруг себя. Вампир хренов, что же за зелье такое он употребил?

Утром до прихода Генриха Вагнер сделал несколько звонков в комендатуру. По его приказу в замке быстро очистили шесть больничных палат, переведя раненых летчиков в другие помещения, выделили в качестве рабочей силы двух полицаев с необходимым для демонтажа стен инструментом.

– Ну, и где же, по вашим прикидкам, должна находиться искомая нами комната? – спросил доктор, остановившись рядом со стеной, за которой, по его мнению, она и была.

– За вашей спиной, доктор, – ответил Генрих, не видя причин врать.

– Пусть ломают, – приказал доктор, очертив на стене рукой невидимый овал на высоте примерно одного метра от пола. Бронивецкому и его помощнику перевод не потребовался, они быстро смекнули, что от них требуется, и дружно принялись колотить по стене киркой и кувалдой. – Не будем им мешать, – промолвил Вагнер, – им тут как минимум минут на сорок работы, как раз хватит, чтобы прогуляться вокруг замка еще раз.

– Как. Вы уже ходили вокруг замка? – удивился Генрих.

– Я вокруг него летал, – важно заметил доктор.

– Что? A-а, ну да, конечно, – рассеянно сообразил Генрих, подумав, что в своем недавнем состоянии шеф мог полетать хоть над Нью-Йорком, хоть над полюсами планеты Сатурн. – Знаете, господин оберштурбманфюрер, я вам сильно завидую. Мне кажется, что в вашем состоянии вы способны видеть и проходить сквозь стены без помощи всякого инструмента. Скажите, как долго оно продлится?

– К сожалению, недолго, – ответил Вагнер, – к завтрашнему утру не останется и четверти от нынешнего потенциала.

Обойдя вокруг замка, Генрих с Вагнером опять вошли во внутренний двор, где доктор обратил внимание на вход в подземелье, охраняемый СС-овским автоматчиком.

– Что там? – поинтересовался он у Генриха.

– Вход в подземелье, в котором вроде лаборатория, которой заправляют ваши коллеги из Аненербе, – пояснил тот. – У меня сложилось впечатление, что проникнуть туда не получится даже у фюрера, окажись он здесь и пожелай этого. Остальные подвалы я уже изучил, там нет ничего интересного.

– Не волнуйтесь, – успокоил Вагнер, – надо будет, побываем и там. – Отто посмотрел на часы. – Пожалуй, наши карбонарии уже разломали стену, пора взглянуть, какие сюрпризы нас ожидают в этой потайной каморке.

Как и предполагал Вагнер, к его приходу все уже было готово. В стене зияла дыра, через которую без труда, немного пригнувшись, можно было проникнуть внутрь комнаты. Доктор отправил полицаев по домам, пропихнул ногой в проем пару кирпичей, зажег фонарик и ловко прошмыгнул в темноту. Генрих не стал ждать приглашения, он тоже зажег свой фонарь и поспешил за доктором.

Среди пыли, паутины и расставленной по углам старой покосившейся мебели на трехногом круглом столе Генрих с Вагнером обнаружили шкатулку с медным радзивилловским гербом на крышке.

– Как думаете, оберштурмфюрер, внутри то, что вы ищете? – поинтересовался Генрих у неспешащего открыть крышку доктора.

– Не думаю, – ответил Вагнер, – Апостолы достаточно гро-моздки, и даже один не поместится в эту шкатулку, не говоря уже о двенадцати.

– Откуда вам известны их размеры? – удивился Генрих, в туже секунду спохватившись и сам себе ответив на этот вопрос. Конечно же, доктор их видел, находясь в измененном состоянии сознания.

– Видел, – открывая шкатулку, коротко бросил босс, подтвердив догадки своего спутника. – Я задумался о другом. Самих Апос-толов в этой комнате мы не найдем, но очень надеюсь что обнаружим шпаргалки на путь к ним. Доктор перевернул шкатулку, высыпав на стол находящиеся в ней золотые монеты и украшения. Сложенными вместе указательным и средним пальцем он небрежно покопался в куче золота и не найдя ничего интересного продолжил поиски в старинной мебели. Среди истлевших тряпок, покрытых бирюзовой патиной бронзовых статуэток, старых книг, бутылочек из темного стекла с сомнительным содержимым, и прочего, не представляющего интереса, хлама, доктор, наконец, нашел то, что его заинтересовало. Этим предметом оказалась старинная домовая книга на польском языке, которую он обнаружил в дубовом секретере с горизонтально откидывающейся крышкой. Доктор положил книгу на стол рядом с золотом и перевернул обложку. Генрих подошел к столу и присоединился к изучению пыльного фолианта.

На левой стороне разворота находилось изображение Остробрамской Пресвятой Богородицы – весьма почитаемой в этих местах покровительницы белорусов. Богородица, чуть опустив вниз голову с золотой короной, в смирении сложившая на груди руки, взирала куда-то вниз, оттеняя ярким светом своих белых одежд прописанный на синем фоне золотой нимб и россыпь разбросанных вокруг серебряных и золотых звезд. Генриху показалось, что нечто в облике Богородицы было не так. Что-то не соответствовало каноническому написанию иконы, которую он достаточно хорошо рассмотрел в Фарном костеле, но что конкретно, было пока не ясно. Справа на форзаце книги были начертаны цитаты из Евангелия со ссылками на номера стихов. Вагнер медленно пролистал книгу до конца, внимательно разгдядывая и давая возможность Генриху изучить каждый разворот.

– Что скажете, господин Штраубе? – спросил доктор, дойдя до последней страницы и захлопнув книгу. – Вы заметили, что-нибудь интересное?

– Ничего особенного, обычное описание доходов и трат Доминика Радзивилла. На каком-нибудь аукционе в Швейцарии за эту книгу можно было взять наверно неплохие деньги.

– Быть может и так, – ответил Вагнер, еще раз распахнув книгу на странице с Богородицей. Доктор опять погрузился в свои мысли. – Пойдем, – скомандовал Вагнер, – нам здесь нечего больше делать, поколдую над этой книгой дома.

– Что прикажете делать с остальным добром? – Генрих окинул взглядом комнату.

– Монеты и побрякушки заберем, остальное оставим нашим выздоравливающим летчикам на сувениры, – распорядился Вагнер.

Генрих сложил ценности обратно в шкатулку и, пожалев о том, что оставшееся в комнате достояние его страны с легкой подачи Вагнера достанется немцам, тяжело вздохнул и побрел за доктором. На пороге гостиницы Генрих отдал боссу шкатулку, попрощался с ним и ушел к прудам принять солнечные и водно-воздушные процедуры, уж больно чудесный выдался сегодня денек.

* * *

– …Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, – Штольберг в третий раз закончил подсчет сохнувших на веревке прикрепленных к ней прищепками фотоснимков. Он точно помнил, что перед началом печати он раскрыл новую пачку фотобумаги, в которой по номиналу было двадцать листов. Страсть к подсчетам на всю жизнь засела в характере Эриха еще со времен, когда он каждый день проводил за карточным столом. И хотя он так и не научился хорошо играть, но привычка считать стала для него навязчивой идеей. Например, Штольберг мог без труда ответить, сколько кадров осталось на пленке его «Лейки» и никогда не обнулял счетчик. Эту функцию он считал вообще не нужной: «Ну, как это можно не помнить таких мелочей, как оставшиеся кадры, или например количество дырочек для шнурков на твоих ботинках», – порой недоумевал он. Еще раз порывшись в пачке из черной светонепроницаемой бумаги, в мусорном ведре, заглянув в растворы реактивов и не обнаружив там двадцатый лист, Штольберг призадумался. А ведь господин Штраубе не так прост. Бабку-хозяйку Эрих исключил из числа подозреваемых. Старуха как огня боялась темной комнаты своего постояльца, крестилась, проходя мимо нее, считая, что немец занимается там какой-то сатанистской практикой в свете красного фонаря. Оставался только Генрих. Интересно, какой снимок похитил мой спаситель, размышлял Штольберг, если один из тех, где мы на развалинах моста – не большая беда, а вот если тот, где изображен наш агент – партизан, то это плохо, и даже очень плохо.

44

5 июля, наши дни. Несвиж

После разговора с Виктором Алька еще долго не могла успокоиться. «Отчитали как девочку, – думала она, накручивая круги вокруг ратуши. – Интересно, как Вадим догадался, что анонимку написала я? Ведь кроме меня об этом никто не знал. А может Гришка сболтнул? Однако, что он мог ему сказать, кроме того, что я присутствовала при их разговоре с Францем? Нет, – оборвала она сама себя, тут что-то другое. Или сам догадался… Я тоже хороша, надо было не писать этой дурацкой записки, а пойти к нему и все рассказать. Может быть, Франца этого и не убили бы тогда».

В половине седьмого, как и было заранее условлено, Алька перебежала через сад и постучалась в дверь дома Григория, который в это время как раз заканчивал разговор по телефону с Островским. Настроение у нее было совсем не творческое.

Загрунтованный холст уже стоял на подрамнике, вызывая своей девственной белизной необузданное любопытство мух и комаров, залетавших через открытое окно.

– Приступим, – деловито сказала Алька, придирчиво осмотрев кисти.

Григорий разместился в кресле вполоборота к окну. На нем был синий уланский китель, взятый напрокат через одного работавшего на Беларусьфильме знакомого. Волосы он зачесал назад.

– Жаль, только ладанки не хватает, – вздохнул он, стараясь разглядеть свое отражение в маленьком круглом зеркале, стоящем на столе.

– А это что?! – воскликнула Алька, вытаскивая из заднего кармана джинсов небольшой тряпичный сверток.

Григорий даже приподнялся от неожиданности.

– Неужели Серафима дала? – удивился он.

– Как же, – бросила Алька, – сама втихаря взяла. Разве ж бабку допросишься. Она с этой ладанкой, как с писаной торбой носится. Постоянно проверяет, на месте ли, а перед уходом в тайник за печкой прячет – я проследила. Сейчас она у подруги и будет там до позднего вечера. Надо успеть до ее прихода вернуть, а то шуму будет…

Григорий осторожно взял у нее из рук сверток и развернул его. Потемневшая от времени витая цепь змейкой скользнула между его пальцев.

– Посмотрим, что ты нам скажешь, – прошептал он, поглаживая нагретый алькиным телом металл.

– Что она вам скажет? – засмеялась Алька. – Это же кусок серебра и не более.

– Ничего-то ты не знаешь Алевтина. Каждая вещь может очень многое рассказать о себе. Да и не только о себе.

– А, так вы об этом, – вспомнила она. – Я уже видела. Лихо это у вас получается. Копперфильд отдыхает.

– Причем тут Копперфильд? – обиделся Григорий. – Есть вещи, в которых скрыта особая, не каждому доступная энергетика. Это своего рода хранилища информации, которая может быть понята только тем, кто сможет ее извлечь.

– А вы и есть тот самый человек, который это может?

– Так и есть, – ответил он, надевая ладанку на шею. – У каждого из нас есть какой-то дар, только надо его вовремя распознать. Вот ты, например, можешь писать картины. Я могу разговаривать с предметами. Это то, что нам дано. Ты же не станешь этого отрицать?

– Не стану, пожалуй, – согласилась Алька, которой вдруг начало казаться, что сквозь черты лица Григория начинает проступать лицо Доминика Радзивилла.

Чушь какая-то подумала она, и, чтобы встряхнуться, потерла глаза тыльной стороной ладони. Однако видение не исчезло. Перед ней все так же сидел Доминик Радзивилл и улыбался улыбкой двадцатипяти летнего юноши.

После вечернего совещания у майора Миронова, где Островскому снова перемывали кости, следователь, не заходя к себе в кабинет, сел в машину и отправился на встречу с Григорием. Ему не терпелось поскорее прижать того к стенке, чтобы начать действовать. Бездействие тяготило его.

Подъехав к дому, он решил первым делом позвонить Альке, чтобы узнать, какие у нее планы на вечер. Он набирал несколько раз, но она не брала трубку. «Шляется где-то», – решил он и, бросив пиджак на заднее сиденье, закрыл машину и позвонил у калитки.

Ждать пришлось долго. Вадим даже заволновался, прислушиваясь к звукам, доносившимся из-за забора. Наконец на крыльце показался хозяин.

– Что за маскарад? – удивился Островский, разглядывая своего главного свидетеля. – У тебя совсем крыша тронулась?

– Это у тебя крыша тронулась, – заметил Григорий, пропуская его во двор. – Я же говорил тебе, что Алевтина работает над портретом.

– Прости, – улыбнулся гость, – так ты в образе.

– Да пошел ты…, – разозлился Григорий.

Они прошли в комнату, где Алька, успевшая изобразить на лице полное безразличие, продолжала аккуратно наносить мазки.

– Не стой за спиной, – бросила она, заметив, что Островский выглядывает из-за ее плеча. – У меня рука начинает дрожать.

– А ты почему трубку не берешь? – спросил он, увидев лежащий на столе алькин телефон.

Григорий снова устроился в кресле. Он был недоволен, что им помешали, но гнать следователя было не в его интересах.

– Надо поговорить, – сказал тот, деликатно откашлявшись в кулак. – Дело у меня безотлагательное, так что давайте-ка, ребята, сделаем перерыв.

Алька не тронулась с места. Она поджала губы и сделала вид, что не слышит его.

– Барышня, – обратился он уже персонально к ней, – может быть, сходишь покурить или побрызгать? Нам с Гришей надо перемолвиться парой фраз. А то, кто знает, может, уже и не доведется. У нас в Несвиже просто какая-то эпидемия, народ мрет как мухи.

– Ты как про записку догадался? – спросила она, вытирая руки обрывком старой хозяйской рубахи. – Брат меня чуть не порвал сегодня по твоей милости.

– Про записку? – переспросил Островский и совершенно искренне рассмеялся. – Так ты ж сама, недотепа, дала мне ответ. Зашел я к Григорию, а он мне и говорит, что, мол, ездил в Минск, выполнял твои заказы. И список показал. Смекаешь?

– Бляяяя! – воскликнула Алька. – Блокнот! Точно!

– Как видишь, все просто. Только надо было, Аля, тебе не записки писать и играть в деревенского детектива, а придти ко мне и все рассказать. Вот это бы было правильно и профессионально, если хочешь.

– Ну, правильно – согласна, а почему профессионально?

– Потому, что будущий юрист должен научиться, в первую очередь, брать на себя ответственность. И за слова, и за поступки.

Пристыженная Алька схватила сигареты и выскочила на улицу. Ей очень хотелось сказать ему что-нибудь обидное, но как назло подходящих для этого слов не нашлось.

– Я так понимаю, – начал Вадим, присаживаясь перед Григорием, – Виктор тебе уже все разъяснил?

– Разъяснил, – подтвердил тот, расстегивая непослушными пальцами непривычно крупные пуговицы. – Даже от себя кое-что добавил.

– Так я слушаю.

Григорий встал и прошелся по комнате. Несмотря на то, что уже несколько раз мысленно проигрывал этот диалог, он не знал, с чего начать. Он боялся, что Островский ему не поверит, начнет подозревать и, в конце концов, вообще перестанет общаться неформально, переведя их знакомство в русло, ограниченное рамками делопроизводства.

Островский ждал, устало опустив голову и разглядывая носки своих пыльных туфель. В этот момент он думал о том, что без доверия в его работе все же никак нельзя. Однако ему никогда не удавалось нащупать эту тонкую опасную грань, за которой доверие заканчивается и начинается долг.

Вдруг Григорий заговорил:

– Ты ведь знаешь, что я всегда мечтал найти Золотых Апостолов Радзивиллов? Это стало буквально целью моей жизни. Я многое отдал бы только за то, чтобы приблизиться к разгадке их тайны. Пойми, это не имеет ничего общего с одержимостью. Просто, у каждого человека должна быть цель. Вот у меня она такая, и не надо меня за это винить. Я, конечно, понимаю, что вся эта история с Юркевским и Францем выглядит дико. Однако думаю, все, что произошло – всего лишь цепь нелепых случайностей…

– Ничего себе нелепые случайности! – перебил его Островский. – Случайно убиты два человека… Гриша, ближе к телу. Мне твои исповеди не нужны, мне нужны факты, которые я мог бы приобщить к делу.

– Короче, мы с Францем собирались вернуться к поискам Апостолов. Я знал, что у Юркевского имеются какие-то бумаги, которые могут пролить свет на историю с их исчезновением. Однако старик наотрез отказался их отдавать и даже показывать, заявив, что все передаст в музей. Я предлагал ему очень хорошие деньги, а ему нужна была слава, признание, интерес общества к его героической персоне. Он позвонил в редакцию и попросил прислать корреспондента. Это было в апреле. Но в редакции его интервью сочли слишком длинным и путанным, оставили только то, что касалось деятельности партизан в годы войны, включая историю немецких поисков. В таком укороченном виде оно и вышло накануне дня Победы. А потом произошло это убийство. Франц был там, но он никого не убивал. Это сделал его сообщник, который проник в дом и выкрал бумаги. Юркевский неожиданно вернулся и получил молотком по голове.

– Ты знаешь сообщника?

– Нет, и даже не предполагаю, кто это. Франц так и не назвал его.

– Хорошо, что было дальше?

– Дальше… Франц скопировал украденные бумаги, а заодно присвоил себе камень, который лежал вместе с ними в холщовом мешочке. Я не знал об этом. Он принес этот камень мне, чтобы я попробовал определить его назначение.

– Это и была та вещица, которую видела Алька?

Григорий кивнул.

– И это все?

– Нет, – ответил Григорий, останавливаясь перед следователем. – Есть еще кое-что. Но сначала я хочу, чтобы ты дал мне слово, что когда камень и бумаги окажутся у тебя в руках, ты позволишь мне ими воспользоваться.

– С какой стати?

– Без второй части моего признания, – продолжал Гриша, – у тебя будет только два трупа и не подкрепленная ни одним фактом версия убийства, которую твое начальство вряд ли сочтет убедительной. Мои слова – это только слова, пустой звук. Их, конечно, можно подшить в дело, но они не дадут ответов на главные вопросы – кто и почему.

Островский в сердцах стукнул кулаком по столу, хотя именно в этот момент ему очень хотелось дать Григорию в нос, а потом еще пару раз пнуть его под ребра.

– Ловко ты все придумал! – воскликнул он, обуздав свое желание. – Все рассчитал стратег хренов. Недооценил я тебя. Ладно, выкладывай, чего ты хочешь.

– Я уже все сказал. Мне нужны бумаги и камень на сутки. Обещаю, что верну тебе все в полной сохранности.

Островский задумался. У него не было оснований не верить Григорию, но и верить ему он тоже не хотел. Слишком хитер, пройдоха. Вдруг обманет? Черт его знает, какую ценность имеют эти бумаги. Возьмет все и ищи его потом, свищи. А то еще в Польшу дернет…

Григорий ждал, стоя со сложенными на груди руками перед Островским. На его лице не шевелился ни один мускул.

«Ладно, черт с ним, – решил Вадим. – Пан или пропал».

– Даю слово, – тихо сказал он, глядя на Григория снизу вверх. – Получишь все на сутки. Попытаешься обмануть, я тебя своими руками придушу.

– Значит по рукам? – оживился Григорий, и на лице его появилась широкая улыбка.

– По рукам!

В комнату заглянула Алька.

– Вы тут закончили? – спросила она с недовольным видом. – Я уже и побрызгала и покурила два раза.

Островский встал.

– Ну, вот и хорошо, Гриша, – сказал он, хлопнув хозяина по плечу. – Проводи меня до машины, там и закончим наш разговор. А то тут у художника краски сохнут, – добавил он, оглядываясь на Алевтину. – Смотри, выставит тебе дополнительный счет.

Они вышли на улицу. Было около девяти. Где-то за домом вовсю надрывались кузнечики. Пахло свежескошенной травой.

– У меня будет еще одна просьба, – вдруг признался Григорий, придержав своего гостя за локоть.

Вадим, мысленно составлявший план своих действий на завтра, резко повернулся к нему на каблуках.

– Какая? – спросил он, подбросив на ладони тяжелую металлическую зажигалку.

– Чтобы все осталось между нами.

– Можешь не переживать. Обещаю. А теперь выкладывай свой козырь, пора переходить к подсчету очков.

* * *

– Матка Боска! – воскликнул пан Бронивецкий, когда его пальцы коснулись тугого свертка, плотно засунутого между листом шифера и кирпичной кладкой. Это был полиэтиленовый пакет молочно-белого цвета, перевязанный матерчатой изоляционной лентой. Ежи расстегнул рубашку и положил пакет за пазуху, а затем бросился бегом к машине. Он долго не мог попасть ключом в щель замка зажигания, так как у него сильно тряслись руки, а глаза заливал пот, градом катившийся по лицу. «Только бы сердце не прихватило, – думал он, вдавливая до пола педаль газа. – Сейчас же надо будет сообщить куратору, что бумаги и камень у меня. Потом быстро собраться, и – домой, назад, в Краков. Хватит уже испытаний на мою голову, пора вернуться к той жизни, которая мне более всего подходит. А осенью, глядишь, уже решится моя участь, и можно будет, помолившись и простившись с родными краковскими углами, отправляться в Рим, где в стенах Григорианского института продолжится мое служение».

Запарковав автомобиль возле гостиницы, пан Бронивецкий уже собирался подняться к себе в номер, когда вдруг подумал, что будет лучше, если он на время спрячет пакет где-нибудь в укромном месте. Но где? Где найти такое место? Он лихорадочно стал перебирать в памяти все возможные варианты. Их было немного. Наконец после недолгого размышления он принял решение передать пакет на хранение ксендзу Тадеушу, с которым у Ежи были хорошие отношения, сложившиеся задолго до приезда в Несвиж: «Этот не спросит, – рассудил он. – Пусть до моего отъезда пакет полежит у него, так будет надежнее».

Ксендз Тадеуш жил недалеко от костела в старом кирпичном домишке с мансардой, из окна которой в просвете между кронами лип была видна отражающая небо гладь Замкового пруда. Не доезжая несколько десятков метров до дома ксендза, Ежи остановил машину и потянулся к пакету. Ему не терпелось заглянуть в него, чтобы своими глазами увидеть то, ради чего он пошел на такие испытания. Но еще больше ему хотелось знать, что же на самом деле не дает покоя кому-то в Ватикане. Он достал из перчаточного ящика складной швейцарский нож и, на мгновение замешкавшись, решительно вспорол сверток. Внутри оказались два сложенных в несколько раз листа плотной пожелтевшей от времени бумаги, перетянутые широкой шелковой лентой, и осколок камня величиной с ладонь, испещренный какими-то непонятными знаками. Пан Бронивецкий включил подсветку салона и развернул первый лист. Это оказался реестр ценностей, длинный список, написанный по-польски от руки. Ежи без колебаний узнал почерк Доминика Радзивилла. Документ был скреплен круглой сургучной печатью с оттиском княжеского фамильного герба. Второй лист оказался продолжением реестра. Внизу была коротенькая приписка, сообщавшая, что сим документом владелец Несвижского имения князь Иероним Доминик Радзивилл сообщает своим наследникам о тех сокровищах, которые по праву принадлежат им и могут быть употреблены во благо их рода и святой католической церкви. Также там сообщалось, что распорядителем он назначает своего эконома Адама, а посему быть так и да будет на то воля Божья. Последними в реестре значились фигуры двенадцати Золотых Апостолов, украшенных драгоценными камнями, чья судьба, судя по всему, особенно волновала куратора Ежи, а значит и Ватикан.

«Так вот оно в чем дело, – размышлял пан Бронивецкий, продолжая рассматривать оказавшиеся в его руках артефакты. – Неужели эта бумага и этот камень стоили человеческой жизни? Мне ли судить об этом, – тут же одернул он себя. – Разве могу я понять помыслы тех, кто действует от имени Святого престола?»

Он достал из багажника свой портфель, вытряхнул из него содержимое и положил туда рукопись Радзивилла и камень, после чего сбил код на замке.